Арсений с ранних лет умеет искусно пародировать голоса — в том числе и женские; Попов начал практиковаться в этом занятии с самого детства, пробуя говорить точь-в-точь, как его мама или Антонова, и, научившись, любил над Шастуном подшучивать до поры до времени, пока это не стало неуместным — ещё в юношестве он довёл этот навык до совершенства, так что мужчина, сидящий напротив него на высоком стуле, совсем не подозревает свою партнёршу на вечер в том, что она на самом деле вовсе не женщина.

Возможно, Попов и звучит самую малость неестественно, но его собеседник слишком увлечён красивой картинкой, созданной Арсом: лёгкое и воздушное голубое платье, которое в самый раз на роскошный бал, но Попов ходит в нём по каким-то сомнительным забегаловкам (да и куда ему на бал — это удел богачей, у которых кошельки трещат по швам от количества денег в них, а он себе не может позволить и половины такого кошелька; вряд ли он вообще за всю свою жизнь заработает столько) в поисках своего удовольствия, красивый макияж и обворожительная улыбка, кокетливые взгляды при наматывании на палец локона чёрного парика и наигранно громкий смех в ответ на шутки улыбающегося мужчины, что явно доволен собой, и немаленьких размеров грудь, которая на самом-то деле накладная (ох, сколько труда ему стоило такую найти), но Арсовому собеседнику, так часто косящему в его декольте, об этом знать совсем не обязательно.

Он увлечён и ничего не замечает, да и Арсений не даёт ему никаких поводов для сомнений в поле своей партнёрши — Попов эту роль уже превосходно выучил и, чтобы ему по-настоящему проебаться, нужно просто прийти без всяких приготовлений, будучи самим собой. 

Арсением, а не Ариной, как он обычно представляется своим знакомым на один вечер.

Даже количество выпитого алкоголя (хотя Арс не пьёт много, чтобы это прям ощутимо мешало) не влияет на степень арсеньевского профессионализма, выработанного за эти месяцы, что он прикидывается женщиной.

Арсений это всё выучил настолько, что даже во сне, кажется, сможет соблазнить любого мужчину, какого он только захочет — все готовы пасть к его ногам (к ногам Арины, конечно, а не его самого, но Попов не собирается жаловаться, потому что ему этого всего вполне хватает).

Но делать этого он не хочет: каждый раз, когда он общается с мужчинами, что пожелали составить ему компанию, у него бабочки в животе устраивают ураган и сердце стучит особенно сладко — поначалу было грустно от осознания, что это всё внимание и влюблённые глаза достаются ему обманом, ведь он ни за что не получит такого, будь Арс без этой дурацкой фальшивой груди, утягивающего корсета и платьев, мужчинам он такой не нужен, во время разговоров на языке оседала тошнотворная горечь, а на душе — тяжесть, ему было ужасно стыдно за его «ненормальные наклонности», когда он в очередной раз слышал нелицеприятные высказывания об «этих отвратительных мужеложцах», а сейчас ему так на это всё поебать: верх взяли его собственные мысли, чувства, желания и, наконец, любовь к мужскому полу, ради которого он так изворачивается.

Ради возможности почувствовать на своей талии, стягиваемой корсетом настолько, что временами кружится голова от нехватки воздуха, сильные мужские руки, ради возможности без зазрений совести и осуждений окружающих положить голову на крепкое мужское плечо, пока его этот самый мужчина обнимает, ради возможности быть прижатым к стене в каком-то тёмном углу, чтобы не смущать людей, и ощущать на своих губах тёплые чужие, целующие требовательно и с напором или нежно и невинно — Арсу разные попадались, ради возможности почувствовать, как колется во время поцелуя чужая борода или короткая щетина — это ощущение по праву его самое любимое в этом мире.

Ради вот этого всего Арсений готов пойти на что угодно и извернуться как угодно. 

Чаще изворачивается, конечно, отклянчивая задницу и расправляя плечи, чтобы ненастоящая, но привлекающая взгляды грудь смотрелась выгоднее, но и это явно не предел его возможностей.

Сейчас только самое начало его вечерней программы, повторяющейся всего дважды на неделе, — они с его партнёром на вечер, которого зовут Руслан (тот не то чтобы в его вкусе, Арс вообще сам не понимает, что его в нём привлекло, но слинять к другому уже поздновато), ещё даже не танцевали: познакомились буквально пятнадцать минут назад, если верить настенным часам у входа, и пока что сидят у бара, разговаривая о всякой малозначимой ерунде под музыку на фоне.

Дальше по арсеньевским планам должен произойти, собственно, танец, а потом они отойдут в сторонку, где им никто не помешает долго и самозабвенно целоваться до припухших губ; дальше поцелуев Попов не заходит, хоть ему и очень-очень хочется, но вряд ли хоть кто-нибудь из его маленьких однодневных влюблённостей обрадуется тому, что дама ему попалась с таким сюрпризом, но и этого Арсению вполне хватает, для того, чтобы его член встал — по приходе в свою каморку он будет так же самозабвенно дрочить, закусывая ребро ладони, чтобы не издавать звуков, и в деталях воспроизводя события сегодняшнего вечера, что пройдёт всенепременно потрясающе.

Руслан рассказывает ему какой-то забавный случай на своей работе, и Арсений его внимательно — с искренним интересом в голубых глазах — слушает, улыбаясь уголками губ, и кивает изредка, чтобы показать заинтересованность в истории, когда Арс улавливает аромат одеколона, который у него ассоциируется с его двоюродным братом, и сердце в груди пропускает удар от мысли, что он может быть здесь.

Последний раз Попов видел Антона осенью прошлого года — и то мельком: Шастун, волей случая оказавшись в одной лавке с ним лишь бросил на Арсения быстрый, один-единственный взгляд и далее не обращал на него совершенно никакого внимания. 

Арсений тогда был рад этой случайной встрече, по-детски наивно надеялся, что вот сейчас они наконец поговорят после долгого перерыва (он каждую, абсолютно каждую ёбаную встречу с Антоном об этом думает, но всё всегда идёт по одному и тому же сценарию, который Попову пора бы уже выучить и обходить эти грабли как можно дальше), но всё получилось так, как и в прошлый раз. Как и в позапрошлый. Антон просто расплатился и вышел на улицу, где моросил мелкий дождик, даже не застегнув свой чёрный плащ, а Арс смотрел ему вслед и не понимал, чем он такое отношение заслужил.

И всё же от шастуновского запаха его переёбывает каким-то страхом и волнительным предвкушением: может, в этот раз всё будет по-другому? Арсений всё ещё зол на него, но это же его брат, который ему как родной, его единственный близкий человек, оставшийся в этом мире, а потому он ему, кажется, всё на свете простить может, если тот действительно признает, насколько проебался, и будет готов по новой выстраивать взаимоотношения.

Арс, совсем отвлекаясь от истории Руслана — мысли его уносят совсем в другую степь, поворачивает голову влево и бегает взглядом по толпе, ища глазами русую макушку своего брата, которого он одновременно и хочет, и боится увидеть.

Но никого и близко напоминающего Антона в толпе он не видит, и Попов не знает, это его радует или расстраивает — чувства слишком смешанные. 

Неужели показалось?..

Арсений переводит взгляд куда-то вниз, на подол своего светло-голубого платья, что сам же и сшил, и только сейчас замечает, что его грудная клетка ходуном ходит, а сердце бьётся слишком громко — вот это прилив адреналина только от мысли, что Шастун может быть где-то рядом, но это, в принципе, не удивительно, потому что у него в каждую встречу именно такие симптомы.

Руслан, кажется, зовёт его по женскому имени и спрашивает, нормально ли он себя чувствует, на что Арс слабо улыбается и кивает; сейчас пройдёт, нужно только немного подождать. 

Ему страшно оттого, что Антон, который и знать не знает про то, чем тут он в свободное время занимается, может увидеть его в таком образе и, узнав своего брата, что скрывается под гримом, поднять того на смех, рассказать всем присутствующим о его занятии, лишив любых шансов на хотя бы такие связи с мужчинами. Или может молча разочароваться и никогда даже не смотреть в его сторону, потому что Арс — мужеложец (который с этими самыми мужчинами ни разу в кровать и не ложился), а сам Шастун нормальный. 

Самое грустное, что Попов поймёт и даже примет его разочарование и отвращение, потому что ему в это мгновение снова становится тошно от самого себя.

Арсений прикрывает глаза на мгновение и подносит ко лбу руку, маскируя это за тем, что хочет поправить локон чёрного парика, что щекочет кожу.

За его спиной раздаётся спокойный голос, который он узнает из тысячи, и Попов вздрагивает всем телом, испуганно расширяя глаза и боясь обернуться:

— Позволите переговорить с глазу на глаз с моей любимой сестрой? — Антон слегка наклоняется вперёд, из-за чего запах шастовского одеколона чувствуется ярче, и Арс вдыхает судорожно, забывая выдохнуть, — в таком родном голосе, который он не слышал целых три года, чувствуется мягкая улыбка, делающая Шастуна поразительно похожим на кота.

У Попова все органы в животе скручивает оттого, что Антон, блять, знает, чем занимается его брат; руки в таких же светло-голубых перчатках охватывает тремором, а сам Арсений, кажется, задыхается, всё ещё боясь пошевелиться и просто посмотреть на Антона — он так давно его не видел.

