Минуты четыре у него на подъём уходит, и то на четвёртой он уже на последнем издыхании; Шастун на предпоследней ступеньке присаживается, чтобы хоть немного отдышаться.

Антон сгибается, облокачиваясь руками на колени, и жадно глотает ртом воздух. 

Взгляд цепляется за нож в его левом сапоге, и Шаст, помедлив несколько секунд, всё же вытаскивает его, ощущая вес предмета на своей ладони.

Вертит его, рассматривая тёмно-коричневую рукоятку с позолотой и острозаточенное начищенное лезвие и видя себя в отражении — хмурого и напуганного.

Антон уверенно сжимает рукоять ножа и поднимается со ступеньки; смотрит воинственно на стену, в которую упирается лестница, — здесь, по логике, должен быть ещё один проход. 

Снова лапание камней, снова нахождение нужного, снова отъезжающая в сторону стена, и перед ним открывается большое пространство комнаты — тёмной из-за задвинутых плотных штор (когда он смотрел в окно снаружи, Антон видел часть потолка, а значит, задвинуты они были совсем недавно — специально к его приходу), но явно не пустующей.

Шастун медленно входит внутрь и смотрит по сторонам: он, конечно, не ожидал, что принц его встретит с распростёртыми объятиями, но Антон не думал, что с ним захотят поиграть в прятки. 

Сглатывая, он сжимает рукоять кинжала крепче и делает ещё один шаг вперёд, вглядывается в темноту старательно, но после освещённого пространства лестницы глаза не могут так быстро привыкнуть к мраку, царящему в комнате.

Сзади слышится тихий выдох, и Антон не успевает на него обернуться, потому что в следующее же мгновение ему в затылок прилетает точный удар, что заставляет Шаста выронить кинжал, а мир — погрузиться в темноту.

×××

Антон приходит в себя в сидячем положении и в душе не ебёт, сколько времени он провёл в отрубе. В комнате уже светло от естественного света, проникающего из не прикрытого шторами окна, и вдобавок горят десятки свечей — он морщится от яркости. 

В области затылка неприятно болит, пульсацией распространяясь по всей голове, и Шаст хочет уже было коснуться рукой этого места, чтобы проверить, нет ли крови, как обнаруживает, что его руки связаны. Как, впрочем-то, и ноги, и — зачем-то — туловище.

— Даже не пытайся — это бесполезно, — звучит насмешливо откуда-то со стороны. — Я бесподобно завязываю узлы.

Антон мгновенно вскидывает голову, натыкаясь взглядом на прищуренные голубые глаза юноши, который выглядит примерно на его возраст.

Принц — он всегда в голове по-особенному произносил это слово, так много для него значащее, но сейчас, когда Шастун узнал, кто за этими пятью самыми важными буквами скрывается, невообразимый трепет, что отражается на Антоновом лице, не заметить просто невозможно.

Он и правда изумительно красив, одет в свободную белую рубашку и такие же свободные бежевые штаны, и Шаст помимо того, что забывает напрочь о том, что ему нужно хотя бы изредка моргать и дышать, чувствует, как всё его существо тянется к принцу.

Тянется в желании перерезать его горло кинжалом, который тот расслабленно вертит в своих руках.

Антон возникшей мысли пугается и морщится, опускает голову по диагонали вниз, утыкаясь носом в левое плечо. 

Принц тоже словно оживает и отталкивается от комода, у которого, привалившись к нему, стоял; делает в направлении Шастуна несколько шагов, а после эмоционально всплёскивает руками, вновь подавая голос:

— Вот где у меня, блять, написано, что я с распростёртыми объятиями жду своих спасителей? Ты опять от того лысого хера? — это он, вероятно, про Его Величество говорит; Антон хотел бы фыркнуть, но он, чем ближе принц к нему подходит, тем сильнее ощущает желание — необходимость — его убить. — Хотя, должен признать, — принц останавливается перед ним и, прижав лезвие кинжала плашмя к шастуновскому подбородку, приподнимает его голову — Антон понимает, что лучше ему не сопротивляться, — ты самый симпатичный из всех, что Его Лысейшество засылал ко мне.

Он прищуривается, склоняя голову в сторону, и смотрит на Шастуна с интересом, улыбается уголками губ чему-то, а Антон вновь залипает на его сухие тонкие губы, которые хочется увлажнить (можно даже собственной слюной), и длинные густые ресницы, и чувствует, как сердце в груди начинает биться чаще.

Антон это чувство прекрасно знает: это чувство — его влюблённость в неизвестного принца, который сейчас наконец-то обрёл лик. Это дико — Шастун его видит впервые в жизни, но такое ощущение, будто он именно его ждал и любил всю жизнь, а сердце, как говорится, не обманешь.

Вот оно, то самое «с первого взгляда».

Твою же мать, как же сильно он влип.

Принц приоткрывает рот, неспешно увлажняя губы языком, и склоняет голову в другую сторону. Прищуривается ещё раз и хмурится.

— Ты не похож на предыдущих, — произносит он и ведёт кончиком кинжала вдоль линии Антоновой челюсти.

Антон сглатывает, смотря в сверкающие непонятной эмоцией голубые глаза.

— В каком смысле? — выдыхает он на грани слышимости, но принц, видимо, умеет виртуозно читать по губам — смотрит на них, не отрываясь.

— Ты в сознании уже три минуты и ни разу не спизданул что-то в духе «Арсений, выходи за меня, мы сбежим за тридевять земель и будем жить долго и счастливо», — он изгибает брови и пародирует писклявый голос, убирая правую руку с кинжалом от Шастового лица, чтобы уже обеими потрясти в воздухе.

Кинжал находится практически в районе шеи принца, и Антон мог бы сейчас (если бы не был скован верёвками, конечно), пока тот не ожидает, дёрнуться и вставить лезвие в его горло.

Блять. 

Шастун снова болезненно морщится и опускает голову, чтобы больше не смотреть и не думать о том, как мог бы Арсения убить.

Арсения. 

Принц назвал своё имя. 

Любовь всей его жизни зовут Арсений. 

От какого-то странного удивления Антон открывает глаза и, забывая обо всём, поднимает взгляд на него.

— Вас зовут Арсений? Такое красивое имя, — только и произносит Антон и смотрит на принца так восхищённо, что тот как-то неуловимо теряется, беззлобно усмехаясь.

— Да, ты однозначно не похож на тех придурков, — фыркает Арсений и улыбается — невероятно красиво. — На «вы» ко мне ещё никто не обращался, — он вскидывает брови, а потом замолкает на несколько долгих секунд. — Тринадцатый, — вдруг задумчиво произносит он и смотрит на Антона внимательно слегка прищуренным взглядом. — А говорят, что число несчастливое, — с лёгкой ухмылкой. 

— Вы поэтому меня не прирезали до сих пор? 

— Конечно! — кивает он, невольно округляя глаза. — Ты первый, кто нашёл потайной ход, а не лез, как идиот с суицидальными наклонностями, по стене — я заинтригован! — Арсений вновь растягивает губы в улыбке, а Антон впадает в ступор: он что, знал про потайной ход? Почему же он тогда не сбежал самостоятельно? Боится, что колдун, заточивший его здесь, его найдёт? — хотя да, это охуеть какая весомая причина. — И меня очень интересует, где тут подвох. 

Улыбка с прекрасного лица принца постепенно сходит на нет, а во взгляде больше нет смешинки, и Антон такой резкой смене настроения удивляется и самую малость пугается.

Кончик лезвия кинжала на Шастово лицо возвращается, и на этот раз Арсений ведёт им от козелка уха и уходит вниз к шее; прижимает лезвие острой стороной к горлу и несильно давит.

— Говори, — требовательно произносит он и смотрит серьёзно. — А то я очень нетерпеливый, а мой кинжал очень острый. — Наклон головы вбок, слегка надутые губы и наигранно невинный взгляд.

Арсений приподнимает бровь, и Шастун сглатывает, ощущая, как лезвие холодит чувствительную кожу шеи — боится вдохнуть лишний раз.

Кажется, принц всё же такой, как про него говорят, потому что рука у него не дрожит и выглядит тот так, будто и вправду может Шаста прирезать, и глазом не моргнув, и Антону путь прямиком в могилу, когда Арсений всё же узнает, с какой целью Шастун к нему заявился. 

Тот просто перережет ему горло, и Антон, честно, не сможет его за это осуждать, ведь устранение угрозы — это всего лишь забота о собственной жизни.

Шастун не сможет его убить (но сможет магия, об этом нельзя забывать), не теперь, когда он наконец-то нашёл того, кого так долго ждал, надеялся и верил — и вот, получите-распишитесь, заказ (ну, практически — наёмники сами решают, какие заказы им брать, а ему тут выбора не дали совсем, угрожали даже) на убийство человека его мечты.

— Станислав послал меня… — начинает наконец-то говорить он, но Арсений, вскидывая палец свободной левой руки, его прерывает.

— В этом доме нет никакого «Станислава», здесь есть только лысый хер, — на полном серьёзе заявляет принц, и Шаст может лишь на секунду приподнять брови. — Или хуй. Как тебе больше нравится, — пожимает плечами и даже не пытается подавить пошлую ухмылку.

Ах, эти нотки флирта (от которого Антон внутри, как опоссум из мема, бежит орёт), смешанные с угрозой жизни — иными словами его от контрастов Арсения пиздец как переёбывает. 

Он знает принца буквально минут десять от силы, но уже непоколебимо уверен, что тот самый удивительный человек из всех, что Шаст когда-либо встречал.

И Антон этого человека отпускать не хочет — постарается по крайней мере приложить все усилия, чтобы Арсения в себе заинтересовать. Хотя он же сам сказал, что им заинтригован — потом, правда, приставил нож к горлу, но это так, детали.

Антон обязательно бы фыркнул, даже продолжил бы арсеньевскую шутку про хуи, прежде чем начать говорить, если бы не было так стрёмно признаваться в своём некоем подобии проклятия.

— Лысый хуй послал меня убить вас, — быстро выпаливает он, пока ему ещё хватает смелости.

Взгляд, хоть и очень хочется, Шастун с принца не сводит.

Тот так удивляется, что это выглядит даже забавно, вот только Антону сейчас совсем не до смеха — он растерянно смотрит на принца котёнком-невдуплёнышем.

Арсений комично вскидывает брови и округляет глаза, уголки его прекрасных губ ползут вниз в изумлении, а сам принц даже лезвие от Антонового горла убирает и отходит на пару шагов назад.

— То есть, — он шокировано изгибает брови, полухмурясь, и приподнимает руку, в которой всё ещё зажат кинжал, оттопыривая указательный палец, — ты хочешь мне сказать, что повёрнутый на мне еблан вдруг взял и приказал от меня избавиться? — Весь арсеньевский вид так и выражает громкое даже без слов «ну охуеть теперь». — Из одной крайности в другую, вот ёбнутый же, клёво он придумал. — Принц фыркает, закатывая глаза. — Интересно, с чего бы? — он переводит заинтересованный взгляд обратно на Антона, прищуривается на мгновение, а после вопросительно вскидывает бровь.

Шастуну, честно, очень любопытно узнать, что вообще, блять, происходит (полную историю, желательно, во всех подробностях) и о чём говорит Арсений. 

Он мысленно делает себе пометочку обязательно спросить того об этом — если выживет по итогу этого разговора, конечно.

А потому сейчас ничего другого не остаётся, кроме как послушно отвечать на Арсовы вопросы — пусть острое лезвие сейчас и не находится у шастуновской шеи, это никак не мешает Арсению приставить то обратно.

— Потому что вы убили его сына. — Антон сглатывает. — Он последним был.

Принц на его слова реагирует смешком и вздёрнутой бровью. 

Впрочем, он довольно быстро меняется в лице: расплывается в загадочной улыбке, от которой у Шаста дыхание спирает, и неторопливо и плавно подходит ближе, вновь возвышаясь над связанным Антоном.

— Хочешь, открою тебе секрет? — спрашивает он с лёгким наклоном головы, и Шастун кивает ему заворожённо. — Я ни одного из тех псевдогероев, — изображает пальцами кавычки, — как наверняка рассказывает обо мне ваш обожаемый Шеминов, не убил, — Арсений всё ближе наклоняется к антоновскому лицу и последнюю часть предложения практически шепчет ему в приоткрытые губы, глядя прямо в травянистые глаза пронзительными голубыми. — Но пальцами, конечно, потрогал, когда переносил их в свою темницу, — смешливо фыркает, обратно выпрямляясь как ни в чём не бывало.

