25 декабря 2022, 17:49
В горле сухо, в мыслях пусто, а под кожей сиротливо жжется яд. Он не переставал кусать его кровь с тех пор, как проколол вены, лишь иногда успокаивался, забитый мыслями, но боль была постоянной: где-то на фоне, на задворках мыслей, как простое напоминание, что он отравлен, что по его телу гуляет яд и его воля сейчас находится в руках другого человека.
Иккинг закрывает глаза (хотя в комнате и без этого темно, так что ничего не меняется), с усилием выдыхает через нос и думает. Забавно, но это единственное, что у него теперь есть - мысли. Планы. Планы, которые не воплотятся в реальность. Замок клетки, который никогда не будет взломан, Инферно, который не укусит глотки стражников, смертохваты, которые не будут освобождены. (По крайней мере сейчас - утешает себя Иккинг).
Он не имеет права падать духом. Нет, не так просто, не прошло и дня с тех пор, как ему вкололи яд. Что он за альфа, вождь, лидер если сдаётся так быстро?
И всё же на сердце тяжело. Преодолеть яд будет очень нелёгкой задачей, не говоря уже о том, что Гриммель - опаснейший из врагов, которых он встречал. Возможно, даже опаснее Драго.
"При любых обстоятельствах победа возможна, нужно лишь хорошенько подумать".
Он сказал себе это перед тем, как сбить Красную смерть с ног сизым напалмом и продолжил так говорить всегда, когда на плечи наваливалось отчаяние, и это всегда помогало, разум сам находил решение. Сейчас его мозг молчит, но это не значило, что Иккинг собирается так просто отступать.
* * *
Ему вкалывают первую дозу яда, а потом внимательно присматриваются, как будто бы что-то взвешивают в голове, примеряются, и Гриммель вкалывает ещё вторую порцию. По его задумчивым глазам Иккинг может прочитать: "На всякий случай, посмотрим, как пойдёт дальше". Боится, что яда не хватит для исполнения приказа, если Иккинг очень сильно воспротивится? Всадник слабо усмехается, но молчит.
В голове заметно мутнеет, мысли доходят тяжело и заторможено, а тело двигается скорее автоматически, чем осознанно. Как тряпичная кукла на железных шарнирах, ведомая чужой рукой с невидимыми нитями. Иккинг видит перед собой острое лицо охотника, выжженные, как два осколка льда, глаза, мир по бокам смазанный и приглушенный в монохромности, но приказы бьют очень отчётливо.
Следуй за мной.
Не пытайся сбежать.
Приготовь меч.
Люди вокруг - неважные пятна, просто силуэты, точно такие же, как и мельтешащие остроконечные, мутные смертохваты со своими гортанными перекатываниями и щелчками.
Интересно, они тоже чувствуют вечную жгучую боль в шее? Они привыкли или просто не показывают своего неудобства?
Его всадники - его храбрые, верные всадники - возникают яркими, цветными силуэтами перед лицом, и глаза, заметив что-то родное в монохромном месиве, напрягаются и дают миру чёткость. Иккинга как будто бы встряхивает и он смотрит на своих людей, своих драконов, которые глядят на него в ответ. Золотые драконьи и серые человеческие глаза наполнены сожалением и виной.
"Вам не нужно винить себя, вы не подвели меня - это сделал я сам, здесь нет вашей вины," - это звучит в голове, но язык слишком тяжёлый и ленивый, чтобы повернуться во рту.
Яд всё так же силен в его теле, несмотря на прояснившийся взгляд и немного отрезвленные мысли.
- Простите нас, вождь, мы подвели вас, - всадник разнокрыла подает голос: он молодой и тугой, верный и опытный в разведках, но ещё не чувствовавший жестокости и ужасов этого мира; он смотрит на Иккинга с такой виной и жалостью, что альфе становится больно дышать.
- В этом нет твоей вины, Ингвар, никого из вас.
Иккинг знает их всех в лицо, по именам и фамилиям, знает их характеры, их драконов. В конце концов, они все - одно племя и род, а он - его глава.
- Мне не стыдно умереть за вас вождь, - второй всадник старше, пускай и не сильно, но в нем больше смиренности; он чувствует, что не выберется отсюда живым, но его не пугает смерть, - И я знаю, что вы никогда бы не сделали этого без влияния... яда.
Чужие глаза опять мелькают на фиолетовые колбы, и Иккинг чувствует гордость: его всадники всегда были умны и внимательны. Они видят колбы на драконьих шеях, видят синяки от игл на шее их вождя и им не нужно большего, чтобы всё понять.
- Убей их. Драконов тоже, - Гриммелю всё равно на всадников, это чувствуется в его безразличном голосе, и, кажется, он уже изрядно устал от чужих разговоров.
Он никогда не знал и не познает, что такое быть верным своему народу и любить его. Никогда не познает ценность дружбы и драконьего доверия просто потому что у таких людей, как он нет для этого места в сердце. Будь они в других обстоятельствах Иккингу, даже, было бы его жалко, но сейчас он зол и одновременно с этим напуган.