Руслан с явным сомнением скользит взглядом с Антонового лица на Арсово и наверняка думает о том, что его искусно разводят, потому что они оба ни хуя не похожи; заглядывает Арсению в глаза и кивает на Шастуна, спрашивая, мол, правду он говорит, и Попов кивает, ведь выбор у него не особо есть: Антон доёбистый, он не отстанет, даже если получит отказ.

Удивительно, на кой хер ему всралось разговаривать с Арсением спустя столько лет молчания, ещё и время такое выбрал, когда он на своей вылазке, будто ещё сильнее поднасрать ему хочет — нет, Попов всё же на него зол.

Арс ещё раз кивает Руслану и поднимается со стула, сглатывая и всё так же не смотря в сторону Антона; тот мягко подхватывает его под руку и отводит в тот самый тёмный угол, где Арсений обычно целуется со своими партнёрами на вечер.

Разворачивает Попова так, чтобы видеть его лицо, и он наконец смотрит в антоновское.

Он изменился.

Первыми в глаза бросаются пышные кудряшки, на месте которых раньше были только короткие стрижки, и Арс вынужден признать, что Шастуну такая причёска идёт намного больше, будто тот был рождён для того, чтобы ходить с ней; в детстве, когда у него начинали слегка-слегка виться волосы, он их обычно состригал, не давая русым кудрям расти дальше, но Арсений даже представить не мог, что Антон всё это время прятал такую прекрасность. Эти растрёпанные волны на голове смягчают его образ, и ему правда это безумно идёт.

Одет Шастун с иголочки — денег у него явно больше, чем у Арсения, и это не сможет понять разве что слепой (было бы странно, если бы его сомнительные делишки не приносили дохода), и этот костюм ему тоже, безусловно, очень подходит — сидит как влитой.

Антон улыбается — но улыбка эта слишком похожа на ухмылку — и рассматривает Арса с лёгким наклоном головы, как охотник с довольным лицом рассматривает убитую добычу; Попов чувствует себя как под микроскопом, и ощущение это ему не нравится до жути — слишком некомфортно. Он вжимается в стену, чтобы стоять подальше от Шастуна — за последние три года они впервые стоят настолько близко, и это давит, и скрещивает руки на груди, смотрит Антону в глаза загнанным в угол зверьком.

— Прекрасно выглядишь, — и это серьёзно первое, что ему сказал Шастун после стольких лет молчания.

Не просьба простить его или хотя бы не объяснение, почему он так ужасно вёл себя по отношению к своему ёбаному брату, а «прекрасно выглядишь», блять. 

Страх, будто по щелчку тумблера, мгновенно сменяется на злость, и Арсений хмурится, потому что понять не может: какого хуя происходит.

— Ты, блять, шутишь? — вспыхивает он и с недоумением смотрит снизу вверх, ноздри раздуваются от гнева. — Ты поиздеваться пришёл? Если это всё, что ты хотел сказать, можешь идти туда же, откуда пришёл, я не хочу тебя видеть. И меня ждёт… — Арсений делает шаг в сторону, желая ускользнуть, но пути отступления ему преграждает рука Антона, сделавшего шаг навстречу.

— Мне всё равно, кто тебя там ждёт, я пришёл с тобой поговорить, — Шаст смотрит исподлобья серьёзно, и Арс вжимает голову в плечи, отчаянно желая уменьшиться в размерах, хоть он и всегда был с Антоном маленьким — с такой махиной вообще любой маленьким будет, но Попову это ощущение, честно, нравилось, но сейчас его это пугает.

Он не знает, кто из них сейчас сильнее и сможет ли Арсений в случае чего (он всё же надеется, что такого случая быть не может, потому что это же Антон… его любимый брат, который всегда вставал на его защиту, даже когда заметно уступал в силе сопернику, — он не может сделать ему больно, ведь так?..) отбиться. 

Попов даже представить не мог, что когда-нибудь будет думать о подобном. 

Попов даже представить не мог, что когда-нибудь Антон, кроме уже безусловной любви, будет вызывать у него тревогу и чувство опасности, что комом застревает в горле, не давая нормально дышать.

— О чём? — всё же интересуется Арс дрожащим голосом, глядя куда-то в сторону, когда понимает, что ему не отвертеться — надеется лишь, что этот разговор закончится как можно скорее и Руслан его дождётся.

— Ты боишься меня? — невпопад спрашивает Антон очевидное, пытаясь заглянуть Арсению в глаза, но тот отворачивается.

— Ты расскажешь всем про то, что я?.. — Поджимает губы и жмурится, морщась, потому что ему правда страшно услышать положительный ответ, страшно услышать, как Шастун будет смеяться над ним, тыкая в него пальцем. Очень страшно. 

Арсений хочет исчезнуть, потому что его вновь захлёстывает жгучим стыдом — таким, из-за которого лицо будто горит, а глаза щиплет от скапливающихся слёз. Попов делает глубокий вдох и, несмотря на то что ему страшно совершать буквально любое движение при Антоне, задирает голову наверх и промаргивается — не хватало ему ещё позорно разреветься при нём.

— Нет, — выдыхает тот как само собой разумеющееся. — Я этого не понимаю, но не осуждаю.

Арс поднимает на него взгляд и бегает по его спокойному лицу, пытаясь поймать Шаста на лжи, но ничего такого там не видит и хмурится непонимающе: как это можно не осуждать, это же так отвратительно и грешно… Но Антон, судя по всему, искренен, и Попов в растерянности.

— Откуда ты про это знаешь и как ты нашёл меня? — опасливо. Хочет ещё спросить, как много его дружков тоже об этом знают, но решает промолчать: лучше не лить желчь, а то вдруг Шастун может передумать.

— Это неважно, Арс, — качает головой Антон и убирает наконец руки со стены в надежде, что Попов не будет дёргаться, но тот и не собирается даже.

Конечно, Шастун снова скрытный до пизды, снова у него секреты, которые он никогда Арсению не расскажет, потому что тот этого не достоин; хотя Антон ведёт себя так с пятнадцати — пора бы уже привыкнуть, но он продолжает так глупо и наивно надеяться, что с ходом времени всё изменится и Шаст к нему оттает, перестав шугаться от Арса как от чумы, что всё будет, блять, как раньше. 

Но каждый раз его надежды с треском разбиваются о твёрдую реальность, а Попов их по осколочкам собирает, раня руки и склеивая вновь в единое целое, чтобы потом это всё с оглушительным грохотом снова столкнулось со стеной антоновского безразличия к единственному родному человеку, оставшемуся у него в этом мире; к человеку, который готов ему всё на свете простить, но…

Антону это не нужно.

Арсений ему не нужен.

Пора бы уже запомнить.

— Я попрощаться пришёл, — продолжает Шастун, а Арсений хочет съязвить, сказать что-то типа «а мы разве здоровались?», как Антон вновь открывает рот после глубокого вдоха: — Завтра я уезжаю заграницу. Предположительно навсегда.

Арсово сердце, кажется, пропускает удар в груди — болью простреливает всё тело, и Арсений прижимает руку к груди, потому что, по ощущениям, он сейчас задохнётся; опускает неверящий взгляд куда-то вниз, смотрит в чёрную дырку между досками на полу, и молит бога о том, чтобы у него обнаружились внезапные проблемы со слухом.

Нет-нет-нет, это просто не может быть правдой! Антон не может уехать, у Арсения же никого тогда не останется — ни в этом городе, ни где бы то ни было.

Антон, его любимый Антон, с которым они столько всего пережили, действительно способен на то, чтобы его бросить?..

У Арсения в глазах темнеет, и он жмурится, перенося большую часть своего веса на стену.

А ведь в детстве они были не разлей вода: их семьи крепко дружили меж собой, потому что Арсов папа и Антонова мама были братом и сестрой, а их избранники как-то тоже понравились (в дружеском ключе, разумеется) друг другу, и жили в небольшой деревеньке в соседних домиках, а потому каждый божий день практически с утра и до позднего вечера Арсений с Антоном бесились на улице, играли в догонялки с соседскими ребятами, сражались на ветках, представляя, что это мечи, а они — благородные рыцари, которые отправляются спасать принцесс (Попов тогда ещё не понимал, что его интересуют вовсе не принцессы, а эти самые рыцари, и просто подыгрывал Антоновым словам, потому что так, наверное, и надо), лазали по деревьям и с них же падали, разбивая коленки и локти, гладили всех встречных животных, пытались оседлать козу и много-много чего ещё делали, но существовало одно-единственное условие — они всегда были вместе, потому что им ни с кем другим не было так весело и комфортно, как друг с другом; их родители про них говорили, что для них целый мир не имеет значения, когда они вдвоём, когда играют в свои странные, не поддающиеся логике игры и когда смеются так громко и заразительно без особой на то причины.

Сколько Арсений себя помнит, рядом с ним неизменно был Антон со своей котячьей улыбкой, большими зелёными глазами и фальцетным смехом.

Шастун всегда был для него константой и яркой лампочкой, которая так рано буквально в одно мгновение потухла.

Когда Антону было ещё тринадцать, а Арсению — пятнадцать, после празднования Нового года, их родители решили отправиться в совместное путешествие, куда их с Шастом не взяли, но те не сильно расстроились, потому что они были друг у друга — и это самое главное; Сергей и Майя со своими благоверными, оставив своих детей у их общей знакомой на время поездки, поехали в горы, где по пути случилась страшная пурга и их повозку завалило снегом так, что они в итоге не смогли выбраться и погибли.