— В какую темницу? — растерянно переспрашивает Антон, хмурясь непонятливо и наклоняя голову в сторону, заглядывает в лицо принца, хлопая глазами. — Стойте, что?.. Они живы? — Шастун так шокирован, что даже забывает захлопнуть рот, а Арсений мягко смеётся.

У него очень красивый смех, самый прекрасный из всех, что Шаст когда-либо слышал — похож на перезвон колокольчиков в Ириной лавочке. Антон слушал бы его целую вечность, но он, к величайшему сожалению Шастуна, вскоре прекращается.

— Ну конечно! — Арсений жмёт плечами так, будто это само собой разумеющееся, и Антону вдруг становится стыдно за то, что он реально начал подозревать в стольких убийствах совершенно невинного человека. — Много чести о них руки марать, — он закатывает глаза и ещё раз пожимает плечами. 

Так получается, что Антонова интуиция была (в очередной раз) права, когда трубила, что Его Величеству нельзя доверять, потому что тот слишком явно пытается демонизировать образ принца, чтобы его убийство было как бы «оправданным»?

Не то чтобы Антон и раньше в этом сомневался, но сейчас убедился точно: всё происходящее — огромная ошибка. 

Разумеется, всё, кроме шастуновской абсолютно логичной и даже в каком-то смысле ожидаемой влюблённости в принца — именно в Арсения, это важно! — потому что это, очевидно, самое правильное, что существует в этом мире. 

Антон, кажется, был рождён для того, чтобы любить этого человека, потому что сейчас, в его присутствии, Шастово сердце наконец-то чувствует себя на своём месте. 

— Это всё пиздец какая ошибка, — так и озвучивает поражённо Антон и мотает опущенной головой. 

— В каком смысле? — сразу же подаёт голос Арсений, иронично вскидывая бровь. — Ты вдруг понял, что ты никакой не убийца, а божий одуванчик? Маленький рыцарь хочет домой к мамочке? — сюсюкает принц, слегка сгибает колени, упираясь в них руками, и, надув губы в жесте, мол, какая жалость, заглядывает в лицо Шастуну. 

Откровенно потешается над ним, забавляясь, но Антон даже сердиться на него не может, потому что да, он знал это и до него, но уходить от принца не хочет даже к Ире — а к ней бы надо, чтобы расколдовала от этого ужасного заклятия. 

Только вот Арсений вряд ли тут же развяжет его, потому что Антон сам попросит этого не делать (он же опасен для принца), а потом разрешит сгонять домой и у окошка с томным лицом будет ждать его обратно. 

Шастун вскидывает голову и смотрит испуганно в лицо Арсения — в голубых глазах мелькает непонятная ему эмоция, принц еле заметно хмурит брови, а Антон бегает взглядом по его лицу, которое теперь не выражает издёвки совсем — лишь молчаливое желание понять. 

Как ему это всё объяснить — вопрос потрясающий, на который ответ он узнает, только если рискнёт. 

Антон набирает в грудь побольше воздуха и, наконец, решается — надо же с чего-то начинать.

— Я изначально не хотел вас убивать. Вы правы: я точно никакой не убийца — в жизни никого не убивал, — признаётся Шаст и глядит в Арсовы глаза взглядом побитой собаки — он не пытается его разжалобить или что-то типа такого, чтобы принц был более благосклонным и милосердным, вовсе нет, он просто транслирует то, что происходит внутри него. Антон хочет быть искренним с ним. — Его Вели… — Спотыкается на полуслове и спешит исправиться, несмотря на всю серьёзность ситуации (это всё ещё выглядит до странного нелепо): — Лысый хуй меня заставил, сказал, что убьёт меня, если я не соглашусь, поэтому выбора у меня особо и не было. — Чем ближе к тому самому моменту, тем сильнее у Антона дрожит голос. — Чтобы я точно его не подвёл, он отправил меня к моей подруге — она типа добрая колдунья — и она дала мне зелье, которое поможет мне… — Прерывистый вдох. — Убить вас. Я… Я чувствую, как всё внутри меня прямо-таки жаждет вас убить, но я понимаю, что это не мои настоящие желания, потому что я не хочу убивать — ни вас, ни кого бы то ни было вообще. Но… У меня в голове против моей воли возникают… — «…кровавые картины, как я мог бы вас убить», — хочется продолжить Шастуну, но он всего лишь заминается, — различные варианты, как можно было бы это сделать, и это меня пугает.

По мере того, как Антон говорит, Арсений всё сильнее хмурится, а под конец его речи вдруг фыркает, опуская взгляд на кинжал в своей руке.

— А, вот оно что. — Он понятливо выпячивает слегка нижнюю губу и усмехается. — Тринадцатый, — выдыхает неспешно, смакует каждый слог и неторопливо поднимает глаза, — моё проклятье, — тянет он с полуулыбкой и смыкает губы; вновь опускает взгляд на лезвие, проворачивая кинжал в ладони. — Значит, будем действовать на опережение, — он переводит глаза обратно на Шаста.

Серьёзные, без смешинки, что была в них практически всё время разговора, и Антон понимает, что тот действительно не шутит.

У него сердце в пятки падает, когда Арсений вновь прижимает лезвие к его шее с почти что безразличным лицом.

— Я не могу оставить тебя в живых: кто знает, как твоё это заклятие работает, — объясняет он, но от этого совсем легче не становится. — Я не могу быть в безопасности, пока ты жив, так что ничего личного, правда.

Арсений мимолётно улыбается с отголосками грусти, приподнимая на мгновение уголки губ, и давит на кинжал ещё пока что еле ощутимо сильнее, будто сам хочет дать Шастуну (ах, как было бы славно без продолжения, но оно, к сожалению, есть) сказать свои последние слова — как благородно. Хотя принц же, так что неудивительно, но очень мило с его стороны, если не обращать внимания на то, что Антона этот самый принц пытается прирезать.

Шаст испуганно изгибает брови и отрицательно качает головой, глядя обманутым котёнком в беспристрастное лицо Арсения, что не сводит взгляд с его шеи. 

— Пожалуйста… — дрожащим голосом просит Антон и вглядывается в лицо принца с надеждой. — Спасите меня. Пожалуйста…

Арсений так охуевает, что практически перестаёт давить на кинжал, но отстранять его от Шастовой шеи не спешит.

— Спасти? — вздёргивая брови, спрашивает каким-то неподражаемым тоном. — Мне очень интересно, как ты себе это представляешь, — фыркает, склоняя голову в сторону. — Твоя подружка, — Антону кажется, или в арсеньевских интонациях присутствуют нотки странной необоснованной ревности? — случайно не говорила, как можно снять эффект зелья?

В том-то и проблема, что, блять, говорила и вариант там только один. 

Или нет?..

Шастун напрягает все извилины в своём мозге, пытаясь вспомнить, что говорила Ира в тот вечер — вроде только то, что действие зелья пройдёт сразу же, как только оно посредством Антона убьёт Арсения, но она ничего не говорила про альтернативные варианты отмены действия.

— Она сказала, что я избавлюсь от этого, как только убью вас… — заторможено нерешительно произносит Шаст, а принц скептически вздёргивает бровь. 

— В таком случае мне очень жаль, — не очень-то искренне выдыхает Арсений, и Антон, насколько это возможно, отстраняется от лезвия, из-за чего на шее образуется несколько вторых подбородков — неловко выставлять себя в таком свете при прекрасном принце, но что ж поделать, если хочешь сохранить жизнь и шанс на своё долго и счастливо со своей мечтой.

— Погодите! Должен же быть другой способ! — восклицает Антон и бегает глазами от правого до левого глаза Арсения, который смотрит на него в ответ с упрямством, будто уже всё для себя давным-давно решил.

— Ну-ну, — будто смиряется он и опускает руку с кинжалом. 

— Мы же в сказке, — неуверенно начинает Антон, потому что ему пиздец как неловко это сейчас предлагать, — так что, может… — Шастун скукоживается, готовясь к тому, что ему обязательно перережут горло после этого — прям вот сиюминутно. — Поцелуй истинной любви?..

Шастун жмурится и зачем-то задерживает дыхание, будто это ему хоть сколько-нибудь поможет, а Арсений — он этого, конечно, не видит, зато слышит превосходно — в который раз фыркает, наверняка беззлобно закатывая глаза.

— Конечно, это же лекарство от всех болезней, — наигранно занудным тоном тянет тот, а Антон пугливым зверьком приоткрывает глаза и видит весело улыбающегося принца, и вот эта картина, кажется, действительно способна исцелять; только внутреннему шастуновскому влечению к Арсению (для убийства, разумеется: влечение из-за влюблённости внутри него позорно воет) на это глубоко рубиново поебать. — Будут ещё какие-нибудь гениальные предложения, или на этом всё и я могу приступить к делу?

И всё же Шастуну не кажется: Арсений отчего-то совсем не торопится от него избавляться — не дёргается даже, чтобы вновь приставить к шее, точно к красной полосе на ней, лезвие, наверняка жаждущее быть запачканным кровью.

— Да послушайте! — противится Антон. — Малефисента вернула к жизни принцессу Аврору, поцеловав её, поцелуй Белль спас и расколдовал принца и обитателей замка, принц спас Белоснежку от вечного сна с помощью поцелуя! — с воодушевлением перечисляет Антон и видит, как Арсений зачем-то старательно давит просящуюся на губы улыбку. Набрав в лёгкие новую порцию воздуха, он продолжает: — Золушка избавила принца от чар своей мачехи, и…

Антон сам начинает улыбаться, потому что его конкретно так несёт (и Арсений, главное, не останавливает его попытки вспомнить услышанные истории из разных королевств!) — былой нервяк куда-то исчезает, а сам Шастун расслабляется настолько, что совершенно не ожидает следующего арсеньевского действия.

И нет, тот не проводит точным уверенным движением по Антоновой шее (Антон, кажется, меньше охуел бы, если бы принц его всё-таки прирезал) — нет, совсем нет. 

Даже близко нет.

Арсений быстро и совершенно неожиданно наклоняется и прижимается к Шастовым губам в поцелуе, бесцеремонно его перебивая.

Антон в чистейшем ахуе замирает и смотрит широко распахнутыми глазами на Арсовы прикрытые веки с красивым узором венок и чуть подрагивающими ресницами, что находятся невозможно близко к его собственным, пока сам принц мягко посасывает его нижнюю губу и прикусывает несильно, что служит эффектом ведра холодной воды, вылитой на голову спящему человеку.

Шастун отмирает и, решив отодвинуть всё на свете в дальний ящик и прикрыв глаза, всё же отвечает Арсению на поцелуй и поверить не может, что это всё правда происходит; у Антона сердце в груди бьётся пиздец как сильно, грозясь к чертям проломить грудную клетку и отдаться принцу на блюдечке с голубой каёмочкой, когда тот обеими руками — между прочим, со всё ещё зажатым в правой кинжалом, придерживая рукоятку одним лишь большим пальцем, — зарывается в волосы на шастовском затылке.

Антон целует его робко и с тем необъятным количеством любви к своему принцу, накопленным за многие годы взросления, когда как Арсений — нетерпеливо и с мягким напором скользит в его рот языком.

Он теряется в моменте без всяких надежд вернуться обратно и стать прежним.

Что-то Шасту подсказывает, что ни одна из перечисленных им парочек (кроме Малефисенты и Авроры, разумеется, потому что они никакая не парочка) не целовалась таким образом, но Антон даже не хочет сопротивляться.

Во-первых, с хуя ли ему брыкаться, когда он прямо в это мгновение целуется с любовью всей своей жизни, а во-вторых, это только сделает Их (обязательно читать с восторженным придыханием так, чтобы заглавная буква прямо-таки чувствовалась, как произносит Антон в своих мыслях!) историю неповторимой и по-любому самой-самой лучшей.

Шастун уверен: однажды про них узнают все на свете, про их любовь друг к другу будут слагать легенды и петь песни, писать об их чувствах и непременно приводить в пример в качестве самой сильной, искренней и светлой любви, когда-либо существовавшей в этом мире.

