Эйфория, в которой Арсений находился весь вчерашний день, спадает к утру, наконец открывая ему глаза на произошедшее: он по правде вчера бесчисленное количество минут до припухших губ с такой страстью целовал своего брата, а после сознательно заснул с ним в обнимку, чего не было со времён, когда они ещё были детьми. 

Попов по правде вступил в отношения со своим братом. 

Вчера, окрылённый потрясающим чувством влюблённости — сильной и той самой, которую Арс все двадцать три года своей жизни ждал — он словно совсем забыл о том, кем они с Антоном друг другу приходятся, а сейчас, когда возбуждение спало и рассудок прояснился, Попов в полной мере осознал, что же произошло на самом деле. 

А произошёл, на самом деле, пиздец, и сейчас Арсений на него реагирует далеко не так положительно: он боится. 

Он практически в ужасе из-за осознания, что они с Антоном позволили себе слишком многое, забылись из-за вскруживших голову чувств и натворили то, чего ни в коем случае не должны были, они же ведь братья! Так не должно быть, это неправильно! 

И всё равно Арсений чувствует, как у него замирает сердце от вида Антона, что лежит к нему совсем близко и ещё мирно спит, и близко не представляя, какой эмоциональный шторм творится в душе того, кто подарил ему вчера столько нежных поцелуев — подумать только, они вчера действительно целовались, и ни Арс, ни Шаст совсем не чувствовали отвращения, зато сейчас осознание, не щадя, проезжается по нему катком и просыпается совесть, взывая к разуму и пытаясь донести простую, казалось бы, истину: так быть ни в коем случае не должно. 

Попову хочется сморщиться и отвернуться от Антона (от греха подальше, потому что ему самому тошно оттого, как сильно ему хочется придвинуться к брату и ощутить его тёплые крепкие объятия: это первая ночь за последнюю неделю, когда они проснулись не рядом — Арс спал на расстоянии вытянутой руки от Антона, но хоть лицом к лицу (да, он всё ещё верит в эту теорию взаимного отношения друг к другу, которая в их случае с Шастом работает безотказно), и на том спасибо), но он не может оторвать взгляд от его расслабленного лица: Шастов рот приоткрыт, и из его левого уголка едва заметно на подушку стекает слюна — Арсения тянет улыбнуться, и он обязательно бы это сделал, но этот первородный страх осознания того, что он вот эти вот губы — губы своего брата — целовал с таким удовольствием и самоотдачей, перекрывает практически все чувства, кроме безусловной и теперь уже романтической любви к Антону — это, кажется, вообще ничто не способно перекрыть и искоренить из него; русые кудри (за тот месяц, что они здесь находятся, его волосы отрасли ещё сильнее, и теперь у Шастуна на голове целое пушистое облачко) спадают на его лицо и прикрытые глаза и красиво покоятся на подушке, и Попов давит в себе желание поправить его волосы так, чтобы те щекоткой не мешали ему спать.

Отчасти потому, что ему страшно даже просто задумываться о том, что же будет, когда Антон проснётся.

Для Арса сейчас это смерти подобно, и он чувствует глухо колотящееся где-то, по ощущениям, в горле сердце, и дрожит под одеялом, хотя ему совсем не холодно.

Он прерывисто выдыхает на грани слышимости и, болезненно изламывая брови, прикрывает глаза; зарывается носом в подушку, задавая Вселенной в сотый раз за это утро один и тот же риторический вопрос: как же их так с Антоном угораздило вопреки здравому смыслу столь сильно друг в друга влюбиться?

Арсений настолько уходит в свои безрадостные мысли, что совсем не замечает, в какой момент Шастун перестаёт сонно пыхтеть, а потому закономерно пугается, когда раздаётся хриплое Антоново:

— Утро.

Попов тут же распахивает глаза, мигом находя взглядом тёплую улыбку, цветущую на шастовских губах, и чувствует свой вновь — ну вот, только ведь более-менее успокоился! — подскочивший пульс.

В травянистых глазах плещется столько нежности, которая Арсения — не захлёстывает и не топит — поддерживает на плаву; ей хочется довериться, и если бы вчерашний он без оглядки пошёл бы ей навстречу, то он сегодняшний способен лишь в оцепенении замереть на месте, не двигаясь ни вперёд, ни назад.

Попов пробует натянуть улыбку, чтобы оставить ответное пожелание:

— Доброе, — получается почти так же хрипло.

— Фраза сложилась, получается, — фыркает смешливо Антон и улыбается совей котячьей улыбкой так красиво и согревающе, что у Арсения всё внутри сжимается; Шаст ещё несколько секунд безмолвно смотрит на Арса, ничуть не меняясь в лице, а затем протягивает обе руки к нему и полушепчет: — Иди сюда? — вопросом, словно он правда допускает возможность арсеньевского отказа.

Попов пару мгновений тупит, но потом решает, что объятия — почти невинный жест, не то что поцелуи, которые сейчас его так триггерят и которые наверняка за ними последуют, но там он выкрутится как-нибудь.

Объятия с Антоном ощущаются чуть ли не жизненной необходимостью, которой противостоять Арсений не может, как бы ни пытался, — он к Шастуну и так слаб, но с этой влюблённостью, такой прекрасной и такой неуместно-неправильной, его нищенство в своём проявлении преодолело все границы разумного.

Ещё бы Арс пытался его сдержать, может, что-нибудь да вышло, но он же с этим не борется от слова совсем.

Он смотрит в Антоново лицо, спокойное и всё такое же красивое, а затем наконец придвигается к нему вплотную, зарываясь лицом в Шастову тёплую шею, пока Антон крепко обивает его обеими руками и накрывает сверху своим одеялом.

