Когда на следующий день (как и всю последующую неделю) Арсений просыпается в объятиях Антона, он, впрочем, слабо этому удивляется, потому что ему и снившийся ещё совсем недавно сон, и вчерашний будто бы бесконечный вечер, что закончился совсем не так быстро, как ему хотелось бы, прекрасно показали, что к Шасту его тянет будь здоров на подсознательном уровне и, опять же, не совсем так, как Арсу бы хотелось. 

И отрицать именно романтическое влечение к Шастуну так же бесполезно, как сидеть и ждать у моря погоды.

Но Арсений старательно пытается, потому что просто не хочет в это верить, ибо это идёт вразрез вообще со всеми привычными ему вещами. Что-то новое и совершенно непонятное, что вызывает в нём слишком много эмоций, которые — пока что — едва ли можно назвать положительными.

Следующие два дня Попов с усердием внушает себе, что, если бы он действительно был влюблён, он бы не испытывал негативных эмоций, потому что влюблённость — это что-то на возвышенном и прекрасном, а не на тревожном, а значит, в Антона он ни хуя не влюблён и этот его Булаткин был не прав и должен принести Арсу тысячу извинений за потраченные нервы.

Но, несмотря на все эти заверения сердца мозгом, этот жизненно важный орган продолжает совершать кульбиты в груди буквально из-за всех действий Шастуна, в которых Арсений теперь-то слишком явно видит всю его необъятную любовь: в каждом даже мимолётном касании и взгляде невооружённым глазом видна и ощутима нежность (Антон, к прискорбию, стал куда смелее, потому что слова Егора, будь он, блять, неладен, Николаевича нехило так его подтолкнули к действиям, ведь теперь он абсолютно уверен во взаимности своих чувств, не видя, как Арс к нему на самом деле относится), и арсеньевское сердце на это слишком ярко реагирует. 

Чаще всего в моменте Попов себя отпускает, откладывая все мыслительные процессы на потом, и просто наслаждается Шастовыми мягкими и ненавязчивыми касаниями, подставляясь под них словно под солнечные лучи и самостоятельно прижимаясь к нему ближе.

Антон наверняка в каждом его действии видит ответные чувства и только сильнее убеждается в правоте его знакомого, который теперь-то стал мелькать в Арсовом поле зрения намного чаще, чем никогда — в основном он находит их, когда они с Шастом по их обыкновению выбираются на вечернюю прогулку, и вот совсем никак не подаёт виду, что он знает то, чего знать вот вообще не должен, и Попов всё непонятно для чего хочет поймать его на том, что Егор Николаевич как-то не так на него смотрит, но сделать этого не удаётся: то ли тому рубиново поебать на него и он забил на своё желание познакомиться с Сарой поближе (или ждёт возможности познакомиться именно с Арсением), то ли ещё что-то, Арс и знать не знает, что у того на уме; разумеется, его присутствие рядом с Шастуном никто не игнорирует, но Попов и не желает особо лезть в диалог, прекрасно понимая, что Антон для Булаткина сейчас более интересен — Шастун в такие моменты поглаживает Арсову руку, компенсируя смещённый фокус своего внимания через прикосновения, и этого для Арсения, удивительно, оказывается достаточно, чтобы чувствовать себя капельку лучше, чем просто хуёво.

Попов все эти два дня ощущает (но не осознаёт этого) себя ёбаным бараном, что упёрся в свою правду и не желает слушать и тем более принимать ничью другую, потому что это же какой-то бред: не может он быть влюблён в своего брата, а все якобы «подтверждения» этому в виде Арсовых реакций на того, кто у него, по его же словам, вызывает ровно ноль романтического интереса, ему лишь кажутся, хоть Арсений никогда не страдал от галлюцинаций.

Гнев к нему приходит вместе с осознанием того, что всё, в чём он так старательно себя убеждал эти самые два дня, на самом деле хуйня из-под коня, а небратские чувства к Антону более чем реальны, и хер что с этим сделаешь.

И конечно, всю свою агрессию он мысленно вымещает всего на двух людях: Антоне и Егоре, чтоб его за ногу, Николаевиче. 

Ну и Выграновском, возможно (имя его Арсений узнаёт в среду, когда к их вечерним прогулкам впервые присоединяются ещё двое мужчин, одного из которых Попов узнаёт сразу — тот самый нагловатый человек, что беспокоился об Арсовых ушах — а второго видит впервые в жизни, зато Антон его узнаёт сразу же, со смешливым фырчаньем шепча Арсу на ухо, что это тот самый парень, которому он присел на уши в первый день их пребывания здесь и которому наплёл про отравление; Булаткин их тогда представил как своих партнёров, не добавляя никакого «по бизнесу», потому что все знают, для чего это знакомство происходит: Антон накануне спросил у него, не будет ли он против познакомиться с мужчинами Егора Николаевича, на что Попов согласился, мастерски изобразив удивление, словно он впервые слышит о том, что тот гей, находящийся в полиаморных отношениях, — про себя они, естественно, ничего не рассказывали, придерживаясь вызубренной легенды), потому что тот теперь вьётся возле него, пытаясь вывести на разговор вместо того, чтобы просто оставить его в покое и пойти беседовать с Даней (единственным человеком, который его — пока что — не раздражает).

Арсений злится на Антона за то, что тот вообще влюбился в него, ведь если бы не это, он бы смог сохранить их тайну и поговорить с Булаткиным о чём-нибудь другом, а не о любви! Тем не менее Попов совершенно не представляет, как ему нужно было действовать в прошлом, чтобы у Шастуна таких в корне неправильных чувств не возникло, потому что он буквально вёл себя с ним как в детстве открыто и искренне, не пряча свою любовь под семью замками, а оказывается, нужно было вести себя более сдержанно, чтобы не допустить недопустимое. 

Он не уверен, что что-то изменил бы в своём поведении с Антоном, если бы знал, к каким последствиям это приведёт, потому что уж лучше не общаться вовсе, чем продолжать себя сдерживать — хватит с него, насдерживался уже на целые жизни вперёд за годы после смерти их родителей. 

Арсений не может с Антоном по-другому: ему жизненно необходимы все эти касания и взгляды, потому что существовать без этого уже не представляется возможным, оно ему так же сильно нужно, как лёгким кислород; и даже в состоянии, когда Попов на него пиздец как злится, он всё равно цепляется за Шаста как за спасательный круг, сброшенный утопающему в водах самоненависти и агрессии на весь мир.

Из-за реакции его сердца на поглаживания Антона, мягкие и словно понимающе-успокаивающие, Арсений злится на себя только сильнее.

Но больше всего нелестных выражений в его голове достаётся Егору Николаевичу, потому что именно его — а не себя самого или того же самого Антона, что было бы логично — он считает виновным в том, что Арс теперь так мучается, ведь это именно его слова поселили в арсеньевской душе сомнение, это он как опытный паук плёл свои сети, а Арсений, как дурак, стоял, разинув рот, и слушал. 

Это не он сам влюбился, а ему внушили эти чувства.

И это, разумеется, такой же бред, как и то, что Земля плоская, но Арсению не хочется брать эту ответственность, не хочется признавать, что это не кто-то его заставил, а он cам полюбил Антона, что это он и никто другой такой отвратительный, дефектный и больной, раз испытывает к Шастуну настолько сильную тягу, что с ума сойти можно (Антона же он «отвратительно ненормальным» почему-то не считает совсем, хоть и понимает кристально ясно, что его чувства точно так же неправильны).

Он злится на то, что Шаст не оставил ему выбора не влюбиться в него, но сам же себя осаждает, потому что выбор есть всегда, но не в делах любовных: сердцу невозможно приказать, кого ему нужно или, наоборот, не нужно любить. Осаждает, потому что сильнее всего на свете Арс ненавидит самообманываться и позволять себе верить в то, чего на самом деле нет.

В пятницу, когда Попов пятый день подряд, просыпается в объятиях продолжающего мирно спать Антона, будучи в положении креветки и уткнувшись лбом Шасту в ключицу, так, что перед его взором находится его голая грудь с редкими родинками, он, уже не отодвигаясь, как делал во все дни до этого, задумывается над тем, что, может, ещё не поздно?

А что, если ещё не поздно всё исправить и стать хоть каким-то подобием нормальных людей? Что, если им с Антоном нужно просто поговорить и притвориться, что этого всего не было никогда?

Арсений усмехается со своей же откуда-то взявшейся наивности.

Нет — и с этим вопросом и ответом на него, что уже давно ясен, стадия торгов и проходит, уступая своё место четвёртой и самой серьёзной.

Осознание того, что Попов сейчас проходит эти самые пять стадий, в конце которых неизбежно последует принятие, доходит до него только сейчас, и он бы рассмеялся горько и громко, чтобы все знали, что он медленно и мучительно сходит с ума, да спящего Антона будить не хочется, а потому он лишь болезненно изламывает брови и жмурит глаза.

Он влюблён в Антона, своего брата, и Арс это кристально ясно понимает, но это — ещё далеко не принятие, потому что до него, по ощущениям, как до Луны пешком.