Арсений, напоследок мягко, по-детски невинно даже как-то чмокая его в губы, отстраняется точно так же неожиданно, выпрямляясь и выпутывая руки из его волос, и Антону чертовски мало — он хочет ощущать губы принца на своих целую вечность и даже больше, но он и без того пиздец как благодарен за то, что тот ему дал.

У него красиво припухли губы, а сам Арсений дышит чаще обычного через приоткрытый рот, и Шастун хочет запомнить эту картину на всю оставшуюся жизнь.

И быть с Арсением всю эту оставшуюся жизнь тоже хочет, только сильнее в сто крат.

— Ну что, сработало? — выдохнув, произносит тот с некоторой снисходительностью. 

И этим вопросом принц подтирает безбожно поплывшую лужу в виде Антона, приводя его в чувства и напоминая, с какой целью это всё затевалось.

Но даже если Арсений сделал это исключительно для того, чтобы обезопасить себя же, Шастун ни за что не будет жалеть об этом спонтанном поцелуе, потому что он хотя бы смог узнать, какая на вкус его любовь. 

Хочется добавки, конечно, и Антон непоколебимо верит в то, что он её обязательно получит — когда-нибудь.

— Всё ещё хочешь меня убить? — Арсений, видимо, что-то для себя решая, проводит кончиком кинжала по своей шее — совсем без давления.

Шастун заворожённо следит за его движениями; в мыслях он не связан — в мыслях это делает он сам, только от каждого его движения арсеньевская бледная кожа с шоколадными родинками на ней расходится и лезвие, как и Антонова рука, слишком быстро окрашиваются кровью.

Ни хера не сработало.

Антон морщится и прикрывает глаза, пытаясь выкинуть эту картину из головы, а после мотает ею отрицательно.

— Нет, — тихо и грустно.

— Значит, мы друг для друга не истинная любовь. — Арсений жмёт плечами, всем своим видом транслируя такое очевидное «я так и знал». — Что ж… — после медлительного вздоха произносит принц и поджимает губы.

Интересно он рассудил, однако. 

Его вывод вполне логичен, если тот верит в теорию предназначенных друг другу людей, идеально совпадающих друг с другом во всех аспектах, — их ещё некоторые любят называть истинными, и, если отталкиваться от этого, то всё очень даже ясно и понятно. 

И всё же Антон с ним не согласен, потому что в самой формулировке поцелуя истинной любви нет никаких слов о том, что целующиеся непременно должны быть вторыми половинками (те же самые Малефисента и Аврора!)

— Но вы не правы, — хмурясь, без агрессии противится Шаст и мягко качает головой; Арсений скептически вскидывает бровь. — Под «истинной любовью» же подразумевается не предназначение, а глубина чувств: не влюблённость, а именно любовь, — у принца взгляд становится задумчивым, а сам он с наклоном головы вглядывается в Антоново спокойное лицо, — так что… Нам нужно полюбить друг друга?.. — произносит он с вопросительными интонациями и вот сейчас по-настоящему боится, что с ним больше не станут возиться — прирежут (сколько уже можно медлить?), и дело с концом.

Арсений сначала весело приподнимает брови, смотря на Шастуна пару секунд красноречивым взглядом, а после всё же не сдерживается и переливисто смеётся, опустив голову и покачивая ею.

— Скажи на милость, — с улыбкой начинает принц, — с чего ты взял, что это сработает? 

— Мы же в сказке, — приводит самый весомый аргумент Антон и еле заметно жмёт плечами.

— И не поспоришь, — вновь хихикает Арсений и замолкает на некоторое время, глубоко вздыхая и смотря на него тем самым взглядом, который «и чё с тобой делать-то, блять, теперь». — И всё же ты надо мной издеваешься, — без злости вспыхивает он и кивает самому себе несколько раз. — То есть, ещё раз. Ты, — он выставляет указательный палец вперёд, направляя его на Шастуна, — предлагаешь мне тебя, человека, который заколдован, чтобы убить меня, — переводит палец на себя и тыкает себе в грудь, делая акцент на последнем слове, — вместо того, чтобы просто прирезать, оставить тебя здесь, рядом со мной, и, более того, — палец наконец указывает точно в треугольный потолок башни, — полюбить? 

Звучит, конечно, как предложение, от которого просто невозможно отказаться, но что поделать, если это — происходящая действительность (если, разумеется, принц не пошлёт его далеко и надолго куда-нибудь в рай — Шаст же хорошо себя вёл большую часть своей жизни).

— Ну… — тянет Антон, а после как можно более невозмутимо выпаливает: — Да.

— Окей, — так просто соглашается Арсений с беззаботной ухмылкой, а после замахивается и метает кинжал куда-то за Антонову спину (не в него, но он всё равно пугливо пригибается) — тот с глухим звуком втыкается то ли в стену, то ли в специальную мишень. — В яблочко! — с довольной улыбкой комментирует он и опускает обратно взгляд на знатно опешившего Шастуна.

Антон смотрит на Арсения во все глаза, огромные и недоумевающие (но «охуевшие» будет звучать правдивее и точнее — так сказать, в яблочко, блять).

— Погодите… — начинает он после нескольких бесконечно долгих мгновений ступора, но принц его перебивает:

— Давай на «ты», мы же будущие возлюбленные, — с доброй улыбкой тянет Арсений и невинно хлопает пушистыми ресницами.

Антон уже влюблён, и он пиздец как рад, что Арс согласился на такое — будем честны — весьма сомнительное предложение, но ахуй, глубокий и необъятный, напрочь перекрывает все другие эмоции по этому поводу.

К такому повороту жизнь его точно не готовила (не то чтобы другие повороты были Антоном ожидаемы, но эта ситуация прямо-таки бьёт все рекорды по неожиданности).

Арсений всё же удивительный человек.

— Но почему ты согласился?.. — с нескрываемым сомнением в голосе спрашивает Шаст, потому что ему, честно, слабо верится в то, что здесь нет какого-нибудь подвоха; прищуривается, глядя на принца, как собака-подозревака.

Арсений расслабленно отходит на середину комнаты и оборачивается всем телом и лицом к Антону — руки от такого движения болтаются как две макаронины, но даже это выглядит красиво и грациозно — но ближе теперь не подходит.

Жмёт беззаботно плечами и улыбается широко — светит как маленькое тёплое солнышко, согревая все Антоновы внутренности и заставляя бабочек в животе вспорхнуть этому свету навстречу.

— Не знаю, — весело фырчит он. — Я всегда хотел встретить свою любовь при самых необычных и всратых обстоятельствах, так что… — Принц неопределённо замолкает, а Шастун прямо-таки каждый миллиметр расползающейся по лицу умилённой улыбки чувствует. — Считаю, что это, — взмахивает рукой, совершая кистью пару оборотов в воздухе и имея в виду происходящее, — достаточно нестандартная ситуация для начала лав стори, не находишь?

— Наверное, — негромко смеётся Антон и смотрит на Арсения лучистым взглядом, но после неуловимо серьёзнеет: — Тебя не смущает, что моё заклятие хочет тебя убить?

Звучит коряво, конечно, но по сути же так оно и есть: если Шастун в таком контексте скажет «я», это будет мерзкая, отвратительная ложь, не имеющая ни капли общего с происходящей действительностью и Антоновыми чувствами. Он не хочет лишать Арсения жизни — этого хочет больная лысая башка Шеминова и, как и сказал Шаст, магия внутри него.

— Я просто не буду тебя развязывать — ради твоей же нежной психики, цветочек, — Арсений уже не улыбается, но выглядеть расслабленно и непринуждённо не перестаёт. 

Он отходит к противоположной стене, где стоит ещё один стул, точно такой же, как тот, на котором сидит Антон, а последний Шаст безо всякого веселья вновь подаёт голос:

— Я только хотел об этом попросить. — Принц оборачивается на него с полуулыбкой, вздёргивая бровь, и Шастун, слегка хмурясь, уточняет: — Не развязывать меня, в смысле.

— И не собирался, — беззлобно закатывая глаза, выдыхает Арсений. — В рот я тебе никакой кляп пихать не буду, говорить ты можешь. Будем много разговаривать — столько всего узнать друг о друге предстоит! — с воодушевлением произносит принц и берёт обеими руками стул, ставит его точно в центре комнаты аккурат напротив Шастуна спинкой вперёд, и садится на него, располагая руки на спинке и опуская на предплечья подбородок. — Знаешь, — вдруг хмыкает тот, будто уже начал откровенничать, и Антон заинтересованно вскидывает брови, — а я ведь поначалу желал, чтобы меня спасли из этой башни. — Он тихонько улыбается своим воспоминаниям себе под нос и обводит глазами пространство комнаты, скользя взглядом по балкам под потолком. Снова возвращает контакт глаза в глаза и улыбается теперь персонально Антону, оглаживает его лицо со странной нежностью, будто тоже уже влюблён. — Мечтал о храбром рыцаре, который вытащит меня из этого заточения и с которым мы будем жить непременно долго и счастливо душа в душу, — Арсений произносит это с мечтательными интонациями, и Шастун слишком легко угадывает в этом свои собственные мысли и мечты: поменять только «храбрый рыцарь» на «прекрасный принц» и получится практически то же самое.

Антон неконтролируемо расплывается в улыбке, пока сам Арсений источает мягкий свет и замолкает на некоторое время, смотря куда-то в область привязанных верёвками к ножкам стула ног Шастуна.

— Но отважный рыцарь всё никак не мог до меня добраться, и я отпустил это своё желание. Перестал мечтать. — Принц грустно ухмыляется и находит взглядом заинтересованные травянистые глаза. — Когда обо мне узнали, — Арсений прочищает горло, — всех желающих меня спасти отваживал колдун, а потом я начал делать это самостоятельно, ибо, встретившись с теми, — он мнётся, пытаясь подобрать подходящие слова, — спасителями, — выдыхает он всё же, презрительно смакуя каждый слог, после короткой паузы, — мягко скажем, разочаровался и больше раздражался, когда они в очередной раз залезали в мой дом, — Арсений гневно взмахивает руками, выпрямляясь, и ещё раз обводит взглядом помещение. — И вот нежданно-негаданно появляется очередной рыцарь, который не шутил, как остальные долбоёбы каждый блядский раз про то, чтобы я им сбросил волосы, — закатывает глаза и недовольно выдыхает через нос — Антон давит в себе смешок: какие оригинальные люди ему попадались. — Рыцарь, который нашёл потайной ход, — принц делает на этом акцент, приподнимая брови, и улыбается с каким-то восторгом. — И наконец единственный рыцарь, который не вызвал у меня раздражение и, более того, оказался мне симпатичен.

Антон впадает в ступор, который, наверное, оказывается ещё сильнее, чем предыдущий, потому что таких совпадений же просто не бывает!

Арсений практически прямым текстом сказал, что Шастун ему симпатичен и — даже больше — он мечтал о нём, как делал сам Антон.

— Ты правда это?.. — с нескрываемой надеждой в голосе спрашивает тот и смотрит на принца щенячьими глазами.

— Правда, — фыркает с улыбкой Арсений. — Если бы я не был в тебе заинтересован, то ты уже был бы мёртв сразу после твоих слов о заклятии, — принц заявляет об этом с такой улыбкой, что это вот совсем не вяжется со смыслом его слов. Тот, видимо, решает Антона добить, потому что с радостной улыбки он переключается на мягкую и будто бы даже нерешительную, опуская глаза вниз на несколько мгновений, а потом вновь находит ими Шастовы травянистые и признаётся: — Ты мне понравился сразу. И я всё ещё не знаю твоего имени, — улыбаясь шире, Арсений хлопает глазами, приподнимая брови.

Антон как никогда ощущает сходство с корабликом, который пустили в плавание по шустрому ручейку, потому что он точно так же безбожно плывёт, уносимый рекой арсеньевского обаяния; скребёт по всем закромам своей души, собирая остатки самообладания, чтобы наконец-то представиться — ужасно невежливо с его стороны (имя принца из-за того, что тот, видимо, по неосторожности обронился Шастун-то знает), но, с другой стороны, у него и не было возможности нормально представиться.