— Плохой сон снился? — спрашивает он спустя пару мгновений тишины, и Арсений лишь настороженно сводит брови к переносице, хотя изначально глупо было надеяться что-то спрятать от Шастуна, что читает его, как открытую книгу.

Но это не значит, что он не попытается — по крайней мере, до тех пор, пока не пройдёт пять стадий принятия того, что он в действительности вступил в отношения со своим двоюродным братом.

Арс мычит невнятно ему в шею и жмётся ближе в поиске поддержки — Антон, чуть отклоняя корпус назад, целомудренно целует Попова в лоб и зарывается рукой в отросшие волосы на затылке; пропускает их сквозь пальцы, пока Арсений, прикрыв глаза, опускает голову на мягкую подушку, что всё ещё хранит тепло от соприкосновения с шастуновской кожей, и чешет короткими ногтями кожу головы. 

Спустя некоторое время с затылка плавно переходит на теменную область, а оттуда — на лобовую, расчёсывает всё теми же пальцами чёлку и подушечкой указательного проводит линию вдоль Арсовой брови, когда тот открывает глаза, смотря прямо в Антоновы, что находятся к нему так близко, что дыхание невольно спирает.

Улыбка с губ Антона потихоньку сходит на нет, но уголки губ всё так же остаются приподнятыми, будто опуститься не могут совсем — не в присутствии Арсения, а сам Шастун прикрывает глаза и, переложив руку на Арсову скулу, подаётся вперёд, чтобы прижаться к его губам в нежном поцелуе, пока тот, кого он хочет поцеловать, впадает в ступор.

Когда между их губами остаётся расстояние максимум в один миллиметр и Арсению даже верхней губой удаётся невесомо почувствовать прикосновение Шастовой нижней, он наконец отмирает и отстраняется, глядя на открывшего глаза и явно не въехавшего в произошедшее Антона невольно расширенными глазами обосравшегося котёнка.

— Зубы, — ляпает первое пришедшее в голову оправдание Арс и спешит скорее выпутаться из одеяла и антоновских объятий — тот сразу же расцепляет руки, предоставляя ему полную свободу действий, хотя явно удивляется такому порыву. — Пойду почищу, — неловко добавляет Попов, улыбается криво и поднимается с кровати, направляясь быстрым шагом в ванную.

По пути он запинается, кажется, на пустом месте и нервно чертыхается себе под нос, и у самой двери в ванную комнату, когда Арсений берётся за золотую круглую ручку, его окликает Антон:

— Арс, — настороженно зовёт Шаст, приподнимаясь на локте так, что одеяло оголяет его грудь аккурат до сосков, и Арсений не может не обернуться; светлые брови чуть нахмурены, а глаза подозрительно прищурены — Попов ни в коем случае не осуждает его желание всё понять, сам бы на его месте начал бы стараться докопаться до истины, ведь вчера всё было так хорошо, но от этого пристального обеспокоенного взгляда, честно, хочется уйти. — Что происходит? — недоверчиво и с искренним желанием разобраться в поведении Арса, который решает, что игнорирование проблемы — лучшее решение. 

— О чём ты? — знает, что разыгрывать дурачка для Шастуна — бесполезно и глупо, но почему-то так же глупо и зря надеется на то, что в этот раз проканает. — Всё в порядке. — Улыбается быстро и криво, а после отворачивается, мигом заходя в ванную и стараясь не сильно хлопнуть дверью. 

Прижимаясь к ней спиной, Арс понимает две вещи: первая и довольно очевидная — Антон ему, разумеется, не поверил, он же не глупый; а вторая — Попов придумает тысячу и одну отговорку, чтобы не выходить отсюда как можно дольше, чтобы не оставаться с братом (господи, как же жжётся это осознание! — вот нужно ему было так внезапно об это вспомнить и всё испортить!) наедине. 

Целоваться Арсений, конечно же, не выходит, сидит там практически до самого завтрака — точнее, до тех пор, пока Шастун не стучится к нему с вопросом, успеет ли он собраться, ведь ему же всё-таки до хуя всего сделать нужно; и тогда Попов, как винная пробка, вылетает из своего укрытия, а Антон, окинув его странным взглядом и спросив, хорошо ли он себя чувствует — на что получает неестественно широкую улыбку и заверения в том, что вообще лучше всех в этом мире (Шаст на это сказал лишь: «Мы ещё к этому вернёмся, а сейчас давай собираться», не оставив Арсу и шанса надеяться на то, что ему удастся отвертеться) — наоборот, туда зашёл, чтобы, во-первых, привести в порядок себя самого, а во-вторых, чтобы предоставить Арсению необходимое одиночество, так как тот всё ещё категорически отказывается «сменять обличие» при Антоне: стыдится этого отчего-то (самому поначалу было и странно, и смешно смотреть на себя с этой дурацкой накладной грудью в отражении зеркала — выглядит невероятно нелепо) и ничего не может с этим поделать — может, когда-нибудь всё-таки согласится показать брату свою ненастоящую грудь, о чём тот так любит шутить, но пока что он ещё явно не созрел.

О какой вообще, нахер, груди речь идёт, если он ещё, оказывается, не созрел — как он думал — для отношений с ним!

Господи, какой же большой у Шастуна запас терпения и как же много любви к Арсению, если он его, такого проблемного, выносит уже больше месяца.

Но, несмотря на ту бурю эмоций, что творится у него в душе в данный момент, он хочет, чтобы чёрная полоса в их жизни наконец закончилась и они просто были счастливы — хоть как-нибудь — но для этого Арсению нужно принять свою неправильность, которую он так нагло проигнорировал вчера вечером.

Попову нужно самому всё обдумать, прийти к принятию самостоятельно, а потому он решает не тревожить Антона своими глупыми бесполезными (потому что от чувств к брату он отказаться не в силах) тревогами.

Оно пройдёт — нужно лишь перетерпеть.