Палец жмет на кнопку и лезвие Инферно выскальзывает наружу, но не заливается рыжим пламенем; так и остается торчать голым, стальным языком. Иккинг стискивает зубы, что-то шипит и пытается задержать руку, отдернуть ее, но виски ломаются под напором крови, мысли начинают слишком громко шуметь. Ему приказано убить. Ему приказано-приказано-приказано...
- Не заставляйте меня, прошу вас, - слезы льются по щекам, меч отводится в сторону вместе с рукой, примеряясь для ровного удара.
- Исполняй приказ.
Гриммелю всё равно. Он даже не веселится, просто ждёт. Смертохваты стрекочут рядом, но не подходят слишком близко, только кружат и переминаются на лапах.
Всадники смотрят на их вождя с сожалением, но смиренно закрывают глаза, готовятся к удару, невидимо шепчут на губах молитву и ждут. Удар быстрый и резкий, очень точный, с нужной заложенной силой, которую отмечает про себя охотник. Он разливает красные всполохи по снегу и раздается булькающий хрип, а потом тяжелый звук падающего тела. Иккинг кривится от рыданий, скалится и быстро бьёт мечом второй раз, чтобы не мучить ожиданиями.
Это очень больно. Это так больно, как будто бы ему самому вонзили пламенный Инферно в сердце, ошпарив резкой сталью и огнём. Под рёбрами что-то разъедается, но это ещё не конец.
- Теперь убей крылатых бестий.
Иккинг не может дышать, когда поворачивается к своим драконам. Его лицо красное и мокрое от соли, губы жгутся, всё так же искривленные и обнажившие горестный оскал. Он погибнет вместе с ними сегодня - этого хочет охотник.
Разнокрылы слезливо смотрят на него своим проницательным золотом, втягивают ноздрями воздух, тычутся в шею, когда Иккинг наклоняется к ним. Он всё ещё их альфа и они достаточно умны, чтобы понять, почему всё происходит именно так.
- Я обещаю сделать это быстро, - перед глазами рябит от слез и всадник снова поднимает Инферно дрожащими руками.
Он должен был защищать их. Он сделал этот меч для защиты своего народа, своих драконов. Он не должен пробивать чешуйчатый висок, не должен выключать сознание и выбивать последний вздох. Чужая боль длится пару секунд, прежде чем первый дракон замирает.
- Прости меня, боги, прости м-меня.
Слёз так много, что он не может вздохнуть и вовсе жмурится и рука сама бьёт второго разнокрыла. Кровь на снегу расцветает красными ветками, распускается пышной кроной под ними и бежит к ногам.
Взгляд вылавливает напуганный, но понимающий взор громорогов: их было двое, больших и сильных, лежащих в толстых цепях, как две сиреневые горы с жучьим отливом на боках. Иккинг подходит к одному из них и опускает ладонь на большую, шершавую морду. Ноздри тепло вздрагивают и выпускают струи пара, глаза всматриваются в лицо без злобы и ненависти, но с болезненной горечью.
Люди - слепы, драконы всё понимают. Они - прекрасные и умные создания с чуткой душой и чистым сердцем.
- Прости меня. Пожалуйста, прости, - острие вонзается под челюсть быстро и точно, гудит сбивчивое дыхание, а потом наступает тишина и драконья голова обессилено ложится на снег.
Стонет второй громорог, но быстро закрывает глаза и замирает. Иккинг забывает, что вокруг него люди, а за спиной Гриммель, и позволяет себе шумно расплакаться, прижавшись к чужой, широкой, но уже остывающей шее. Его обрывает охотничий скучающий вздох, проткнувший спину.
- Прекращай рыдать. Я не дам тебе дерево из лагеря, чтобы сжечь их, но ты можешь сходить сам, если, конечно, хочешь похоронить их, - голос монотонный, отравленный прозрачной усмешкой, - либо можешь оставить их для моих драконов. Они не ели второй день.
Снег шуршит под чужими сапогами и Иккинг почти теряет этот затихающий звук, когда хриплые слова сами выходят из горла:
- Почему вы заставили меня это сделать?
Шаги останавливаются. Молчание длится буквально мгновение, но ему отвечают почти так же тихо, как и сказал он сам:
- Не хотелось пачкать руки.
Снег снова отдалённо шуршит под чужой подошвой, пока не становится совсем тихо. Иккинг продолжает сидеть. По щекам ползут слезы и он всё ещё жмется к мертвому громорогу. На его рогах гордо краснеют костяные крашенные колечки: их три штуки, плотных и заметных, крепко сидящих на кости, как своеобразные серьги. Этот дракон прошёл с ним годы тренировок, получив три гордых красных кольца (три ранга), и оставался преданным воином до конца.
Альфа сидит в тишине до тех пор, пока глаза не высыхают, а затем встаёт, берет топор и выходит в лес. По пятам за ним стрекочет один из смертохватов, но альфа даже не смотрит на него.
Другие охотники разбредаются по своим делам, насмотревшись на кровавое представление, и, кажется, бросив на него несколько жалеющих взглядов. Никто ничего не говорит, но Иккинг и не ждет этого. Ему не нужна их жалость. Не нужно сожаление или сочувствие, в конце концов, они все сгорят под его напалмами - так он говорит себе, когда собирается в лес.