— Меня зовут Антон Шастун. — Улыбается уголками губ.

— Как официально, прям с фамилией, — фырчит принц и негромко хихикает. — Арсений Попов, очень приятно, — представляется он и, прижимая правую руку к сердцу, шуточно кланяется. — Очень рад знакомству.

Говоря это, Попов выглядит искренним (лучики морщинок в уголках глаз из-за мягкой улыбки тому самое яркое подтверждение), и Антона ужасно мажет от осознания того, что происходящее не для него одного важно и ценно: сейчас, прямо вот в это мгновение сбывается шастуновская заветная мечта, и он всем своим существом чувствует, что Арсений ощущает что-то похоже.

— И я, — с трескающимся лицом отвечает он, отчего Арс смеётся переливисто.

Вместе с затиханием Арсового мелодичного смеха наступает тишина — не напряжённая, когда судорожно пытаешься подобрать слова для продолжения диалога, а уютная и спокойная.

Антон беззастенчиво (потому что то же самое делает и Арсений) рассматривает сидящего напротив него Попова и чувствует, как волнительно бьётся сердце в груди, неконтролируемо расплывается в нежной улыбке, а принц зеркалит его поплывшее выражение лица.

Шастун, опуская глаза, вновь прокручивает в голове ещё раз некое подобие признание Арсения, все его слова старается воспроизвести по памяти, расплываясь ещё большей лужей, но тут цепляется за одну деталь, коей послужило упоминание колдуна, и ему вдруг становится снова стрёмно.

Он возвращает невольно расширившиеся глаза на Попова.

— А колдун? Он же узнает обо мне, и тогда… — грудная клетка начинает приподниматься чаще от дыхания, а сердце быстрее бьётся уже не от прекрасного чувства влюблённости.

— Не узнает, — со странным холодом в голосе осекает его Арсений и смотрит уверенно.

Антон хмурится, сканируя его взглядом; вспоминается, что он в своей речи сказал, что поначалу всех «спасителей» разворачивал злой колдун, а после этим занимался Попов самостоятельно — говорит так, будто злой колдун куда-то просто так взял и исчез. 

Но так же не может быть? Он же самый сильный колдун во всех существующих королевствах, куда он мог деться? Вряд ли существует какая-то злодейская пенсия.

— В смысле? — несмотря на желание Арсу доверять, Антон испытывает явное сомнение, которое слишком легко различить в его голосе. — А где он сейчас?

— Надеюсь, варится заживо в каком-нибудь котле в аду, — выплёвывает Арсений с неприкрытой ненавистью и скалится.

Шастун бегает опешившим взглядом по арсеньевскому лицу, но тот выглядит серьёзным, и Антон приоткрывает рот, хмурясь ещё сильнее.

— Он… — неуверенно, — мёртв?.. Но как? — шокировано — отчасти и потому, что откуда Арсений может это знать?..

Если только не…

— Да. Я его убил, — даже не додумав до конца мысль, Антон сразу же получает ей подтверждение.

То-то у него рука не дрожала, когда он держал лезвие кинжала у шастуновской шеи. 

Шастун замирает, смотря на Арсения во все глаза — он сейчас, честно, даже думать не хочет на этот счёт, потому что он всё ещё уверен, что нет и не может быть никакого оправдания убийству. 

Но в своих мыслях Антон по-любому начнёт оправдывать Арсения и, дабы не разочаровываться в себе (о разочаровании в Арсе почему-то и речи не идёт, и вот это уже неправильно: куда же делись антоновские принципы?), он решает задвинуть все размышления на задний план и попытаться понять, что творится на душе у принца.

— Ты его ненавидел? — с сочувствием спрашивает Шаст очевидное.

Арсений невесело хмыкает и морщится, опуская взгляд вниз.

— Сложно не ненавидеть того, кто убил твоих родителей, забрал твоё детство и запер в ебучей башне непонятно с какой целью, — Попов произносит это сухо и безэмоционально, так что становится понятно, что у Арса это уже переболело, и у Антона невольно сердце сжимается только от мысли, что он такую боль переживал в одиночестве, не имея никакой поддержки близких.

— Мне очень жаль… — бормочет он, изгибая брови, — Арсений кивает еле заметно, так и не поднимая глаз. — Ты правда не знаешь, зачем он тебя здесь заточил?

— Он не делился со мной своими планами, — Арс ведёт плечом и всё так же продолжает скалиться. — Но, судя по всему, чтобы подороже продать, — Попов болезненно морщится и наконец смотрит прямо Антону в глаза. — Будто я какая-то игрушка.

Шастун поверить не может, что этот колдун оказался настолько конченным — нет, понятное дело, он и до этого не казался ему адекватным (и близко нет), потому что держать человека в заточении — ненормально, тем более когда этот человек оказывается совершенно невинным, но сейчас тот просто пробил потолок конченности в антоновских глазах.

Ему искренне невероятно жаль, что Арсений пережил такой кошмар, потому что такого прошлого не пожелаешь никому.

— Я уже пережил и отрефлексировал это всё сто раз, так что не беспокойся за моё состояние. Как только я убил эту мразь, мне дышать легче стало, потому что я наконец-то был свободен, — говоря это, Арс выглядит искренним, улыбается даже уголками губ, и Антон бесконечно восхищён его силой, потому что вывезти такое — далеко не каждый сможет. — Знаешь, я ведь ненавидел это место, — он обводит взглядом пространство комнаты; это даже логично: здесь красиво и уютно, но его здесь держали насильно, как какого-то ручного зверька, а потому ненависть к этой башне вполне обусловлена. — Но потом, когда он сдох, я решил, что останусь здесь. Переделал тут всё — не без помощи моего дражайшего друга — так что теперь мне здесь ничего не напоминает о нём, — заканчивает Арсений с улыбкой и ещё раз, с явным восторгом и любовью в голубых глазах, оглядывает пространство, которое сейчас наверняка без никаких неприятных ассоциаций зовёт своим домом.

— Но как ты справился с ним в одиночку? 

— А кто сказал, что я был один? — фыркает Попов и склоняет голову в сторону. — Пару-тройку лет назад я начал усиленно искать потайной ход — хуелдун раз в несколько дней приходил меня проведать через портал, знаешь, эпично так: с клубами дыма, молниями и раскатами грома средь ясного неба — не хватало только зловещей музыки, но я точно знал, что какой-то проход должен был быть, — Арсений вновь принимает серьёзный вид, но сейчас он не расстроен и зол — он спокоен. — И спустя некоторое время я действительно его нашёл. Измазался в грязи, притворившись нищим, и пошёл в ближайшую деревушку ненавязчиво спрашивать, не знают ли они, где живёт колдун. И они дали мне наводку. — Попов улыбается торжествующе и стреляет в Антона взглядом. — Ночью я, стащив у одной бабушки нож, пошёл к нему в замок и там встретился с его слугами, которые давно ждали возможности его предать и помогли мне от него избавиться. — Двое из них впоследствии стали самыми близкими людьми для меня. — Арсений говорит о своих друзьях с нежной улыбкой, которая так и не сменяется какой-то кровожадной, когда он говорит о смерти колдуна. 

— Они знали, что ты — тот самый принц? — изгибая брови, интересуется Антон, потому что получается странно, хотя, если учесть тот факт, что колдун являлся абсолютно конченным человеком (его подобием, точнее) и, вероятнее всего, так же и относился к своим слугам, то всё очень даже логично и обосновано.

— Ага, — Арс жмёт плечами спокойно. — Один из них был преемником этого хуилы, но он его тоже ненавидел, так что мне крупно повезло, что обучающийся маг оказался на нашей стороне. А дальше просто момент выгадали, и всё. — Усмехается довольно. — Я не хотел марать руки в его крови, но мне делает лучше мысль, что именно я прекратил мучение и своё, и кучи людей, которым эта мразь жизни похерила, — Арсений вновь морщится, но после быстро от этого отходит, делая глубокий вздох.

— Сколько тебе было? — сглатывая, интересуется Антон, всё ещё стараясь никак не думать в этом направлении.

Попов признаётся отчего-то не сразу — он молчит с десяток секунд, опуская взгляд, и крутит изящное кольцо-печатку на безымянном пальце правой руки. 

Может, он только сейчас в полной мере осознал свой поступок, а может, причина его медлительности и в чём-то другом — Антон в любом случае никак не будет выражать мнение к этому вопросу. Уж лучше пусть он будет неоговорённым.

— Шестнадцать, — выдыхает всё же Арсений, возвращая взгляд прекрасных голубых глаз обратно на Шастуна. — Это было три года назад, — его взгляд ничего не выражает на этих словах — лишь сухая констатация факта. — И я не жалею об этом, — вскидывает немного вверх подбородок и смотрит на Антона прямым серьёзным взглядом, на что тот ему просто кивает, поджимая губы.

Шаст не хочет больше развивать эту тему, и даже долго думать не приходится над тем, в какое русло пустить разговор: вопросов у Антона как соломы в стоге сена. 

Пришло время пометочки!

— А лысый хуй? Что ему от тебя может быть нужно? 

Арсений усмехается, закатывая глаза, и качает головой.

— Помнишь, я говорил о том, что та мразь хотела меня продать? — приподнимая брови, спрашивает он, и Антон кивает: конечно, он помнит, что было минут десять назад — деменцией ещё не страдает. Попов зеркалит его кивок и продолжает: — Однажды он заявился, как обычно, проведать, как я тут чахну в заточении, и привёл с собой этого ущербного. А потом Шеминов сказал, что влюбился в меня с первого взгляда и что заберёт меня, когда мне исполнится восемнадцать, — Арсений произносит это нарочито весело, а у Антона сердце сжимается. Вот же старый извращенец — до чего же отвратительно. — Колдун назначил Шеминову какую-то заоблачную цену, и тот, поторговавшись, заплатил ему половину как аванс, — Попов хмурит брови и вновь скалится, а Шаст думает, что это совсем пиздец — они торговались в присутствии Арсения так, будто он неодушевлённый предмет. У Антона внутри всё бурлит от ярости, что он испытывает к Шеминову — мда уж, сложно было в нём разочароваться сильнее, но то, оказывается, было ещё цветочками. — Я после этого и понял, что так больше продолжаться не может, и принял решение убить колдуна, — поясняет Арс, и Антон выстраивает всю полученную информацию о принце в хронологическом порядке, восполняя пробелы.

На секунду Шастун допускает мысль, что он на арсеньевском месте поступил бы так же: несмотря на свои принципы, решился бы на убийство мерзкого человека, который ни во что не ставит твою жизнь и распоряжается как собственной вещью, и Антон старается от неё отмахнуться.

— И Шеминов об этом не знал? — вместо продолжения размышлений, задаёт очередной вопрос он.

— Ага, — с проклёвывающейся улыбкой кивает Арсений. — До поры до времени. Припёрся к башне спустя два года на своём коне с кольцом в руках — до чего ж нелепый, — Попов закатывает глаза, явно потешаясь над долбоёбскими поступками Его Лысейшества. — Начал меня звать: говорил, чтобы я спускался, звал меня замуж и жить в свой дворец… — Он замолкает, давя широкую и крайне собой довольную лыбу, так что Антон просто не может не подтолкнуть его:

— А ты?..

— А я, — улыбаясь ещё шире, хотя это казалось невозможным, с крайне довольным видом, — с окна точно в его тупую лысую башку метнул тухлое яйцо.

Антон прыскает, опуская голову, а Попов продолжает горделиво улыбаться, сверкая как начищенный медный таз.

— Откуда у тебя тухлые яйца? — фырча, Шастун стреляет в него лучистым взглядом.

— Чего только не сделаешь ради такого выдающегося хуйла, — Арсений наигранно мечтательно смотрит в потолок башни, прижимая обе руки к груди. 

— Тебе сейчас девятнадцать, получается? — довольно поздно спрашивает он, хоть и допёр до этого раньше, но мало ли — вдруг он ошибся.

— Получается, — кивает Арс, подтверждая Антоновы слова. — А тебе? 

— Восемнадцать.

Арсений улыбается и подмигивает ему глазами — хотя, может, это просто моргание, а Шастуну хочется видеть непонятно что; но если учесть, что Попов с ним флиртовал, то всё вполне прозрачно.