А пока что Попов только тяжело вздыхает и несётся к чемодану под кроватью с накладной, чтоб её, блять, грудью в нём.

Кажется, теперь он в полной мере понимает Антона, который не хотел ему что-то там рассказывать — да, конечно, то было про влюблённость, которую он считал неуместной и невзаимной и которой не хотел его напрягать, но у Арсения же тоже ситуация, когда ему надо подумать!

Внутренний голос, именуемый совестью, подсказывает, что он ведёт себя как конченный кретин из-за своего желания разобраться во всём втихомолку самому, но Попов от него отмахивается, будучи в своём решении слишком уверенным — а зря; но это он осознает немного позже.

Прикосновения Антона жгутся, потому что каждый раз, когда тот как бы невзначай уже так привычно приобнимает его за талию или нежно смотрит, у Арса в голове сигналом тревоги бьёт мысль, что они же братья, всё это неправильно и что же они вообще творят, и Попов непроизвольно дёргается, стараясь неосознанно уйти от ласковых прикосновений, выработанных до автоматизма, но совершаемых не на автомате, а потому, что Шаст так хочет, и избежать антоновского пристального взгляда.

Шастун не слепой — он видит, что что-то не так, и ещё два раза спрашивает Арсения о его состоянии: перед выходом из каюты, притянув к себе за локоть, и во время завтрака, когда Арсений, в который раз пытаясь осмыслить происходящее, залип, уставившись в пространство и так и не донеся до рта вилку с кусочком ароматного омлета; Арс по Шастовым едва заметно нахмуренным бровям понимает, что он не успокоится, пока не докопается до истины.

Еда в горло решительно не лезет, и Арс отставляет свой едва тронутый завтрак от себя; и, пока Шаст, у которого, в отличие от него, аппетит есть всегда, доедает свою порцию и подтягивает к себе арсеньевский омлет, погружается вновь в омут мыслей — хотя вряд ли он из него вообще выбирался.

Что самое, наверное, поганое в его и без того хуёвой ситуации, так это то, что он до конца не знает, какого результата хочет добиться: его коробит от одной мысли об отношениях с Антоном; от представлений поцелуев, которые он отчаянно хочет сорвать с его пухлых и таких красивых губ ещё не раз, объятий (теперь абсолютно любой, даже самый привычный жест воспринимается по-другому, и такие, казалось бы, уже привычные для них (полу)объятия, разумеется, не стали исключением) и близости, которая наверняка когда-нибудь рано или поздно за всем этим последует, в голове возникает какой-то тупой блок, мешающий воспринимать их с Шастом взаимодействия так же, как вчера, и при каждым взгляде на него перед глазами красным мигает надпись «он же мой брат».

Может, им лучше всё это прекратить, пока оно не зашло слишком далеко? — мелькает в голове дурацкий вопрос на грани абсурда, и Арсений лишь едко едва заметно усмехается себе под нос, задавая самому себе второй вопрос: лучше для кого?

Нет, Антона разлюбить (в романтическом плане) он даже в теории не сможет, да и, если бы мог, не захотел бы, а потому надо пока повременить и подумать; до тех пор, пока он не свыкнется с мыслью, что он такой неправильный и любит своего брата так сильно, как не любил никого в этом бренном мире, как ветер любит свободу, взаимодействовать с Шастуном будет проблематично, ведь Арсений будет от него буквально шарахаться, но рано или поздно же всё будет хорошо? Антон обязательно его поймёт, когда Арсений извинится и объяснится, как неоднократно делал сам Антон.

Глядя на Шастуна, который в своём сознании настолько преисполнился и полностью готов к этому немаловажному шагу, Арсений ему немного так завидует, потому что хочет точно так же относиться к — неправильным (ну вот опять — о чём он и говорит) — чувствам между ними, не видеть в их родственной связи столь серьёзного барьера для процветания их любви, но он даже почему-то не думает о том, чтобы это с Антоном обсудить, чтобы перенять эту шастуновскую уверенность в них.

Блять, а может, с Егором поговорить следует, раз такая уверенность у Шаста появилась после разговора с Булаткиным?

Хотя они с ним ещё ни разу не разговаривали как Арсений и Егор, не говоря уже о том, что совсем не оставались друг с другом наедине: всё время с ними рядом находятся либо их спутники, либо один Антон (что было на начальных этапах их общения). Они вообще почти не разговаривают, так что просто так подойти к нему с увлекательнейшим предложением поговорить, как сделал Булаткин в практически первую их личную встречу, будет как минимум неуместно, неловко и совершенно нелепо — да и от Шаста незаметно слинять не получится тоже, а потому этот вариант отметается с неким сожалением и сразу же.

После завтрака они уже привычно идут прогулочным шагом на носовую часть парохода — и снова между ними висит напряжённое молчание, которое, кажется, даже пощупать можно.

М-да уж, Арсений не думал, что после такого искреннего горячего признания они (точнее, сам Арсений) будут вести себя так отстранённо и неловко, словно их откинуло на несколько дней назад.

Попову искренне жаль, что он так подводит Антона, который наверняка надеялся, что теперь-то между ними никакой хуйни не будет, а тут Арсений выкидывает такое; ему наверняка грустно и неприятно, может, он злится на своего непутёвого брата, а может, даже разочарован в нём, и Арс его в этом понимает: сам бы на Шастовом месте загонялся и сотни раз спрашивал бы самого себя, что он сделал не так, что его возлюбленный на следующий день после обещания никогда не отлипать ведёт себя так.

Он поступает низко по отношению к Антону, который этого совсем не заслужил, и искренне надеется, что тот сможет его простить.

Забавно: они словно местами поменялись, и в этом, разумеется, ничего хорошего нет и не будет, но Арсений не может не усмехнуться себе под нос с этой мысли.

