— Поди взгляни еще раз на розы. Ты поймешь, что твоя роза — единственная в мире. А когда вернешься, чтобы проститься со мной, я открою тебе один секрет. Это будет мой тебе подарок.

Маленький принц пошел взглянуть на розы. <...>

— Вы красивые, но пустые, — продолжал Маленький принц. — Ради вас не захочется умереть. Конечно, случайный прохожий, поглядев на мою розу, скажет, что она точно такая же, как вы. Но мне она одна дороже всех вас. Ведь это ее, а не вас я поливал каждый день. Ее, а не вас накрывал стеклянным колпаком. Ее загораживал ширмой, оберегая от ветра. Для нее убивал гусениц, только двух или трех оставил, чтобы вывелись бабочки. Я слушал, как она жаловалась и как хвастала, я прислушивался к ней, даже когда она умолкала. Она — моя.

Антон прогуливает пары. Только на этот раз называет не селфкеаром, а чрезвычайной ситуацией на личном фронте, — ну, а для тех, кому об этом знать не нужно, играет бедного, несчастного, больного огнемага. И пока это ещё прокатывает.

Книгу он из рук вообще не выпускает. Перечитывает её саму, потом заметки отдельно, от скуки рисует звёздочки-сердечки и просто осматривает целиком, чтобы точно ничего не пропустить. Дописывает: «Мало кто об этом знает (на самом деле только ты и я), но потом лисёнка за кадром находит кое-кто очень хороший, приручает, защищает от любых опасностей, говорит на равных, играет с ним всё-всё свободное время и терпеливо ждёт рядом, когда ему не хочется выходить». Антон ставит точку и смеётся.

Интересно, Матвей его укусит или даст по голове, если он скажет, что все грустные концовки починил вот этой?

«И вот на планете Маленького принца есть ужасные, зловредные семена... Это семена баобабов. Почва планеты вся заражена ими. А если баобаб не распознать вовремя, потом от него уже не избавишься. Он завладеет всей планетой. Он пронижет ее насквозь своими корнями. И если планета очень маленькая, а баобабов много, они разорвут ее на клочки.

— Есть такое твердое правило, — сказал мне после Маленький принц. — Встал поутру, умылся, привел себя в порядок — и сразу же приведи в порядок свою планету. Непременно надо каждый день выпалывать баобабы, как только их уже можно отличить от розовых кустов: молодые ростки у них почти одинаковые. Это очень скучная работа, но совсем не трудная».

«На самом деле твои волосы — это спутанные корнями баобабы».

Ага, он таким боком сам от Антона сбежит, если не примет за красивую метафору, — Варчук сначала порывается перевернуть карандаш ластиком, но вместо этого недолго думает и в итоге приписывает: «разодрать тяжело (я серьёзно, я же пытался), но при должной осторожности возможно:)».

Он снова прячет смех в подушку. Рита бы точно сказала, что Антон ужасный и они друг друга определённо стоят.

Варчук так и не придумывает, что сказать ему первым, — ну, значит будет импровизировать.

Вы(15:31)

Где ты?

Антон откладывает телефон экраном вниз и ждёт. Сразу не приходит ничего, через пять минут тоже, ровно как и через пятнадцать — ладно, подождёт немного. Матвей всё-таки не из тех, у кого телефон постоянно в руках или хотя бы кармане.

Первый час ожидания Варчук коротает за соцсетями, второй — на кухне, немного дымя и дразня сегодняшних дежурных, за что его, когда терпение кончается, с позором и смехом выгоняют грязными тряпками.

Зато выгоняют довольно удачно, потому что Антон замечает в коридоре тенюшку. Она ведь наверняка видела Матвея, ну, хоть какая-нибудь из них же должна была — вот и всё решение проблемы. Пусто, но Варчук решает, что лучше им поговорить в комнате, — мало ли... что.

Тень, конечно, ничего не понимает, но послушно идёт за ним.

— Милая, ты знаешь, где Матвей? — со всей своей любезностью спрашивает Антон, нагнувшись.

Тень задумчиво прикладывает ручку к клюву. Варчук успел за эти пять секунд её раздумий понервничать — если даже тени Корецкого не видели, то где он может быть?