Они снова замолкают ненадолго, пока Антон состыкует в голове полученную информацию с тем, что он знал и до чего догадывался, а Попов также молча и наверняка бездумно скользит по Шастовому лицу долгим взглядом.

— Ты очень красивый, — обезоруживающе искренне выдыхает Арс, когда Антон уже открывает рот, чтобы озвучить тот вывод, к которому пришёл, а сейчас теряется и краснеет, улыбаясь смущённо. — Я явно сбил твою мысль, — констатирует факт Попов и смотрит на него нежным взглядом (Шаст плывёт ещё сильнее). — Извини, — с виноватой улыбкой и лёгким поджатием плеч к ушам.

— Не страшно, — всё ещё смущённый, он выдавливает из себя и прикрывает глаза, чтобы сосредоточиться и ещё раз прийти к тому выводу, что он сделал, потому что мысль от него ускользнула. — Я хотел сказать, что теперь более-менее понял схему Шеминова, — Арсений вздёргивает брови; Антон уверен, что Попов это без него знает — или хотя бы догадывается, — но всё равно продолжает: — Он говорит, что спасший тебя рыцарь может распоряжаться тобой, как его душа захочет, а по итогу ты в любом случае достанешься ему.

Арсений на этих словах хмурится и моргает пару раз, вытягивая шею с наклоном головы в жесте, мол, что, блять. Антон понимает его без слов и кивает, потому что полностью его реакцию поддерживает: формулировка совершенно ублюдская.

— Я вот даже не удивлён, что он тоже воспринимает меня как вещь, которую можно трахнуть, а потом выбросить за ненадобностью, когда наскучит, — выплёвывает, скалясь, Попов. 

— Но ты не вещь, Арс, — мягко привлекает его внимание Антон и смотрит самым ласковым взглядом, на который только способен. — Я тебя всего ничего знаю, но ты безумно интересен мне как личность, и я буду самым счастливым человеком на планете, если ты позволишь мне себя узнать.

Попов сменяет эмоцию гнева на лице на растроганное выражение и слегка склоняет голову, прижимая ладони к сердцу.

— Молодой человек, можно поаккуратнее? Что это за попадания в самое сердечко? — с шуточным наездом спрашивает Арсений, а у самого лицо трещит по швам от улыбки — так красиво расползаются лучики морщинок в уголках глаз. — Позволю, — обещает он и моргает вместо кивка, — но с одним условием, — вскидывает важно указательный палец вверх. Антон приподнимает брови, мол, я весь внимание. — Если ты сам откроешься мне.

Светит, перекрывая собой всё горящие свечи разом, и Шастун, словно луна, его свет отражает и сияет ярко сам, потому что не может не.

Антон влип, безумно сильно влип: Шеминов об этом как-нибудь узнает и обязательно его убьёт за то, что он посмел ослушаться королевского приказа. 

Он так и озвучивает свою мысль, на что Арсений фыркает и закатывает глаза.

— Хрена с два. Он слишком тупой, чтобы до этого допереть, — что ж, что правда, то правда. — Он подумает, что я такой-сякой снова убил его рыцаря, и пошлёт другого, которого я тоже якобы убью, — изображает пальцами кавычки.

Резонно — Шастун не может с ним не согласиться, потому что Шеминову явно наплевать на жизни своих поданных (он Антону прямо так и сказал), но что он будет делать, когда все, кого можно было бы послать, переведутся? 

— Знаешь, — вновь подаёт голос Арсений, и Антон выныривает из своих мыслей, — ни один из рыцарей вашего королевства ни разу не упомянул лысого хера, — Попов задумчиво трёт подбородок и хмурится. — Они все предлагали сбежать, — он выразительно смотрит на Шастуна, что явно не въезжает в то, что Арс имеет в виду. — Что-то мне подсказывает, что либо они так тупо шифровались, либо не хотели исполнять приказ этого идиота. 

— Его необоснованные приказы объективно стрём, так что второй вариант вероятнее всего, — жмёт плечами Антон, и Арсений ему согласно кивает. 

— В любом случае особой разницы с другими желающими меня спасти из моего же, блять, дома нет: они все, как заведённые, говорят одно и то же, — с нотками раздражения.

— Много их? — Шаст сочувствующе изгибает брови — Арсений уже наверняка заебался всех этих спасителей в свою темницу таскать (лестница тут всё же пиздецовая — он на себе прочувствовал все её прелести).

— Три-четыре в месяц где-то, — прищурившись и глядя куда-то под потолок, прикидывает Попов. — Ну, ты сам их увидишь и поймёшь, какой это кошмар, когда к тебе в любое время дня и ночи в окно лезет какая-то макака с речами про замужество и побег из башни, — закатывает глаза, поджимая губы. — За-е-ба-ли, — по слогам чётко и ясно произносит Арсений.

— Почему ты им не скажешь, что тебя не нужно спасать? — Антон вот вроде понимает, что вопрос наитупейший и Попов по-любому так делал, но не задать его всё равно не может.

Арсений грустно усмехается и смотрит на Шастуна не снисходительно, а с затаённой грустью.

— Разве хоть кто-то сможет поверить в то, что принц, кукующий в башне, не нуждается в спасении? — приподнимает брови и слегка качает головой. — Я говорил. Много раз. Но мне никто не верил и все всё равно продолжали лезть в окно, а потом попадали в темницу к остальным, ибо нехуй, — хмыкает. — Знаешь, я даже попробовал с одним-единственным толковым парнем до тебя, тоже принцем, договориться, чтобы он вернулся обратно и сказал всем, что не надо меня спасать.

Арсений замолкает ненадолго, вновь крутя на пальце кольцо-печатку, а Антон уже догадывается, что он услышит, когда Попов продолжит: к нему снова относятся как к вещи без собственных мыслей и желаний.

— Его назвали полоумным трусом и продолжили попытки моего спасения — они же лучше знают, что чувствует и хочет принц в заточении. — Арс хмурится и тяжело вздыхает; трёт кулаком лоб, наклоняясь и прикрывая глаза. — Я так устал от такого отношения ко мне, ты бы знал… — выдыхает он, и у Антона всё внутри тянется к Арсению в желании его поддерживающе обнять, но — нельзя ни за что его развязывать, потому что он всё ещё для Попова опасен.

— Я могу представить, каково тебе, и мне правда очень жаль, что к тебе так относятся, потому что ты заслуживаешь намного большего, — Антон никогда особо не был силён в поддерживающий речах: его язык любви — прикосновения, и ему куда проще обнять человека или подержать за руку, чем пытаться заставить мозг выдать что-то нормальное, что не усугубит положение; сейчас слова идут будто прямо из сердца — Шастун даже не задумывается особо над тем, что произносит. — Мне интересны твои мысли и твои чувства, Арс.

Попов расплывается в тёплой улыбке, и его взгляд снова приобретает нежность.

— Я верю, цветочек, — мягко кивает он, пристально смотря Антону в глаза. — У меня есть друзья, которые меня поддерживают и помогают, и я рад, что к моему комфорт-кругу добавляется ещё один член. — Арсений широко улыбается, наверняка осознавая, как двусмысленно это всё звучит (это, вероятно, и является причиной его реакции), а Шастун сыпется. — Просто так совпало, что у всех в этом круге есть член, — Попов приподнимает согнутые в локтях руки ладонями вверх и пожимает плечами, из-за чего Антон фырчаще смеётся ещё сильнее.

Отсмеявшись, Шаст смотрит на Арса лучистыми взглядом.

— А кто в этот круг входит? Тот преемник и слуги? 

— Один преемник Эд, один бывший слуга Даня и тот адекватный принц Егор тоже в количестве одной штуки, — перечисляет Арсений с теплотой в голосе — друзей он своих любит, и это видно невооружённым глазом. — Ты по-любому рано или поздно познакомишься с ними, так что остаётся только ждать. — Антон делает глубокий вздох и кивает — явно нервно, и Попов это, конечно же, замечает: — Не волнуйся, они хорошие, правда. В любом случае они не смогут тебе ничего сделать, пока я буду рядом. А буду рядом я всегда, так что тебе ничего не угрожает, — подытоживает он с мягкой улыбкой.

— Хорошо, — кивает Антон и сразу же как-то неуловимо успокаивается: Попову хочется доверять, раз тот до сих пор его не прикончил и — более того — столько всего личного о себе рассказал. Шастун в течение этого длинного, а также первого в их жизни разговора друг с другом чувствует, как между ними устанавливается и крепчает особая (на этом слове Антон в своей голове изображает руками радугу из блёсток) связь. — Расскажешь про себя? — Арсений вскидывает левую бровь в жесте «а что я до этого делал», и Шастун, беззлобно закатывая глаза, уточняет: — Хобби там какое-нибудь? Чем ты занимаешься в свободное время?

Попов широко улыбается и хихикает, опуская голову на несколько секунд и качая ею; возвращает голову в то же положение и прикусывает губу — всем своим видом источая флюиды интриги и загадочности, так что Антон прищуривается вопросительно, ощущая, как у него против воли уголки губ приподнимаются в улыбке, но не торопит Арса, хоть ему и жутко интересно, чем же таким необычным тот занимается.

— Ты по-любому обо мне слышал, — наконец выдыхает Арсений, но это понятнее ситуацию не делает от слова совсем — всё ещё до пизды загадочно. 

— Я узнал о тебе год назад, вместе со своим королевством… — с сомнением в голосе бормочет Антон.

— Это тебе так кажется, — Арсений делает только хуже, вот честно слово: Шастун с его природным любопытством умирает от желания узнать, о чём так таинственно молчит Попов, но тот продолжает плясать танцы с бубнами вокруг да около. — Хотя, если ты живёшь в каком-нибудь глухом лесу, тогда да, — Попов жмёт плечами, а Антон даже для себя самого неожиданно строго его одёргивает:

— Арсений, — и смотрит прямым взглядом, слегка наклонив голову.

Тот сразу же замолкает, переставая играть шастовским любопытством, и глядит на него в ответ с лёгким наклоном головы, прежде чем снова начать говорить, но теперь наконец-то отвечает на вопрос.

— Борюсь за справедливость, — горделиво выдаёт Арсений, вскидывая вверх свой прекрасный кнопочный нос, а Антон непонятливо приподнимает брови, будто не расслышал. — Робин Гуд — мой кумир, — с одухотворённым выражением лица выдыхает Попов, а на лице его расцветает ещё пока что робкая улыбка. — Стать таким, как он, — это было, наверное, такой же значимой для меня мечтой, как о храбром рыцаре.

— Стой… — Шаст шокировано округляет глаза и подаётся корпусом вперёд, насколько ему это позволяют сделать верёвки. 

— Ой, до тебя начинает доходить, — хихикает Арсений и радостно хлопает в ладоши, а после резво поднимается со стула; не отворачиваясь от внимательно следящего за ним Шастуна, идёт задом куда-то в направлении большого камина из серого камня. 

— Ты хочешь сказать, — не менее поражённо продолжает Антон, смотря улыбающемуся Попову в глаза, — что ты один из той банды? — он даже, кажется, забывает, что ему нужно дышать и хотя бы изредка моргать.

Арсений фыркает и вскидывает на мгновение брови, мотая головой отрицательно; отворачивается к камину, беря что-то оттуда, а после разворачивается, демонстрируя Антону то, что находится у него в руках: белая маска в форме морды лисы на пол-лица.

— Больше, — с улыбкой выдыхает Попов и выглядит таким счастливым, что у Шаста сердце на секунду сжимается, а после ускоряет свой темп раза в два. — Я её создатель и предводитель. — И губу закусывает, продолжая улыбаться.

Шастун пялится на Арса во все глаза, что выражают лишь одно чувство — восхищение, и поверить не может, что это всё правда происходит: его принц мало того, что является его заветной мечтой, так он, оказывается, ещё и человек, которым Антон молчаливо восхищался всё это время; молчаливо, потому что Шеминов приказывал «избавиться от этих тварей, как только они посмеют ступить на территорию моего королевства!» — видимо, боялся, что и его состояние так же обчистят и раздадут нуждающимся, но такого ещё не происходило. 

Арсеньевская банда ещё ни разу не бывала в их королевстве, но новости об их геройствованиях в более северных королевствах действительно разлетались как горячие пирожки — Шастун слушал их с открытым ртом и искрящимися глазами.