Они с Шастом стоят (Арс, облокотившись спиной на перекладину, смотрит на волны, повернув голову; а Антон, стоя вплотную и взявшись за поручень двумя руками по обе стороны от арсеньевских боков, — на него, в упор) у их места у поручней — на «носу», помимо них, непривычно мало людей: две молодые пары, одна пожилая и несколько одиночек, загадочно глядящих вдаль, и никто из присутствующих на них двоих внимания не обращает — и Шастун, переложив руки с металла поручней, нагретого теплом его рук, на Арсову талию, утянутую корсетом, подаётся вперёд, чтобы его поцеловать (не на публику, а как выражение своих нежных чувств к нему), а Арсений — снова — отстраняется, отклоняя корпус назад, и у Антона, кажется, лопается терпение; а ведь не прошло даже полутора часов с момента, как они проснулись.

— Арс, что происходит? — понизив голос, пытливо интересуется Шастун, хмуря брови и смотря ему в глаза серьёзным взглядом.

Попов глядит на него в ответ запуганным зверьком и, сглотнув, натягивает кривую улыбку.

— Всё в порядке, — женский голос звучит так жалко, что Арсений сам морщится от такой наглой лжи, и Антон ему, конечно же, тоже не верит, прищуривая глаза и недовольно выдыхая через нос.

— Не пизди, — грубовато осаживает его тот и склоняет голову в сторону, не прекращая хмуриться, — не злится, а лишь хочет разобраться. — Что случилось, мой хороший? — Антон неуловимо смягчается, и нахмуренные брови изгибаются, и Арсений видит, как брат за него переживает, но ему так страшно во всём признаваться, что он выбирает уже изученную технику замалчивания проблемы.

— Шаст, я… Правда, всё хо… — начинает вновь, как заведённый, Попов, но даже не договаривает, потому что Антон обрывает его строгим:

— Арсений, — не терпящим возражений тоном и со взглядом, от которого подгибаются коленки.

Он неосознанно вжимает голову в плечи, а Шастун только поджимает губы, решительно берёт его за руку чуть выше запястья и ведёт за собой несопротивляющегося Арсения в направлении коридора.

— Куда мы? — негромко встревоженно интересуется Попов, ощущая, как с каждым новым шагом у него увеличивается количество ударов сердца в секунду.

Вероятно, они идут в их каюту, чтобы поговорить о чём-то (действительно, блять, о чём же они будут говорить, Арс даже не догадывается) с глазу на глаз, без лишних свидетелей, но Антон останавливается, как только они минуют стеклянные двери, ведущие на палубу, и один поворот — до их каюты остаётся идти не так долго, но Шаст, видимо, решает, что того, что они прошли, достаточно.

Арс под его напором прижимается (хотя скорее вжимается в неё) спиной к стене и смотрит с вопросом в Антоновы глаза — тот останавливается точно напротив, но не подходит вплотную, как стоял вместе с ним у поручней, словно предоставляет ему личное пространство, чтобы Попов сам решал, впускать его или нет.

— Говорить будем, — запоздало и самую малость невпопад отвечает на Арсов вопрос и смотрит требовательно; оглядывается быстро по сторонам, проверяя, нет ли кого рядом, и возвращает взгляд на чуть ли не трясущегося Попова, что непонимающе расширяет глаза и качает головой еле заметно.

— Не здесь… — выдыхает на грани слышимости, уже даже не пытаясь изображать женский голос и пугливо косясь куда-то влево, но Шаст аккуратным, даже слишком нежным движением поворачивает арсеньевскую голову, придерживая его за подбородок.

— Нет, Арс, здесь и сейчас. Хватит от меня бегать — набегались уже, — Антон звучит до боли искренне, и Попов изгибает жалостливо брови, когда брат перекладывает руку ему на скулу. — Что происходит? Ты всё утро сам не свой, — смотрит ему в лицо с беспокойством и напряжением, а потом опускает взгляд, прикрывая на пару мгновений веки и сглатывая наверняка вязкую слюну; пока Арс растерянно смотрит на узор венок под тонкой кожей век, который слегка загораживают кудряшки, и от нервов покусывает нижнюю губу, Антон делает вдох и открывает свои невозможно красивые травянистые глаза, встречаясь ими с арсеньевскими голубыми. — Ты… — Мнётся и выглядит действительно сомневающимся в том, что хочет произнести. — Ты жалеешь о вчерашнем? — с видом брошенного на улице котёнка, и Попов аж рот приоткрывает от какого-то удивления, хотя было логично, что Антон именно об этом и подумает.

— Нет! — сразу же возражает Арсений, ловя шастуновскую руку, которую тот уже было хотел опустить; прижимает её к коже крепко и целует быстро в основание ладони, где та переходит в запястье. — Я не жалею об этом ни в коем случае, но мне не дают покоя мысли о том, что мы же братья, Шаст… — с надрывом и изломанными бровями.

Антон, успокоенный Арсовыми заверениями, в тот же миг меняется в лице: его нахмуренные брови расслабляются, а на губах даже появляется нежная улыбка — уголки его губ едва заметно приподнимаются; Шаст большим пальцем гладит Арса по скуле и смотрит в глаза доверительно.

— Давай забудем о том, что мы братья? — он произносит это так легко, что Арсений понимает, что их родственная связь его не тревожит сейчас от слова совсем, но сам Попов же так не может; он поджимает губы и качает головой.

— Это не та вещь, которую можно просто взять и выкинуть из головы. Как бы мне ни хотелось. — Морщится и утыкается лбом подошедшему ближе Антону в плечо — тот его мягко приобнимает, поглаживая рукой, что лежала на скуле, по затылку. — Я понимаю, мой хороший, — полушепчет Шаст ему в ухо, и Арсений отрывается от его плеча, чтобы вновь заглянуть ему в глаза. — Но ответь мне на один вопрос, ладно? — приподнимает брови, и Арс кивает. — Ты хочешь быть вместе со мной?