Но зря: она всё-таки кивает согласно.

— А сможешь отвести? — в таком же дружелюбном тоне спрашивает Антон, на что существо выжидающе уставляется на него. Ой. Да, ей же надо что-то дать взамен...

Он честно забыл об этом, а ни на себе, ни в комнате ничего подходящего не оказывается. Чужое отдавать некрасиво, своё дорогое отдавать жалко. Тень, видя его замешательство, тоже осматривается и чуть ли не сразу тыкает в его грудь, подпрыгивая на месте.

Значок.

Антон мотает головой и немного отступает назад.

— Нет, милая, прости, это важный для меня подарок...

Она в ответ обиженно складывает ручки на груди и ждёт. Варчук лихорадочно соображает, что сделать, но довольно быстро понимает, что у него нет больше выбора. Только если сбегать куда-нибудь, но он скорее всего получит пизды за это.

— Ла-адно, — тянет он хнычущим голосом и тяжело вздыхает, открепляя пин. Нехорошо как-то всё равно выходит. — А можно мы с тобой договоримся, что ты пока заберёшь этот, но позже я обменяю его на что-то другое, идёт?

Тенюшка радостно подпрыгивает, кивая, и тянет ручки, но Антон, перед тем как ей отдать, говорит:

— Только честно.

Варчук ужасно не уверен, что сможет найти её снова, но если что перероет всю библиотеку, честное слово. Он не может так просто это отдать.

Тенюшка ведёт его по знакомому пути.

Крыша. Стоило догадаться. Матвей сидит к нему спиной и не обращает никакого внимания на топот позади себя.

Ну хотя бы нашёлся.

Антон благодарно кивает тени, которая улетает прямо с места, и подходит к краю.

— Корецкий, вот веришь, нет, но я рыдал как тварь.

Матвей со смешливым «угу» забирает из рук книгу и так и не оборачивается. Варчук осторожно присаживается рядом, свесив ноги. Очевидно, что первым заговорить придётся ему.

— Не все истории о привязанности кончались плохо. Точнее... они и не кончались плохо. Принц оставил и Розу, и Лиса, и Лётчика, но к Розе он вернулся навсегда, а Лис и Лётчик помнили его по золотым колосьям и звездам и чувствовали себя очень счастливыми, — он поворачивает к Матвею голову. — Дело в твоём восприятии.

Он подгибает до этого свисавшие с края ноги и обнимает себя за коленки.

— Для меня слишком грустно осознавать, что ты потерял кого-то важного.

Антон недолго думает.

— Но это же лучше, чем совсем отказаться от людей и никогда не почувствовать себя по-настоящему счастливым? Я знаю, что можно чувствовать счастье и в одиночестве, но сколько же его ещё можно получить от людей... Мне кажется, слишком сложно держаться на плаву только своими силами, — он переводит взгляд на грибочки по краям рукавов футболки Матвея, на время умолкая. — Да и знаешь... потом появляется кто-то другой очень важный для тебя. Очень возможно, что даже несколько человек.

— А если нет?

— Появляется, — уверенно кивает Варчук. По себе же знает. — Потому что жизнь не стоит на месте и бросает тебя от нового места к другому, от интереса к интересу, от одних людей к другим.

Матвей поворачивает голову к Антону, склоняя её набок, и говорит грустно-грустно:

— Значит, и тебя когда-нибудь кто-то сменит?

Варчука этот вопрос немного застаёт врасплох. Он же... для Корецкого уже важный человек и имел в виду, что по сути сменил его сестру, но про обратную сторону этого не очень хорошо подумал.

Но теряется ненадолго: разворачивается к нему полностью и обнадеживающе улыбается. Взял бы за руки, только Матвей ими всё ещё обнимает себя, поэтому свои приходится просто положить между ногами.

— Ты хочешь об этом думать, когда всё только начинается? Я тоже очень надеюсь быть рядом, как можно дольше, — он заглядывает ему в лицо, ловя растерянный взгляд. Чтобы понял, что Антон говорит на полном серьёзе. — Но сейчас я тебя точно не оставлю.

Матвей несколько секунд смотрит со смущённым изумлением, а затем и вовсе прячет лицо в колени, глухо отзываясь:

— Антон... Есть люди явно лучше.

