От частого дыхания пересыхают губы.

Сергей облизывает их, и в ту же секунду язык натыкается на мягкие подушечки пальцев. Чужих… Или не очень. Не открывая глаз, он облизывает край слегка выпущенного когтя, втягивает первые фаланги в рот и чувствует, как они мягко давят на язык, прежде чем выскользнуть.

— Хороший мальчик…

Голос у Птицы мурлычущий и искушающий, медово истекающий довольством. Горячая ладонь ложится на щёку, пальцы царапающим движением гладят шею, заставляя выгнуть её в молчаливой просьбе новой ласки.

Птица смотрит жадно, каждый сантиметр Серёжиного тела впитывает в память, будто в последний раз. Но одного взгляда мучительно мало, и он покрывает плечи и грудь засосами, любуясь каждым как драгоценностью, как очередной печатью: моё! Только моё!

Серёжа не спорит. Этой ночью принадлежать Птице невероятно сладко. Он открывает глаза и встречается с золотым взглядом, тонет, теряет в нём себя. Тянется за поцелуем — и оказывается остановлен уперевшейся в грудь ладонью, удерживающей его на месте. Птица целует сам, хищным выпадом впивается в губы, кусает, вторгается в рот языком, прижимает к кровати всем весом, не в силах оторваться от высшего наслаждения в мире — его Серёжи, сейчас — особенно «его».

Сильные пальцы скользят по запястьям, на левом коготь вспарывает кожу в стороне от крупных вен. Сергей стонет в чужие губы и вскидывает бёдра, прижимается к Птице всем телом, не дёргая только поцарапанной рукой, где на алой линии собралась капля крови. Птица одобрительно трётся носом о его скулу и собирает кровь языком, моментально начиная пьянеть от вкуса железа. По губам расползается нетрезвая улыбка, полная предвкушения и заставляющая нечто в душе Разумовского сжиматься и петь. Птица выглядит хищно. Опасно. Чарующе сексуально.

— Возьми… Пожалуйста.

На самом деле он мог бы и не просить. Но этот момент сладко надламывает внутри последний барьер, сметает остатки ограничений здравого смысла. Речь отнюдь не только и не столько о сексе, Сергей хочет отдать больше. И не меньшее — забрать.

Птица беззвучно смеётся, запрокинув голову, вперяет взгляд ему в лицо и резко проводит кистью с выпущенными когтями по его груди. Совсем поверхностно: розовеющие линии, тонкие красные ниточки, мелкие бисеринки крови. Боль обжигает кожу, горячо растекается под ней по нервам, пульсирует в царапинах, пока пернатый любуется своим творением, и Серёжа блаженно шипит, стараясь дышать глубоко. Это самое начало.

Птица осторожно касается воспалённой кожи губами, влажно и тепло вылизывает каждый след по всей длине и несдержанно стонет, медленно обводя языком губы.

— Ох, блядь… Ты бы знал, какой ты на вкус. Мне никогда, никогда не будет достаточно.

— Мне тоже.

Золото взгляда лунами отражается в синих глазах. Новая царапина, глубже и короче — под ключицей, Птица макает пальцы в кровь, растирает её между ними и глубоко вдыхает железный запах. Поцелуй мягкий, глубокий и тоже пахнет металлом.

— Попробуй себя… — кончики пальцев, запятнанные кровью, проталкиваются в рот и Серёжа тщательно их вылизывает, бросая на Птицу быстрые взгляды из-под ресниц. — Ты самый вкусный, птенчик. И просто потрясающе красивый…

— Ты красивей.

Цепочка засосов по груди вниз, ровная царапина пересекает тазовую косточку и Птица размазывает красное по бледной коже, любуется, умирает от того, как это эстетично и горячо, как дрожит, стонет и шипит под ним Серёжа, как просит больше. Сбивчивым шёпотом, движениями, выражением лица, всем своим существом.

Разумовский вбирает всю чужую жажду, весь хищный восторг и желание Птицы обладать им всецело, войти в самое сердце. Боль, возбуждение и вдохновение сплетаются в одно, губы сами собой повторяют просьбы и славословия, а мира за пределами комнаты просто не существует. Есть только они.

У Птицы за спиной крылья, сейчас расслабленно лежащие на постели и щекочущие перьями ноги, но когда по его телу пробегает очередная волна дрожи вожделения, они чуть раскрываются и подрагивают, дополняя стоны тихим шелестом. Птица похож на падшего ангела с его пламенными глазами, окровавленными губами и острыми чёрными когтями на обеих руках. Прекрасный, несравненно и неописуемо. Но для Птицы столь же прекрасен Серёжа с его нежной тонкой кожей, усыпанной веснушками, потрясающей чувствительностью, сияющей улыбкой и огненными волосами, сейчас так красиво рассыпавшиммся по подушке. Их хочется потрогать, пропустить шёлковые пряди сквозь пальцы, но касаться этой сияющей меди руками, на которых была кровь, кажется кощунством, даже если тщательно слизать малейший след с кожи. А вот губами почему-то — нет.

Птица зарывается лицом Серёже в волосы, вдыхает бесконечно любимый, родной запах. Действительно — мягче шёлка, ярче солнца на закате. Он ведет носом по виску и шее, жалея, что нельзя вдохнуть и не выдыхать больше никогда, переполняется запахом Серёжиных волос, тела, крови, пьяно и ненасытно целует, теряя счёт времени, с рычанием покусывает шею и плечи, пару раз оставив след с углублениями от выступающих сверху и снизу клыков.

— Люблю… Люблю, Серёженька, бешено люблю тебя, я ведь всё сделаю, что ты захочешь, лишь бы ещё позволял…

— Тебя. Тебя хочу.

Когти скользят по корпусу наискосок, Разумовский выгибается, распахивая глаза и глядя мимо Птицы, но тот и не смотрит уже, откинув голову и закрыв глаза, на уровне их внутренней связи чувствуя, как Серёже горячо, больно и хорошо.

Узкая кисть Птицы волнообразно скользит по груди сверху вниз, ниже царапин оставляя бледный след буровато-красного, а следом ведёт уже по его собственной коже, отмечая одинаково, приравнивая его к Сергею. Глаза у обоих пьяные, тёмные и ошалевшие.

Он раскрывает крылья и Разумовского ведёт от восторга. Рука ползёт всё ниже, плотно обхватывает два члена, прижимая друг к другу и начиная двигаться по естественной смазке, всё быстрее и резче, и за миг до оргазма Птица в последний раз впивается в губы Серёжи, терзает, присваивает, протяжно стонет в поцелуй-укус, когда между телами растекается семя. Серёжа вскрикивает высоко и сладко, кончая несколькими мгновениями позже, от стен, даже несмотря на мягкую мебель и пышный ковёр на полу, эхом отражается умоляюще-восхищённое «Птица!..», мелодично перезванивая у пернатого в голове. Лучшая музыка.

Он ложится рядом, сгребает любимого в объятия рук и крыльев и шепчет: «Серёжа, Серёженька, маленький нежный птенчик, самый вкусный, самый сладкий в мире. Тебе же было хорошо, правда?..»

— Божественно. — с нетрезвой счастливой улыбкой отдышавшись, Разумовский кривится от жжения и переворачивается на бок, чтобы уткнуться лицом Птице в шею. — …Но регенерация с тебя.

 Редактировать часть