— Конечно, — как само собой разумеющееся выдыхает он практически незамедлительно, потому что тут и думать особо не надо: всё ясно как день.

— И любишь ты меня не как брата? — продолжает Антон, ещё выше вскидывая брови и наклоняя голову вперёд, смотря слегка исподлобья.

— Как никого другого в этом мире, — искренне признаётся Арсений, и Шастова улыбка становится шире.

— И я тебя люблю, Арс. Больше всего на свете. И ничто этого не изменит. — Он подаётся вперёд и трётся кончиком носа об Арсову кнопку, расслабленно прикрыв свои травянистые глаза.

Попов делает то же самое и даже улыбается самыми уголками губ — руки всё так же безвольно вытянуты вдоль тела, пока Антонова правая ладонь всё ещё лежит на затылке, а левая мягко приобнимает за талию; хочется обнять Шаста за шею, притянуть к себе и правда никогда больше не отпускать, но Арс, чувствуя какую-то незаконченность, просто не может себе такой роскоши пока что позволить.

— Но разве может быть такое? — неверяще спрашивает он, открывая глаза и встречаясь взглядом с Антоновыми, что смотрят на него с нескрываемой любовью. — Мы не должны были друг в друга влюбляться.

— Но влюбились, — Антон пожимает плечами и спокойно улыбается, руку вновь перекладывает ему на скулу и нежно гладит. — Сердцу приказать невозможно, и если моё выбрало тебя, то я не хочу этому никак препятствовать, потому что ты — самый лучший человек из всех, что я когда-либо встречал. Самый удивительный, самый интересный и определённо самый красивый, — Антон признаётся в этом так легко и так искренне, что Попов невольно дар речи теряет, потому что совершенно не привык слышать от Шаста что-то такое: он так сильно его, оказывается, любит… Арсению хочется скулить в голос от любви к Антону, что после этих слов, кажется, вновь расправила свои белоснежные крылья. — У меня дыхание от тебя перехватывает, а сердце в груди танцует чечётку каждый раз, когда смотрю на тебя. — Левой рукой Шастун мягко берёт Арсову ладонь и как бы в подтверждение своим словам прижимает её к своей груди с левой стороны, и тот чувствует, как точно под его рукой, придерживаемой Антоном, быстро бьётся его сердце, и он не может не смотреть на Шаста слезящимися глазами, в которых — Арсений уверен — Антон без проблем прочитает «святой господь, как же сильно я тебя люблю»; у самого сердце колотится точно так же. — Арс, мой милый Арс, ты веришь в судьбу? — перехватывает его ладонь обеими руками, сплетает их пальцы, прижимает их соединённые ладони к груди и нежно поглаживает, смотря ему в глаза открыто и доверительно (в такие моменты Попов хочет проклясть свои перчатки и не ходить в них больше никогда, потому что ощущать тепло антоновских рук хочется не через слой остоебеневшей ткани). — Что, если нам по судьбе предначертано полюбить друг друга? Разве это может быть неправильным? Я предпочёл бы во всевозможных Вселенных любить тебя одного — кем бы мы ни были, но в этой так получилось, что мы родились братьями, — в Антоновы слова, в каждую буковку вселяется столько надежды, что Арс почти задыхается от чувств: Шаст так старается подбирать нужные слова, чтобы они подействовали так, как нужно, и Попов слушает его, затаив дыхание. — Я не хочу отказываться от тебя по такой нелепой причине, — он изгибает брови и мягко качает головой. — Инцест, по сути, плох только тем, что гены похожи и могут родиться дети с какими-нибудь мутациями, но мы же оба мужчины, и дети у нас, как ни старайся, вряд ли будут. 

— А как же родственные узы, которые не должны опошляться? — слабо возражает Арсений, но уже не из искреннего желания: благодаря Антоновым словам сомнения в его душе практически не остаётся, исчезает будто по мановению волшебной кучерявой палочки.

Шастун на это только с беззлобной усмешкой вскидывает бровь.

— И что нам теперь, — фыркает он, — отказаться от своих чувств из-за того, что кто-то там сказал, что это плохо? Ты готов променять то, что между нами, на… На что? — Антон недоумённо приподнимает брови и наклоняет голову вперёд, заглядывая Арсу в глаза. — На то, чтобы незнакомые люди считали тебя нормальным? — сомнения в Шастовом голосе хоть отбавляй. — Не хочу показаться слишком самоуверенным, — чуть поднимает плечи, — но неужели ты выберешь страдать без меня вместо того, чтобы просто быть со мной? — проникновенно интересуется Антон, а после улыбается уголками губ, поправляя волосы Арсового парика. — Никто не знает, кем мы друг другу приходимся, да и никто не будет выпытывать. Какая нам разница на окружающих, если мы просто хотим быть вместе? — приподнимает вопросительно брови, и Попов только и может что впервые за утро расплыться в нежной улыбке и признать такое очевидное: 

— Ты прав, — кивает неосознанно.

В Антоновой улыбке, что становится только шире, так и читается это мягкое «конечно», потому что в своих словах и их смысле он не сомневается ничуть.

Он подаётся вперёд и прижимается тёплыми мягкими губами к местечку над Арсовой левой бровью в целомудренном поцелуе, ведёт кончиком носа с очаровательной родинкой на нём вдоль линии роста волос и оставляет ещё один поцелуй в уголке Арсового прикрытого глаза, где расползаются лучики морщинок от тёплой улыбки — Попов перестаёт стоять столбом: он наконец свободной левой рукой приобнимает Антона за шею и зарывается пальцами в его кудряшки.