Двух братьев на попечение взяла дальняя родственница мамы Арсения из города, которая изначально ни в какую не хотела брать Антона, потому что он ей был совсем чужим, но Арс тогда крепко его обнял и сказал, что без него не пойдёт никуда. 

Потому что-либо вместе, либо никак.

Шастун закрылся в себе, перестал светить в один миг, потому что чувствовал, что арсеньевская тётушка ему не рада, но сам Арсений, который тоже не удостаивался ласки от дальней родственницы, старался своей заботой и любовью показать, что Антон не один и они обязательно со всем справятся.

Боль от потери родителей обоих изнутри раздирала, и Арс думал, что они, пройдя такое тяжелейшее испытание, станут друг для друга той самой нерушимой поддержкой и опорой, но Антон замкнулся в себе и слишком от Попова отстранился, не идя на контакт с человеком, который когда-то по значимости не уступал покойным родителям — они друг друга родными считали.

Когда Шасту исполнилось пятнадцать, тот начал связываться с сомнительными компаниями и вписываться в такие же сомнительные, не вызывающие доверия авантюры; и если тётушке на Антона и на то, чем он там занимается, наплевать (у неё в приоритете стояло обучить Арса грамоте и рукоделию, в котором она преуспевала), то у Арсения частые антоновские уходы из дома в любое время суток — а особенно по ночам, когда тот выбирался из окна их спальни, думая, что Попов спит и ничего не слышит — вызывали тревогу и страх за брата. 

Он далеко не раз пытался вывести Антона на разговор, но тот притворялся, что не понимает, о чём Арс говорит, а потом уверял, что всё будет в порядке и вообще «я взрослый, я, блять, сам со всем разберусь, хватит строить из себя надзирателя! Просто, нахуй, отъебись от меня!» 

Арсений после этих антоновских слов долго и горько плакал в подушку, когда тот снова ушёл, потому что правда за него переживал, но больше со своей неуместной заботой и расспросами не лез, хоть ему так до ужаса страшно было думать о том, что однажды Антон уйдёт и больше не вернётся никогда — Попов понятия не имел, чем он там занимается, но подозревал, что чем-то незаконным точно.

Арсению так страшно было Антона потерять — у него же никого, кроме брата, и не осталось.

Арсению так больно было видеть, кем становится Антон, как отдаляется от него всё дальше и дальше, но он ещё тогда понимал, что его израненное шастуновским холодом и безразличием сердце простит ему всё, потому что Попов его любит уже безусловной любовью, но Шастуну, который теперь даже словами не перекидывался с Арсом, его прощение было не нужно.

Его искренняя безусловная любовь к своему брату была не нужна.

Сам Арсений ему, по всей видимости, был не нужен, но Попов отказывался в это верить, хоть Антон ему это показывал из раза в раз; он закрывал глаза, искал оправдания и успокаивал себя тем, что скоро всё изменится и они будут, как раньше, дружны и будут искренними друг с другом.

Но в тот же день, когда Арсу исполнилось восемнадцать, тётушка выставила его за дверь и велела передать Антону, который к ночи дома так и не объявился, чтобы тот тоже даже не думал сюда возвращаться. 

А после Шастун на бесконечно долгие два года, за которые Арсений всерьёз начал думать, что того больше нет в живых, пропал со всех радаров, и первое время Попов горько и безутешно плакал по ночам, осознавая, что он остался совсем один, никчёмный и никому не нужный. Деньги, что ему, сжалившись, отсыпала тётушка, уже заканчивались, а потому надо было срочно что-то придумывать: так как у тётушки Арс научился неплохо шить, он пошёл подмастерьем в швейную мастерскую, где его, практически парня с улицы, пожалели и предоставили небольшую каморку, где он живёт по сей день, вместе с рабочим местом — задумки у Арсения получались интересные и красивые, и его ценили как работника и платили небольшие, но всё же хоть какие-то деньги, и этого ему было достаточно для более-менее сносной жизни.

А потом, спустя два года, когда Арсова жизнь стала для него привычной, на пороге его каморки Попов встретил Антона, живого и невредимого и явно его поджидающего, — сложно описать, сколько радости и слёз от счастья это вызвало у Арсения, который думал, что его дражайший брат давно мёртв; он тогда, бросив всё, что у него было в руках, бросился к Шастуну на шею, и тот даже обнял его в ответ. 

И Арс думал, что вот теперь-то всё будет как прежде, но потом, когда Попов отстранился, Антон попросил его забыть о том, что он вообще существует, и не пытаться с ним связаться. И на все Арсовы многочисленные вопросы сказал, что это ради его же блага, и поспешно удалился, не реагируя на оклики.

Это был последний их разговор — точнее, некое его подобие — перед тем, как началась эта увлекательнейшая игра, когда Антон в рандомные моменты то пропадал, то вновь появлялся, маяча где-то в поле зрения Арсения, притворяясь, будто они не знакомы, и сейчас вот второй разговор за последние сколько? Лет пять? Охуенно он придумал.

Попову больно, невероятно больно оттого, что их история вот так вот закончится, ему больно осознавать, что человек, с которым они были так дружны в детстве, так не ценил их особую связь и собственноручно её загубил. 

И ведь он даже не цеплялся за Арсения, и тот сам себя спрашивает, зачем он это всё так долго терпел, если после смерти их родителей было ясно, что Антону стало наплевать, зачем Арс продолжал цепляться? Зачем продолжал надеяться на ёбаное чудо, что что-то поменяет в мозгах Шастуна и заставит его относиться к нему, как прежде, если тот этого не хочет? 

Для чего вся эта вера и любовь к человеку, который, по факту, уже давно стал ему никем? 

Имеет ли это дурацкое желание Попова спасти их с Антоном братские отношения ёбаный смысл?

Арсений делает глубокий вздох, выныривая из своих мыслей, и замечает непривычную тишину — музыканты за несколько секунд принятия решения Поповым закончили играть прежнюю мелодию и начали играть новую.

Шастун, всё так же стоящий напротив и вглядывающийся в лицо Арсения с какой-то странной эмоцией, вдруг меняется в лице и подпрыгивает, не отрывая носков дорогих ботинок от земли, на месте.

— Обожаю эту песню, давай потанцуем! — восклицает радостно, и это не звучит как приглашение: в арсеньевском согласии Антон не нуждается, потому что если Шаст что-то задумал, то обязательно это сделает, и чхать ему на мнение челяди.

Он располагает руку на талии Арсения, что не сопротивляется только потому, что он в ахуе от антоновской беспечности. 

Интересно даже, как эта вся ситуация видится с его точки зрения, потому что, судя по его лёгкости и привычной беспардонности, он чувствует себя как рыба в воде.

Для него, должно быть, в порядке вещей исчезнуть из жизни человека, напоследок сказав ему забыть о твоём существовании навсегда, оправдываясь каким-то, блять, благом, а потом в один момент, как гром среди ясного неба, завалиться, сорвав человеку свидание и шанс побыть счастливым на целый час, с прощаниями — удивительно, что он вообще додумался до такого!

Антон ведёт его, всё ещё не брыкающегося (Арс сам понять не может, с хуя ли он вдруг даже не предпринимает ни одной попытки вырваться из не очень-то сильной, а больше мягкой и осторожной хватки) Арсения, который будто в трансе каком-то находится, к танцующей и веселящейся толпе, и Попов поднимает взгляд, сразу же натыкаясь им на высокого худощавого мужчину с острыми чертами лица и выразительным взглядом карих глаз, что пристально осматривает посетителей заведения и секундой позже останавливаются на самом Арсении, но визуальный контакт не задерживается, потому что в следующее же мгновение его к себе разворачивает Шастун, перекладывая одну руку на талию, а в другую берёт Арсову ладонь; Попов не знает, что им руководит, когда он по собственному желанию кладёт руку Антону на плечо.

— Зачем ты пришёл? — с фырком спрашивает он (негромко, чтобы, не дай бог, кто-то услышал мужской голос у дамы), заглядывая в травянистые глаза брата, что находятся к нему слишком близко; смотрит в них непонимающе, со злостью и затаённой обидой, что, вскармливая антоновским равнодушием к брату, возросла до немыслимых размеров. — Мог бы просто исчезнуть, как ты делаешь обычно, я уже привык. Или ты внезапно вспомнил, что у тебя, оказывается, есть брат, который за тебя беспокоится и молится каждый день перед сном, только чтобы ты, блять, живой и невредимый был?

Арсений приподнимает брови и невольно качает головой, из-за чего чёлка парика, доходящая аккурат до скул, спадает на глаза, но он не обращает на неё никакого внимания, потому что смотрит безотрывно на Антона в надежде увидеть хотя бы раскаяние в его глазах, но видит там лишь отражение (не)своего лица в чёрных зрачках.

Шастун поджимает губы и, выполняя элемент танца, вытягивает руку, выпуская Арсения из объятий, и дожидается, пока Попов вновь окажется к нему близко, чтобы на самое ухо сказать:

— Я и не забывал.

Арсений цокает, закатывая глаза: конечно, не забывал. 

Не забывал настолько, что волновался, как там Попов поживает, еле сводя концы с концами.

— Слабо верится, — выплёвывает ему в лицо Арсений, когда вновь поворачивается к нему передом.