Антон знает, что восхищаться, по сути своей, ворами — неправильно (особенно для законопослушного рыцаря!), но ничего с собой поделать не мог: как только три года назад появилось первое известие о том, что четверо неизвестных, скрывающихся за белыми масками лиса, утки, зайца и собаки, ограбили известного богача, что нажил своё состояние, отбирая деньги у простых и без того бедных людей, а после раздали практически всё его добро этим самым людям, Шастун стал их фанатом.

И не он один.

Деятельность этой животной группировки активно одобрялась обществом (со своими исключениями в виде богачей, над которыми висела угроза быть ограбленными, — они-то, понятное дело, против были, но в процентном соотношении их было и остаётся явное меньшинство), несмотря на явно незаконные методы, и люди их любили. Они им казались настоящими героями и спасением от голодной смерти. 

Антон чувствует себя самым счастливым в этой Вселенной, когда осознаёт, в какого человека ему выпала честь влюбиться и получить в ответ взаимную симпатию и интерес, который (желательно, очень скоро, потому что Шастун всеми фибрами своей души хочет избавиться от действия зелья, которое стало для него настоящим проклятием, а для этого ему нужно, чтобы они с Арсением полюбили друг друга по-настоящему сильно и глубоко — в обоих смыслах, но второй они реализовывать будут многим позже: вообще ещё слишком рано об этом думать, боязно немного даже, потому что у Шастуна это будет первый раз в принципе, — да и не может же он вечно сидеть привязанным к стулу — задница уже сейчас начинает затекать и неприятно покалывать; хочется сменить положение или хотя бы по привычке ногу на ногу закинуть, но такой возможности, к сожалению, нет и в ближайшее время не предвидится) обязательно перерастёт во влюблённость, а после — в любовь, которая обязательно спасёт весь мир и самого Антона.

Подумать только — Шастун невольно приоткрывает рот шокировано и, словно заворожённый, качает неверяще головой, будто осознать не может, какой куш он сорвал.

Да он явно в любимчиках у госпожи Фортуны, если та ему не просто улыбнулась, а буквально преподнесла человека его мечты на блюдечке. 

Арсений откладывает маску обратно на камин, прямо на самое видное место (неудивительно даже, что Антон её раньше не заметил: он с Попова весь вечер взор не сводит — на кой хер ему по сторонам смотреть, если у него прямо перед глазами такое великолепие; нет, убранство комнаты и различные предметы в ней Шастуну тоже, безусловно, интересны, потому что такие вещи могут многое рассказать о своём владельце, но другое дело, что сейчас ему этот самый владелец интересен куда больше, чем, кажется, всё на свете), и вновь подходит к своему стулу, но на этот раз не садится, а заводит руки за спину и цепляется ими за спинку стула, слабо на неё опираясь. Улыбается так ярко и умилённо, что ли, что Шастун внутри распадается на атомы.

— У тебя на лице всё написано, — после недолгой молчаливой паузы, проведённой в восхищении, смешанным с ахуем, (антоновской) и созерцании сменяющихся калейдоскопом эмоций (арсеньевской), выдыхает Попов и смотрит с какой-то особенной теплотой во взгляде. — И я вынужден сообщить, что я до глубины души растроган твоей реакцией, — он польщённо склоняет голову, прижимая правую руку к сердцу, а после снова убирает её за спину на спинку стула. — Я боялся, что ты по-другому отреагируешь… — признаётся он и бросает на Антона робкий взгляд исподлобья.

— Ты шутишь? Я ваш поклонник! — тут же встрепыхается Шастун и подаётся корпусом вперёд — опять же насколько позволяют верёвки. — Боже, это… — Антон, полный энтузиазма, набирает в грудь воздуха, а после сдувается, так ничего и не произнеся, кроме: — Охуеть просто. Ты точно не выдумка? — спрашивает, изгибая брови, а Арсений с мягкой улыбкой мотает головой. — Тогда почему ты такой идеальный? 

— Ой-ой, — беззлобно закатывает глаза Попов, вновь растягивая улыбку, — кто бы говорил, — фырчит он, и смущается уже Антон, закусывая губу и ощущая, как вновь краснеют щёки.

— А те твои друзья — это… 

— Ага, они, — кивает активно Арс, приподнимая брови. — Мои орлы, — с гордостью и вновь вздёрнутым кверху носом (очаровательное).

Антон смеётся мягко, но после как-то неуловимо серьёзнеет, потому что хочет задать вопрос, который уже очень давно у него вертится в голове и до сих пор его беспокоит.

— А что если вы грабите не тех? — склонив голову в сторону, вкрадчиво спрашивает Шаст и смотрит на Арсения внимательно — тот вопросительно хмурится, и Антон поясняет: — Вдруг в списке ваших грандиозных ограблений были люди, которые честным трудом заработали своё состояние? 

Видно, как у Попова отлегает от сердца, и он облегчённо улыбается — уверено качает головой с мягкой улыбкой. 

— Мы проверяем всех, кому хотим нанести визит, так что ни один из тех честных добряков не пострадал, — уверяет Арсений и кивает неосознанно в подтверждение своим словам. — Мы таких уважаем и точно ни за что их не тронем, если только они не начнут наживаться на простых людях, — жмёт плечами, наклоняя голову к правому плечу на мгновение, а после вновь возвращая её в прежнее положение. — Вот Воля, например, из вашего королевства, — вскидывает брови Арс и отталкивается от стула — его уголки губ приподнимаются в улыбке, — добрейшей души человек, а денег хоть жопой жуй. Но он занимается благотворительностью, помогает людям просто так, вместе с женой устраивает благотворительные вечера, — перечисляет он, и его глаза горят одобрением и уважением, и Шастун это полностью разделяет: Павел Алексеевич действительно потрясающий человек — столько всего сделал для королевства и его жителей, так что просто не существует людей, которые не знали бы его в лицо и не были бы ему благодарны. 

Антон имеет честь быть знакомым с Волей и его чудесной семьёй лично, и к нему, к такому, казалось бы, непримечательному парнишке явно не их уровня, и Павел Алексеевич, и Ляйсан Альбертовна относятся очень тепло и как-то по-родительски, что ли, и Шастун, честно, не может понять, чем заслужил такое отношение, но, безусловно, очень этому радуется. 

Антон уже и не вспомнит, как завязалась их своеобразная дружба (Шаст лишь точно уверен в том, что впервые они встретились в эзотерической лавке, которая ещё тогда принадлежала нынешне покойной Ириной матери, когда он был ещё одиннадцатилетним пиздюком, а Павел Алексеевич зашёл купить благовоний по просьбе своей жены — Антон тогда помог ему с выбором, так как шарил за товар, ведь находился он тут довольно часто и долго по собственному, разумеется, желанию; и они неожиданно разговорились — казалось бы, что общего может быть у одиннадцатилетки и мужчины, которому уже давно за двадцать — и с тех пор стали подозрительно часто сталкиваться при самых разных и совершенно непредсказуемых обстоятельствах: то Ира с Антоном просто гуляют и на какой-то улочке сталкиваются с Павлом Алексеевичем, что явно идёт из продуктовой лавки, то к речке пойдут с тарзанки в воду попрыгать, а там Воля с супругой на пикнике прямо у сверкающей из-за солнечных лучей воды сидят, то, помогая маме с цветами в её небольшом ларьке, Антона непременно встретит Павла Алексеевича, решившего зайти за букетом — несложно догадаться для кого, и так перечислять можно до бесконечности, но вывод из этого всего один: виделись они пиздец как часто — Воля каждый раз улыбался приветливо, узнавая худощавого кудрявого пацана, и трепал по светлым волосам, пока Шастун широко улыбался доброму дяде Паше), но он всегда невероятно трепетно относился к этой внезапно образовавшейся связи и ценил её, всем своим существом радуясь, что в его жизни, кроме Иры и мамы, появился ещё один друг, с которым можно поделиться всем на свете, а тот будет слушать, потому что ему действительно это важно, дарить свою добрую улыбку в ответ и поддерживать диалог; детей всегда отчего-то тянет к старшим (есть, конечно, исключения, но Антон этим самым исключением точно не был), и тогда, когда Шасту было двенадцать, двадцатипятилетний Павел Алексеевич казался ему очень мудрым и интересным человеком — сейчас Антон не стал думать по-другому, он всё так же смотрит на Волю с нескрываемым щенячьим восторгом в травянистых глазах, но в те года к восторгу примешивалось обожание: Антону — он всегда вспоминает это со смущением и затапливающим лицо красным цветом стыдом — одно время казалось, что он был глупо и совершенно по-детски наивно влюблён в Павла Алексеевича (о принце мечтать и любить его образ у себя в голове больше всего на свете он не переставал ни на мгновение, потому что для него это было самое важное в мире, выше и дороже всего, но всё равно он не мог перестать смотреть на Волю влюблёнными глазами-сердечками — и Павел Алексеевич же видел это, но никак не комментировал и, даже когда у Шастуна всё прошло, никогда не поднимал эту тему за столько лет знакомства, за что Антон ему пиздец как благодарен, потому что иначе он бы нахуй сгорел со стыда), но потом понял, что перепутал чувство дружеской симпатии и привязанности, и жить ему стало определённо легче, пусть эта псевдовлюблённость и продлилась не больше трёх месяцев. 

Павел Алексеевич с женой часто звали Антона к ним, потому что их дети его обожали, и это чувство тот полностью разделял: и Роберт, и София просто замечательные, смышлёные не по годам и открытые миру, и Шастун правда любит проводить время с ними, любит разговаривать с Волей на разные темы, сидя в беседке в саду и вслушиваясь в пение птиц и приятное стрекотание кузнечиков, любит пить травяной чай с Ляйсан на кухне и слушать, что нового у них произошло за то время, что его не было в этом дивном месте, его персональном уголке комфорта.

Антону очень повезло знать эту замечательную семью, и он искренне рад, что судьба семь лет назад так нежданно-негаданно свела их вместе.

— Да, — Шастун не в силах сдержать улыбку — уголки губ сами ползут вверх только от мысли, что он находится в дружеских отношениях с таким замечательным человеком, которым, судя по всему, восхищается и Арсений, — он действительно потрясающий.

— Ты же попозже расскажешь мне о своём поплывшем лице, да? — спрашивает Попов, приподнимая бровь. 

— Конечно, — фырчит Антон и кивает.

— И почему не он стал королём? — с нотками грусти вздыхает Арсений и поджимает губы.

— Шеминов нечестно занял трон, ты же знаешь наверняка, — бормочет Шастун недовольно: он прекрасно помнит своё разочарование, когда к власти пришёл не Павел Алексеевич, которого Антон уважал и любил (теперь уж точно по-дружески), а какой-то лысый хер (как идеально вписывается арсеньевкое придуманное погоняло) с горы, который особо ничем не славился и не выделялся из толпы. 

Но, тем не менее, уважать нового короля было нужно, и Антон это делал — до поры до времени, потому что теперь, когда он знает его истинное лицо, ничто не заставит уважать эту эгоистичную мразь. 

— И я даже догадываюсь, кто ему в этом помог, — сухо произносит Арсений, скрещивая руки на груди, взгляд его мрачнеет, и Шастун просто не может это проигнорировать.

— Эй, — мягко зовёт он Арса, и тот поднимает на него тяжёлый грустный взгляд. — Однажды Павел Алексеевич займёт своё законное место на троне и наше королевство расцветёт, а Шеминов получит по заслугам, — Антон кивает в такт своим словам и смотрит на неуловимо сжавшегося в комочек Арсения уверенно и доверительно. — Однажды правда о нём и его отношении к подданным всплывёт на поверхность, я тебе обещаю. — Улыбается уголками губ, и Попов делает то же самое — взгляд его светлеет и будто оттаивает, и Шаст не может не радоваться этому.

— Предлагаешь устроить государственный переворот? — улыбка перерастает в ухмылку, и арсеньевские голубые глаза теперь горят азартом. 

— Как только меня расколдуем — так сразу, — смеётся Антон и кивает с широкой улыбкой.

У Арсения же улыбка постепенно сходит на нет — он снова выглядит расстроенным.