"Вы сгорите. Вы все сгорите"
Это не угроза, это обещание.
* * *
Смертохваты помогают тащить тела к вырытым ямам, и Иккинг не уверен, что им приказано Гриммелем. Разве просто хотят помочь? Он не решается их спрашивать, знак на груди молчит и потому он просто делает то, что должен. Ему дали несколько часов на погребение, но ладьи выдавать не собирались.
Это не то, как должны хоронить воинов, но он ничего не может с этим сделать.
Иккинг складывает тела и разнокрылов в ямы далеко от лагеря (куда он ещё не возвращался, смертохваты сами прилетели за ним), складывает ветви, оружие и седла, а затем просит драконов поджечь. Огонь еле заметно целует его лицо теплом и всадник только сейчас ощущает, как сильно он замёрз. Он поправляет шлем, надеясь согреться, и продолжает смотреть на рыжие языки. Следом горят громороги, драконья чешуя с неудовольствием и напором плавится от кислоты, но всё-таки загорается и начинает дымиться. Кто-то хочет цапнуть сиреневый хвост, но Иккинг очень злобно рычит и смертохват нехотя отходит. Почти сразу же всадник ругает себя: они просто голодны. Их никто не кормит уже второй день и они совсем не виноваты в том, что Гриммель - жесток и отвратителен, раз приучил их к драконьему мясу. Иккинг уверен, что будь у этих драконов альтернатива, то они выбрали бы её: он уже встречал в своей жизни примеры, когда драконы-каннибалы спокойно питались рыбой и жили в стае.
- Вы очень хотите есть, да?
Голос пустой от усталости, но него устремляется три пары глаз. Иккинг вздыхает, смотрит на горизонт и решает, что у него ещё есть время, отведённое Гриммелем.
Темнота пляшет всполохами и отращивает ему крылья, а потом ночная фурия взлетает и летит в сторону моря, готовясь выстрелить по поверхности и собрать немного рыбы.
* * *
Тот факт, что подкормленные смертохваты полезли к нему ластиться, несмотря на яд в шее, приятно обрадовал. Иккинг чешет их по спинам и бокам, и слабо улыбается, ещё раз подтверждая свои догадки: "Любовь приручает кого угодно, даже самых страшных". Это простая истина, которую не видят охотники.
- Когда я выберусь отсюда, я приму вас в стаю.
Он гладит их и улыбается, и мозг на минуту обманывается, что все в порядке. Но любое хорошее быстро заканчивается - виски жмет приказ, ему нужно возвращаться, ведь время на похороны подошло к концу.
Гриммель хмур и собран, но, видимо, это обычное его состояние, потому что он не обращает на Иккинга особого внимания. Лишь пишет письма, отправляет их, что-то смотрит на карте и достает книги.
Иккингу дают маленькую комнату внизу дома и отправляют спать. В эту ночь ему снятся деревья, расцветающие на снегу красным цветом, и преданные золотые глаза, теряющиеся в багровом зареве. Во сне трудно дышать, но он не просыпается.
* * *
Последние дни для Валки проходят, как в тумане, только яркие пятна некоторых событий отчётливо всплывают в памяти: встревоженный рев Беззубика, беспокойная стая, Совет в Большом зале, поиски-поиски-поиски и письма. Много писем. Всем союзникам, всем всадникам Иккинга, Стоику, пока она сама снова пропадает среди холодных чёрных волн северного моря с Грозокрылом. Они ищут все вместе, но понимают, что след охотников уже остыл и потерялся, а улетевшие всадники, скорее всего, уже не вернутся. Её жуткие жути устают носить послания и почти не бывают дома все вместе, и, кажется, они сами всё понимают (все драконы уже знают о пропаже Иккинга, чувствуют это без слов).
Беззубик всё время беспокойно крутится и ходит по берегу, улетает вместе с ней на север без её приказа или просто уходит в лес. Валка часто находит его в их с Иккингом овраге и с усилием уводит обратно домой (хотя бы, чтобы он нормально поел, ведь кому как не ей замечать его заострившуюся худобу и слабость в лапах). Жуткие жути тоже не находят себе места, ворчат и пропадают из дома. Валка больше не следит за ними, ведь после того как она пошла за Огневичком и нашла его в кузне, беспокойно ищущего хозяина за столом, то расплакалась на месте. Это всё слишком тяжело.
Тяжело вести Совет с пустующим местом на троне, тяжело заходить в одинокую кузницу (его личную с так и не тронутыми, не законченными чертежами). Трудно находить Беззубика без сна и еды (даже дневная фурия ему не помогает, хотя в другое время он бы сошел с ума от счастья при виде нее). Они со Стоиком больше не заходят на второй этаж, они оба плохо спят и оба разделяют тяжесть грядущей войны, тянувшей их плечи. Драго обязательно придёт. Он почувствует храбрость, поймав Иккинга, и придёт на Олух, и им нужно готовиться.
Валка не знает, где Иккинг и что с ним, но она знает, кто может увидеть настоящее её сына.
Она все чаще смотрит на горизонт и ждет корабли с раздавленным сердцем.