Обессиленное сознание больше не может удерживать драконье тело, и оно расползается песочными лоскутами по комнате. Темнота буквально утекает сквозь пальцы вместе с мыслями, и Иккинг не чувствует ни слёз, ни звуков вокруг. Всё становится тихим, липким и густым, как слюна на коже. Её хочется содрать. Снять живьем вместе с остатками рассудка, лишь бы забыть всё, что ему пришлось пережить в этой проклятой комнате.
Рядом что-то стрекочет, и Иккинг еле поворачивается на бок. Щеку саднит от слёз и холодного дерева. Где его одежда? Руки не слушаются и не находят ни единого лоскута ткани, словно бы она исчезла из комнаты. Иккинг натяжно выдыхает, и сквозь слёзы начинает проясняться жёлтый драконий глаз напротив. Из размытого пространства он собирается, как монета, и его вертикальный зрачок смотрит ровно на Иккинга. К горлу подкатывает тошнота и паника.
— Уйди, — Он пытается кричать, но получается только булькающий от слёз хрип, — Пошел вон! Тупая-тупая тварь…Отойди! Не смей больше…
Попадает нога в чужую морду или нет, Иккинг не знает. Его сразу же бьёт в голову жаром, как в воспаленному бреду, и он откидывается назад на пол, чтобы закрыть глаза.
— А ведь я хотел спасти вас… — в сердце словно бы застревает невидимый нож от своих же слов.
По скулам струятся новые горячие дорожки слёз и ком перехватывает горло. Что-то касается лица, и Иккинг поздно понимает, что это горячий язык, заботливо слизывающий и соль, и грязь с кожи. Тогда его всё-таки выворачивает желчной рвотой на пол, и по комнате снова начинают разноситься всхлипы.
— Отвали…Пошел прочь!
Иккинг не чувствует силы в собственной руке, когда отпихивает противную морду от себя, но дракон послушно отходит. Получается вздохнуть и на мгновение становится легче. Символ на груди гудит, как сплошной шум, но Иккинг не может осознать эмоций: ни своих, ни чужих. Они все сливаются в беснующийся хаос перед глазами. Силы для слов уходят на натянутый вздох, и вмиг весь мир становится тёмным и тихим.
* * *
В следующий раз, когда Иккинг просыпается ночь и день сливаются воедино, и он теряется среди теней, густых запахов и звуков. Они клацают в ушах, как нескончаемая мука, пока в один момент он не понимает, что уже наступила долгая и липкая тишина, пробравшаяся под его дрожащую остывающую кожу. В дальнем углу лежат трое смертохватов, и у Иккинга скручивает живот от мысли, что он был без сознания всё это время рядом с ними. Они могли…Они в любой момент могли…
Иккинг забивается в угол без единого лишнего звука и призывает к себе темноту. Она приходит только с третьей попытки. Быть драконом безопаснее (ему так кажется). Так он чувствует себя сильнее.
“Словно бы тебе разрешено защищаться.” — смеется внутренний голос, ставший новым врагом для него.
Иккинг горько сглатывает и складывает морду в лапы. Через несколько липких и чёрных часов он находит себя напряженным и стянутым от бессилия, когда раскрывает глаза и пытается встать на лапы. Иккинг не успевает сдержать тяжёлый шумный выдох, вылетевший наружу, и чужой драконий глаз вспыхивает в темноте, как золотой огонек. На него смотрят пристально и прямо, совсем не моргая, как смотрит неживое стекло на человека, но потом красное веко закрывается. Иккинг может пошевелиться.
К горлу подходит тошнота, и он вспоминает, что он не ел уже день? Больше? Сколько они плывут? Где они? Темнота уже стала родной для него, а глаза отвыкли от света, но Иккинг по привычке закрывает их и пытается вспомнить просторное нюдовое небо под своими крыльями. Это ненадолго помогает забыть о голоде, пока его не отвлекает цокот клешней сбоку. Он хочет вскочить и оскалиться из последних сил, но его всего лишь облизывают в морду шершавым языком.
Когда снова накатывает тошнота, он жмурится и сглатывает. В животе жалобно урчит, и Иккинг чувствует пристальный взгляд на нём несколько мгновений. А потом над ухом раздается знакомый булькающий звук, и на пол падает влажный кусок. Рыба. Иккинг облегченно прикрывает глаза. Он отворачивается и от куска, и от его хозяина, но клешня настойчиво двигает рыбу вперёд. И тогда Иккинг сдаётся: проглатывает его за один укус и шумно выдыхает дым через нос. Только после этого его оставляют в покое и возвращаются на свое место.