— Расколдуем, — медленно и задумчиво повторяет он за Антоном. — Мне хочется верить, что это правда сработает и что от этого вообще можно избавиться, потому что ты мне нравишься, цветочек, — так искренне признаётся тот, что у Шастуна невольно сжимается сердце до милипиздрических размеров: ему самому пиздец как хочется в это верить.

— Я верю в чудеса, — выдыхает Антон, улыбаясь уголками губ, — я же как-то встретил тебя. И я так же сильно верю в животворящую силу поцелуя истиной любви, — фырчит. 

— Значит, будем верить вместе, — Арсений, до этого стоявший на середине комнаты, делает два шага навстречу к Шастуну и вновь возвышается над ним, но на этот раз без какой-либо угрозы и колюще-режущих предметов в руках (этому Антон радуется особенно, потому что он очень не хочет снова видеть против воли всплывающие кровавые сцены с Арсовой смертью); Попов смотрит ему в глаза и улыбается тепло, так, что в уголках глаз образуются лучики морщинок, — и оно обязательно сбудется. Причём обязательно всё завершится счастливым концом, — фыркает он, возводя глаза к потолку, — потому что…

— Мы же в сказке, — заканчивает Шастун одновременно с Арсением, подхватывая его мысль.

Оба сыпятся, стреляя друг в друга лучистыми взглядами.

×××

Антон по просьбе Арсения рассказывает о своём знакомстве с Павлом Алексеевичем, а Попов слушает его с заинтересованным видом с проскальзывающим иногда на его лице удивлением; признаётся, что совсем этого не ожидал (Антон на это бормочет лишь робкое «я тоже», потому что, как он уже говорил, их зародившаяся с Волей дружба и для самого Шастуна была неожиданностью) и радуется тому, что через одно рукопожатие знаком с таким выдающимся крутым человеком, а Антон, хихикая, обещает их как-нибудь познакомить лично — Арс от его слов сияет ярче всех звёзд на небосводе.

Они говорят до самого заката солнца за горизонт — в пространстве арсеньевской комнаты всё сильнее темнеет, а самого Попова становится видно значительно хуже (они не прям в темени сидят, но света от пары десятков свечей всё равно недостаточно для того, чтобы было светло как днём, но оно и понятно, в принципе).

Арсений говорит, что у него режим, который он не собирается нарушать, даже если хочется продолжать говорить с Шастом до самого рассвета больше всего на свете, — не будет, а потому было принято решение ложиться спать.

На Антонову неловкую просьбу придвинуть его хотя бы к стене, чтобы можно было на неё опереться, иначе шея, если он всё же рискнёт заснуть в таком — без опоры — положении, скажет ему пошёл на хуй, Арсений с улыбкой соглашается — «раз к стеночке, так к стеночке» — и с трудом, не без сосредоточенного пыхтения и скрипа пола под деревянными ножками стула, всё-таки передвигает его к стене в метре от большой и наверняка очень мягкой кровати.

Антон во время его своеобразного переселения с силой сжимает руки в кулаки и не расслабляет их до самого конца недолгого путешествия (хотя тут скорее путисидения) к стеночке — на всякий случай, чтобы магия внутри него даже не предпринимала попыток навредить Арсению, пока тот находится так опасно близко, но всё, благо, обходится без происшествий.

Шастун прижимается затылком к стене и позволяет кулакам разжаться — каждое мгновение своей жизни до момента снятия этого ебучего заклинания Антон будет держать его под контролем (пытаться по крайней мере — ему страшно представить, что будет, если магия всё же выгадает момент и возьмёт над ним верх) и стараться не подпускать Арсения к себе ближе, чем на метр, потому что он до спёртого дыхания боится, что сможет ему как-либо навредить; не по своей воле, конечно, но кто его об этом спрашивал — Шеминова это уж точно не волнует.

Он испытывает чувство вины, когда смотрит на явно запыхавшегося с его передвижениями Попова, который сейчас совершает обход по комнате, дабы потушить все свечи, из-за чего в скором времени становится практически ни хуя не видно — только свет луны слабо пробивается в окна — и спешит извиниться, на что Арсений отмахивается, мол, забей.

— Я знал примерно, на что подписывался, так что не парься, — говорит расслабленным голосом он, когда, поставив подсвечник с единственной горящей до сих пор свечой на прикроватную тумбу, скатывает в изножье кровати верхнее покрывало, обнажая белоснежные простыни. 

Попов забирается под пышное одеяло (и как тому только не жарко: начало лета на дворе) и, прежде чем полностью лечь, оборачивается на Антона. 

— Мне жаль, что я не могу предоставить тебе более комфортные условия для сна, — и смотрит на него с неподдельным сожалением во взгляде. — Хочешь, могу тебе подушку под голову подложить, если это хоть немного скрасит твоё положение? — предлагает с искренней заботой Арс, а у Шастуна сердце пропускает удар от мысли, что ему действительно не наплевать на антоновское удобство.

Антон, кажется, не мог влюбиться ещё сильнее, но, как показывает практика, бесконечность — не предел.

— Скрасило бы, — Шастун улыбается ему совершенно по-дурацки влюблённо, и Арсений — Антон сусликом орёт в горах — растягивает губы в точно такой же дурацкой улыбке, когда берёт с соседней половины кровати нетолстую и не очень большую прямоугольную подушку, чтобы Шасту было комфортнее, и, вновь поднимаясь, подкладывает её между Антоновой головой и стеной.

— Удобно? — спрашивает Арс, с сомнением глядя на эту картину и не спеша от него отходить. 

— Да, — кивает уверенно Шастун и приподнимает брови, глядя на Арсения снизу вверх с благодарностью — его лицо видно, к прискорбию, весьма херово, но голубые глаза, несмотря на темноту (света одной-единственной свечки, которую Арс ещё и загораживает, явно не хватает, чтобы прогнать мрак ночи), каким-то образом умудряются блестеть. — Мне приятно от одного лишь факта, что тебе не поебать.

Попов этим словам отчего-то удивляется и смотрит на Антона снисходительным взглядом, который «ну что ты такое говоришь».

— Я понимаю, что нам ещё сложно друг другу доверять, но я правда не хочу тебе зла и мне на тебя не поебать, — признаётся Арсений с мягкой улыбкой (Шаст ещё никогда не радовался такому искреннему и многообещающему «ещё»), а после неловко, будто хочет чего-то большего, но одёргивает себя, проводит рукой по его ключице и скользит кончиками пальцев по плечу вниз. И даже такого телесного контакта хватает для того, чтобы Антон расплылся лужей. — Спокойной ночи, цветочек, — желает тот и отходит.

Забирается вновь под одеяло и тушит свечку, очаровательно прикрыв глаза, а после стягивает через голову рубашку (не застёгнутые до конца пуговицы позволяют это провернуть) и штаны (через ноги, конечно), складывая их и аккуратно спуская на коврик возле кровати рядом с рубашкой; поворачивается к Шастуну спиной и шебуршит ещё некоторое время, укладываясь удобнее, а Антон смотрит в его тёмный затылок — глаза постепенно привыкают к темноте.

Антон невольно вспоминает, что так же темно здесь было, когда он только пришёл сюда.

Он видит, как Арсений подтягивает к себе ещё одну пышную подушку, и в его голове мелькает мысль, что он хочет этой самой подушкой Попова задушить — можно даже без неё: он хочет слышать арсеньевские задушенные и беспомощные стоны, пока он в панике извивается под ним и хватается за его руки, пытаясь отстранить их от его себя, но у него ничего не получается, потому что Шастун держит крепко, вцепившись в его красивую шею мёртвой хваткой. 

Чтобы вскоре мёртвым стал сам ещё пока сопротивляющийся Попов.

В мыслях Арсений постепенно перестаёт сопротивляться: его попытки убрать антоновские руки с шеи постепенно становятся всё слабее и слабее, сам он обмякает, так и продолжая открывать и закрывать рот в безуспешной попытке вдохнуть, словно рыба, выброшенная на берег, а после замирает совсем — из его горла вылетает последний хрип, а руки, слабо ударив его последний раз, обессиленно падают на кровать; полуприкрытые голубые глаза безэмоционально и безучастно смотрят в потолок пустым безжизненным взглядом, и Антон удовлетворённо улыбается, поднимаясь с его бёдер, и смотрит в бледное лицо ещё пару мгновений назад живого Арсения.

Шастун крупно вздрагивает всем телом — как только стул не скрипит? — и дёргает головой непроизвольно из-за возникшего видения: он будто не в себе был эти несколько мгновений, пока всё это представлял, и ему становится натурально жутко страшно от собственных мыслей.

Он кристально ясно осознаёт, что это не его мысли и не его желание убить Арсения, но эти картинки перед глазами реально пугают и заставляют пиздец как тревожиться и испытывать чувство вины за то, чего не совершал, но за то, о чём — против своей воли, конечно — думает.

Жмурится, отчаянно пытаясь забыть стоящую перед глазами картинку неподвижного тела Попова, вдохи и выдохи которого в звенящей пустоте комнаты теперь не слышно; Антон прислушивается к дыханию живого Арсения, размеренное, но по которому становится понятно, что тот ещё не спит, и успокаивает себя тем, что он связан и для Арса сейчас не является угрозой.

Не хотел кровавых картин — вот получите-распишитесь, бескровные, но ещё более жуткие и подробные.

Антон будто в трансе находился, словно улицезрел видение, главным действующим лицом в котором был уж точно не он — такое ощущение, будто неведомые силы вытеснили его сознание из его же тела: он был сторонним наблюдателем, не решающим ничего, его голос ни черта не значил; это длилось всего несколько мгновений, но Шастун успел знатно испугаться.

Грудная клетка ходуном ходит, и сердце бьётся так же бешено, но он старается дышать как можно бесшумнее, чтобы не мешать Попову засыпать.

Стрёмно снова закрывать глаза, потому что Шаст боится вновь увидеть бездыханное тело Арсения, его безжизненные глаза, уставившиеся в потолок, и приоткрытые тонкие бледные губы, которые, как и его грудь от дыхания, больше не пошевелятся никогда.

Но реальный Арсений, живой Арсений, в метре от него, дышит спокойно и размерено — не спит почему-то до сих пор.

Антон постепенно выравнивает дыхание, вслушиваясь в арсеньевское, и успокаивается окончательно — тревога наконец-то отступает и ослабляет сжимающие горло тиски (блять, какая же отвратительная ассоциация с учётом того видения, где Шастун буквально душил Арса).

Он сильно жмурится, стараясь избавиться от вновь возникшего в голове навязчивого желания убить Попова, и его спасает от этого безрадостного вороха мыслей, что тёмной стаей ворон над его головой кружится, на удивление, сам Арсений.

Лишь одной фразой переключает на себя всё Шастово внимание, заставляя забыть обо всём на свете.

— Ты, должно быть, считаешь меня плохим человеком, — говорит он негромко (и очень неожиданно), но в тишине ночи его слышно прекрасно — на такой высоте стрекочущие в траве кузнечики практически не слышны.

Антон сразу же реагирует на его голос поворотом головы и вновь утыкается взглядом в тёмный вихрастый затылок.

Попов больше ничего не произносит и продолжает лежать неподвижно, и Шасту на долю секунды кажется, что ему послышалось и Арс на самом деле ничего не говорил. 

Не хочется выдёргивать того из дрёмы (если Антону действительно послышалось), но он всё же рискует спросить (потому что разуверить Арсения в этой ерунде хочется — конечно, он не считает Попова плохим человеком!):

— В каком смысле? — хмурится, выдыхая вопрос так же, как и Арс, вполголоса.

Попов вздыхает с какой-то тягостной грустью и начинает копошиться под одеялом, переворачиваясь; ложится на правый бок и смотрит на Антона, слегка изогнув брови.

Видно его лицо сейчас неожиданно хорошо, и Шастун с неким трепетом вглядывается в уже знакомые черты, которые смело может назвать любимыми и самыми красивыми в мире.

Арс долго смотрит Шасту в глаза, моргая изредка, и, сглотнув, приоткрывает рот, но так ничего и не произносит — отчего-то медлит, словно боится.

— Ну… — начинает он наконец, но снова замолкает, переводя взгляд куда-то в район Антоновой шеи. — Я убил человека, а ты, судя по твоим словам и реакции в целом, этого явно не одобряешь, — ровным тоном произносит Арс и внешне кажется невозмутимым, но Антон между строк улавливает то, что Попов по этому поводу загнался.