— Помнишь, что сказал Егор? — отрываясь от него, негромко спрашивает Шаст, и Арс открывает большие доверчивые глаза. — Мы имеем право быть счастливыми с тем, кого любим. Я люблю тебя и хочу быть счастливым с тобой, — сжимает его руку в своих крепче и прижимает к себе ближе. — И хочу, чтобы тебя больше не тревожили подобные мысли.

Антон смотрит на него пару секунд с мягкой уверенностью, а после его брови будто без разрешения своего владельца взлетают к волосам, а травянистые глаза загораются тёплым огоньком, и, быстрее, чем Арс успевает спросить, что же озарило Шастову светлую головушку, он тянет Попова за собой.

— Пойдём, — только произносит тот и ведёт их уже точно в сторону каюты.

Войдя внутрь, Антон первым делом просит Арсения закрыть глаза, и тот послушно эту просьбу выполняет, хоть ему жутко интересно, что же Шастун будет делать.

Судя по его шагам, тот сначала идёт, кажется, к кровати или к своей тумбочке рядом с ней, берёт что-то оттуда и теперь направляется к комоду; несколько секунд в пространстве каюты царит тишина, прерываемая тихим шуршанием и Шастовым пыхтением, что определённо является самым любимым Арсовым звуком на этой планете: он обожает то, насколько Антон очаровательно шумный.

Что-то негромко звенит, потом снова шуршит, потом Шастун выдыхает тихое «да бля» себе под нос, с чего Арсений только улыбается по-дурацки широко, но Антоновой просьбе следует и глаза не открывает.

Тот заканчивает возиться с чем-то и наконец направляется к нему, останавливаясь в шаге от него, и говорит, что теперь Арс может посмотреть.

Он открывает глаза, встречаясь взглядом с Антоном, пару секунд просто скользит взглядом по его лицу, будто пытается найти, что изменилось, но после догадывается опустить взгляд и видит Шастову раскрытую ладонь, на которой лежит небольшой серебряный кулон с гравировкой птицы, и приоткрывает рот от удивления.

— Боже, Шаст… — неверяще-обрадованно выдыхает Арсений, ощущая, как уголки губ непроизвольно ползут вверх, когда он, стрельнув в Антона взглядом, аккуратно перенимает из его рук кулон, придерживая его кончиками пальцев.

Рассматривает его пристально и с удивлением обнаруживает, что это не простой кулон, а локет, внутри которого лежит небольшая записка, написанная Антоновым почерком.

«Ты и я — это правильно»

В носу предательски щиплет, и Арсений поднимает на улыбающегося Антона полный нежности и любви взгляд, прижимая локет к сердцу.

— Я долго думал, какую надпись сюда вставить, потому что хотел, чтобы это было что-то значимое для нас, и теперь наконец определился, — Шастун смотрит на него, как на самое драгоценное, что у него есть в жизни, и, Попов уверен, он смотрит на Антона в ответ точно так же. — Как небольшое напоминание. Соответствие чьим-то ожиданиям не принесёт тебе ничего, кроме саморазрушения, а потому предлагаю послать всех в пизду, потому что мы не обязаны ни перед кем отчитываться за свои чувства, и смириться с тем, что мы друг для друга буквально родственные души, — смешливо фыркает Антон, и Арсений вслед за ним хихикает, потому что блок наконец спал и теперь он правда не чувствует никаких угрызений совести по этому поводу.

И он так благодарен Шастуну за то, что он помог ему принять это — зря Арс решил так молчать, нужно было сразу идти к Антону; впредь они больше не допустят таких ситуаций — Шаст ему слишком дорог, и больше рисковать с оттягиванием нужных и важных разговоров ему не хочется от слова совсем.

Арсений, крепко сжимая в руке цепочку от локета, приподнимается на носочках и вжимается в Антона, обнимая его за шею и притираясь ближе, пока Шаст так же крепко обнимает его в ответ, утыкаясь носом в арсеньевское плечо; поглаживает его по спине мягко, пока Арс беспорядочно целует его, зарывшись носом в пушистые кудри.

Антон отстраняется от его плеча и чуть подаётся назад, чтобы Арсений, прекрасно понявший намёк, расцепил руки, переложив их на Шастовы ключицы, чтобы иметь возможность смотреть прямо в любимые глаза.

— Я хочу, чтобы ты был счастлив, Арс, — искренне признаётся он, мягко улыбаясь Попову. — И, если я могу как-то на это повлиять, я буду делать всё возможное. 

— Ты одним своим присутствием делаешь меня счастливым, Шаст, — шепчет Арсений и кончиками пальцев проводит по его скуле свободной правой рукой. — Ты — моё бесконечное счастье, и я так сильно тебя люблю, что нет таких слов, чтобы выразить все мои чувства к тебе.

Глаза наполняются слезами: от любви, радости, облегчения, надежды и веры в лучшее, и Арс, кажется, никогда не чувствовал себя счастливее, чем в этот самый миг.

Он ныряет рукой в карман своего платья, доставая оттуда кольцо с розой ветров, которое с самого момента покупки носил всё время с собой в ожидании подходящего момента для того, чтобы подарить, — и вот он наконец настал.

Он протягивает Антону на раскрытой ладони кольцо и теперь уже сам наблюдает за Шастовым удивлением.

— Думал, я для тебя ничего не купил вчера? — по-доброму хихикает Арсений, пока Антон смотрит на него большими восхищёнными глазами.

Попов, нехотя выпутываясь из его объятий, делает шаг в направлении кофейного столика, опуская на него кольцо, потому что помнит, что нельзя передавать их из рук в руки, и Антон сразу же поднимает, с любопытством рассматривая.

— Охуеть, Арс, оно великолепное! — Шаст улыбается широко, надевая его на безымянный палец правой руки, место на котором сегодня свободно, и поднимает на него глаза, полные неподдельного совершенно детского восторга.