Неужели он правда сможет когда-нибудь принять свою нездоровую неправильную любовь к Шастуну и будет считать свои и Антоновы чувства абсолютно нормальными? — самое смешное, что Арс даже не знает, хочет ли он того, чтобы так и произошло, или всё ещё надеется, что это всё как по мановению волшебной палочки пройдёт.

Шастун во сне обнимает его крепче, и Арсений отрубает себе хотя бы на некоторое время возможность мыслить и самостоятельно притирается к брату ближе, потому что его объятия как были, так и остались самым спокойным и безопасным для него местом.

Попову искренне бы хотелось не чувствовать ничего, но он, к сожалению, чувствует слишком много, но никого уже в этом не винит — даже, на удивление, самого себя — а просто проживает это состояние, когда кажется, будто сердце вот-вот разорвётся от всей той бесконечной грусти, сожаления, страха и любви к Антону, что в нём хранятся.

Арсений сам себя не узнаёт, потому что такой щемящей грусти и боли он не испытывал никогда; он становится какой-то бесцветной оболочкой самого себя, совершенно не запоминая, что ему говорит ни Шастун, который неизменно всё время находится рядом, ни кто-либо другой, не отвечая на привычные подколки Павла Алексеевича тем же и не реагируя на внешние раздражители от слова совсем, — большую часть времени дрейфует в водах своих безрадостных мыслей, чудом сдерживаясь от слёз.

Ощущает внутри себя такую пустоту, что на пару секунд страшно становится, а потом Арс и это забывает, уносимый потоком струящейся по венам вместе с кровью тоской.

Но в каждые, даже самые тёмные беспросветные времена есть хоть один лучик надежды, и для Арсения этой надеждой на то, что всё обязательно наладится, является, как ни странно, сам Антон (ведь отчасти именно из-за него он так мучается оттого, что пока что не может дойти до того сладостного принятия); Шаст одним своим присутствием заново вселяет в Арса жизнь и заставляет слабо, но искренне улыбаться.

Своими согревающими крепкими объятиями, своими осторожными поглаживаниями, своими любящими взглядами с доброй улыбкой на губах Антон помогает ему верить в то, что все невзгоды обязательно пройдут и над ними вновь воссияет солнце.

«Мы обязательно будем счастливы, верь мне» — видится и чувствуется в каждом его взгляде и касании, и Арсений ему верит, и это держит его на плаву, не давая захлебнуться и утонуть в океане, из которого он ещё не может выбраться.

Благодаря Антону под боком Попов верит, что это у него обязательно получится.

×××

Когда они собираются на субботний завтрак и Арсений на автомате расчёсывает волосы гребнем, стоя у своего туалетного столика, он ловит нежный взгляд Антона, стоящего позади него, в отражении зеркала, обращённый куда-то Попову в затылок; впервые за всю эту неделю наконец появляется осознание: Шастун ждёт.

И ждал всё это время, а Арсений почему-то понял это только сейчас.

Антон не давит на него ни взглядом, ни словами: ни одним своим действием не намекает на то, что Арсу следовало бы поторопиться и перестать его томить, а просто терпеливо ждёт момента, когда же Попов захочет, а главное будет готов ответить на его чувства взаимностью, и Арсений ему за эту предоставляемую свободу благодарен так, что не описать словами.

Шастун его поддерживает, остаётся рядом и буквально глаз с него не сводит, чтобы в нужный момент подхватить, и во многом благодаря нему Арсу действительно становится легче переносить этот безрадостный кошмар, потому что появляется ощущение того, что он не один — Антон наверняка всё то же самое проходил в одиночестве, а сейчас не хочет, чтобы такая же участь выпала и Арсению.

Спустя полминуты Антон наконец ловит Арсов взгляд в зеркале и улыбается уже лично ему, а не его же затылку, а в травянистых глазах так и читаются неозвученные «я рядом» и «я так тебя люблю», и Попов с немой благодарностью слабо улыбается ему в ответ.

Недалеко от входа в столовую первого класса, к которой они с Антоном подходят, привычно взявшись за руки, они встречаются с такой же уже привычной Арсению троицей, не вызывающей у него сейчас никаких негативных чувств (кажется, будто он ничего, кроме всепоглощающей грусти, испытывать не способен).

— Сегодня остановка, помните? — без принятых наиграно вежливых расшаркиваний начинает разговор Егор (Попов также получил что-то типа разрешения называет его просто Егором, без ненужного официоза), приподнимая густые светлые брови и переводя взгляд с Арсения на Антона и обратно.

Шастун кивает, приподнимая уголки губ в улыбке, а Арс непонимающе хмурится, потому что он совершенно не понимает, о чём это они говорят.

Он поворачивается к Антону, молча ища у него объяснений, и тот, ловя его взгляд котёнка-невдуплёныша, лишь улыбается тепло и поясняет:

— Запланированная остановка у берега Италии, нам Павел Алексеевич пару дней назад о ней говорил, не помнишь? — спрашивает совсем без упрёка, мол, как так можно прошляпить такую информацию, и Арсений лишь качает отрицательно головой, практически переставая хмуриться: он действительно прослушал эти слова Воли.

— Именно, — поддакивает Егор, улыбаясь привычно широко и белозубо. — Вы на корабле останетесь или на экскурсию изволите? 

Антон растягивает первую гласную алфавита, приоткрывая рот, и косит глазами в сторону Попова, что так же вопросительно смотрит на него в ответ.

— Я бы не отказалась погулять, — произносит Арсений с каким-то сомнением, будто он не до конца уверен в этом своём желании, а Шаст сразу же расплывается в обрадованной улыбке и кивает активно, подхватывая его мысль.

— Мы сойдём на берег, — подтверждает Антон, переводя взгляд на Булаткина, что сразу же приободряется (куда уж больше).

— Оу, в таком случае я хотел предложить нам самостоятельно побродить по городу, вы как на это смотрите? — он еле заметно отрывает пятки дорогих лакированных ботинок от земли, будто ему прямо-таки не терпится.

— А Эд с Даней не против? — Антон кидает на них вопросительные взгляды, и Милохин, улыбаясь, мотает головой отрицательно, а Эд, с фырком стреляя глазами в Арсения (тот это, конечно, замечает и делает глубокий вдох — дай господь ему терпения с этим Выграновским), жмёт плечами, бормоча, что он с превеликим удовольствием составит им компанию. — Тогда я только за. — Шаст с улыбкой кивает и вновь поворачивает голову к Арсу, склоняя ту чуть в сторону. — Миледи?

Попов замирает, забывая выдохнуть и невольно расширяя глаза: на самом деле, он бы предпочёл больше экскурсию, потому что там не нужно будет ни с кем говорить, а можно будет лишь состроить умное лицо, будто он внимательно слушает экскурсовода, и думать в своё (не)удовольствие хоть до тошноты, и ни одна живая душа не потревожит, в то время как прогулка вроде как обязывает вести беседу — Выграновский наверняка снова хвостиком за ним увяжется… 

Антон всегда предоставляет ему личное пространство (насколько это возможно), когда чувствует, что Арс сейчас на разговоры не настроен от слова совсем и ему нужно побыть в своих мыслях (а такое происходит буквально всю неделю), и следит за тем, чтобы его никто не тревожил, перенимая весь так называемый удар их разговорчивых знакомых на себя, но бывали времена, когда Шаста вперёд уводил Егор и оставлял его один на один (Милохин всегда держался в сторонке — то ли по собственному желанию, то ли по просьбе Эда, хуй их обоих знает) с Выграновским, у которого тут же активировалось шило в заднице и что в такие моменты походил на радостного щенка, которому наконец позволили поиграть с любимой игрушкой.

Но, вопреки подобным мыслям, на Эда Арсений не сердится от слова совсем — он вообще полярные чувства к нему испытывает.

Ему с Эдом, несмотря на его доёбчивость, сейчас намного проще, чем с Антоном, потому что он, сам того не ведая, помогает Попову от мыслей об этом самом Антоне отвлечься — без Выграновского Арс, наверное, бы уже съехал с катушек от того напряжения, в котором практически целую неделю находится; он благодарен Эду и когда-нибудь обязательно скажет ему спасибо за то, что способствовал тому, чтобы стадии принятия прошли не так тяжко.

В его обществе Арсений может себя отпустить и хоть чуть-чуть расслабиться (но не настолько, чтобы забыться и случайно произнести очередную фразу не женским голосом), но сейчас, когда его изнутри разъедает грусть и когда ему не хочется абсолютно ничего, Попову также не хочется общаться даже с ним.

Но Антон смотрит на него с надеждой и изогнутыми в немой просьбе бровями, по которым и без слов понятно, что Шастун этого очень хочет: с Егором особо не пооткровенничаешь, когда объект этих самых откровений находится позади, а тут будет прекрасная возможность разбиться на пары-тройки и поговорить без лишних (вот теперь-то Арсу подслушать не удастся — да ему и не то чтобы хочется; и тогда не особо хотелось, но то было фантастическим стечением обстоятельств, из-за которого вот это всё теперь и происходит) ушей; Арсений, делая глубокий вдох, переводит взгляд на Булаткина, что так умоляюще пырит на него свои синие глаза, что это становится решающим фактором в принятии его решения.

Он выдыхает из лёгких весь имеющийся там воздух и натягивает наполовину искреннюю улыбку, чтобы не выглядеть таким обречённым, когда произносит:

— Как я могу быть против?