— Зачем мне другие розы, если есть одна моя, особенная? — парирует Антон со смехом. Ну не зря же он ему книгу давал — пусть теперь мучается.

— Боже, у тебя теперь каждый аргумент будет отсылкой?

Варчук довольно улыбается, мурлыча:

— Возможно.

Матвей долгое время ему не отвечает. Антон не давит, просто даёт понять, что рядом, — знает же, что он серьёзно взвешивает сейчас всё и борется с самим собой. Он сможет сам, просто с небольшой помощью. С нужным человеком рядом.

Антона ждёт и ждёт. Смотрит на гуляющий в рыжих волосах ветерок и с осторожной улыбкой заправляет вылезшую прядь за ухо. Может быть даже немного подравняет сам, если Матвей разрешит, — так ведь будет куда проще распутывать.

Через несколько мгновений после он выпрямляется, неуверенно прижимая руки в груди. Делает глубокий вдох. Сдаётся.

— Честно-честно не оставишь?

— Честно-честно, — вторит Антон на выдохе, не медля, и протягивает к нему руки. — Веришь мне?

Корецкий вместо ответа так облегчённо, так счастливо улыбается и бросается ему на шею, судя по поблёскивающим глазами очень стараясь не заплакать.

Стоит более менее крепко обнять одной рукой Матвея поперек спины, как тот сразу юрко зарывается в шею холодным носом. Варчук смеётся от щекотки и, чуть помедлив, вторую руку обвивает вокруг плеч. Корецкий от переизбытка чувств даже дышит неровно.

— А ты не будешь надеяться на то, что я чудесным образом начну «исправляться»?

Антон над ответом не задумывается.

— Нет.

— Я злой, вредный и противный, и ты это знаешь.

Варчук в парировании ему тоже так просто не сдастся.

— В этом и смысл нормальных отношений: любить и самоотверженного мальчика, и вредную грубую дрянь.

Матвей после недолгой паузы смущённо бурчит что-то вроде «тебе виднее». Антон легонько улыбается, смакуя маленькую победу.

— И тебе норм, что мы очень разные?

— Хочешь честно? — Варчук наматывает на палец неровную отросшую прядь и заправляет её за ухо. — Я больше думал о том, какой ты на самом деле интересный и как с тобой здорово проводить время, а не о том, какой ты бываешь чересчур вредный. Я знаю, что всё не будет идеально, но я просто... не зацикливаюсь на плохом, — смешок. Это очень очевидно и возможно даже не нуждается в напоминании. — Ну, ты это уже заметил, да?

— Ты не так хорошо меня знаешь. И со мной не всегда будет хорошо проводить время.

Антон резко выдыхает в макушку. Как будто бы он этого сам не понимает.

Но Матвей же хочет быть совсем уверен, что понимает.

— Я знаю, ну и что? Ты же живой человек и не обязан всегда приносить только хорошее. А ещё ты тоже себя не очень хорошо знаешь. И не видишь со стороны, — Варчук скорее рассуждает вслух, чем успокаивает, но быстро возвращает себе обычный тон и целует Матвея в лоб. — Увидишь себя моими глазами, вот тогда и поговорим об этом.

— Так нечестно, ты видишь меня слишком хорошим, — недовольно хнычет Корецкий.

— Это компенсация за то, что ты видишь себя слишком плохим.

Матвей в ответ только сопит. У него снова кончаются аргументы, но ненадолго.

— А ещё у тебя не будет детей, — господи, нашёл чем пугать. — Ну, в перспективе, если ты меня не бро-

— Пёсики. У нас будут пёсики, — безапелляционно перебивает Антон.

Матвей подымает голову и тыкается носом в нос. Шепчет:

— А котёночка мне можно?

Сначала Матвей Корецкий со своими котятами, а потом уже весь мир.

— Можно, — Антон со смехом обвивает его шею одной рукой, чтобы было удобнее зацеловывать щёку и скулу. — Тебе всё можно.

Матвей, смущённо смеясь, поднимает голову так, что ловит чужие губы и утягивает в тягучий, самозабвенный поцелуй. Чувственный настолько, что Варчук бесконтрольно становится всё горячее и горячее, а Корецкий только добавляет: жмётся ещё ближе, зарывается пальцами в короткие волосы и иногда переходит на линию челюсти и шею, чувствуя лицом тёплый пар.

