— Классно ты их.

— Ещё бы не классно! Это же я.

Птица стоит перед зеркалом в спальне — большим, в рост, — и расстёгивает маленькие пуговицы на рубашке. На губах играет пьяная улыбка, а костяшки пальцев сбиты об скулы и челюсти парней, имевших неосторожность подумать, что юноша в дорогом костюме гулял по подворотням из чистой беспечности, а не с целью почесать кулаки и найти приключений. Направлять агрессию Птицы в такое русло оказалось в равной степени весело и полезно: теперь у гопоты поубавится энтузиазма.

Рубашка в брызгах чьей-то крови летит в корзину для белья, а Птица остаётся перед зеркалом полуобнажённым.

«Дальше я сам, наверное.»

В голове у него звучит Серёжин голос, а в следующую секунду управление мягко тянут «из рук». Но не тут-то было.

— Нет-нет, любовь моя. Я тут ещё не закончил.

Птица поворачивается к отражению в три четверти и оглаживает тело ладонями, скользит изящными пальцами по рёбрам и прессу.

— Надо же, твоими руками это ощущается иначе… Почему я до сих пор не трогал тебя, пока я — это ты, м? Столько упустил, ц-ц-ц. Ты у меня такой красивый…

Подушечки пальцев сжимают соски, Птица запрокидывает голову и сладко выдыхает.

— И такой чувствительный. Потрясающее тело, птенчик. Впрочем, тебе ли не знать.

Щёлкает пряжка ремня, Птица стягивает брюки и бельё и вышагивает из них грациозным движением, крутанувшись перед зеркалом и сдёргивая с волос резинку, отчего они рассыпаются по плечам огненной волной.

— Самый красивый, Серёж. Самый невероятный.

Управление больше не «дёргают»: Разумовский понял, что Птица затеял какое-то представление специально для него, и приготовился быть благодарным зрителем. «О нет, участником» — поправляет его пернатый, ведя рукой вдоль всего тела от шеи до тазовой косточки.

— Обожаю тебя. Тонкая светлая кожа, узкие запястья, красивые сухие мышцы. Мечта. Ох, я же говорил, что ты очень чувствительный.

На скулах заиграл лёгкий румянец, а член начал вставать, чему Птица тут же помог, пробежавшись пальцами по стволу и перебрав в них яички.

— А сам с собой ты так же быстро возбуждаешься, или это всё я?.. Хотя, ты и сейчас ведь почти сам с собой, верно?

Ворон тихо рассмеялся и сел на кровать, всё ещё отражаясь в зеркале и облизывая Серёжино тело взглядом непривычно голубых глаз.

— Я знаю, ты на самом деле любишь быть в моей власти. Так что наслаждайся. Это просто маленькое развлечение для нас двоих.

Он ещё раз огладил грудь и бока ладонями, пересчитал рёбра кончиками пальцев и оперся рукой позади себя, открывая лучший вид. Ладонь другой руки прошлась по внутренней стороне бедра, короткие ногти царапнули кожу до белых следов, и Птица с удовольствием отметил, как сразу же среагировал на это Разумовский, издав что-то среднее между дрожащим выдохом и стоном.

— Я знал, что ты оценишь. А самое прекрасное — я сейчас в полной мере могу насладиться вместе с тобой…

Прохладные пальцы танцуют по тонкой горячей коже в паху, пока Птица нашаривает под подушкой смазку и выжимает немного на руку, затем плотно обхватывая член и медленно двинув кулаком вверх и вниз. Серёжа неосознанно пытается дёрнуться и вскинуть таз вверх, но у него ничего не выходит: Птица владеет телом полностью, не давая никакой свободы, кроме ощущений.

— Ммм… Тебе всегда со мной так приятно? Теперь я буду знать, что ты мог бы стонать и громче, нежный мой, раз тебе так хорошо от одной только руки.

Птица тяжело дышит и кружит большим пальцем по головке, пока говорит, и время от времени остро задевает её ногтем, от чего всё тело прошивает сладкая дрожь. Он хитрит: Серёжа и так очень громкий в постели, нет никакой нужды требовать от него больше стонов, и это полностью устраивает обоих. Птице всегда нравится получать отклик, и сейчас он откровенно наслаждается, чувствуя, как их двоих переполняют эмоции.

— Это гораздо интереснее, чем просто связанные руки, правда?

Едва заметное волнение образа можно расценить как кивок. Вряд ли Серёжа сейчас способен на более сформированный ответ, личность его в сознании размывается и течёт — Птица такого и добивался.

Серёжа действительно еле ощущает себя. Возбуждение уже запредельно, сочетание уверенных движений Птицы, наизусть знающего его тело, и полной невозможности этому помешать пьянит, заставляет растворяться в порочном удовольствии. Пернатый не говорит уже, только смотрит в зеркало из-под опущенных ресниц и одной рукой терзает сосок, а другой водит кулаком по члену всё быстрее, идеально нажимая каждый раз под головкой, пока семя не заливает ладонь.

Серёжа только собирает себя заново, когда Птица практически ощупью вытирает руку и живот и медленно отпускает контроль, постепенно вновь становясь голосом в голове, а после и он пропадает, когда рядом возникает второе тело, крылатое и покрытое аспидным оперением.

— Твою же мать, Птиц… — Разумовский закрывает глаза и откидывается головой на чужое бедро.

— Приму это как комплимент.