Улыбка Выграновского становится шире, а Егор с Антоном практически в унисон выдыхают и так же ярко улыбаются.

— Ура-ура, — Булаткин хлопает в ладоши, приподнимаясь на секунду на носочки вместо того, чтобы сделать микропрыжок, и быстро оглядывается за своё плечо, где стоят его партнёры, а затем возвращает взгляд на Антона с Арсением. — Тогда встретимся на берегу? — смотрит с вопросом в глазах почему-то на Попова, и тот только и может что кивнуть. — Чудесно, тогда приятного вам аппетита, мы пойдём! — Егор с чрезмерным энтузиазмом тянет за руку стоящего рядом с ним Милохина, который, смеясь со своего мужчины, следует за ним (руки им всё же приходится расцепить на входе в столовую).

Эд с секундной задержкой отталкивается от стены, облокотившись плечом на которую стоял всё это время, и, проходя мимо них с Шастуном, бросает с уже привычной ухмылочкой:

— До встречи, мисс Сара. — И отворачивается, чтобы нагнать Егора с Даней.

Антон улыбается как-то странно, и Арсений по неестественно поджатым уголкам губ понимает, что причина этому — ревность; как ни странно, но Шастун правда ревнует его к тому, кто ясно дал (и до сих пор даёт) понять, что его, кроме Булаткина и Милохина, в романтическом плане ни одна живая душа не интересует, а к Попову — точнее, к Саре, разумеется — у него какой-то совсем другой по характеру интерес, который сам Арс понять не может, но в одном уверен точно: никакого любовного подтекста в его внимании нет и вряд ли будет.

— Вы подружились? — бесцветно интересуется Антон и отводит бегающий взгляд в сторону, будто арсеньевский ответ его совсем не интересует; сглатывает и напрягает челюсть.

Арсению с его реакции, честно, хочется только нервно рассмеяться, потому что в ситуации абсурднее он ещё не попадал. 

Если бы Антон знал, что Арс в нём по уши, что Арс никого в своей жизни так сильно не любил, как его, и что Арсу нет дела больше ни до каких мужчин, потому что Шаст всецело занял собой его сердце и мысли, и пусть пока что это приносит только грусть, он не хочет от этих чувств отказываться.

Антон же это знает — не может не — но всё равно отчего-то ревнует, и Попов может лишь улыбнуться, и накрыть тыльную сторону Шастовой ладони, в которой покоится его собственная, второй рукой.

— Он любит своих мужчин, — уверенно полушёпотом выдыхает Арсений, смотря прямо Шастуну в глаза, и ему так и хочется добавить «а я, кажется, тебя», но он не решается; Антонов взгляд проясняется, и вот он дышит уже спокойнее полной грудью и даже улыбается ему в ответ. — И если тебе правда интересно, то можно сказать, что просто поладили. Подружился ты с Егором и Даней, а мы с Эдом так просто, — ведёт плечом неопределённо, потому что подобрать нужные слова для описания их взаимоотношений нужно, конечно, постараться. — Общаемся. В основном, конечно, он со мной, — фыркает Арсений, и Шастун окончательно расслабляется.

— Прости, я не знаю, почему я так… — Антон запинается, а Попов лишь кивает и улыбается понимающе, мол, бывает.

— Пойдём есть, у меня сейчас желудок в трубочку свернётся, — Арс тащит несопротивляющегося Шаста к дверям, а тот лишь фырчаще смеётся и нагоняет его, чтобы идти наравне.

Они садятся за уже привычный им двухместный столик у окна в углу (Арсений не сомневается, что, если бы здесь существовали столики на шестерых человек, они бы сидели все впятером, но таких столиков нет, и Попов этому радуется, потому что при посторонних он есть не особо любит, да и с Антоном наедине ему нравится и хочется находиться, хотя пока что это даётся с трудом — как говорится, никогда такого не было, и вот опять) и заказывают по уже сложившейся — за пять недель-то пребывания на «Иволге» — традиции вафли с мёдом и ягодами.

Когда они неторопливо выходят из столовой, Шастовы карманные часы показывают только половину девятого и до причаливания к берегам Италии остаётся неполных четыре часа.

Над тем, чем они займутся до этого времени, особо долго думать не приходится: у них в каюте лежит Арсова книга, которую Антон всё никак не дочитает, а потому ими было принято решение сходить за ней, а после пойти на корму, где стоят диванчики, и на одном таком устроиться.

А дальше практически всё время до двенадцати Арсений сидит, положив читающему Шастуну голову на плечо, словно каменное изваяние — лишь один раз голову поднимает, когда ровно в одиннадцать в громкоговорителях раздаётся голос Павла Алексеевича, что предупреждает о том, что через час будет совершена плановая остановка в каком-то там городе Италии (Попов прослушал из-за того, что отвлёкся на громких чаек, пролетающих над пароходом) на три часа и что путешествующие первым классом приглашаются на экскурсии, а остальные могут просто погулять по городу, но все без исключения должны вернутся на пароход до трёх часов — и гоняет по голове разные мысли, но все они связаны с Антоном, но оно и неудивительно.

Арсений испытывает слишком противоречивые чувства: ему тошно оттого, какой он неправильный, и в это же время ему хочется забраться к Шастуну на коленки, чтобы тот его в своих объятиях спрятал от всего мира и помог преодолеть эту кромешную тьму, как он неоднократно делал в детстве.

И Антон, будто чувствует Арсово состояние на интуитивном уровне, откладывает книгу до лучших времён, хотя там осталось дочитать буквально страницы три, и, чуть разворачиваясь, обнимает Попова, левую руку располагая на его затылке, а другой мягко поглаживая по лопатке, обтянутой светлым платьем.

— Как ты? — шепчет на ухо, отчего Арсений невольно вздрагивает, притираясь к Антону ближе и обхватывая его торс обеими руками, — пусть для окружающих они наверняка выглядят сейчас странновато с учётом разбитого арсеньевского состояния, но Попову эти объятия и физическая поддержка Антона нужны даже больше, чем кислород. 

В таком положении и ему, и Шасту откровенно неудобно, но всё это — малозначимая херня по сравнению с тем, какое же он затапливающее вмиг спокойствие чувствует, будучи обнимаемым Антоном, что так искренне за него переживает; его объятия как были, так и остались единственным местом в мире, где Попов чувствует себя на все сто процентов защищённым и где ему комфортно, как нигде.

— Буду в порядке, — негромко выдыхает некое подобие обещания он, утыкаясь носом в Антонову ключицу и прикрывая глаза. 

Антон отчего-то сейчас нерешительно, словно не знает, имеет ли он на это право, будто до сих пор не понял, что Арсений позволит ему с собой сделать практически что угодно, проводит носом по искусственным волосам парика и чуть отстраняется, чтобы на несколько секунд прижаться к Арсовому виску губами — хочет, чтобы тот почувствовал этот поцелуй напрямую, а не через толстый слой остоебеневшего парика.

— Хорошо, — так же негромко практически в самую кожу говорит Антон, опуская руку с затылка на шею, ныряя ею под волосы. — Я могу чем-нибудь тебе помочь? — Потирается виском об Арсов лоб, из-за чего чёлка парика по-дурацки собирается гармошкой, но никто сейчас на неё ни малейшего внимания не обращает.

От неприкрытой искренности и беспокойства Антона в груди что-то щемит, заставляя Арсения растроганно улыбнуться, приподняв уголки губ; прячет эту улыбку в вороте Антоновой белоснежной рубашки и слабо качает головой. 

Помочь в этом вопросе Шастун, к прискорбию, не может, потому что здесь всё целиком и полностью зависит от Арса, за исключением разве что того, что просто быть рядом. И ждать. 

Попов ему так и озвучивает, и Антон кивает, на мгновение сжимая его в своих объятиях крепче, а затем отстраняется, заглядывая ему в глаза, — смотрит открыто и доверительно.

— Сколько потребуется, — невольно кивает в такт своим словам и заправляет чёрные волосы парика за Арсово ухо, чтобы после как бы невзначай провести тыльной стороной пальцев по его линии челюсти. — Я всегда буду рядом, Арс.

Попов ловит его руку своими и одними сухими губами шепчет такое значимое для них обоих «спасибо».

Так забавно говорить об этом таким образом, не называя предмет обсуждения, потому что оба прекрасно понимают, что речь идёт об Арсовых чувствах; наверное, если бы Антон спросил напрямую, он бы отреагировал далеко не так, как реагирует сейчас, но оно и к лучшему, что Шаст понимает, каково Арсу сейчас, и не задаёт вопросов в лоб.

Ближе к двенадцати они, как и добрая часть пассажиров, перекочёвывают на носовую часть парохода, чтобы посмотреть на приближающуюся землю солнечной Италии.

Заняв своё излюбленное место у поручней, Арсений смотрит на небольшие волны синего-синего моря и летающих у самой воды чаек, выглядывающих рыбу, пока, встав позади, его поперёк живота обнимает Антон — тот явно находится в своих мыслях, и Попов не предпринимает попытки с ним поговорить, потому что у самого мыслей в голове не меньше.