— Можешь не верить, мне всё равно, — жмёт плечами Антон и улыбается быстро и натянуто. — Я просто хотел увидеть тебя перед отъездом, — выдыхает Шастун, смотря куда-то сквозь него. — Не думал, что ты отреагируешь так, — выделяет последнее слово интонацией, а Арсений охуевше приподнимает брови.

А извиниться он, блять, не хочет? Или вот совсем срастить не может, что Арсова реакция напрямую связана с его ублюдским поведением?

Ладно, хорошо, без проблем, если Антону реально плевать, то с чего Арсения это должно ебать? Прямо вот с этой минуты Шастун для него — чужой человек (хотя с учётом того, как много времени они не общались, они правда стали друг другу чужими — Попов любил образ Антона из прошлого), с которым его ничего не связывает.

И он честно старается сделать вид хотя бы перед самим собой, что ему вовсе не больно обо всём этом думать.

Но ничего, это только пока что, потому что завтра Антон уедет и вот теперь они больше не увидятся никогда, а там Арс, глядишь, и забудет совсем про то, что когда-то у него была семья и двоюродный брат, которого он считает родным. Ничего не будет о нём напоминать, кроме тоскливо воющего сердца, что по-любому заткнётся через несколько лет — нужно лишь приложить терпение.

— Сделай лицо попроще, а то, не дай бог, все подумают, что я заставляю тебя с собой танцевать, — усмехается Антон, наклоняясь к его уху, и Арсений и вправду покорно натягивает улыбку — зачем-то.

Последний танец — и Арс его больше не увидит никогда.

— А это разве не так? — он вздёргивает бровь и копирует Антонову усмешку; вспоминает про Руслана будто только сейчас и расширяет глаза, пытаясь срочно от Шастуна уйти, но тот держит крепко — не отпускает, прижимая Попова только ближе к себе и шепча на ухо: «Куда собрался?» — Руслан сейчас увидит и невесть что подумает, — и, несмотря на свои слова, он даже не пытается в течение танца высмотреть своего настоящего партнёра, потому что продолжает буравить взглядом лицо ненастоящего.

Арсений уже будто смирился с тем, что Антон его никуда от себя не отпустит, пока не выполнит все пункты своего плана по прощанию (на скромный арсеньевский взгляд, этот план уже давно выполнен и осталось только сказать, собственно, «прощай»), а потому даже с прискорбием принимает ту мысль, что к Руслану он уже вряд ли попадёт обратно, и, насколько это возможно, расслабляется в полуобъятиях Шастуна — тот сегодня удивительно тактильный, прямо как в детстве.

— Руслан — это твой ухажёр? — прищуривается, склоняя голову в сторону, а Арсений кивает. Антон строит наигранно грустную мордашку: — Как жаль, что он ушёл, когда мы начали танцевать.

— Ты испортил мне охуенный вечер, — бубнит, впрочем-то, не сильно обиженно (больше для вида) Арс.

А Шастун вдруг смеётся, расплываясь в своей котячьей улыбке, на которую Попов смотрит как заворожённый: он столько лет не слышал, как Антон смеётся, и сейчас это мягкое фырчание вызывает у него мурашки по всему телу; этот звук ему до ужаса родной, что ассоциируется у него с детством в деревне, когда Шаст смеялся беззаботно и часто, и у Арсения сердце сжимается от щемящей тоски по такому Антону.

Точно ли правильное решение будет притвориться, что они с Шастуном чужие друг другу люди? Точно ли правильно будет забыть всё, что их связывало? Сделать незначительным, неважным, будто это не единственная часть Арсовой жизни, когда тот был по-настоящему счастлив?

Смех Антона — это что-то на родном, что-то, что вызывает улыбку в ста процентах случаев, и неважно, в каком состоянии находится Арсений, ему в любом случае станет легче, потому что этот звук служит котом, прикладываемым к ранам души.

Но Шаст изменился, очень сильно изменился, он больше совсем не такой, каким он его помнит, а сам Арс всё такой же, как прежде, а потому, несмотря на своё состояние и мысли, он улыбается — самую малость, совсем чуть-чуть: лишь уголки губ неосознанно ползут вверх — и не хочет сейчас думать ни о чём другом, кроме как о том, что ему хотелось бы, чтобы Антон смеялся и светил бесконечно — ему это идёт как никому другому.

 — Нового найдёшь, красотка, — подмигивает Шастун и улыбается тепло-тепло. — Уверен, для тебя это проще простого.

И Арсений, позволяя себе вдохнуть и хотя бы в их последнюю встречу забыть про всё, притвориться, что этих ужасно долгих лет одиночества не было, а они с Антоном всегда были дружны, как в детстве.

Потому что больше он брата не увидит, и Арс хочет, чтобы их последний разговор отложился у него в памяти тёплым, как Шастовы полуобъятия сейчас, воспоминанием.

Попов растягивает самодовольную улыбку и кивает ему, мол, конечно, всё так и есть, а Антон вновь смеётся.

— Он наверняка подумал, что мы ему напиздели, — Арсений закатывает глаза — конечно, ему грустно оттого, что Шаст сорвал ему приятный вечер, но если выбирать между малознакомым человеком, которого он видит в первый и последний раз, и малознакомым (Арс же знает только детскую версию Антона, а взрослую не знает от слов совсем и к сожалению) братом, которого он любит безусловной братской любовью и которого он видит не в первый, но в последний раз, то выбор более чем очевиден. — Он смотрел?

— Охуевше, но смотрел, — фырчит Шаст. — Ну и пусть, я уверен, со стороны мы выглядим великолепно. — Улыбается и приподнимает руку, чтобы Арс покружился.

Кстати об этом, Попова бесконечно удивляет, что тот ни разу не наступил ему на ногу, ни разу не растерялся или не сделал какое-то движение неверно — он расслаблен и уверен, знает этот танец в совершенстве, и Арс правда поражён, потому что в детстве Антон всё время плясал, по ощущениям, на ногах Попова, когда пытался выучить, как он говорил, танец для принцессы.

А сейчас его хоть на королевский бал отправляй — всех затмит своей грацией. 

Вообще пока что за все эти месяцы, что Попов промышляет своим соблазнением, куда обязательным пунктом входит танец, с какими он только мужчинами не перетанцевал — большинство, конечно, было на пару тройку сантиметров его ниже, и тогда ему приходилось танцевать на присогнутых ногах (те болели потом от напряжения адски, но ради такого дела Арсению было вовсе не трудно потерпеть), но были и те, которые либо одного с ним роста, либо выше (таких буквально по пальцам одной руки пересчитать можно), но Антон однозначно самый комфортный партнёр по танцами для Арса, и это неожиданно.

— Когда и где ты успел научиться так танцевать? — старается скрыть слишком уж проклёвывающееся на лице любопытство — лишь брови приподнимает и смотрит распахнутыми накрашенными глазами.

— Одно время я встречался с танцовщицей, — улыбается мягко, и улыбка эта — Арсений уверен — адресована не девушке из прошлого, а ему, — она меня многому научила.

А Попов как-то все свои сбережения спустил на то, чтобы у мастера обучиться танцам, но он не собирается на это жаловаться, потому что об этом решении Арс не жалеет совсем, хоть тогда без денег было совсем сложно.

Арсений будто только сейчас по-настоящему понимает, что Антон правда уезжает и больше не будет даже изредка попадаться ему на глаза в разных концах города — всё это отдаёт такой сильной тоской в груди, что сердце, кажется, сейчас на части разломится от боли.

Он сникает, опуская взгляд на ворот его белоснежной пышной рубашки, и изгибает брови — если сейчас же не остановить эти безрадостные мысли, то в скором времени он позорно расплачется и будет размазывать слёзы по наверняка дорогому костюму Шастуна. Если тот подставит своё плечо, конечно.

Но плакать ему нельзя, потому что у него тогда поплывёт макияж, а такого добра ему не надо, так что Арсений стойко держится — он сила, он кремень, ему рубиново поебать на тоску, что изнутри скребёт грудную клетку — и Антоновы мягкие поглаживания арсеньевской спины этому способствуют.

Делает глубокий вздох, чтобы самую малость подуспокоиться, и вновь поднимает глаза на Шастуна.

— Куда отправляешься хоть? — будто эта информация ему что-то даст — конечно, он не собирается ломануться за Антоном, потому что ему банально денег на такое не хватит, да и Шасту он там наверняка будет мешать.

— В Европу, — выдыхает Шаст. — Если выгорит, будем купаться в деньгах и жопу ими подтирать, — улыбается предвкушающе, а Арсений кивает отстранённо — кажется, Антон ничего на свете так не любит, как деньги.

— А если не выгорит? — хмурится слегка.

— Значит, вернусь к истокам, — хмыкает Антон, усмехаясь; жмёт плечами и улыбается беспечно, а Арсений не понимает: к истокам это…

— Сюда?

Шастова улыбка сползает с лица, он серьёзнеет, смотря прямо Арсу в глаза, и отрицательно качает головой:

— Я не хочу сюда возвращаться.

Попов вновь опускает взгляд и поджимает губы, в горле образовывает ком, и Арсений вновь вздыхает полной грудью, чтобы унять так быстро бьющееся в груди сердце — слишком сложно всё это осознавать и принимать.