Снова темнота и тишина, разбавляемая стрекотом и урчанием, застилают разум и дают обманчивое спокойствие. Иккингу не снятся ни сны, ни голоса, и он даже начинает скучать по бронзовым пастям в углах, ведь без них здесь совсем одиноко и страшно.
* * *
Если раньше Гриммель был пускай и ненавистным, но маяком, которого Иккинг ждал, уставший и обезумевший в монотонной темноте и тишине, то сейчас от каждого скрипа двери вздрагивает сердце. Оно поджимается, когда скрипят половицы под человеческими шагами или когда снаружи поёт тонкий мелодичный свист, зовущий смертохватов наружу. Он — драконоубийца и чудовище — там, снаружи, и кружит вокруг его личный темницы, как акула вокруг крови. Но сейчас эта акула стоит перед ним, как гранитная статуя с ядовитым довольством на лице, и всё нутро падает куда-то в бездну.
— Понравилось?
Эта тварь…Он ещё и смеет издеваться! Иккинг сглатывает рычание и поджимает под себя колени, чтобы стыдливо прикрыть наготу. Хочется и рыдать, и дышать огнём, но больше всего хочется защититься.
— Нет.
— Хм. Я думал наоборот. Вы же все так любите этих драконов на своём острове, разве нет?
— Только у туповатых охотников и мелькают подобные мысли и желания, — Иккинг скалится, но не поднимает глаз, — Может… Вам бы понравилось?
Чужая рука впивается в горло быстрее, чем он может зарычать, и весь воздух и смелость уходят. Он разозлил его…Разозлил!
— Как жаль, что я не могу освежевать тебя живьем прямо сейчас. — драконоубийца медленно склоняет голову, глубоко и низко шипя, и от него разносится облако густой злости, которое Иккинг тревожно чувствует в груди. — Но скоро я смогу это сделать, а твою шкуру отправлю твоей суке матери и предначертанному как подарок…
Иккинг видит краем глаза сквозь влагу на ресницах, как поджимаются в угол смертохваты и трусливо опускают хвосты. Горло качается под рукой охотника, когда он сглатывает, а потом начинает болеть. Вдохнуть не получается.
— …Тогда ты, наконец-то, умолкнешь, драконий ублюдок.
— Почему просто не запретите мне говорить? — Иккинг ещё раз сглатывает под стальной хваткой, но отдергивает себя от того, чтобы жалко схватиться за чужое запястье.
— Меня это забавит. — смешок за смешком, и Гриммель растягивает на лице ядовитые ухмылку, — Меня забавит, что это единственное, что ты можешь сделать. Пытаешься уколоть меня словами, при этом ты прекрасно знаешь, что я могу приказать тебе убить себя и ты это сделаешь. Не захочешь, но сделаешь.
Рука ослабляет хватку, и Иккинг затягивается сухим вздохом, а затем и кашлем. Глаза стыдливо слезятся от того, как сильно он распахивает их и смотрит на охотника перед собой. Ухмылка на лице Гриммеля растёт и он медленно наклоняется к его уху.
— Ты невыносимо жалок в такие моменты и это доставляет мне чистое удовольствие.
Грудь разрывает жаром, но Иккинг притихает и чувствует, как по щекам ползут жирные солёные слёзы.
— И я хочу, чтобы ты это запомнил и верил. — Гриммель отклоняется и заглядывает прямо в его глаза, — Ты не способен вести ни стаю, ни племя. Не после того, как тебя поимели шестеро драконов. Такого не делают даже портовые шлюхи.
Гриммель поднимает лицо Иккинга к себе и улыбается, но с отвращением. Слышится тревожный драконий стрекот.
— Вождь хуже портовой шлюхи. Ты слышал когда-нибудь такое?
— Нет. — Яд в венах заставляет отвечать, и Иккинг ещё раз проклинает своё бессилие.
— Тебе стоило взять прозвище драконьей суки, а не короля, теперь тебе это подходит больше, — Гриммель наблюдает за его лицом, с отдельным удовольствием пожирая и стыд, и ненависть с него, — Тебе это ясно? Верь и живи с этим.
— Ясно. — Выдавливает Иккинг сквозь стон и всхлип, и тогда его горло отпускают.
— Молодец. — Гриммель с пренебрежением вытирает ладонь о свой плащ.