Нравится же ему Антона разжигать.

Он даже не успевает заметить, когда всё становится совсем другим, — понимает только тогда, когда Матвей скулит в поцелуй и опускает руку на чужое бедро. Какой резвый.

— Матвей...

«Боже, только не начинай», — проносится у него в голове за секунду до того, как он снова жмётся своими губами к чужим. Антон соображает недолго, и инициатива в ту же секунду переходит в его руки.

— Хочешь..?

Скучали. Наверстать надо. Он облизывает губы и уверенно кивает.

— Только мои все наверняка в комнате, — неловко бормочет Варчук на выдохе в сторону.

Матвей закатывает глаза и после недолгих раздумий совершенно будничным тоном заявляет:

— Предлагаю взломать какую-нибудь пустую.

— Ты серьёзно? Тебе настолько хочется?

— Блин, Антон, просто... — пытается оправдаться Матвей, сконфуженный тем, что его застыдили, но нужных слов не находит и поэтому идёт от обратного: — Нет, ну типо, если тебе не так хочется, то-

— Хочется-хочется, — Варчук с мягкой усмешкой целует его в нос, останавливая словесный поток. Корецкий сразу меняется в лице, растягивая губы в озорной улыбке и мурлыча в чужие:

— Прелестно. Две минуты тебе заскочить в комнату, а потом жду у самой последней по коридору.

•••

Матвей подаётся на крыльях вверх и прижимает Антона к стене, на что тот от неожиданности мычит в поцелуй, но потом довольно улыбается. Корецкий обхватывает его за плечи и тянет на себя, к кровати; Варчук тоже обнимает его за талию в ответ, стараясь не задеть крылья, и послушно шагает вперёд.

Пафосно на кровать толкнуть не получается, да и не нужно. Матвей садится сам, утягивая Антона за собой. Они немного сбавляют обороты.

Закатные солнечные лучи падают в окно, в том числе попадая на Корецкого, его краснющие щёки, которые видно явно лучше, чем в прошлый раз, и ярко-рыжие, блестящие на солнце взъерошенные волосы. Антон ласково убирает их ладонью, разглядывая открытое лицо.

Даже дышится легче, чем в прошлой раз.

Он снова подмечает на щеке небольшой, еле заметный шрам. Варчук с сожалением проводит пальцем по рубцу и мягко касается губами сначала его, а затем целует и Корецкого, как будто снова извиняясь. А потом ещё, ещё и ещё — аж до красноты.

Веснушки тоже видно куда лучше. Наверняка почти каждую, если Антон так бережно выцеловывает острые плечи. Матвей снова не понимает, куда девать руки. После относительно коротких размышлений одна оказывается на простыни, сжимая её, а вторая неловко приобнимает Антона за шею.

Тот вдруг выдыхает носом пар. Горячо, но не то чтобы в приятном смысле, так что Матвей вздрагивает и недовольно бурчит:

— Ты там поосторожнее как-нибудь, что ли...

— Извини, — Антон смеётся и кусает ключицу. — Постараюсь.

Боже, прости, я просто столько всего чувствую.

Это Матвей понимал и по лихорадочно бегавшим, иногда закатывавшимся глазам, когда он касался его в ответ; подрагивающим от нетерпения/возбуждения/волнения (выбрать нужное) рукам, которые дотягивались до всего, дыханию через раз, негромким стонам от особенно приятных движений, губам, мокро мазавшим везде, где Матвей позволял. По нескончаемой болтовне, в конце концов.

Странно думать, что Антон Варчук боится сделать неправильно, но это было похоже на то. Да и сейчас тоже.

Он целует выступающие рёбра и совсем мягко — синяки на них. Матвей плывёт и хочет скулить в голос.

Не больно?

А целует на самом деле так, будто ранки залечивает, чтобы прошли поскорее.

Варчук слегка кусает его, дышит всё также горячо, а длинные смуглые пальцы щекочущим движением пересчитывают рёберные кости. Корецкого уже конкретно ведёт до прогиба в спине. Антон чувствует, как чужие бёдра вжимаются в его, красноречиво мычит в ответ и, чуть собрав мозги в кучу, поддразнивает за чувствительность:

— Хорошо?