Арс делает вдох, прикрывая глаза, а на выдохе отпускает всю боль, страх, нежелание расставаться и напряжение, сковывающее его всего; открывая глаза и встречаясь взглядом с антоновскими травянистыми, он находит в себе силы улыбнуться, и получается даже искренне, потому что Арсений от всего сердца желает брату счастья.

— Удачи тебе, — слова звучат одновременно с последними звуками мелодии.

Антон убирает руку с Арсовой талии и перестаёт нежно держать его ладонь, склоняет голову в поклоне, так же искренне ему улыбаясь и благодарит:

— Спасибо за танец.

Попов, фыркая, приседает, придерживая подол платья.

Выпрямляясь и вновь смотря на Антона, ему так много хочется сказать: что он уже скучает, что будет надеяться, что всё выгорит, что будет за него молиться, что будет переживать и что будет рад получить от него хоть какую-то весточку. 

И что любит его, тоже сказать хочет, но вместо этого лишь улыбается, надеясь, что Шастун, если захочет, всё прочитает в его глазах, потому что Арс смотрит так открыто, ничего не прячет.

Другой вопрос, что Антон это искать не хочет, но Попов принимает это уже как данность — привык за столько-то лет.

— Проводить тебя до двери? — спрашивает Арсений зачем-то, отчаянно цепляясь за возможность побыть с Шастуном ещё чуть-чуть.

— Хочешь меня поскорее выпроводить? — фыркает, беззлобно усмехаясь, Шаст, и подставляет Арсу согнутую руку, чтобы тот за неё зацепился.

— Ага, мечтаю просто, — поддерживает он шутку и улыбается, пока внутри его сердце кровью обливается от боли, но Антону это знать не обязательно.

Арсений мечтает, чтобы Антон остался и был всегда рядом, но он никогда тому об этом не скажет, потому что боится услышать твёрдый отказ, что более вероятен, чем согласие.

Кладёт свою ладонь в светло-голубой перчатке на сгиб локтя Шастуна, и они начинают неторопливое движение, огибая толпу по краю; оба молчат, но Арсений и не знает, о чём можно было бы поговорить двум практически чужим людям перед отъездом одного из них.

Арсений любит Антона, потому что это его брат, но он совсем не знает его, сформированного как личность: всё-таки с момента смерти их родителей, с момента, когда Антон прочертил чёткую линию между собой и Арсом, прошло семь лет. И осознание этого всего неподъёмным камнем, который со временем только вода от слёз и сточит, лежит у него на душе.

Попов позволяет себе положить голову Антону на плечо, несмотря на то что так делать при ходьбе довольно неудобно — в последний раз он к нему так близко, и Арсений хочет впитать в себя то, что Шаст, так долго избегающий его прикосновений и отталкивающий его, когда он лез с привычными объятиями, наконец-то не сопротивляется.

Когда до двери остаётся шагов пять-шесть, им преграждает путь тот худой статный мужчина с серьёзным взглядом, который смотрит будто в самую душу, и Арсений замирает, узнавая его и невольно сжимая руку Антона сильнее: его нутро чует охуеть какой огромный подвох.

Может, это Шастов знакомый? 

Арс кидает быстрый взгляд на брата, но его лицо, в целом, остаётся беспристрастным — лишь брови еле заметно сдвигаются к переносице. 

Ни хера непонятно, и Попов, честно, не особо хочет с этим всем разбираться: встреча с Шастуном высосала из него все силы, и единственное, чего Арсу по-настоящему хочется, это вернуться в свою каморку, стянуть нежно любимое им платье (эту свою работу он любит сильно больше остальных), не дающий нормально дышать корсет и — тем более — дурацкую накладную грудь, которую он всей душой ненавидит, свернуться комочком на нерасправленной кровати и наконец дать волю слезам; проревётся хорошенько от души в подушку и будет дальше жить эту жизнь, зная, что в ней больше никогда не появится Антон.

— Добрый вечер, — после пары секунд молчания подаёт голос подошедший джентльмен, переводя взгляд с Шастуна на Арсения, и последний слегка наклоняет голову в знак приветствия. — Я бы хотел украсть у вас и вашей дамы пару минут вашего драгоценного времени, если вы не возражаете. — Мужчина улыбается уголками губ и чуть подаётся корпусом вперёд.

Сердце в груди начинает биться чаще, и Попов волнительно сглатывает, в то время как Антон без всякого напряжения в голосе (но в теле — да: Арс чувствует, как напряжена его рука, будто он готовится защищать брата при первой же выкинутой хуйне со стороны этого джентльмена — или защищаться самому) соглашается и кивает.

— Тогда прошу проследовать к моему столику, — тот вытягивает руку, приглашая, а после начинает идти, и они послушно идут за ним.

Арсений тянет Антона к себе и, когда тот наклоняется, шепчет на ухо — колечки кудряшек щекочут нос:

— Ты его знаешь? — косит в сторону затылка странного мужчины, но тот вроде бы их не слышит.

Шастун, продолжая смотреть куда-то перед собой, закусывает быстро губу и кивает пару раз.

— Это Воля, — так же шепчет прямо в ушную раковину Антон, кончиком носа тыкаясь в прохладный арсеньевский хрящик. — До пизды богатый чел, но я с ним не пересекался никогда. Понятия не имею, что ему от нас может быть нужно, — выдыхает он напоследок и вновь смотрит вперёд.

Вот тебе, блять, и возможность провести ещё чуть-чуть времени с Антоном, получите-распишитесь. Кажется, у них проблемы. Или нет. Но Арсений чувствует в этом всём громадных размеров подвох, и это ему не нравится — хочется одёрнуть Шастуна и попросить уйти, но, зная открытого и даже склонного ко всяким сомнительным авантюрам Антона, тот уходить не захочет; и самому Арсу отвертеться не получится, потому что этот Воля непрозрачно намекнул, что его интересуют они оба.

Мужчина приглашает их присесть, а сам усаживается напротив, складывая руки на столе и со странной улыбкой оглядывая их обоих; Арсений, которому пришлось отцепиться от Антоновой руки, когда они садились, нервно заламывает под столом руки и делает глубокий вздох, пробуя выжать из себя ответную улыбку — нельзя позволять страху взять верх над самоконтролем.

— Вы прекрасная пара, — он улыбается шире и склоняет голову в сторону.

Арсеньевское охуевание наверняка отображается на его лице, и он, хмурясь, спешит осадить несущего чепуху мужчину:

— Мы не пара, — твёрдо и одновременно с Антоном произносит Арсений (слава богу, ахуй не влияет на то, что он не забывает говорить голосом одной его знакомой) и быстро поворачивается к Шастуну, ища в нём поддержку — даром что сам старший брат, — потому что ему стрёмно, но тот даже не оборачивается, продолжая смотреть прищуренным взглядом на слишком загадочного собеседника.

— Прекрасно, — он расплывается в удовлетворённой улыбке и кивает самому себе, — так даже лучше.

— Вы объяснитесь?.. — всё же подаёт голос нахмуренный Арсений и смотрит на мужчину с явным недоверием.

— Разумеется, — тот снова кивает снисходительно, но уже специально для Попова. — Я Павел Алексеевич Воля, владелец парохода «Иволга», если слышали про такой, — смотрит внимательно то на Арса, то на Антона, и последний кивает в знак подтверждения. — Завтра «Иволга» отправляется в плавание на два месяца, но наша пара нанятых влюблённых в последний момент передумала, и мы могли остаться ни с чем, но мне такой расклад не понравился, а потому я сегодня весь день какие заведения только не посещал в поисках новой пары, но все не подходили по разным причинам, — рассказывает Павел Алексеевич, и по мере рассказа Арсений всё сильнее хмурится, потому что вообще, блять, понять не может, чего ради они здесь сидят: чтобы послушать нытьё богача про то, что у него сделка сорвалась? Ему некому на уши присесть, или что? — А потом я встретил вас, — Воля склоняет голову в сторону и улыбается уголками губ. — Между вами двумя чувствуется химия, да и к тому же вы, как вы сказали, не пара, и я бы хотел предложить вам отправиться в путешествие вместо той пары. — Он замолкает, крутя на пальце кольцо, а Попов всё ещё ни хуя не понимает.

Антон молчит, то ли обдумывая, то ли не зная, что сказать (наверняка не хочет отправляться в путешествие, где ему придётся каждый день на протяжении двух месяцев видеться с Арсением — тот бы не удивился, если бы узнал, что это — реальная причина его молчания), но у Арса вопросов до хуя, и он не постесняется их задать.

— Что вы от нас хотите, Павел Алексеевич? — подаваясь вперёд и упираясь накладной грудью в стол, интересуется Попов, наклоняя голову в сторону и прищуриваясь на мгновение.

— Хочу, чтобы вы сыграли влюблённую пару, — совершенно спокойно отвечает Воля, а Арсений вновь хмурится и утыкает охуевший взгляд в стол: конечно, он не согласен, они же с Антоном, блять, братья!

— С какой целью? — наконец подаёт голос Шастун — он тоже нахмурен и явно не понимает прикола этого всего.

— Как часть развлекательной программы, скажем так, — Павел откидывается на спинку диванчика и закидывает ногу на ногу — ему-то переживать не о чем. — Поймите, мы не можем отправиться в путешествие без пары голубков.

Арсений понять не может, потому что кому какая, нахуй, разница на какую-то там влюблённую пару, которая на самом-то деле ненастоящая даже — в чём смысл этого всего?

