Птица любит подкрадываться со спины, точнее — никуда он не крадётся, просто возникает из ничего. Серёжа даже приучился не вздрагивать, когда на плечо внезапно ложится рука; Олег хвалил его за выдержку и хладнокровие, помнится. Однако, сейчас кровь горячеет и быстрее бежит по венам. А у кого бы не стало так от парадоксального смешанного ощущения защищённости и опасности, которое Птица вызывает? Как на американских горках: вроде пристёгнут крепко, но адреналин шкалит.

Лёгкие тёплые пальцы зарываются в волосы на затылке, перебирают пряди раз, другой — и стекают на плечи, нежно, но с силой массируя. Пернатому что-то от него нужно, а сразу попросить он отчего-то не хочет.

— И с чем ты пожаловал, ужас, летящий на крыльях ночи?

Сергей отрывает взгляд от экрана ноутбука и оглядывается через плечо. «Ужас» на ужас сейчас не похож, просто двойник, разве что весь в чёрном и глаза блестят золотом. Тонкая футболка с длинным рукавом открывает кажущиеся хрупкими ключицы и облегает подтянутый пресс.

Руки с плеч никуда не исчезают, к ним только добавляется зарывшийся сзади в волосы острый нос и тихий вкрадчивый голос над ухом:

— Серёжа, у меня к тебе предложение. От которого ты, скорее всего, не захочешь отказываться.

— У меня много работы. Сервера вчера опять атаковали, один чуть не лёг, если так будет — что я людям скажу? Если я своих балбесов не буду координировать — до завтра ничего не сдвинется.

— О, ты же знаешь, что меня совершенно не интересуют другие люди. Мне гораздо важнее, чтобы не легло и сдвинулось у тебя…

Двусмысленная фраза обжигает край уха, и навстречу этой горячей волне снизу поднимается другая, гораздо более сильная, от которой начинает чаще стучать сердце. Сдвинулось, ещё как сдвинулось. У любого бы сдвинулось от раскалённого поцелуя в шею авторства своего невообразимо сексуального любовника.

— Сидишь тут такой строгий начальник, строишь всех… Возбуждает, когда ты такой. Жёсткий, на верхней ступеньке иерархии… Хотя кто бы мог подумать.

Сергей Разумовский действительно не слишком похож на главу компании, он кажется для этого некоторым слишком молодым и дерзким, но Птица в курсе, какой стальной хребет есть у его подопечного, и временами это заводит до умопомрачения. Двойник склоняется ниже, снова горячо шепчет на ухо и щекочет пальцами под подбородком.

— Трахни меня, Серёж. Возьми меня тут, на столе. Или где захочешь. Хочу тебя…

Серёжу дважды просить не надо, у Серёжи скоро разойдётся чёртова железная молния на джинсах, настолько горячо это звучит. А сам он не железный и разойдётся гораздо быстрее.

Обычно у них сверху Птица, хотя бывало разное. Птица любит контроль, Разумовский любит, когда контроль Птицы не грозит ничьей смертью, если не иметь в виду собственную le petite mort, любит поддаваться и принимать чужой восторг и жажду. Но не сегодня.

Он разворачивается в кресле, на всякий случай закрыв крышку ноутбука, и Птица немедленно ставит на сиденье колено между его ног, приникает к тёплым губам с рвением нашедшего воду бедуина, и целуется с таким же наслаждением, глухо урча и покусывая чужие губы и язык. Хочется глубоко, мокро, горячо. Сергей встаёт, поднимая Птицу за собой, и из компьютерного кресла, явно неспособного выдержать двоих активно двигающихся людей, опускается в обычное. До предела уже распалённое альтер-эго нарочито плавно соскальзывает ему на колени лицом к лицу, кладёт прямые руки на плечи, вызывающе трётся пахом о бугор на джинсах и смотрит плывущим взглядом в глаза. Сергей привлекает Птицу к себе, кладёт руку на поясницу, заставляя прогнуться, и жадно, до отпечатков зубов целует поставленную шею.

Что такое стеснение, Птица не в курсе. Не сидел бы он в голове гениального программиста — мог бы сделать большие деньги на озвучивании порно. Каждый стон, каждая судорога вцепившихся в плечи пальцев настолько горячие и сладкие, что голова кругом. Одежда на мистическом существе — фикция, она буквально растворяется в воздухе под лаской Серёжиных рук, открывая бледную кожу с едва заметными веснушками на плечах и груди. Птица веснушки на себе не любит, но обожает на Сером, а сейчас он хочет быть как можно к нему ближе, даже пернатую природу запихнул куда подальше, оставил до тех времён, когда сам будет главным.

Серёжа спускается поцелуями по шее и ключицам к груди, лижет и покусывает соски, дуя на влажную от слюны кожу, и Птица в перерывах между вспышками удовольствия только гадать может, позаимствовал ли он вместе с обликом у «оригинала» и чувствительность, или тот ощущает всё иначе, когда получает такие ласки. Он отмечает про себя, что надо будет спросить… Или выяснить экспериментально.

Нехотя Птица сползает с колен.

— Тут что-то не так. На тебе возмутительно много шмоток.

Сергей облизывает чуть покрасневшие губы и растягивает их в улыбке.

— Исправь.