Отсутствие слов они вполне успешно компенсируют прикосновениями: Арсений бездумно поглаживает шастуновское предплечье, пока тот указательным пальцем гладит его в местечке под рёбрами и изредка водит кончиком носа по контуру арсеньевского уха, но сильнее всего Попова мажет, когда Антон то ли случайно, то ли специально касается отчего-то прохладного хрящика губами — не в поцелуе, а просто мажет пухлыми тёплыми губами по чувствительной коже.

В пятнадцать минут первого Арсений вновь вперёд Антона ступает на землю и улыбается слегка неверяще только от мысли, что он стоит на твёрдой земле, и оборачивается с широкой улыбкой на лице к Шастуну, чтобы разделить с ним свою одномоментную радость и натыкается на такую же согревающую улыбку в ответ.

С Егором, Эдом и Даней они находятся не иначе как чудом, потому что в порту образуется толкучка из-за того, что помимо спускающихся с парохода пассажиров сюда пришли живущие неподалёку итальянцы, чтобы поглазеть на «Иволгу» и её впечатляющие размеры, так что из порта на нейтральную территорию они выбираются только с божьей помощью.

На улице ужасно красиво и довольно жарковато — Арсений молится, чтобы он под конец этого променада в своём парике и злоебучей накладной груди не склеил ласты.

Милохин, где-то раздобывший большую складную карту города, предлагает прогуляться по местному рынку, чтобы купить каких-нибудь безделушек на память, и Егор, как и все остальные, даёт ему зелёный свет, улыбаясь и говоря короткое «веди».

Как только Булаткин пристраивается к шастуновскому боку, когда они отходят от порта на пару десятков метров, Эд сразу же подхватывает Арсения под руку (но тот даже не вздрагивает, ничуть не удивляясь такому наглому вторжению в своё личное пространство, потому что за эту неделю такое уже стало привычным; помимо Антона Выграновский — единственный человек, которому он отчего-то позволяет нарушать свои границы без каких-либо последствий: сделай так кто-нибудь другой на его месте, Попов бы грубо выдернул свою руку и оттолкнул бы позволившего себе такую дерзость человека) и намерено замедляет их, чтобы Егор с Антоном ушли чуть вперёд и они не мешали друг другу.

Арс облегчённо выдыхает, радуясь тому, что сможет хотя бы ненадолго забыть обо всём тревожащем.

— Какой прекрасный денёк, мисс Сара, не находите? — с широкой улыбкой своим хрипловатым голосом начинает Выграновский, а Арсений с доброй усмешкой закатывает глаза.

— Если бы я не знала, что вы в Егоре и Дане по уши, я бы подумала, что вы влюблены в меня, Эдуард, — с игривой полуулыбкой Попов стреляет глазами в Выграновского — теперь настала его очередь закатывать глаза: не любит, когда его зовут Эдуардом, он вообще весь этот напускной официоз не любит — он даже пару раз пытался перейти с Арсением на «ты», но Попов, тогда ещё не слишком к нему расположенный, сразу же отмёл этот неуместный порыв.

— Я просто пытаюсь разгадать вашу загадку, вот и всё, — так просто признаётся Выграновский, наклоняясь к его уху ближе, и заглядывает любопытными серыми глазами в Арсовы голубые, что смотрят на него со смешинкой в их глубине; про какую-то «загадку» он слышит впервые.

— С чего же вы взяли, что она у меня есть? — приподнимает бровь, склоняя голову в сторону.

Выграновский несколько мгновений медлит с ответом, смотря вперёд, где Милохин и идущие следом за ним Егор с Антоном уже перешагнули невидимую черту рынка — там шумно и людно, и Арсений волнуется, как бы они не потерялись ненароком.

В принципе, память на местность у него хорошая: весь недолгий путь от порта до сих пор он вполне хорошо запомнил, так что при необходимости их с Эдом он обратно выведет — а за оставшуюся троицу можно не волноваться, ведь у Дани есть карта.

— Жопой чую, — фыркает Выграновский, и Арсений, честно, обожает эту его непосредственность: если в обществе малознакомых ему людей он ещё подбирает приемлемые выражения, то в компании, в которой он чувствует себя хоть на толику комфортно, он совершенно перестаёт следить за речью; такая открытость и искренность с первых же минут знакомства подкупает, потому что Попову все эти разговоры о возвышенном не втыкают от слова совсем. — В каждой женщине есть загадка, мисс Сара, — отчего-то задумчиво выдаёт Выграновский такую банальную фразу, что Арсению хочется закатить глаза, но уже не от положительных эмоций точно; конечно, ведь наличие тайн и загадок зависит исключительно от пола, у мужчин же их быть не может. Вот он охуеет, когда Попов ему признается, что он на деле никакая не женщина. — А у вас их слишком много, чтобы оставаться к ним равнодушным. — Эд вновь поворачивается к нему, скользя взглядом по его профилю — Арсений, поджимая губы, так и не смотрит на него в ответ, примагничиваясь глазами к Антоновому вихрастому затылку, что за счёт высокого роста своего обладателя, маячит над головами посетителей рынка.

Его задел этот эдовский комментарий про наличие загадок в женщинах, а потому он, поникший и нахохлившийся, бросает сухое:

— Боюсь, Эдуард, ни одна разгадка моих загадок, — едко выделяет интонацией это слово, — не приблизит вас ко мне.

Конечно, если бы тот сказал нейтральное «в каждом человеке», а не «в каждой женщине», Арсов ответ был бы совсем другим, а не таким колким, но Эд сказал именно то, что сказал, а потому и получил такой ответ, из-за которого теперь как бы шутливо изгибает брови и фыркает, но боковым зрением в его серых глазах Попов видит то, ли грусть, то ли надежду.

— Неужели вы даже не допускаете мысли о том, что мы можем подружиться? — расстроенные интонации он даже не пытается спрятать, всё так же не сводя с него взгляд, который Арсений вполне успешно игнорирует.

Но Эд был бы не Эдом, если бы так просто всё и оставил — у него принцип по жизни «доебись и разберись», а потому именно это он и делает.

Сворачивает вместе с Арсом в какой-то переулок, пока Арсений, совершенно не ожидавший такого порыва, вытягивает шею, выискивая в толпе Шастуна, что вместе с Егором остановились у какого-то прилавка — как вовремя. 

— Сар, я чё-то не так сказал? — спрашивает Выграновский, когда Попов, ненадолго успокоенный тем, что они не потеряются, поворачивает к нему голову; расслабляет одно колено, чтобы казаться пониже ростом, потому что, по его наблюдениям, он Эда на несколько сантиметров выше. 

— С чего же вы взяли? — наигранно удивляется Арсений, приподнимая брови. — Это просто очередная моя загадка, Эдуард, — стараясь звучать наивно, выдыхает Попов и смотрит на Выграновского честными глазами, а тот лишь прикрывает веки, понимая, видимо, свой проёб.

Самое смешное, что Арс ему даже сказать не может, что конкретно его задело, потому что это выглядело бы странно, что он, будучи как бы женщиной, начал бы настаивать на том, что мужчины тоже могут быть до пизды загадочными, мол, вам ли не знать, Эдуард, блять. 

Это выглядело бы подозрительно и вполне могло бы натолкнуть Выграновского на определённые мысли, в результате чего он бы обязательно догадался, какой подвох сокрыт в этой самой Саре, а Арсений к этому пока что всё же не готов.

А может, было бы проще, если бы Эд знал о том, кто такая Сара на самом деле? Вон Антон вообще Егору рассказал обо всём, почему же ему нельзя сделать то же самое? 

Если Эд, конечно, вообще ещё не знает об этом — Арсений понятия не имеет, рассказал ли Булаткин своим мужчинам такую интереснейшую деталь, может, Выграновский уже давно знает, что у Сары член между ног, и просто хочет, чтобы Попов сам ему рассказал.

А может, Егор и сдержал своё обещание, данное Антону, никому не рассказывать, и Арсений сейчас зря надумывает; может, у Эда просто фантастическое чутьё (или гей-радар), и он чувствует, что с его новой знакомой что-то не так, но ещё не может понять, что именно.

— Я понял, где проебался, и хочу извиниться за это. Конечно, я хотел сказать, что вы мне интересны как личность, а не как какой-то сборник загадок, решив который я вас заброшу. Я коряво сформулировал, искренне прошу прощения. — Он, прижимая правую руку к сердцу, слегка наклоняет корпус и голову вперёд, и такой жест совсем не в его духе, но Арсению это оказывается достаточно для того, чтобы внезапно напавшая на него обида сошла на нет.

— Извинения принимаются. — Попов мягко улыбается Эду, когда они встречаются глазами после того, как тот выпрямляется и также расплывается в улыбке.

Арс сгибает руку в локте и подставляет её Выграновскому, который намёк понимает превосходно, подхватывая его под руку и с фырком выруливая из-за угла, смешиваясь с толпой; впереди Антон с Егором аккурат в этот момент отходят от прилавка, и Попов окончательно перестаёт волноваться.

Шастун, будто чувствует Арсов взгляд на себе, оборачивается на него и нежно улыбается, безмолвно интересуясь слегка приподнятыми бровями, мол, всё ли у них — и в частности у Арсения — в порядке, на что он, приподнимая уголки губ, кивает, и Антон вновь отворачивается, когда Егор что-то увлечённо начинает ему рассказывать.