Иккинга разглядывают некоторое время, и вместе с взглядом по коже ползает противное ощущение, от которого хочется прикрыться. Иккинг зажимается, не в силах посмотреть в глаза напротив и слышит смешок над собой.
— Твой ужин на сегодня.
После этих слов под ноги падает одна сырая треска. Еда, принесенная зверю, а не человеку. Иккинг морщится. Раздается короткий свист, смертохваты выскальзывают из комнаты за хозяином и снова наступает темнота.
* * *
В темноте Иккинг тяжёлыми шагами нарезает круги по комнате, пока не начинает кружиться голова. Тогда он ложится с драконьим стоном и тяжело дышит, прикрыв глаза. Тишина давит сильнее стен, которые, кажется, нарочно сжимаются вокруг непроходимым кольцом. Темнота начинает дышать вместе с ним, холодом проходясь сзади, и Иккинг оборачивается, чтобы поймать её зубами. Дыхание прекращается, снова исчезают все звуки, а тени начинают просачиваться с потолка и набухать над головой чернилами.
Кап.
Иккинг вздрагивает от звука и поворачивает рецепторы в разные стороны, чтобы найти источник.
Кап.
Что-то капает на лоб, и он испуганно мычит и пытается лапой стереть каплю с чешуи. Затем с потолка капают чернила, ещё и ещё, пока не становятся кричащим ровным потоком кислоты, смывающей его чешую, как обычную краску. Во сне или наяву, но Иккинг видит свои белые человеческие ладони в разводах, и ему снова становится холодно. Но холод длится недолго, ведь сразу за этим спину обжигает чем-то скользким.
— Ай! — Иккинг вскрикивает, разворачивается и бьёт темноту кулаком наотмашь, но задевает ничего, кроме бестелесных теней, а рана на спине так и продолжает жечься кислотой.
“Не лучше портовой шлюхи, но даже они не ложатся под чешуйчатых тварей.” — доносится шёпот сбоку, и сердце поджимается.
Он отскакивает, но сзади нет никого, и в плечо снова бьёт невидимый кислотный кнут. Иккинг с ужасом пытается стряхнуть с плеча ожог и заливается вскриками.
“Что будет, если на Олухе узнают? Что будет, если отец узнает?” — бьёт в грудь, как кинжалом, и дыхание перехватывает.
Внутри поднимает уродливую голову знакомый холодный страх, а к горлу подступает тошнота. Из углов доносится призрачный стрекот.
— Я вырву твой язык за это! — Иккинг с ненавистью и горячими слезами пытается схватить темноту за её глотку, но она разбегается сквозь пальцы, как дымка, а потом бьет в ответ ненастоящим голосом.
“Что подумает Вигго? Ему не будет противно касаться тебя после такого? Находиться рядом? Взять в мужья?”
Иккинг пытается отряхнуться от скользкого ощущения на коже и в панике отступает назад к стене, но там оказывается пустота.
“Ты не способен никого вести за собой. Ты слаб и всегда таким был, с самого рождения,болезненный и слабый. Такие долго не живут.”
Иккинг скалится, но у говорящего нет лица, а руки утопают в вязких чернилах.
“А ведь отец хотел выбросить тебя в море.”
Он валится на спину и только потом понимает, что пол начинает двигаться и брызгать слизью. Когда он рывком переворачивается, то с ужасом находит свои руки на извивающихся языках. Красные, толстые, неустанно ворочащиеся под пальцами, как куча огромных и скользких червей, они сочатся кислотной слюной и обжигают кожу. Иккинг вскрикивает и с отвращением отдёргивает руки. Нужно бежать! Но он утопает, а вся комната наполняется языками. Они, как уродливая поляна, начинают поглощать сначала одну ногу, затем вторую, и Иккинг кричит, отбиваясь от слюнявой голодной бездны. Она проглотит его целиком! Целиком!
“Твоя мать видела, что ты был слаб, тебя было правильнее бросить.” — кричит из-под проглоченных ног целый хор.
“Нет! Жжется-жжется-жжется! Кожа жжется!” — Иккинг брыкается и отбивается, пока его конечности пожирают заживо, а потом мир переворачивается.
Всё заканчивается, дыхание со свистом вылетает, а напротив два глаза: один золотой, а другой затянут слепой дымкой и шрамом.
— Нет! — Иккинг с криком отпинывается и отползает без возможности вздохнуть.