— Почему бы вам тогда не найти настоящую пару? — непонятливо спрашивает Попов; лоб уже начинает болеть оттого, что он хмурится слишком долго.

Павел Алексеевич вновь подаётся корпусом вперёд, смотря на Арсения прямым взглядом, а тот стойко не отводит свой, продолжая глядеть в карие глаза.

— Нам не важны настоящие чувства, нам нужна лишь красивая картинка, которую вы и создадите, — звучит убийственно спокойно, и Арс с ним категорически не согласен: любовь нельзя сыграть, её можно лишь ощутить, а с человеком, к которому и близко романтические чувства не испытываешь, так тем более — Попова мутит только от одной мысли, что они с Антоном могут поцеловаться или совершать какие-то действия, свойственные влюблённым, потому что они же, блять, братья, почти родные друг другу люди! Нет, точно нет, пошёл этот Павел Алексеевич в задницу, никаких влюблённых они играть не будут ни за что на свете. — Больше пяти лет назад мы наняли женатую пару, которая поругалась прямо посреди плавания и, мягко говоря, испортила всем путешествие, и с тех пор мы зареклись сотрудничать с людьми в отношениях, потому что слишком это небезопасно.

Арсения мучает лишь один вопрос: почему они продолжают тут сидеть, если всё уже решено? Они не будут играть никакую влюблённую пару, потому что это неправильно — нужно сказать этому Воле, что они родственники и заниматься подобным не планируют, да и Антон завтра отправляется в Европу, не станет же он менять планы ради дурацких хотелок богачей? 

На кой хер им вообще эти «голубки» нужны-то? — у богатых не просто «свои причуды», они там ебанулись явно все.

Павел Алексеевич же считывает их молчание как нерешительность, а потому невозмутимо и с неприкрытой иронией продолжает:

— Я понимаю, это сложно уехать на два месяца из дома на роскошном пароходе с прекрасным сервисом и программой развлечений, где вам нужно будет всего лишь-то сыграть влюблённых, но вы же… — Он заминается. — Кем вы друг другу приходитесь?

И быстрее, чем Арсений успевает открыть рот, Антон выпаливает:

— Друзья.

Арс поворачивает голову к Шасту мгновенно, вглядывается в его лицо с праведным ужасом, потому что видит в травянистых глазах, что на него не смотрят, заинтересованность: кажется, он всё готов бросить ради более выгодного предложения и сейчас просто ждёт, какую же сумму предложит Воля за такое развлечение; Арсению тошно оттого, во что их может втянуть Антон, если он сейчас же не вмешается.

Попов вновь поворачивается к чокнувшемуся богачу, который даже не представляет, кому и что предлагает, и в этот же момент рука Антона опускается ему чуть выше колена — больше случайно, потому что Шаст явно хотел сжать его руку, лежащую там же, но слегка промахнулся: делал это не глядя — и сжимает предупреждающе, мол, не мешай, блять, только не мешай.

— Друзья, — повторяет Павел Алексеевич с улыбкой и кивает самому себе, — прекрасно. Вы же друзья, — продолжает свою мысль он, — для вас это будет не так сложно, я уверен. В любом случае, я надеюсь, что сумма, которую мы вам заплатим по окончании нашего круиза, перекроет все неудобства. — Его улыбка постепенно сходит на нет — только уголки губ остаются приподнятыми — и он вытягивает салфетку и достаёт ручку из кармана на пиджаке.

Пишет на салфетке сумму несколько секунд, а после разворачивает её и, придерживая двумя пальцами, пододвигает к сидящим напротив собеседникам.

От пятизначной цифры со значком доллара рядом сердце на мгновение замирает: Арсений бы очень хотел такие деньги, но чтобы для их получения не пришлось играть с братом, которого он, блять, родным считает, в отношения, потому что это до жути неправильно — кому такое вообще в голову может прийти! К тому же это слишком большие деньги для людей, которые должны сыграть влюблённых, и это вызывает вопросы.

Арс отказывается верить, что Антон даже ради такой суммы сможет пойти на такое.

Но Шастун с отрывом в пару секунд заглядывает в салфетку, и Арсений, повернувшись к нему лицом, не успевает даже ничего сказать, как Антон вскидывает голову вверх, сразу же утыкаясь взглядом в Павла Алексеевича.

— Мы согласны, — твёрдо и уверенно произносит он, а Попов в ахуе округляет глаза: это в какой, блять, момент Антон стал сторонником инцеста?

Арсений поверить не может, что Шастун реально на это согласился, но Арсений ещё в своём уме, а потому он в этот раз не стесняется возразить — и даже антоновская рука, сжимающаяся на его бедре сильнее, не мешает ему это сделать.

— Что?! Нет! Ты в своём уме? — смотрит с нахмуренными бровями в Антоново лицо, а тот наконец удостаивает его вниманием; он смотрит строго и даже раздражённо, но Арсению сейчас, честно, до пизды, потому что то, во что их — видимо, по глупости, или какое этому может быть оправдание! — пытается втянуть Шастун, отвратительно и неправильно.

Но после несколькосекундной дуэли взглядов на жизнь, Шаст вновь отворачивается к Воле, и говорит:

— Мы согласны, — ещё раз повторяет он, — но дайте нам немного времени на разговор, пожалуйста.

— Конечно, — Павел Алексеевич кивает со сдержанной улыбкой, но Арсений видит огоньки в его глазах — ему явно забавно за этим всем наблюдать. — Сколько потребуется. Я буду ждать вас здесь.

Антон кивает активно, как болванчик, и шепчет Арсению «идём» на ухо; Попов возмущён настолько, что ему еле удаётся сдерживать лавину своего гнева, но он держится до тех пор, пока они не отойдут в сторону от лишних глаз — по пути лишь грубо скидывает антоновскую руку со своей талии: ему сейчас слишком отвратительны касания своего брата.

— Антон, нет, я, блять, не согласен, потому что ты ебанулся! — шипит Арс, когда они наконец приходят туда, где им никто не помешает. — Вдруг там надо будет трахаться каждый вечер у публики на виду, ты ведь даже не знаешь, на что подписываешься! Мы, блять, братья, Антон, я тебя родным считаю, какие, нахуй, влюблённые! Нет, Антон, нет, ты просто сошёл с ума! Какое ты вообще имеешь право решать за меня!

Шастун смотрит на него без тени веселья в прямом взгляде из-под нахмуренных бровей и поджимает губы, будто сдерживает себя от того, чтобы тоже не сорваться на нём.

— Мы сейчас вернёмся и спросим, что входит в условия контракта, и если там совсем пиздец, то мы, конечно, откажемся, но, блять, Арс, неужели ты не понимаешь? — он подходит ближе и звучит практически спокойно. — Мы на эти деньги сможем всю оставшуюся жизнь жить как грёбаные богачи и ни в чём себе не отказывать, и ещё наследникам останется, а ты хочешь от этого отказаться из-за каких-то моральных принципов? — смотрит действительно непонимающе, а Арсений так охуевает, что даже не знает, что сказать в такой ситуации. — Ты о себе-то подумай.

Конечно, он это всё кристально ясно понимает, он о такой жизни мечтает, но не таким же способом эту жизнь получать нужно! Для него согласие на имитирование отношений с братом это не просто «какие-то моральные принципы», это что-то отвратительное и неправильное, против чего всё внутри него бушует, потому что это же его родственник! 

Родственники не должны заниматься подобным, не должны совершать никаких романтичных действий по отношению друг к другу, потому что это грешно!

— Арс, пожалуйста, — молит его Антон, беря Арсовы руки в свои и прижимает их к своей груди. — Там никто не знает о том, что мы братья, никто и не узнает. Хочешь, мы свой собственный контракт составим между собой, и, я тебе клянусь, я буду его соблюдать, но, блять, Арс, пожалуйста, мне нужно, чтобы ты согласился, — Шастун сжимает его руки так, что это почти что больно, и Попов морщится, желая отстраниться, но Антон ему не позволяет: держит крепко, не давая и шага назад сделать, будто, если он не согласится, за ним не заржавеет использовать силу. 

У Арсения слёзы на глаза наворачиваются, когда он смотрит Шастуну в глаза, в которых практически видно отпечаток той ёбаной салфетки и суммы на ней, потому что он совсем не узнаёт своего брата. Арс не верит, что он действительно стал тем, кому наплевать на чувства когда-то близкого для него человека и кто делает всё исключительно для своей выгоды, ища пути, как побольше заработать.

Арсений в таком Антоне разочарован до отчаяния и застрявшего в горле кома.

Арсений такого Антона боится до сбитого дыхания и учащённого сердцебиения.

Арсений такого Антона не хочет видеть больше никогда в своей жизни.

— Пожалуйста, — ещё раз просит Шастун и смотрит ему то в левый, то в правый глаз.

— А как же Европа? — дрожащим голосом спрашивает Арс и всё же выдёргивает свои руки из антоновской хватки — не хочет, чтобы тот его трогал, пусть и контакта кожа с кожей у них напрямую за сегодня ещё не было.

— К чёрту Европу, тут предложение получше, — мотает головой он, отчего его кудрявая чёлка спадает ему на лоб, и тот зачёсывает её пальцами назад. — Пожалуйста, Арс, согласись. Я тебе клянусь, когда я получу деньги, я навсегда исчезну из твоей жизни. Всего два месяца, и ты меня больше никогда не увидишь.