А так тебе приятно? Так нравится? Тебе удобно? Всё в порядке?

Ты-ты-тебе-ты-комфортно-нравится-тебе...

У Матвея вопрос всегда звучал в голове один: почему ты такой.

— О-очень, — всё же отвечает он с придыханием, запрокидывает голову и всё же еле слышно скулит вслух. Антон ловит момент и чмокает его в кадык, обводя пальцами новые пятнышки. Снова их будет много и снова Матвей их никак не спрячет.

Он позволяет так много: и трогательно сплести руки, и неторопливо кусать, и снять с себя почти всё, мягко гладить, трогать, целовать, прижиматься — знает же, что плохо и больно не будет.

Матвей тогда думал, что умрёт на месте от нежности и осторожности, но нет. Это он сделает сейчас.

Возможно, было бы куда проще, если бы Антон просто выбивал из него последнее дыхание до такого состояния, что и мыслей в голове никаких не осталось, но Матвею сейчас нужно не это, нет.

Антон это понимает слишком хорошо.

— Я люблю тебя.

Он же ведь теперь знает, что такое «люблю» в понимании Матвея, да?

люблю,

И полностью осознает, что говорит, так?

люблю, слышишь?

Да. Господи, да.

Корецкий крепко зажмуривается и с какой-то отрешённостью отворачивает голову к стене.

Грудь распирает то ли от снова нахлынувших чувств, то от ощущения, что это происходит не с ним. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Слишком нереалистично, чтобы Матвею кто-то говорил «люблю» с тем же смыслом, что вкладывал в это слово и он.

— Ты со мной? — шелестит на ухо Антон, — он здесь, он настоящий, он действительно ему такое сказал — целует скулу и заглядывает Матвею в лицо. Тот старается спрятать лицо в простыню, но резкий вздох на грани всхлипа выдаёт с головой.

Расплакался. Вот дожил-то, господи, стыд какой. Ну а вот чего он со своими чувствами тут?

— Эй, ты чего?

Матвей слабым, подрагивающим голосом отвечает отчасти честно:

— Всё нормально, — сопит и сразу повторяет, скорее уверяя в этом себя: — Нормально.

— Больно? Испугался? Что случилось? — Антон сразу убирает свои лапищи и выпрямляется, усаживаясь на коленки. На лице такая растерянность. Интересно, дурак или притворяется?

Матвей недолго смотрит на Варчука, успокаиваясь, и вдруг протягивает к нему полусогнутые руки. А потом ещё и строит максимально жалостливую мордашку, какую только умеет.

— На ручки.

С Антона всё напряжение мигом сходит: плечи опускаются, брови выпрямляются и плотно сжатые до этого губы растягиваются в умиленной улыбке. Он смеётся и наклоняется к Корецкому почти вплотную, чтобы тот обвил его руками, и садятся они уже вместе, только меняются местами. Антон прислоняется спиной к стене, Матвей ловко забирается на него и сразу льнёт к груди. Горячая такая, даже светится что-то внутри. Варчуку нечего и тело специально прогревать, оно и так уже порядком нагрелось от... происходящего. Одной рукой он поглаживает Матвею спину и равномерно светящийся лазурью экслибриум между лопатками, а второй — сплетает их руки. У Корецкого она снова почему-то ледяная — от нервов, наверное. Никто ничего не говорит. Хорошо думать о том, что они могут быть здесь сколько угодно, даже просто молчать и всё равно чувствовать и понимать друг друга.

— Ты расплакался... — Антон приглаживает на тыльной стороне чужой ладони пластырь с лисятами — потому, что я сказал, что люблю тебя?

Матвей немного запоздало кивает с глухим невнятным «угу».

— Но всё честно-честно в порядке? — Варчук еле заметно улыбается, подносит к губам их сплетённые руки и осторожно целует прямо рядом с налепленным пластырем.