— Знал, что тебе понравится, — Арсений улыбается тепло, а в следующее мгновение на него с объятиями налетает Шастун, крепко прижимая его к себе, и тот мягко смеётся, кладя ладонь на кудрявый затылок и поглаживая.

— Спасибо, — искренне благодарит он, и Попову хочется растечься лужицей.

— И тебе, мой любимый Антон, — Шастовы кудряшки от Арсового дыхания слегка колышутся.

Антон сразу же выпрямляется, смотря на Арсения так счастливо, что умереть можно.

— Ты только что разбил мне сердце, — в противовес своим словам Шастун широко улыбается и хихикает мягко — лицо грозится вот-вот разойтись по швам; и быстрее, чем Арс успевает что-либо на это сказать, спрашивает: — Можно мне тебя поцеловать?

Арсений кивает быстро и сам же подаётся вперёд, с небольшой силой давя Антону на затылок, чтобы их губы поскорее встретились, потому что сейчас, после этого разговора, который помог ему всё понять и принять, это действие не вызывает в его душе ничего кроме радости и искреннего счастья — и любви, без неё вообще никуда.

И только теперь, после этого полного нежности, любви и безусловного принятия поцелуя, Арсений может сказать, что в их жизни началась белая полоса с безоблачным небом над их влюблёнными головами.

И всю следующую неделю Арс только убеждается в этом сильнее.

Он, кажется, не ходит, а парит над землёй благодаря невидимым крыльям, расправившимся от любви к Антону, которая ощущается сейчас такой нужной, правильной и необходимой, что Попов искренне не понимает, как он жил до этого, довольствуясь столь малым взаимодействием с Шастом.

Они оба теперь друг от друга не отлипают ни на секунду и светят так ярко, что, если бы на пароходе внезапно выключился весь свет, они бы своими горящими сердцами осветили всё вокруг и прогнали тьму, потому что любовь, говорят, мир спасти способна, а их чувства друг к другу — вообще всю Вселенную.

Предсказание Егора, словно тот потомственная гадалка, действительно сбылось: Антоновы — и вместе с тем арсеньевские — чувства стали только прекраснее и сильнее, когда они наконец обговорили всё нужное и тревожащее, когда между ними не осталось никакого недопонимания, обид и боли, когда оба стали готовы идти дальше рука об руку и никак больше; и Булаткин, который в тот же день, когда на Арсовой шее появился красивый и такой для него значимый локет, всё понял, был — и остаётся — за них несказанно рад.

Не передать словами, как же Арс ему благодарен за то, что тот подошёл к ним на том самом балу и предложил Антону прогуляться; он так благодарен госпоже судьбе, которая, как всегда, организовала всё на высшем уровне, так своевременно и так правильно, что остаётся только восхищаться и шептать сотни раз «спасибо».

Им с Антоном ведь действительно по судьбе вместе быть предначертано.

Арсений всегда хотел встретить того мужчину, который будет относиться к нему так же, как Шастун: лучше всех его понимать, безусловно поддерживать во всех идеях, сильно любить и защищать как какую-нибудь драгоценность, — кто же знал, что искать-то ему ничего и не нужно и что его самое большое и самое искреннее, любимое кучерявое счастье было рядом с ним практически с самого его рождения? 

Он не может знать наверняка, но внутреннее чутьё подсказывает ему, что он никого в этом мире так сильно не любил — и вряд ли полюбит.

Думать о ком-то другом с романтическим подтекстом, когда у него есть такой Антон — который любит его так сильно, так нежно и преданно, что скулить хочется — становится мерзко и тошно, и, когда Арсений, который с начала второго месяца не спал на своей половине кровати (сначала просто просыпался на стороне Антона — забавно, что именно он в начале плавания подумывал о том, как бы соорудить чёткое разделение кровати на две половины — а потом они стали неизменно засыпать вместе, вдоволь перед этим нацеловавшись), переодевшись в пижаму, ложится на свою подушку, чтобы подождать Антона, что отошёл в душ, и запускает под неё руку, нащупав там свою книжечку с именами всех своих пассий на один вечер и описанием этих самых вечеров с поцелуями, его скручивает отвращением — Попов тогда, вытащив её, даже открывать не решается, брезгливо держа небольшую книжечку на ладони и смотря на неё со сморщенным лицом, — решение проблемы находится довольно быстро: выбросить, без особых раздумий и сожалений, потому что его сердце целиком и полностью отдано Шастуну, а продолжать хранить такое кажется ему плевком в душу тому, кого он любит по-настоящему, а не то что всех тех, кто в эту книжечку записан; ему стыдно об этом вспоминать, ведь все его прошлые, как он их называл, микровлюблённости и близко не стояли с тем чувством, которое он испытывает к Антону, а потому избавиться от этого хочется чуть ли не нестерпимо, но обычное мусорное ведро, что стоит в их каюте, вряд ли для этого подойдёт — кто знает, насколько длинные носы у персонала — и по этой причине Арсений решает до поры до времени спрятать эту книжечку под подкладку чемодана, чтобы Антон случайно на неё не натолкнулся и не надумал себе чего-нибудь, что уж точно не будет являться правдой; в момент, когда он сидит у чемодана, оттянув пальцами ткань, чтобы записнушка туда без проблем поместилась, и слышит Шастово негромкое пение между нот, его посещает идея, вынуждая замереть на месте, с каким-то даже удивлением смотря на дверь: а что, если не выбрасывать эту книжечку, а продолжить её писать, но уже не про других людей, а про одного, самого дорогого, человека и моменты, которые будут связанны непосредственно только с ним? — Арсений, обрадованный таким решением, сразу же подрывается с места и, пока Антон не вышел, усаживается за свой туалетный столик, хватает простой карандаш (все записи в книжечке сделаны именно карандашом — Арсу так больше нравится) и вписывает имя Антона, ставит дату, когда он подслушал разговор с Булаткиным и которую он запомнил просто великолепно, рисует рядом чёрточку, выводя следом знак бесконечности, потому что быть с Антоном ему хочется до самого момента, покуда смерть не разлучит их, и оставляет первую небольшую запись, а после с записнушкой в руке идёт к кровати и запихивает её на законное место себе под подушку; глядит на дверь, откуда совсем скоро выходит разгорячённый после душа Шастун, закутавшись в объятиях которого и будучи поцелованным им же в лоб, Арсений проваливается в безмятежный сон.