Попов ловит себя на желании оказаться сейчас на месте Егора, чтобы идти по такому красивому пёстрому месту рядом с ним, взявшись за руки (с Булаткиным он, конечно, за руки не держится, но, если бы рядом с ним был Арсений, Антон по-любому уже давно бы уже сплёл их пальцы), но быстро сам себя осаждает, потому что в том состоянии, в котором он находится сейчас, Арс маленько не способен вести бурные разговоры, как ему бы хотелось, так что лучше уж рядом с Шастом будет Егор, а потом, когда Попов в своём сознании наконец преисполнится (то есть пройдёт стадию принятия), они обязательно наверстают упущенное.

И пусть он приходит к согласию с самим собой, ему всё равно становится как-то грустно, даже несмотря на то что Эд до сих пор с ним рядом.

— Вы сама не своя в последнее время, — негромко и полувопросительно произносит Выграновский, вынуждая охуевшего от таких внезапных слов Арсения повернуться к себе. 

— А откуда вы знаете, какая я «своя»? — Попов пробует усмехнуться, чтобы не показывать, что Эд попал прямо в точку — очень болючую и нежелательную для обсуждения — будто его эта тема совсем не волнует.

Выграновский хмыкает и растягивает пухлые губы в улыбке.

— А я и не знаю, — так просто выдыхает он, пожимая плечами, — но у меня есть глаза и я умею ими смотреть. Честно, я вам не поверю, если вы скажете, что за этот месяц не составили в своей голове картину такого персонажа, как я, — Эд переводит на него смешливый взгляд с приподнятой бровью, спрашивая, мол, так ли это?

— Это было не так просто, как вы наверняка думаете, — сразу же отзывается Арсений, и на его лице вновь начинает появляться улыбка. — Большую часть времени я вас вообще не видела, не говоря уже о том, что мы ни разу не общались. — Выграновский на это лишь вскидывает вторую бровь, тоненько намекая, что это совсем не то, чем он интересовался, и Попов, опуская голову, сдаётся, хихикая. — Но какой-то образ о вас у меня сложился, да, — кивает он, и Эд делает то же самое движение, мол, вот об этом я и говорю.

— Вот и у меня так же, только попроще, потому что вы-то с Антоном будто специально всегда на виду, — он на мгновение прищуривается, а Арсений невозмутимо моргает, прикидываясь, что совсем не понимает, о чём это Эд говорит. — Короче, я это к тому, что вы теперешняя совсем не похожи на вас тогдашнюю, — подытоживает Выграновский, а Арсений только ведёт плечом и хочет уже было сказать, что все меняются или что на него напала ужасная тоска по дому, как Эд продолжает: — Это после того разговора? — переводит на Арса участливый взгляд, изгибая тёмные брови, пока тот совершенно теряется, приоткрывая в растерянности рот.

Так сказать, боже, как же он чувствует, потому что то, как он мастерски находит те самые места и с точностью метателя ножей с десятками лет тренировок бьёт в самую цель, честно, поражает; либо это Арс такой очевидный, а не до пизды загадочный, как о себе думал, либо у Выграновского есть третий глаз на лбу, невидимый для окружающих.

— Что Антон мог сказать такого, что вы прям так отреагировали? — продолжает сыпать вопросами Эд, и Попов невероятно близок к тому, чтобы нервно рассмеяться, но вместо этого он, хмуря брови, говорит:

— Я же уже говорила, я не подслушивала, — слабо возражает он, сглатывая вязкую слюну и ощущая, как ускоряется сердцебиение.

— Но это связано с Антоном? — проницательности Выграновского позавидует, конечно, любой.

Арсений чувствует себя как под микроскопом из-за того, что Эд там бесцеремонно лезет ему в душу — если нарушать своё личное пространство Попов ему ещё позволяет, то вот такое он терпеть не хочет и не будет.

— Эдуард, — строго осекает он его, и Выграновский сразу же реагирует на это смиренным:

— Понял, молчу.

Он кивает самому себе и отворачивается, опуская голову вниз будто бы пристыженно, что для него вообще удивительно, но Арсений сейчас, вновь выбитый из колеи этими внезапными вопросами, что больше похожи на допрос, не обращает на это никакого внимания.

Попов, восстанавливая дыхание и возвращая сердцу размеренный ритм, смотрит в толпу перед собой взглядом, не способным зацепиться за что-то конкретное, пока в голове стоит странная пустота, словно ничего и не было.

Что-то пошло не по плану: рядом с Эдом ему должно было быть спокойно, он не должен был вообще вспоминать об Антоне, а тут вроде как действительно обеспокоенный его состоянием Выграновский просто желает докопаться до истины, засовывая свой длинный нос в дебри арсеньевской души, и тот не может его осуждать, потому что самому бы на эдовском месте было бы интересно.

Видимо, Егор правда ничего никому не рассказал.

Арс отходит от этого довольно быстро — кажется, проходит не больше трёх минут — и краем глаза косит вправо на Выграновского, уже поднявшего голову и смотрящего куда-то перед собой, который не выглядит расстроенным или обиженным от слова совсем; он, замечая, что Попов на него смотрит, в который раз чуть поворачивает к нему голову, спокойно и открыто смотря в голубые глаза, и Арсений понимает, что он хочет с Эдом поделиться тревожащим — хотя бы немного, так, чтобы не выдать ни себя, ни их обоих, но рассказать.

Попов, опуская взгляд на плечо Выграновского, обтянутое чёрной рубашкой (не один Арс сегодня упарится — пока они на рынке, где есть тенёк, жара ощущается не так явно, но когда они вновь выйдут на солнце, им с Эдом пизда), и словно неосознанно покусывает нижнюю губу, хмуря лоб и пытаясь подобрать слова; вдыхает через нос воздух, в котором смешались запахи парфюма, и различных фруктов, и тканей, и недалёкого моря, и наконец решается:

— Наши отношения сейчас переживают кризис, — негромко и осторожно произносит Арсений, и Выграновский хмурится, моргая непонятливо.

— И что, этот кризис ставит под сомнение существование вас как пары? — с явным желанием разобраться в ситуации уточняет Выграновский, и Арс отрицательно качает головой, потому что их как пары ещё и не существует — этот самый кризис к её появлению и приведёт. 

По крайней мере, Попов на это надеется. 

— Нет, — мягко выдыхает он и улыбается уголками губ.

— Расскажете подробнее? — с участием в глубине серых глаз он склоняет голову в сторону. 

— Однажды я всё вам расскажу, Эд, — с лёгкой улыбкой обещает ему Арсений, глядя на него доверительно, пока непонимающий, как на это реагировать, чутка сбитый с толку тем, что к нему впервые за всё время их недолгого общения обратились по сокращённой форме имени, Выграновский хлопает глазами. — И я допускаю мысль о дружбе с вами, — добивает его Арс, говоря это вдогонку, но это возымело совсем не тот эффект, который он ожидал (но и так, конечно, совсем неплохо): Эд на это фыркает, и лицо его приобретает то самое самолюбиво-нагловатое выражение.

— И я не сомневался в этом. — Он задирает вверх свой нос, и в этот же момент запинается, наступая на неровно лежащий булыжник, и под аккомпанемент Арсового смеха с громким «бляха» чуть не заваливается на идущую перед ними женщину благодаря Попову, который вовремя успевает его подстраховать. — Какие у вас сильные руки, — секундно удивляется тот, скользя взглядом по Арсовым плечам, прикрытыми непрозрачными рукавами платья — тот подавляет в себе порыв неловко прикрыться, чтобы Эд ничего не заподозрил, но он, слава всем богам, не заостряет на его конечностях внимание, поднимая взгляд на лицо, а после кланяется персонально ему. — Gracias, мисс Сара.

— О, да вы из Испании? — смешливо интересуется Арсений, а Эд только фыркает, улыбаясь самодовольно. — De nada, господин Выграновский. — И вот тут наступает эдовская очередь смотреть на Арса огромными удивлёнными глазами, из-за чего Попов по-доброму смеётся.

×××

С рынка они выходят через полчаса — вдоволь побродив там и рассмотрев товар чуть ли не каждого торговца, Арсений за то небольшое количество денег, что у него с собой было (буквально последние накопленные, которые он зачем-то с собой взял на пароход, и потому ему вдвое сильнее хочется надеяться, что Воля действительно не наебёт их с деньгами), купил кольцо с изображением розы ветров: увидел его и сразу же подумал об Антоне, которому оно, такое красивое и массивное, наверняка бы очень понравилось, так что над покупкой долго думать не пришлось, теперь осталось только дождаться момента, когда можно будет Шасту его подарить; Выграновский оценил его жест и решил также для своих мужчин купить кольца, а ещё, словно забыл сказать ранее, шепнул, что верит, что они с Антоном этот кризис преодолеют и обязательно будут счастливы, потому что любовь вообще всё и всегда побеждает (Эд тогда сказал «любовь всей хуйне пиздов вставляет», но Арсений не стал цитировать его слова точь-в-точь), — и направляются вслед за Даней, что в какой-то момент присоединяется к разговору Антона и Егора (те, видимо, уже обсудили всё, что хотели) и что ведёт их по красивым улочкам города.