У Шастуна почему-то всё внутри сжимается от мысли, что Арсений всё это время вместо того, чтобы пытаться заснуть, лежал и думал о том, как Антон отреагировал на его чистосердечное признание; неужели ему правда это — мнение человека, который для Попова ещё толком никем значащим, как те же его друзья, не является — настолько важно, что мысли ему в буквальном смысле покоя не дают?

Антону хочется сгрести его в объятия и поцеловать в лобик, потому что всё это выглядит слишком неправильно: Арсений должен светить, а не самостоятельно гасить своё же сияние подобными мыслями.

Не получая никакого ответа от Шаста (тишина сохраняется от силы секунд десять), Попов, приходя к какому-то умозаключению у себя в голове, решает прояснить:

— Я правда не переживал по этому поводу раньше, — вкрадчиво своим бархатистым голосом произносит Арсений и хмурит еле заметно лоб, — потому что для меня это таким облегчением было... — Он поднимает на Антона искренний взгляд и смотрит так открыто, что сердце трескается. — Я понимаю, что убийство есть убийство и никого не волнует, насколько херовым был человек и как много плохого он сделал, но...

— Меня волнует, — перебивает его Шаст, даже для самого себя неожиданно приходя к этому выводу. Понимает вдруг, что то, что он сказал, действительно является правдой, а после осознаёт ещё одну истину, в которой и спешит признаться: — Знаешь, я бы жестоко солгал, если бы сказал, что не поступил бы на твоём месте точно так же, — на удивление, произносит Антон это с какой-то лёгкостью, не присущей ему в подобного рода разговорах. Он всё ещё против такого метода, потому что он объективно неправильный, но лучше ему, конечно, сказать об этом вслух. — Ничто не может оправдать убийство, и не думай, что я щас пытаюсь это делать, просто… — Антон замолкает, хмурясь и на мгновение закусывая губу: формулирует мысль. — Я просто хочу сказать, что не осуждаю тебя за это. Вот. — Он улыбается нерешительно уголками губ.

— Спасибо, — шепчет Арс и смотрит на Шастуна доверительно своими голубыми глазами с неприкрытой искренностью и нежностью в них. 

— Да не за что, — отмахивается Антон, будто это пустяковое дело. — Я сам далеко не святой человек, так что… — Неопределённо замолкает Шастун, а Арсений заинтересованно вскидывает брови. 

Он приподнимается на локте, так что пышное одеяло (нет, блять, Антон искренне не понимает, как Попову не запарился ещё под ним, если Шасту в своих штанах и рубахе с сапогами жарко даже ночью) съезжает, оголяя левое плечо и часть груди. 

Шастун невольно скользит взглядом по открывшемуся участку кожи и с трудом различает там бесчисленное количество родинок — хочется рассмотреть это всё более детально при нормальном освещении, а не так, чтобы в ночи глаза ломать, пытаясь рассмотреть арсеньевское тело, похожее на целую Вселенную со звёздами-родинками. 

Арсений перемещает подушку в более удобное полувертикальное положение и облокачивается на изголовье кровати, даже не пытаясь подтянуть одеяло, которое дотягивает ему аккурат до солнечного сплетения, и смотрит на Антона, хлопая пышными ресницами.

— Я весь внимание, — ненавязчиво намекает Попов, когда Шастун так и продолжает сидеть, не произнося ни единого слова.

— В детстве, когда мне было лет двенадцать-тринадцать, я был карманником, — признаётся Антон стыдливо, потому что признаваться в этом Арсению отчего-то стрёмно, хотя было бы странно, если бы его за воровство осуждал вор. Попов удивлённо слегка выпячивает нижнюю губу и округляет глаза, смотря на него, чуть наклонив голову и приподняв брови; в его взгляде нет ровно ни одной негативной эмоции, и Шаст этому радуется, но он знает, что следующее предложение точно Арса смутит. — Только я не с благой целью, как у тебя, а просто потому что, — бормочет он, опуская глаза, потому что видеть разочарование в арсеньевских не хочется. — Мне стыдно за это, — добавляет, будто это хоть как-то восстановит его шаткое положение, — но мне нравилось то чувство адреналина во время… — Заминается, не зная, как правильно назвать свои похождения по чужим карманам.

— Понимаю, — фыркает Арс, и Антон, вскидывая голову, утыкается недоумевающим взглядом в улыбающегося Попова.

Шаст не понимает: почему тот не выглядит рассерженным или расстроенным? Это же неправильно, а воровать у невинных людей вообще отвратительно! 

Антона за его проделки совесть сжирала, но он не мог остановиться, всё продолжая и продолжая пиздить чужие вещи (какие-нибудь предметы типа карманных часов или браслета, но ни в коем случае не деньги), и за это он себя грыз ещё сильнее.

И всё же реакция и тем более широкая улыбка на лице Арсения ему непонятны.

— Неосуждение за неосуждение, — миролюбиво выдыхает Попов, приподнимая руки ладонями вверх и пожимая плечами, и улыбается мягко. — Вообще нам бы в команде пригодился опытный вор-карманник, чтоб обчищать богачей на каких-нибудь мероприятиях, — задумчиво выдыхает Арс, с прищуром смотря куда-то в потолок.

Антон расслабляется, наконец-то улыбаясь ему в ответ, и ему становится неуловимо легче дышать от осознания, что Арсений правда его не осуждает за фактически преступную деятельность.

— Не люблю этим хвастаться, но я был достаточно неплох в этом деле, — со слабой ухмылкой говорит Шастун, и Арс вновь переводит на него взгляд. — Ни разу никому не попадался.

Попов растягивает губы в широкой улыбке и смотрит на него со всё тем же удивлением, смешанным с одобрением и даже неким уважением.

— Как же ты с такими потрясающими исходными данными рыцарем-то стал, цветочек? — спрашивает он смешливо — без осуждения.

— Хотел быть достойной партией для тебя, — не задумываясь, практически сразу же отвечает Антон, а Арсений вопросительно склоняет голову в сторону.

— Для меня? — удивлённо переспрашивает он, приподнимая слегка брови и тыкая себе в грудь кончиками пальцев.

А, ой. 

Он что, серьёзно так сказал?

— А-э, — неловко растягивает Антон, смущённо краснея, пока Арсений расплывается в улыбке и хлопает своими глазами невозможными, а потом он решает на всё стеснение плюнуть: они же с Поповым тут сближаются, да и он хочет быть искренним со своим возлюбленным. Даже в таких смущающих вещах. — Сколько я себя помню, я мечтаю о прекрасном принце, — бормочет Шаст, глядя куда-то Арсу в скулу. — Увидев тебя, я узнал в тебе свою мечту, понял, что ты тот самый, кого я так ждал и любил больше всего на свете заранее.

— Так вот почему ты так смотрел, — понятливо приподнимает уголки губ Попов и склоняет голову умилённо, когда Антон кивает. — Я думал, ты просто, что называется, с первого взгляда.

— Не без этого, — с улыбкой соглашается Шастун, вновь кивая; смотреть Арсу в глаза уже не страшно. — Я с первого взгляда полюбил именно тебя, — смотрит ему в глаза открыто и доверительно, — а не образ в своей голове. Это дико с учётом того, что мы не знакомы, но что имеем, — пожимает плечами и улыбается. 

Арсений делает вид, что смахивает слезу, а после растроганно прижимает обе руки к наверняка бьющемуся быстрее обычного сердцу. Улыбается так ярко, что Антон искренне удивлён, почему в комнате всё ещё царит такой мрак, когда в ней так светит маленькое солнце — персонально Шастуну.

— Я уже говорил, но повторю: ты мне понравился сразу. Я, когда к стулу тебя привязывал, увидел твоё лицо и так ужасно залип, — признаётся тот, а Антону хочется закрыть это самое лицо обеими руками, потому что то, как искренне и легко Арс об этом говорит, — что-то на невыносимом и превращающем в лужу из собственных слёз.

— Боже, как же это в духе сказок, — смеётся Шаст, покачивая из стороны в сторону головой.

— Священная классика! — Попов с важным видом приподнимает указательный палец. — Ты веришь в совпадения? — вдруг спрашивает Арс, и Антон секундно удивляется такому перескоку с шуток на философские вопросы.

— Я верю в судьбу.

— И я, — с улыбкой соглашается Арсений и кивает легко. — И, выходит, мы всё-таки предназначены друг другу, потому что такие совпадения очень и очень маловероятны, — хмыкает Попов, и Антон с ним максимально сильно согласен.

Ну не могут просто два человека, которые всё детство и юношество мечтали друг о друге (но ещё этого не знали) и которые, встретившись, влюбились один в другого с первого взгляда, с таким наборчиком падений сов не быть друг другу родственными душами.

Они — воплощение судьбы и самое яркое её проявление.

Они — истинная любовь друг для друга.

— Почему же тогда поцелуй не сработал? — будто в продолжение Шастовым мыслям спрашивает Арс и склоняет голову в сторону.

— Потому что мы ещё не любим друг друга в полном смысле этого слова, — спокойно выдыхает Антон.

— Боюсь, чтобы было прям в полном смысле, тебя нужно сначала расколдовать.

До Шастуна сначала не доходит, но потом Арсений игриво ухмыляется и стреляет в него взглядом своих невозможных глаз, и до Антона допирает: тот про секс. 

Он прыскает, скрывая за смехом смущение, а Арс лишь улыбается широко и глядит на очаровательно смеющегося Шаста лучистым взглядом.

— Думаю, можем пока и без этого обойтись, — Антон всё так же продолжает улыбаться. — Нужно узнать друг друга по-нормальному, может, мы друг другу не понравимся ещё. — Поджимает губы и приподнимает плечи в жесте, мол, всё возможно.

Но Антону, если быть честным, так сильно этого не хотелось бы.

Арсений скептически вскидывает бровь и смешливо уточняет:

— Думаешь, такое возможно?

— Не думаю — просто предполагаю, — жмёт плечами Антон, а Арс фыркает.

— Вот и не думай. Мы тебя расколдуем и будем жить долго и счастливо. — Он улыбается подбадривающе и кивает как бы в подтверждение своим словам — выглядит непоколебимо уверенным, и Антону эта уверенность воздушно-капельным путём передаётся.

Шастун задумывается над чем-то, пока Арс зевает, вытягивая руки в разные стороны, а после вновь сползает в горизонтальное положение, укладываясь на подушку так же, как в начале разговора.

Смотрит на фырчаще смеющегося отчего-то Антона и приподнимает брови, беззвучно интересуясь причине такого великолепного звука (который ничуть не уступает картинке: кошачьи квадратные зубы Шастуна — самое милое зрелище на свете, что Попов когда-либо видел вообще; Антон вообще в целом выглядит как кот).

— Я тут понял, что у нас реально слишком много совпадений с историей Рапунцель и Юджина.

— Ага, — с фырчаньем откликается Арс. — Кто ж знал, что любовь всей моей жизни тоже окажется, — Арсений прерывается на очередной зевок, и Антон понимает, что уже и правда пора сворачивать их разговорную лавочку — у них впереди ещё вагон и маленькая тележка разговоров, а у Попова, между прочим, режим! — вором.

Он обмякает, выдыхая через нос шумно, и устраивается на подушке поудобнее.

— Спокойной ночи, — выдыхает практически шёпотом Антон, и Арс приоткрывает глаза, чтобы посмотреть на него.

— Ты тоже постарайся уснуть, — просит он с виноватой улыбкой. — Прости ещё раз за…

— Всё в порядке, — прерывает его Шаст и кивает — он не держит зла совсем. — Спи, моя радость, усни, — в шутку пропевает он, а Арсений закрывает глаза и с широкой улыбкой ёрзает головой на подушке.

Антон с тихим фырканьем смеётся и больше не издаёт звуков, смотря за тем, как Попов засыпает — на этот раз его дыхание выравнивается очень быстро, и он падает в сон спустя, наверное, минуты три после окончания их ночных откровений.

Шастун, когда убеждается, что Арсений точно спит, тоже прижимает затылок к подушке, и влюблённая улыбка с его лица не сходит до тех пор, пока он не засыпает крепким бестревожным сном.