Попов, поджимая губы, всё же смаргивает слезу и сразу же задирает голову наверх, промакивая правой рукой влажный след на щеке — нельзя плакать, даже если очень хочется, а то макияж испортится.

Вот и как Антону сказать, что Арсению нужен брат, а не его отсутствие в своей жизни? 

Почему всё просто не может быть как раньше? Почему судьба захотела сделать так, чтобы смерть родителей их не сплотила, а расколола без возможности склеить две части обратно? Почему сам Антон так его ненавидит? Чем он это всё заслужил?

Но Попов слишком часто забывает, что Антон больше не тот мальчик, которого он знал и любил так, как, наверное, никого и никогда, а совершенно другой уже взрослый человек, у которого от любимого Арсового брата осталось только имя и внешность.

Арсений не представляет, как он будет два месяца терпеть общество чужого, противного ему человека, но позаботиться о собственном благополучии и обеспечить себе безоблачное будущее на десятки лет вперёд ему всё же хочется.

— Хорошо, — наконец выдыхает он, стараясь не смотреть на Шастуна, что облегчённо широко улыбается. — Но у меня единственное условие, — Арсений всё же поднимает на Антона холодный и враждебный взгляд и в ответ на его вскинутые брови продолжает. — Никаких поцелуев.

Шаст только хихикает, пожимая плечами, мол, как скажешь, а Арс ему в ответ даже не улыбается, огибая его и возвращаясь за стол, — Антон его догоняет и идёт рядом.

Подходя к столу, Арсений замечает лежащий на нём, вероятно, контракт и ручку рядом — у него мелькает мысль, что это весьма самонадеянно, но потом Попов вспоминает, что Антон уже согласился за них обоих, и хмыкает себе под нос, поджимая губы.

— Обсудили? — спрашивает Павел Алексеевич насмешливо с улыбочкой, что, по ощущениям, ни на секунду не слазит с его лица; после хмурого арсеньевского кивка и спокойной Шастовой улыбки, когда оба уже сели за стол во второй раз, он продолжает: — С моей стороны было крайне невежливо не спросить, как вас зовут.

— Антон и Сара, — вновь произносит Шастун быстрее, чем Арсений успевает открыть рот.

Попов, набирая в грудь воздух, поворачивается к Антону, кидая на него гневный взгляд. Он вот вроде понимает, что тот и знать не знает, какое женское имя себе выбрал Арс, но это едва ли сбавляет накопленное раздражение — только подливает масло в огонь.

Нужно срочно успокаиваться, чтобы просто не подраться с Антоном, даром что он никогда ни в какие драки не ввязывался, а соответственно опыта у него нет совершенно; Арсений делает глубокий вдох и глубокий выдох, прикрывая глаза и отворачиваясь обратно к Воле.

Окей, хорошо, допустим, будет Сарой, тоже неплохое имя. 

— Рад знакомству, — Павел Алексеевич склоняет голову, и Антон с Арсением делают то же самое, но Шаст добавляет ещё «мы тоже» — снова говорит за них двоих, и это раздражает, потому что всей происходящей хуйне он не рад совсем. — Прошу, ознакомьтесь с контрактом, — указывает на лист открытой ладонью. — Если возникнут какие-то вопросы, буду рад ответить, если вопросов не возникнет, то можете подписывать, — Воля прижимается к столу грудной клеткой и вытягивает руку. — Вот здесь вы, Антон, — тыкает в верхнюю полоску в правом нижнем углу контракта, — а здесь вы, Сара, — тыкает на нижнюю, и Арс понятливо кивает, подтягивая контракт ближе к себе.

«Появляться на публике только вместе», «постоянно улыбаться друг другу и сохранять тактильный контакт: держание за руку, полуобъятия, объятия, поцелуи», «на всех балах танцевать только друг с другом», «не пытаться завести отношения с другими пассажирами», «ежедневно быть у всех на виду» и «никому не рассказывать про договорённость» — основное, что выделяет для себя Арсений и соглашается со всем, кроме поцелуев, но это они с Антоном попозже обсудят ещё раз, а остальное, в принципе, выглядит не так уж сложно — никаких кружков вуайеристов, и это радует.

Поселяется вера, что он сможет весь этот пиздец пережить опять и, как всегда, не ёбнуться — в конце концов, это не самое худшее, что могло бы быть.

Подумать только, Арсений ведь правда думал, что это их последняя встреча — да и Антон наверняка тоже был в этом уверен — и морально готовился к этому, но тут этот Воля, из-за которого они теперь на два месяца скованы контрактом; Арс был бы вне себя от счастья, если бы Шаст сам пришёл и, хотя бы на такой срок, остался бы с братом, но осознание того, что Антон сам не рад тому, что ему придётся коротать пару месяцев с так тщательно избегаемым братом, больно бьёт под дых.

Несмотря на его отношение к Антону сейчас, которое за вечер слишком быстро сменилось с положительного на негативное, безусловная любовь к Шасту внутри него трепыхается раненой птицей, долбясь о грудную клетку, и Арс её скорее собственными руками задушит, чем поможет ей окрепнуть.

Арсений хочет от этой любви избавиться, хочет, чтобы его с этим человеком и вправду ничего не связывало, хочет забыть это всё как страшный сон и попытаться жить дальше.

Получит деньги и покинет навсегда это место, чтобы ничего об Антоне больше не напоминало.

Шастун так быстро тянется за ручкой, что Арсений сомневается, что тот вообще прочитал контракт до конца, и подписывает размашисто, пишет фамилию и инициалы, а Попов, смотря на его подпись, судорожно думает, как бы расписаться ему, потому что подпись у него для Попова Арсения Сергеевича, а не для безымянной Сары.

Антон заканчивает с подписанием слишком быстро, и Арс старается без заминки перенять у него ручку. 

Ставит какую-то непонятную загогулю, а рядом пишет Оболенская С. А. и откладывает ручку в сторону, отодвигая контракт к Павлу Алексеевичу; на быструю улыбку Шастуна, с интересом глядящего на его подпись, он не обращает внимания.

— Хочу напомнить, — Воля подтягивает к себе бумагу и переворачивает так, чтобы она лежала не кверху ногами, — что вы едете в круиз абсолютно бесплатно, ещё и крупную сумму за это получите, но, если хоть один пункт контракта будет не выполнен, мы имеем полное право высадить вас при первой же остановке и требовать с вас полную стоимость данного путешествия. — Смотрит серьёзно — на этот раз в глазах нет того огонька. — Так что настоятельно не рекомендую вам нарушать договорённость.

Павел Алексеевич убирает подписанный договор в свой портфельчик, откуда сразу же достаёт две небольшие бумажки и протягивает им.

— Ваши билеты.

— Так сразу? — недоумевает Шаст, беря в руки сразу оба и один не глядя отдавая Арсению. — Без никаких данных? 

— Вы пройдёте по билетам той парочки, которая нас подвела, — поясняет Павел Алексеевич, а Арс явно не въезжает: там что, билеты не проверяют? — Не переживайте на этот счёт, я прослежу, чтобы вас пропустили без всяких проблем. Сумки только досмотрят, а об остальном не переживайте, — машет рукой, мол, всё это ерунда. — Не советую затягивать со сборами — отправление завтра в одиннадцать утра. Увидимся в порту, — произносит Воля, прежде чем встать из-за стола, а Арс с Антоном продолжают сидеть, но Павел Алексеевич не делает и пары шагов, как разворачивается, вновь подходя к ним. — И ещё, — он стучит пару раз массивным кольцом о стол, привлекая внимание обоих, хоть те и не сводили с него взгляд, — если уж всё же так случится, что вы влюбитесь… — смотрит почему-то в глаза Арсению прямым серьёзным взглядом, и Попов сглатывает невольно, комкая в руках подол платья. — Не вздумайте испортить мне картинку.

А после разворачивается и уходит — на этот раз окончательно.

Арсений переводит взгляд на билетик в своих руках, где указано имя незнакомой ему женщины; ему тошно оттого, что Воля взаправду думает, что они с Шастуном могут влюбиться друг в друга, но его можно понять, потому что кое-кто ему напиздел, сказав, что они на самом деле не родственники, а друзья. 

И всё равно бредовее и отвратительнее мысли быть не может.

Со стороны Антона раздаётся смешок, и, поворачивая беспристрастное лицо к брату, он натыкается на смешливый взгляд травянистых глаз.

— Зря он, конечно, волнуется о сохранности картинки, — фырчит он, а Арсений лишь смотрит на него хмуро, потому что настроения веселиться у него нет совсем — и вряд ли в ближайшие два месяца появятся.

Антон, видимо, ожидавший, что Арс вместе с ним посмеётся с абсурдности слов Павла Алексеевича, но не получивший в ответ ничего и близко похожего, замолкает, поджимая губы, а Попов, отворачиваясь и закатывая глаза, встаёт, бросая холодное:

— Я собираться.

— Я с тобой, — уверенно выпаливает Шастун и поднимается вслед за ним, пока Арс охуевше останавливается и оборачивается, смотря на брата с приподнятыми бровями.

— Я не нуждаюсь в твоей помощи, — выплёвывает он.

— А я и не помогать иду, — отбивает Антон и, пихая руки в карманы брюк и склоняя голову в сторону, расслабленно подходит ближе к нему.