У Арсения с Эдом, что идут буквально в паре-тройке метров от них, в разговоре наступает затишье, и Попов, у которого заметно поднялось настроение и с новой силой воспрянула вера в то, что у них с Антоном всё будет хорошо, сейчас просто наслаждается этой прогулкой, красотой города и тишиной, которую нарушают только негромкие фразы разговаривающей впереди троицы.

Находиться рядом с Выграновским ему ужасно комфортно, и, вспоминая свои слова, сказанные Шасту перед входом в столовую, Арс рад осознавать, что теперь-то он смело может сказать, что они с Выграновским не просто поладили, но и определённо встали на тропинку дружбы, как сделали не так давно Антон с Егором.

Сейчас свою симпатию к Эду, продлившуюся всего неделю, вспоминать особенно смешно, потому что как пару он их с Выграновским как не видел, так и не видит, да и сложно было бы представить романтический дуэт более неудачный. А вот в роли Арсового друга он вырисовывается просто потрясающе, и Попова это не может не радовать.

Когда общее время их шатания по городу незаметно переваливает за полтора часа, все единогласно решают пообедать в каком-нибудь приличном заведении — Булаткин на радостях решает заплатить за всех, и Арсений искренне благодарит его за такой жест, потому что, наверное, единственное, что он смог бы сам себе позволить — это водичку, на что Егор улыбается ему своей белозубой улыбкой, и Попов будто только сейчас понимает, какой он на самом деле хороший и что зря Арс вообще на этого зайку, который желает им с Антоном только добра, злился: он этого совсем не заслужил, и теперь-то Арсений это с кристальной ясностью понимает.

Потрапезничав, они ещё около десяти минут сидят за столом, обсуждая солнечную Италию: Милохин рассказывает, как он бывал здесь ещё до того, как встретился с Эдом и Егором, и те, хоть наверняка слышали эти истории, всё равно слушают с таким интересом, словно делают это впервые, и Арсений не может без улыбки смотреть на этих троих.

Практически всю беседу Арс ощущает нежный Антонов взгляд на своём лице и руках, и, когда он изредка встречается взглядом с голубыми глазами, он свои травянистые не отводит, потому что для него, очевидно, нет лучшего времяпрепровождения, чем просто смотреть на Попова, который, смотря на него в ответ, не может не улыбаться.

Сейчас практически никакие негативные мысли его не тревожат, и Арсений хочет в этом лёгком состоянии находиться и дальше, потому что ему хорошо и умиротворённо, и для полного счастья не хватает лишь Антоновых объятий, в которые Попов хотел бы упасть прямо сейчас.

Когда они выходят из этого дивного места, Арс уже было направляется к Антону, как того вновь цепляет Егор и уводит вперёд, а Шаст лишь оборачивается, смотря на него с вопросительно приподнятыми бровями, мол, ничего страшного, если они вновь разделятся, и Арсений только улыбается понимающе и кивает: они с Шастуном ещё обязательно успеют провести время вместе.

До отплытия остаётся час с лишним, и компания решает потихоньку двигаться в сторону парохода, но не по тому же маршруту, по которому они шли, а по-другому, и Милохин, что на этот раз пристроился к ним с Эдом, вновь вызывается вести — карта всё ещё у него в руках — и никто против такого расклада, разумеется, не возражает.

На этот раз Антон с Егором идут позади, и Арсений с Эдом, держащим его под руку, наслаждается видом отчего-то полупустынных невероятно красивых улиц с ровными двухэтажными домиками по обе стороны от дороги и пышной растительностью на них — как на стенах, так и в горшках, что стоят в специальных углублениях у окон, и это всё выглядит так ярко и привлекательно, что Попов абсолютно зачарован.

Они с Выграновским, глазея с любопытством по сторонам, разговаривают (хотя точнее было бы сказать пробуют разговаривать) на испанском: Арсений общается корявыми фразами, потому что учил этот язык ещё в детстве, когда был на попечении тётушки, да и делал он это из своего какого-то любопытства после того, как случайно нашёл у дальней родственницы словарь и книги на испанском и загорелся желанием), и многое уже позабылось, в то время как Эд, достаточно хорошо знающий язык и говорящий на нём уверенно (оказывается, у него в Испании жил — и продолжает жить — дядя, к которому он в детстве ездил на лето, где и овладел новым для себя языком; к тому же у них с Егором и Даней в Испании есть собственный особняк, и, если Арсений с Антоном когда-нибудь соберутся посетить данную страну, Эд приглашает их погостить у них), подсказывает Арсу перевод многих слов и обещается за оставшийся месяц его подтащить, на что Попов отвечает, что был бы несказанно этому рад.

Когда все они впятером выходят на какую-то площадь с большим фонтаном, они становятся невольными свидетелями празднования какого-то там фестиваля: уличные музыканты играют весёлую музыку и одетые в яркие одежды люди смеются и танцуют кто как захочет, а не по каким-то инструкциям и канонам.

Арсений оглядывает всех присутствующих с проклёвывающейся широкой улыбкой, удивляясь их свободе, что выглядит так красиво и притягательно, что он искренне заворожён — настолько, что не замечает, в какой момент Антон оказывается перед ним, смотря на Попова с тёплой улыбкой и согревающей любовью во взгляде.

Он протягивает ему руку открытой ладонью вверх и глядит доверительно, произнося короткое:

— Пойдём? — приподнимает брови на долю секунды, а Арсений замирает, пока Эд, всё так же стоящий рядом с ним, тянет вполне однозначное «оу-оу», явно одобряя шастуновский жест, и перестаёт держать его своей рукой, убирая обе ладони за спину и предоставляя ему полную свободу действий; смотрит на его профиль подбадривающим и одновременно с этим заинтересованным взглядом, когда как Попов неотрывно смотрит в Антоновы родные травянистые глаза.

Шастун стоит перед ним спокойный и уверенный, протягивает свою ладонь ему навстречу и всем своим видом спрашивает, готов ли Арсений.

Но не к банальному танцу — на который его, разумеется, тоже приглашают, но сейчас речь совсем про другое — а к чему-то большему: готов ли Арс принять Шастову руку и сердце, готов ли быть с ним.

И Попову, видимо, воздушно-капельным путём передаётся антоновская уверенность, потому что в этот момент, когда на улице ярко светит солнце, играет громкая музыка, раздаётся звонкий смех и Выграновский уже в сотый раз переводит взгляд с Шаста на Арса и обратно, он с кристальной ясностью понимает, что влюблён в Антона до подкашивающихся коленок и ему не хочется больше ничего с этим делать.

Ему хочется любить Антона и хочется, чтобы он об этом знал. 

Знал, что Арсений наконец-то готов.

Попов улыбается так легко и обрадованно от осознания, что стадия принятия наступила в такие рекордно короткие сроки и что он больше не страдает из-за этих чувств, а расцветает, и вкладывает свою ладонь в Антонову после семи секунд промедления, потому что больше медлить он не хочет и не будет.

Он совершенно не знает, что будет дальше, но идти с Шастуном бок о бок ему не страшно.

Арс быстро шепчет ему на ухо, что понятия не имеет, как танцевать этот танец, на что Антон с фырчаньем отвечает, что он абсолютно точно так же в душе не ебёт, и говорит, что придётся импровизировать, и Попов искренне смеётся, облокачиваясь о его плечо.

Завтра на балу он ему непременно всё расскажет.

×××

Господи, как же хорошо, что в их номере одна кровать, потому что просыпаться в объятиях Антона — лучше всего, что только может быть в этом мире; особенно прекрасно это ощущается теперь, когда Арсений больше не злится и не грустит, а просто ощущает себя счастливым и жутко влюблённым оттого, как Шастово размеренное дыхание колышет его заметно отросшую чёлку и как же приятно прижиматься к его тёплой груди (Антон игнорирует существование пижам — его максимум это только надеть арсеньевские запасные спальные штаны, которые тот ему вручил ещё в начале плавания с требованием надеть их, получив в ответ недовольное ворчание на тему того, что он вообще-то любит спать голеньким) и ощущать его руки на своей спине.

Чувства к Антону, что теперь не сдерживаются ничем, преумножаются, возрастая по своей силе и увеличиваясь в глубине в несколько десятков раз, и Арсению хочется то ли обвить Шастуна всеми конечностями и стиснуть в своих объятиях так крепко, чтобы обоим было затруднительно дышать, и пролежать в таком положении несколько дней подряд, то ли прямо сейчас перекинуть через него ногу, оседлав бёдра, и зацеловать ему всё лицо, шею, ключицы, грудь и далее по списку — чтобы каждый миллиметр его кожи был поцелован и залюблен до невозможности.

Арсений никогда, ни к одной живой душе настолько сильного чувства не испытывал, но, несмотря на новизну ощущений, он не боится такого масштаба, потому что он никогда себя таким счастливым не чувствовал, как чувствует сейчас, когда проснувшийся Шастун (вероятно, это Арс его своими поглаживаниями губами и кончиком носа тёплой кожи в районе яремной впадинки и разбудил) хриплым после сна голосом желает ему доброго утра и как бы невзначай мажет губами по лбу у самой линии роста волос — и в них носом утыкается тоже, разумеется, только потому, что ему лень поменять положение.