Тут дважды просить не надо уже Птицу, он свято уверен, что его прекрасному Серёже следует одеваться дома только для того, чтобы его можно было раздеть. Пока тот стягивает через голову футболку, взлохмачивая рыжую гриву, Птица проворно опускается на колени и стаскивает с него джинсы и бельё, отбрасывая с шорохом куда-то под стол. Картина открывается совершенно потрясающая, до голодной слюны. Не разрывая зрительного контакта, он медленно ведёт языком по венке на стволе, срывая дрожащий выдох, и оставляет лёгкий поцелуй на блестящей головке. Отстраняется Птица только ради того, чтобы снова усесться Сергею на колени, теперь уже совершенно бесстыдно потираясь промежностью о его член, а собственным — о чужой живот.

— Возьми… Сейчас. Пожалуйста. Очень, очень сильно хочу тебя, такой красивый, такой горячий…

Он зацеловывает Серёже щёки, губы, гладит шею и плечи, почти умоляет. Редкий кадр. Изящные пальцы тянутся к ложбинке между ягодиц и Птица обжигающе шепчет на ухо: «Меня и без подготовки можно, Серёж…», суя в свободную руку тюбик смазки чисто ради заботы о его, а не своём комфорте. Действительно, можно, постоянной физиологии у него нет как таковой, но Разумовский кусает его предупреждающе куда-то в подбородок и всё же растягивает хотя бы минимально: сам попросил — играй по правилам. Стараясь угодить, Птица даже изображает, будто это необходимо, шипя и сжимаясь, пока два пальца не начинают свободно расходиться внутри. Если его Серёженьке так нравится — должно быть так.

Лёгкий поцелуй в губы выводит Птицу из полу-транса, в который его ввели размеренные движения.

— Можно.

Услышав заветную отмашку, он приподнимается, шире разводит колени и направляет член в себя, медленно опускаясь, пока Сергей придерживает его за талию. Хочется сразу же начать двигаться, но человеческому телу любовника нужно немного привыкнуть, и Птица принимает это во внимание, втягивая его в медленный сладкий поцелуй.

Первые движения плавные, похожие скорее на покачивание, но уже неимоверно приятные. Внутри его непривычно распирает, этой горячей наполненности и твёрдости хочется как можно больше, как можно ярче. Серёжа протяжно, низко стонет и впивается пальцами в чужое тело, направляет и задаёт ритм и амплитуду. Первый порыв Птицы — противиться, оттолкнуть руки, делать как самому хочется, резко и быстро, но он давит это желание, как только осознаёт: не сейчас, грёбаный ты контролфрик. А Сергей увеличивает темп медленно, железной хваткой не давая сниматься с члена, удовлетворённо шипит, когда ногти вцепляются ему в плечи, и блаженно прикрывает глаза. Одной рукой он тянется обхватить ткнувшийся в живот возбуждённый орган, но Птица останавливает его, сплетает пальцы и на этот раз всё же убирает его ладонь со своей талии, просяще целуя и шепча в губы: «Можно, я сам?»

Птица, который просит — оружие редкое и неотразимое. Сергей откидывается головой на спинку, глядя на партнёра из-под полуприкрытых век, пока ладони скользят по его груди, гладят, царапают и играют с напряжёнными сосками. Птица смакует каждую реакцию, каждую морщинку на лбу и глухой стон, когда он сжимается особенно сильно и приятно. А потом — упирается обеими руками в плечи и увеличивает скорость и размах движений, плавно, но с каждым толчком всё больше.

Их стоны теперь почти идентичны, хрипловатые, высокие и требовательные, каждый — одновременно просьба и награда. Серёжа вцепляется в подлокотники, едва не раздирая ногтями обивку, и вскидывает бёдра, а Птица ускоряется до предела, на котором у человека уже свело бы ноги. Воздух с трудом входит в лёгкие, и он сам не понимает, зачем всё ещё пытается дышать, — видимо, исключительно ради жадного взгляда Разумовского, впитывающего каждый звук чёрной бездной расширенных зрачков. Значит, он должен продолжать звучать.

Ладонь ложится на член, Птица дрочит себе рвано и грубо, едва не задевая нежную головку появившимися от потери контроля в наслаждении когтями. Вот, вот сейчас, ещё немного, непременно вместе…

Пальцы Серёжи с той же силой, с которой впивались в кресло, сжимают бёдра Птицы, удерживая на месте и не давая больше двигаться, и он кончает с рычащим, завершённым в укусе в плечо стоном, и от одного этого звука Птица спускает в ладонь, позволяя семени тут же исчезнуть, потому что сил поддерживать лишнюю материальность совершенно не остаётся.

Разумовский падает на спинку, Птица — на него, с трудом перекинув ноги на одну сторону. Двигаться не хочется, хочется только слушать бешеный пульс друг друга и тяжёлое дыхание. Когти у себя Птица замечает только когда гладит Серёжу по влажной груди и тот едва заметно дёргается под ладонью. Убирать их тоже нет сил, и по чужим волосам он проводит прямо так, заодно расчёсывая спутанные пряди.

— Не жалеешь, птенчик?

— Ни капли.

Сергей устало тянется и обхватывает Птицу одной рукой, притягивая его макушку к губам. А про себя думает, что эксперименты это прекрасно.