Арсений хмурится непонятливо, вглядываясь в лицо Шастуна, а после его осеняет догадкой, и он поверить не может в то, что Антон это серьёзно.

— Проконтролировать меня? — возмущённо спрашивает он и захлёбывается воздухом, всплёскивая руками, когда тот кивает. 

Арс хочет сказать так много и одновременно не знает, что конкретно; голова пухнет от мыслей, смешанных с раздражением и злостью на Антона, потому что это недоверие, честно, обижает: Попов, хоть и начинает жалеть о том, что согласился, уже сейчас, но отступать не планирует, ведь у него совсем нет денег, чтобы расплатиться за наверняка дорогое путешествие, куда он отправляется абсолютно бесплатно. 

В итоге он около трёх десятков секунд глупо то открывает, то закрывает рот, а после, так ничего и не говоря, поджимает губы и разворачивается, чтобы уйти; слышит, что Антон начинает идти за ним, но сейчас ему на это кристально поебать: пусть убеждается, что у Арса нет ни единой мысли о том, чтобы сорваться.

Оправдывать Шастуна в его откровенно мерзотном поведении нет ни сил, ни желания.

Идя по прохладной улице — на дворе восемь часов, а ещё недавно прошёл дождь, и солнце не успело выбраться из омута серых туч — он подуспокаивается, и дышать ему однозначно становится легче, но Антон, следующий за ним безмолвной тенью по пятам, словно магнит, притягивает все Арсовы мысли к себе, но оно, в принципе, ожидаемо.

В детстве Арсений думал, что они с Антоном будут вместе всегда-всегда, но сейчас, когда Шастун отдалился за эти несколько лет, что выросли между ними нерушимой стеной, настолько, что дальше просто некуда — да Попову все его коллеги, даже самые нелюбимые, ближе, чем вот этот человек, которого он почему-то до сих пор продолжает называть братом и любить, — он убеждается, что этого глупого наивного «всегда-всегда» не будет ни за что на свете.

Но всё проходит — пройдёт и это.

В своей каморке Арс первым же делом снимает парик, потому что голова после него чешется жутко, и лохматит взмокшие волосы — пробует абстрагироваться от Шастуна, который настоял на том, чтобы зайти внутрь, когда он хотел оставить его снаружи.

Хочется избавиться от корсета с накладной грудью, но тогда придётся раздеваться, а делать это перед Антоном ему не хочется от слова совсем.

Антон стоит у самой двери и молчаливо следит за тем, как вначале Попов нервно ходит туда-сюда, рассматривая всё, что у него есть, и прикидывая, что ему с собой взять. Что обычно берут в такое длительное плавание? 

Стресс и звенящая тишина в комнате слишком давят; и антоновский взгляд, устремлённый прямо ему в затылок, давит тоже, и всё это закономерно приводит к тому, что Арсений вспыхивает, оборачиваясь к Шастуну и смотря на него гневным взглядом.

— Чем я заслужил такое недоверие с твоей стороны? — отчаянно непонимающе. Арсению слишком больно делает Антоново молчание, и он изгибает брови, замирая на месте; руки обессилено падают вниз. — Почему, Антон?..

Он отталкивается от стены и делает шаг навстречу Попову, наклоняет голову вбок, как хищник, изучающий добычу.

— На кону очень большие деньги, и я просто хочу убедиться, что ты не выкинешь что-нибудь эдакое, — он неопределённо качает головой, а Арсений в который раз за вечер разочаровывается в Антоне, понимая, что обещанная Павлом Алексеевичем сумма ему действительно важнее, чем собственный брат — Шастуна не волнует Арсово отношение к нему, его волнует лишь то, что всё должно пойти по плану. 

Как же, блять, чертовски больно это осознавать и понимать, что уже ничего нельзя исправить, потому что эти антоновские слова — крайняя точка, после которой Арсу кристально ясно стало понятно, что больше ничего не сможет стать таким, как было прежде.

Антон не заслуживает хорошего отношения к себе со стороны Арсения.

— Да что с тобой такое?.. — будто до сих пор не хочет смиряться, спрашивает Попов, неверяще качая головой так, что это еле заметно. 

Арсений смотрит на Антона и вот совсем его не узнаёт; отказывается верить, что из того светлого ребёнка, открытого к миру, вырос такой меркантильный человечек, которому на всё на свете, кроме своей выгоды, наплевать.

Разговаривать с ним дальше бессмысленно, а потому Арс, последний раз скользя взглядом по лицу когда-то родного ему человека и думая о том, что лучше бы тот танец действительно был их последней встречей, когда Попов ещё не знал об Антоне вот этого всего, отворачивается и достаёт из-под кровати свой единственный чемодан, оставшийся ещё со времён смерти родителей, потому что другого ему никто не купил, а у самого денег для такого нет.

Отряхивает тот от пыли, а после начинает потихоньку складывать в небольшой карман гребень, зубную щётку с пастой в пакетике и шкатулку с украшениями; на дно большого отсека кладёт пять книг, чтобы не помереть на пароходе от скуки, и начинает складывать из шкафа своё небольшое количество платьев (штаны и рубашки ему точно не понадобятся), вдруг понимая кое-что и сразу же озвучивая:

— У меня все платья бальные, у меня нет обычных, — растерянно выдыхает он и хмурится, начиная судорожно прикидывать, что же делать: сшить новые он не сумеет так быстро, а для покупки у него денег нет, вот и получается, что будет Арс гонять по пароходу в своих творениях, не уместных для повседневной жизни.

Он прикладывает ко рту кулак и до боли закусывает губу, потому что паника захлёстывает нешуточная, как Антон вдруг подаёт голос:

— Я куплю тебе их, — звучит с убийственным спокойствием и уверенностью, так что Арсений оборачивается резко и агрессивно мотает головой.

— Нет, — твёрдо. — Я не хочу быть твоим должником.

— Ты, наверное, не понимаешь, но это и в моих интересах тоже, — выдыхает Антон, усмехаясь. — Ты же моя дама, — с какой-то особенной интонацией — улыбка по его лицу расползается всё шире, а Арс лишь хмурится: такие шутки у него не вызывают ничего, кроме отвращения и непонимания. — Считай это компенсацией за всю эту ситуацию.

Ну да, конечно же, это лучше и правильнее, чем просто искренне сказать «прости».

Попов поджимает губы и опускает голову, смиряясь: в конце концов Антон сам виноват, что втянул их в эту хуйню, так что пусть расплачивается, Арсению до этого нет никакого дела. 

Идёт к столу, где отрывает из тетради листок и пишет на нём карандашом свой обхват груди, талии и бёдер, передаёт бумажку Шастуну, смотря на него хмуро.

— Спасибо.

— Я могу тебя оставить? — спрашивает так серьёзно, будто Попов, как только тот уйдёт, сразу же выпрыгнет дельфинчиком в небольшое окошко под потолком в его коморке, а Арсений раздражённо закатывает глаза.

— Я подписал ёбаный контракт и не планирую его нарушать, — сквозь зубы цедит он, на что Антон прищуривается, с горем пополам принимая Арсовы слова к сведению, и наконец уходит.

Звук захлопнувшейся двери — сейчас для него лучший звук в этом мире, который означает, что он наконец-то остался наедине с собой.

Вряд ли Шастун вернётся быстро, но Арс всё равно подлетает к зеркалу, около которого смывает свой, на удивление, ничуть не подпортившийся макияж, а после снимает платье, избавляется от накладной груди, которую пихает под подушку в нежелании, чтобы Антон её видел, и развязывает корсет, что служит высшим облегчением.

Кладёт платье, в котором был сегодня к остальным в чемодан, и переодевается в свою домашнюю одежду, обессиленно падает на кровать, упираясь локтями в колени и закрывая руками лицо; со сборами, в принципе, всё — остаётся только дождаться Антона, что принесёт новые платья, а потом отправить того к себе домой, чтобы даже не думал тут ещё и ночью ему на нервы действовать.

В сон клонит ужасно, и Попов тоскливо смотрит в сторону подушки и натыкается взглядом на свой небольшой блокнот, который он специально выложил перед уходом на своеобразную охоту (за поцелуями).

В этом блокноте записаны все имена тех мужчин, с которыми Арсений целовался, и небольшое описание особо запомнившихся моментов, связанных с ними, свои ощущения и эмоции; эту книжечку Арс ценит больше всего на свете и сейчас, подтягивая её к себе, ему так грустно, что ближайшие два месяца она совсем не будет пополняться. 

И что делать с самоудовлетворением — вопрос, конечно, потрясающий, особенно с учётом того факта, что практически всегда с ним будет рядом Антон: Арс вряд ли осмелится коснуться себя, даже если Шастун просто будет сидеть за стенкой — на отдельные каюты и надеяться не стоит.

Арсений тяжело вздыхает и с непонятно какой целью (он прекрасно помнит пункт о запрещённых романах) кладёт книжечку в маленький карман чемодана, чтобы перечитывать свои же записи, когда станет совсем грустно и тоскливо, чтобы вспомнить, как ему было хорошо тогда, пока Шастун всё не похерил — вряд ли Арс сможет сказать про общество Антона то же самое, что думает про общество тех своих недолюбовников.

— Ёбаный пиздец, — отчаянно выдыхает он в пустоту комнату, смотря в стену перед собой пустым взглядом.