Попова ужасно сильно мажет, и он с этим сделать не может абсолютно ничего — да и не хочет, потому что это утро какое-то совершенно потрясающее в своей комфортности и любви, о которой они не говорят, но которая прямо-таки витает в воздухе и занимает собой всё пространство каюты, их островка спокойствия, где они ещё могут быть самими собой.

Весь день Арсений существует в радостном ожидании того самого момента, от мысли о котором у него сердце ускоряет свой ритм, спирает дыхание и подкашиваются колени; в животе вспархивает рой бабочек от одного только осознания, что всё наконец разрешится именно сегодня, сегодня они наконец поговорят о своих чувствах и Антон почти официально станет мужчиной его сердца и, Арс надеется, всей оставшейся жизни.

А ещё Попов весь день думает о том, что ему сильнее всего на свете хочется Антона поцеловать, и на этот раз это будет так, как правильно, как ему хочется, ведь теперь он к этому готов и по-настоящему этого желает.

Шаст, видимо, тоже бала ждёт с тем же нетерпением, что и Арс, но оно, в принципе, не удивительно, потому что Антон не слепой: он прекрасно понимает, что Попов наконец созрел и готов к следующему, самому важному шагу.

На самом деле, Арсений очень рад, что всё сложилось именно так, что он узнал об Антоновой влюблённости не прямо от него, а таким косвенным путём, потому что в ином случае он бы неясно как отреагировал в начале, но потом — Попов отчего-то уверен — всё пошло бы по тому же самому маршруту, состоящему из всем известных пяти стадий принятия, ведь свою влюблённость в Шастуна, которая ну явно длилась дольше, чем эта неделя (Арс думает, что незаметно влюбился в Антона примерно тогда же, когда это сделал сам Шаст, а именно где-то в период тех двух недель, в которые они возобновили общение и которые, как показывает история, стали решающими в их взаимоотношениях), отрицать попросту глупо и бесполезно.

Словами не описать, насколько сильно Арсений благодарен Антону за то, что тот дал ему столько времени, сколько было необходимо для того, чтобы принять свои чувства, не давил совсем и был рядом, поддерживая его каждую секунду взглядами, касаниями и любовью, которая не пугала, а только согревала.

Когда короткая стрелка часов почти дошла до цифры семь, а минутная неумолимо быстро приближается к двенадцати, у Попова, охваченного предвкушающим трепетом, кажется, скоро то ли почки, то ли сердце, то ли все органы разом откажут от волнения, но Антон, бережно обнимающий его со спины, пока Арсений у туалетного столика стоя расчёсывает волосы парика, и, отодвинув волосы, нежно прижимающийся губами к шее, выбивая этим жестом весь воздух из лёгких, его практически полностью успокаивает, безмолвно заверяя, что всё будет хорошо и ему не стоит так сильно себя изводить.

Хочется простого человеческого развернуться к Антону лицом и поймать его губы своими, но Арс на такое пока не отваживается — лишь откладывает на стол гребень и говорит, что готов к выходу, и Шастун с улыбкой ему кивает, с коротким «миледи» подавая ему руку.

Арсений, вмиг чувствуя в душе неприятное ощущение, с улыбкой, что на пару тонов более блёклая, чем антоновская, вкладывает свою ладонь в его, но, когда Шастун прижимается к скрытой перчаткой тыльной стороне его руки губами в привычном жесте, как в тот вечер, от этой капли дёгтя не остаётся и следа: всё место в его мыслях вновь занимает Антон.

По вайбу этот бал очень сильно напоминает прошлый, и Арс бы всерьёз задумался о том, что он всю последнюю неделю себе, задумавшись о чём-то в моменте, выдумал, если бы на нём не было другое платье, а Шаст не смотрел бы ему в глаза с ещё большим количеством различных чувств, и Попов искренне не понимает, как он мог в прошлый раз не понять, что Антон в него влюблён — оно же на поверхности лежит, Шастун свои чувства не прячет от слова совсем.

На этот раз они, негромко переговариваясь, танцуют в своём уголочке, не пытаясь лезть в центр, потому что выставлять то нежное чувство между ними напоказ не хочется, и Арсений наслаждается каждой секундой этого вечера, пропуская все звуки и ощущения сквозь себя и чуть ли не мурча от удовольствия прямо Антону на ухо.

Хочется прижаться к нему вплотную, повиснуть на нём коалой, уткнувшись носом в шею, и не отпускать никогда, а потому в момент, когда Арсений, и так непозволительно сильно замедливший их танец, практически кладёт голову Антону на плечо, тот наклоняется и шепчет ему на ухо:

— Давай уйдём? — мажет губами по козелку уха будто бы случайно, но прикосновение к его лицу не прекращает, продолжая вести носом невидимую линию от уха до виска.

Арсений хочет было спросить, куда же они уйдут, но решает не задавать такой глупый вопрос, потому что для него этого особого значения всё равно не имеет, ведь за Антоном он готов пойти хоть на край вместе, так что он лишь расплывается в нежной улыбке, смотря в травянистые глаза, что находятся сейчас особенно близко, и кивает, позволяя Шасту удобнее приобнять себя за талию и вывести из бального зала.

Павел Алексеевич с Эдом и Даней, о чём-то разговаривающие, стоя неподалёку от выхода, провожают их взглядами: первый смотрит заинтересованно и совсем не выглядит так, будто будет потом им предъявлять за то, что они так своевольно сбежали с бала, где должны были блистать в центре толпы (и это, разумеется, не может не радовать), Выграновский стреляет в них глазами в своей излюбленной манере — до пизды загадочной и даже здесь отчего-то самоуверенной — наверняка подумал, что они пошли заниматься неприличными делами, о чём потом не раз пошутит, а Арсений будет краснеть, бледнеть и неизменно мямлить, а Милохин прослеживает за их траекторией движения словно кот и улыбается Попову приветливо, встретившись с голубыми глазами своими; а после все трое вновь возвращаются к своему разговору, и Арс также отворачивается, когда они с Шастуном, который, кажется, ничего и не заметил, выходят в коридор и бредут по нему в сторону носовой части корабля.

Когда они проходят через эти стеклянные двери и оставляют позади тот самый угол, за которым Арс притаился, подслушивая разговор Антона с Егором, Попов улыбается, мельком радуясь в очередной раз за вечер тому, что то ужасное состояние, в котором он находился большую часть недели, прошло и сейчас им руководит не боль и страдание, а сильная и нежная любовь к Шастуну, о которой хочется сказать уже нестерпимо, но вместе с тем и волнительно, как и всякому влюблённому перед признанием.

На пароходе, что почему-то в этот час практически ничем не освещён, темно — только редкие фонари на верхней палубе и довольно яркая сегодня полная луна освещают пространство «носа» судна, и они с Антоном замирают у своего места у перил.

Арсений, встретившись взглядом с Шастуном, что улыбается ему так нежно, что сердце в груди замирает, говорит скорее в шутку, нежели всерьёз, потому что особо ни на что и не рассчитывает:

— Я не натанцевался ещё. — И надувает по-детски наивно губы, словно канючит, а Шаст весело фыркает и, беря его руки в свои, отходит назад, добиваясь того, чтобы они отошли подальше от перил. — Что ты делаешь? — со смешком спрашивает Арсений, когда Антон обеими руками обнимает его за талию, притягивая к себе вплотную, а Попов мгновением позже обнимает его за шею.

— Будем натанцовываться, — как само собой разумеющееся выдыхает отчего-то негромко Антон, и у Арса смех застревает в горле, потому что их лица в этот миг находятся настолько близко друг к другу, что он ощущает на своих губах Шастово горячее дыхание.

Сглатывает волнительно и улыбается Антону уголками губ, потому что просто не может реагировать на него по-другому, получая такую же мягкую улыбку в ответ.

Они не танцуют даже — по большей части просто обнимаются и еле заметно покачиваются, отрывая ноги от земли, чтобы переместить их на пару сантиметров в сторону, но этот недотанец, без всяких сомнений, самый лучший из всех, что случались в Арсовой жизни.

Он чувствует затапливающее тёплое счастье и умиротворение, когда всё же кладёт голову Антону на плечо, что очень удобно сделать в таком положении, и кончиком кнопочного носа утыкается в стройную горячую шею над воротником белоснежной рубашки (словами не описать, как же ему нравится тот факт, что Шастун начал носить белую или светлую одежду, потому что в ней он всё больше становится похож на ангела и ему просто невероятно это идёт), вдыхая родной запах, в котором хочется раствориться.

Антон, скользя руками выше и располагая широкие ладони на Арсовых лопатках, окончательно переводя их некое подобие танца в крепкие объятия, что почему-то ощущается слишком интимным, прижимается скулой к его голове и замирает в таком положении на несколько долгих секунд.

Арсению невыносимо хочется переместить руку на Антонов затылок, зарыться в его мягкие кудряшки, что хочется потрогать уже слишком давно, и рукой расчесать их, изредка наматывая колечки на пальцы, и, когда он почти решается это сделать, Шастун делает вдох, а за ним хриплым полушёпотом выдыхает практически ему на ухо: 

— Луна сегодня красивая, да?