— Не переживай так. Просто... расчувствовался, — Корецкий чуть приподнимается и утыкается в шею, покрывая её мелкими поцелуями. Антон прикрывает глаза и почти мурлычет, откинув голову назад, чтобы было удобнее. А когда Матвей переходит на губы, тот ловит их своими и целует так крепко, что он протяжно мычит. Горячие ладони скользят по рёбрам, Варчук много кусается, на что получает задушенные вздохи, и в один момент близко-близко прижимает к себе, обхватив за бёдра, — вот тогда Корецкий отстраняется. Дышит тяжело. Ухмыляется.

— А всё, уже всё, я не хорни. Я хочу спать, — Матвей вдруг выпрямляется и безвольной куклой падает набок с глухим ударом об подушку. Он поворачивает туловище прямо, а ноги оставляет согнутыми на бёдрах Антона. Смотрит всё по-прежнему немного хитро, но так довольно, и улыбается также.

Понятно, никакой стабильности в этом доме. Только хаотичность и театральность.

— Сейчас же семь вечера.

— О боже, мой парень запретил мне дневной и вечерний сон, — Матвей закатывает глаза и дурашливо бросает в Антона его же рубашку за неимением второй подушки.

А Варчук смущается. Очень. До пылающих щёк. Они ведь... правда теперь встречаются.

— Что, уже жалеешь? — поддразнивает Матвей, видя ступор Антона.

— Да нет, — он кое-как выпутывается из его ног, ставит прямую руку параллельно талии Матвея, проезжается ладонью до изголовья кровати и тоже падает рядом, оказавшись напротив. Корецкий поворачивается к нему. — Хочешь здесь остаться?

Матвей с самой озорной улыбкой из всех наклоняется, шепча почти в губы.

— А откуда ты знаешь, может, это моя комната?

Антон так недоверчиво вскидывает брови, что даже «ну не пизди» озвучивать не нужно.

— Ну типо... да, если тебе интересно. — Корецкий усмехается и чуть отодвигается, чтобы спокойно крутить пальцем локон на лбу. — Кровать, правда, не ебу чья, ну неважно, я всё равно без соседей.

— А зачем ты её взламывал тогда?

— Я хз, где ключи.

— Попроси новые.

Молчание. У Матвея больше нет аргументов.

— Ну всё, не тарахти. Или ты меня к нормальной жизни уже пытаешься приучить?

Антон цокает и чмокает его в лоб с тихим «дурилка».

Матвей вроде и взрослый мальчик, и рост у него более менее средний, но места занимает как ребёнок-дошкольник. Варчук догадывается, что ему приходится помещаться в любые уголки, поэтому он привык не занимать много площади, но тут-то необязательно так ютиться, — даже несмотря на небольшие размеры кровати, места достаточно.

И обниматься очень хочется, да.

Антон протягивает руку и на пробу кладёт на бок, осторожно обхватывая пальцами и пытаясь притянуть к себе.

— Я не кусаюсь.

— Дашь мне волю — я займу всю кровать и спихну тебя на пол, — уже порядком сонно бубнит Матвей, приоткрыв один глаз.

— Ужас, — Антон тянет на себя не сопротивляющегося Корецкого за талию и крепко обнимает, тыкаясь носом в нос. — Вот и будешь спать в гостевой спальне, а не со мной.

— Окоченею до смерти — будешь знать, — обиженно бросает он и зарывается Антону в шею. Тот в ответ только фыркает и начинает перебирать рыжие спутанные копны. И даже этот тихий ужас парикмахера Варчук любит. Но больше то, как Матвей внаглую закидывает на него ногу, лениво жмётся губами к экслибриуму и водит пальцами по мышцам спины. Потому что теперь можно.

Они встречаются. Господи.

— Ятбтжлблю, — одним словом вдруг бубнит Матвей, что до Антона не сразу доходит.

Ага, так не пойдёт — пусть уже теперь нормально признаётся.

— Чего-чего-о?

— Люб-лю те-бя, — он мимолетно клюёт его губами в нос и сразу прячется обратно, фырча в шею. Антон смеётся и снова прижимает его поближе к себе. Да так, что чувствует гулкий стук в чужой груди.

Сердце. Большое, мягкое, ничем не скрытое — теперь целиком в его надёжных руках.

— Вот мой секрет, он очень прост: зорко одно лишь сердце. Самого главного

глазами не увидишь.