Вокруг стены. Дерево. Холодное липкое дерево. Получается первый вдох, а за ним спешат остальные: свистящие и глубокие, разрезанные страхом. На коже нет слюны. Иккинг потирает плечи и спину ещё раз, но под ладонями только обычное тело. Сердце перестаёт болеть, а в уголках глаз собираются слёзы. На него обеспокоенно смотрит смертохват, а за дверью скребутся ещё несколько и вбегают внутрь с обнаженными жалами.
— Это сон… — Иккинг падает на ладони и рассыпается по комнате всхлипами, — Сон…
В лицо тычется горячий драконий нос, но Иккинг отворачивается, всё ещё не способный отдышаться. Это был кошмар. Кошмар воспаленного разума.
— Уйдите. Вы не сможете меня ни защитить, ни успокоить, — он вяло отпихивает драконьи морды от себя и валится на уставшую спину.
В этот раз по стенам ползут решётки, которые не удаётся ни разгрызть, ни разломать, и Иккинг смиряется. Это лучше языков в полу, и он просто рассматривает ленивые неправильные блики на ненастоящем железе перед глазами.
За этими мыслями он почти не замечает холода, но тот начинает больно кусать за пальцы, когда Иккинг приходит в себя. Наверное, он впервые за всё время плавания ощущает дыхание зимы так прямо и близко. Холод, наполнявший дерево, медленно, но уверенно отнимал из его тела тепло. Приплыли ли они на крайний север к Блудвисту, или же его тело просто так ослабло от кошмаров и голода — это было не так важно. Тело пробирает зябкой лихорадкой. Иккинг потирает замерзающие ладони и призывает к себе темноту из углов в надежде, что драконье тело с разгоряченной пламенной кровью будет хранить тепло лучше простого человеческого. И это работает на короткие мгновения, когда он забивается в угол как можно тише и поджимает под себя лапы. Но потом раздается пощелкивание, и Иккингу приходится распахнуть глаза.
Смертохват, которого он отпихнул, сейчас внимательно рассматривал и его подрагивающую спину, и морду, уткнувшуюся в лапы ради тепла. Иккинг пытается храбриться и предупреждающе рычит, когда другой дракон встаёт, но нутро поджимается от страха. Он не сможет отбиться. Ему не разрешено. Он может только скалиться, кричать и рычать, но много ли это даст? Настоящий беззубый дракон, загнанный в клетку.
Клешни щелкают по замерзающему дереву, провожаемые его зелёным пристальным взглядом, и Иккинг прижимается к углу так, чтобы на него не смогли взобраться. Один глаз напротив мигает в полумраке, как рассеченная кинжалом луна, но потом дракон всё же продвигается ближе и ложится вплотную к чёрному худому боку Иккинга. Тянется минута, пока он сдавленно дышит, а смертохват спокойно кладет голову на свои клешни. Снаружи потрескивают или цепи, или лёд, а Иккинг перед тревожной дрёмой понимает две вещи: к ним в живой клубок ложатся ещё несколько смертохватов и ему становится теплее.
* * *
Когда он просыпается рядом лежат уже двое смертохватов и один из них находится совсем рядом, как стражник, обхвативший его хвостом. Нутро само скручивается от страха и отвращения, когда Иккинг касается ладонью чужой чешуи и видит облитые красным бока. Они надуваются от глубокого дыхания и блестят, и тогда Иккинг понимает, что в комнате есть свет. Розовый робкий луч, разрезавший комнату надвое, струится из щели приоткрытой двери. Глаза обжигаются, когда Иккинг смотрит на кусочек неба, но внутри рождается радость. Сейчас рассвет, а значит, новый день и ночь отступила. Даже страх на время притупляет свои зубы.
Куски красивых облаков струятся по горизонту, и Иккинг провожает каждое взглядом, пока в его плечо не утыкается чья-то морда. Мир внутри переворачивается, поджимается и падает, сжавшись до привычной глухой черноты стен и голодного золотого взгляда напротив. До этого спрятавшиеся клыки ужаса теперь впиваются в сердце, как капкан. Но угроза обходит его стороной: дракон всего лишь бодает его в живот, а потом выходит из комнаты и с лёгкостью поднимается в небо. Иккинг с тоской и трепетом смотрит, как другие драконы плавными кругами рассекают розовое морозное небо, но его радость кончается на чужих шагах и громком хлопке двери.
Больше её не открывают, а на огненно-чёрной чешуе смертохватов Иккинг замечает новые шрамы и больше яда.