Попов в его объятиях даже, кажется, дышать перестаёт, улыбаясь неверяще, но так счастливо, что у него сердце грозится разойтись по швам от количества испытываемых разом чувств.

Оно наконец-то произошло.

Конечно, Арсений сразу узнаёт в этих словах фразу из книги, которую Антон, видимо, дочитал и в которой это выражение было признанием в любви, и ему хочется счастливо рассмеяться оттого, что Шаст — грёбаный романтик — выбрал именно эти слова для того, чтобы наконец ему открыто признаться в своих чувствах.

Арс отрывается от плеча Антона и чуть отстраняется, чтобы заглянуть ему в глаза со всей любовью, что в нём сидит уже слишком давно и которая по своему размеру могла бы поспорить с океаном, и видит, что Шастун на него смотрит с абсолютно тем же самым чувством, и смех застревает где-то в горле, так и не найдя выхода.

Попов отчего-то медлит, прекращая сдерживать себя от того, чтобы нежно улыбнуться Антону, который его не торопит совсем, ведь всё и так ясно без слов.

Арсений наконец открывает рот, чтобы произнести ответное «настолько красивая, что умереть можно», но даже не договаривает второе слово, как Антон подаётся вперёд и, прикрыв глаза, прижимается к его губам в нежном поцелуе, прихватывает Арсову нижнюю губу и перекладывает руку на затылок, зарываясь пальцами в длинные волосы парика.

Попов, чуть шевеля губами, также прикрывает глаза, но через мгновение открывает их, потому что Антон отстраняется и с беспокойством заглядывает ему в глаза, будто только сейчас разрешения спрашивает, и Арсений сам привстаёт на носочках и решительно прижимается к Шастовым податливым губам, обнимая его за шею обеими руками крепче.

Антон мажет по его нижней губе языком, и Арс понятливо приоткрывает рот, чтобы они могли углубить поцелуй; перекладывает руку, как давно хотелось, на затылок, запуская пальцы в действительно очень мягкие кудряшки и почёсывая кожу головы короткими ногтями.

И они оба словно остановиться не могут — не сейчас, когда наконец дорвались, и Попову искренне хочется, чтобы это мгновение длилось как можно дольше.

С губ Антон мягко переходит на щёку, а после рассыпает по всему Арсовому лицу крошки-поцелуи, беря его в свои руки, и между поцелуями шепчет:

— Господи, Арс, как же сильно я тебя люблю…

Арсений плавится, зажмуривая глаза как довольный кот, греющий бока на солнце и подставляющий под тёплые лучи свою мордочку, — у него же своё персональное солнце, что ласкает его так нежно и осторожно, словно он хрустальный, и Попов чуть ли не начинает мурчать.

Встречается с Антоном взглядами, когда тот отстраняется, и ощущает, как у него увлажняются глаза от любви к этому — определённо, самому лучшему во всей Вселенной — человеку.

— Я тебя люблю, Антон, — признаётся в ответ он, а Шастун улыбается так обрадованно и счастливо, каким Арсений его никогда ещё не видел.

— Мой милый Арс, — Шаст словно неверяще оглаживает его лицо правой рукой и вновь прижимается на пару мгновений к его губам, и Арсений сразу отвечает на поцелуй, прижимая левую руку к тыльной стороне правой ладони Антона. — Я знаю, каким мудаком я был с тобой в прошлом и какую боль я тебе причинял, и мне так жаль, правда, потому что ты этого совершенно не заслуживаешь, и я так сильно виноват перед тобой, — он изгибает брови и качает головой отрицательно, поглаживая большими пальцами обеих рук Арсову кожу под глазами. — Ты заслуживаешь того, чтобы тебя любили и на руках носили, и, если ты мне позволишь, я буду… Прошу, Арс, дай мне ещё один шанс, и, клянусь, я больше никогда не причиню тебе боль… — мольбы в Антоновом голосе и слезящихся глазах столько, что в ней запросто можно утопиться, и Попов задаёт лишь один вопрос, который по-настоящему сильно его волнует:

— Что ты сделаешь, когда мы получим деньги? — голос практически не дрожит, и Арсений с беспокойством смотрит Антону в глаза.

— Я никуда от тебя не уйду, — сразу же отзывается Шастун и приподнимает уголки губ в улыбке. — Я не позволю себе снова тебя потерять. Я и тогда не хотел уходить, но сказал так, потому что думал, что ты ненавидишь меня и больше не хочешь видеть меня в своей жизни, — негромко признаётся Антон, опуская взгляд, а Попов удивлённо приоткрывает рот, потому что не может поверить в то, что он действительно мог так думать.

— Я ни на секунду не переставал тебя любить, Шаст, — Арсений мягко приподнимает его подбородок, заставляя посмотреть на себя, и улыбается ему, чтобы показать, что сейчас-то точно всё в порядке; целует его смазано в уголок губ и смотрит в глаза доверительно. — Антон, — зовёт его шёпотом, хотя и так всё внимание Шастуна приковано к нему одному, — я люблю тебя больше всего на свете, слышишь? 

Антон улыбается растроганно и подаётся вперёд, чтобы накрыть губы Арса своими в нежном поцелуе, в который пытается вложить все свои чувства и благодарность за этот шанс, что Попов ему в очередной раз предоставил; поцелуй плавно перетекает в объятия, во время которых они вновь плавно покачиваются, словно вновь танцуют, и Арсений так счастлив, что они с Шастуном наконец признались друг другу и теперь могут просто любить друг друга, не пытаясь скрыть это за семью замками, — теперь всё плохое осталось позади, а дальше их ждёт только счастливое будущее, и Арс ещё ни в чём не был настолько сильно уверен.

— Я слышал ваш разговор с Егором, — он признаётся в этом даже сам для себя неожиданно, чуть отстраняясь от Антона, чтобы иметь возможность смотреть в его лицо с мягкой улыбкой, и Арсений ожидает, наверное, любую реакцию от удивления до злости за то, что Попов подслушал, но точно не спокойное:

— Я знаю, — Шастун кивает еле заметно и кончиками пальцев заправляет волосы парика ему за ухо, а Арсений шокированно промаргивается.

— Но как?.. — склоняет голову в сторону вопросительно.

— Ты правда надеялся скрыть что-то от меня? — с иронично вскинутой бровью спрашивает Шаст, и Арс думает, что, в принципе, он прав: они оба знают друг друга как облупленных, даже несмотря на такой долгий перерыв в общении. — Понял по твоей реакции.

— А я думал, я хороший актёр, — фыркает Попов, опуская пристыженный взгляд, а Антон мягким движением пальцев возвращает его голову в прежнее положение и быстро чмокает в губы.

— Ты превосходный актёр, но я слишком хорошо тебя знаю. — Шастун растягивает губы в своей самой лучшей котячьей улыбке, которую так любит Арсений, и он только может так же влюблённо расплыться в улыбке в ответ, но после будто в себя приходит и смотрит на Антона, прищурившись.

— Хочу тебе напомнить, что накануне того разговора ты меня поцеловал, так что я тогда всё ещё мог отходить от этого, — Попов с важным видом приподнимает брови, а Шаст их, наоборот, виновато изгибает.

— Ты не сердишься на меня за это? 

— Сейчас нет. — Улыбается спокойно и мягко треплет Антоновы волосы на затылке. — Во многом благодаря этому я принял свои чувства к тебе так быстро, — хмыкает он, вдруг осознавая, что так оно в действительности и было: если бы этого поцелуя не случилось, а разговор Арсений бы подслушал, он бы по-любому продолжил заблуждаться в собственных чувствах. — Ты, кстати, после разговора с Егором понял, что я тоже… — Заканчивает неопределённо Арс, а Шастовы уголки губ ползут вверх в нежной улыбке.

— Он просто донёс до меня эту мысль, а подтверждение ей я увидел в тебе и твоём поведении. — Антон кончиком носа трётся об Арсову кнопку, а после мягко целует туда же, словно совсем не может без прикосновений, и Попов прижимается к нему ближе, вновь кладя голову на шастуновское крепкое плечо, утыкаясь лицом ему в шею, и тот только аккуратно прижимает арсеньевскую голову к себе. — Я сам проходил через это же, так что мне несложно было узнать в тебе себя. — Антон замолкает, поглаживая его затылок через парик, и чуть покачивается, будто Арса баюкая. — Тем более ты жался ко мне по ночам и звал меня во сне до тех пор, пока я тебя не обниму, — выдыхает Шастун негромко, и Арсения отчего-то переёбывает: подсознание уже давно всё знало наперёд, а вот сознанию потребовалось слишком много времени на то, чтобы наконец осознать, что их отношения с Антоном уже давно не те, что были раньше — и эта фраза, разумеется, имеет исключительно положительный подтекст.

Попов улыбается себе под нос, выдыхая в Антонову тёплую кожу, и приподнимается, чтобы посмотреть в любимые травянистые глаза.

— Теперь я от тебя вообще никогда не отлипну, — улыбается уголком губ, глядя на Антона из-под ресниц с какой-то надеждой, и Шастун улыбается только шире.

— Обещаешь? — полушёпотом.

Вместо ответа Арсений кивает счастливо и приподнимается на носочках, чтобы в который раз за этот разговор прижаться к Шастовым губам в нежном, полном любви и нежности поцелуе.