Записи в книжечке появляются теперь почти ежедневно, а не раз в неделю, как было до этого, потому что Антон практически каждый день выкидывает что-то такое, отчего Арсово сердце и лицо в придачу грозятся разойтись по швам от нежных чувств к этому совершенно потрясающему человеку, которого он столь сильно любит; чаще всего они небольшие, а потому на одном листе умещается сразу несколько, и все они без исключения заканчиваются чем-то вроде «я так рад, что он есть у меня», «я счастлив любить именно его», «я никого так сильно не любил и вряд ли уже полюблю», «хочу, чтобы мы даже после смерти были вместе». 

Записнушка из книжечки грязных мечтаний превращается в концентрацию светлых и сильных чувств, становится символом его любви к Антону, и это выглядит для Арсения так правильно и закономерно, словно он заводил это некое подобие дневника лишь для того, чтобы оставить своих прошлых недолюбовников в количестве тридцать одного человека на шестнадцати листах, исписанных до этого, и посвятить оставшиеся двадцать два одному-единственному человеку, которого он любит по-настоящему.

Арсений искренне любит просыпаться в объятиях Антона, любит перекидывать через него ногу и крепко-крепко к нему прижиматься, пока Шастун мягко смеётся, обеими руками зарываться ему в волосы, любит целоваться с ним (и на нечищеные зубы ему сейчас глубоко насрать) до покалывающих губ и привставшего члена (у них обоих — но они ещё это не обсуждают, потому что ещё слишком рано, и Арс в такие моменты напоминает по цвету лица спелый такой помидор — Антон лишь улыбается понимающе и чмокает в лоб успокаивающе) и любит смотреть на него — это для обоих вообще самое интересное занятие, хотя, казалось бы, за двадцать один год могли бы насмотреться уже друг на друга, но нет, взгляд сам так и магнитится в сторону возлюбленного.

Сейчас они, нацеловавшись вдоволь, лежат друг напротив друга и с улыбкой играют в гляделки, и у Арсения все мысли заняты Антоном и ощущением затапливающего до краёв счастья — он так рад, что все страдания действительно остались в прошлом и теперь они с Шастуном, пройдя всевозможные препятствия, могут просто любить и быть счастливыми. 

Все пройденные сложности абсолютно стоили того, чтобы Антон смотрел на него с такой нескрываемой теплотой и аккуратно, словно он хрустальный, кончиками пальцев гладил Арсово лицо.

Шастун расчёсывает пальцами чёрную чёлку, что также вьётся, но, разумеется, не так сильно, как у Антона, и поправляет её так, чтобы та не мешала Арсу, спадая на глаза; улыбается мягко, проводя тыльной стороной среднего и указательного пальцев по его скуле, и опускает после руку, сразу же находя ей арсеньевскую и сплетая их пальцы.

— Почему ты не можешь выглядеть так всегда? — полувопросом выдыхает Антон, изгибая брови и, в целом, выглядя уже не так радостно, как выглядел ещё секунду назад.

Разумеется, Арсений понимает, что имеет в виду Шастун: то, что он совсем скоро должен будет вновь перевоплотиться в уже ненавидимую им Сару — ждёт не дождётся того момента, когда их круиз закончится, чтобы скинуть с себя это обличие и забыть о нём навсегда.

Теперь нет необходимости продолжать наряжаться, потому что он и так уже получил даже больше того, о чём мечтал: Арс получил человека, который видит и принимает его настоящего, и только с ним он может быть самим собой, только с ним он не пытался строить из себя никого, кроме себя самого, и то, что Антон до сих пор смотрит на него восторженным щенком, слишком сильно Попова мажет и заставляет любить его только сильнее, хотя, казалось бы, он уже достиг предела.

— Чтобы все охуели? — фыркает Арсений, приподнимая уголки губ в ухмылке, и Антон улыбается вслед за ним, вновь оглаживая его лицо с такой любовью и аккуратностью, что хочется скулить.

— Только если оттого, какой ты красивый, — легко парирует Шаст, и Арс только и может что безуспешно стараться сдержать лицо, чтобы то не треснуло от количества выражаемых им чувств: тут и влюблённость, и смущение, и удовольствие, и радость, и благодарность.

И, руководимый последним чувством, он придвигается вновь к Антону и прижимается к его губам в нежном поцелуе, в который вкладывает всю свою любовь, отдаёт себя без остатка, и Шастун это безусловно принимает и сам в ответ даёт не меньше.

Все Арсовы мечты воплотились в одном человеке, и имя ему — Антон.

×××

— Может, расскажем всё Эду и Дане? — голос практически не дрожит, когда Арсений озвучивает мысль, которая сидит в его голове уже довольно давно, понимая, что теперь он к этому готов на все сто процентов.

Попов понял, что хочет сделать это именно сегодня, ещё этим утром, когда Антон сказал это своё «чтобы все охуели оттого, какой ты красивый», потому что, во-первых, в нём присутствует желание посмотреть на Эдову реакцию, когда «загадка» (Арс часто ему припоминает это слово, но оно не вызывает в нём сейчас никакой негативной реакции — это стало их локальной шуткой, как и разговоры на испанском, в которых у него прослеживается какой-никакой прогресс) Сары наконец решится, а во-вторых, он хочет в обществе этих троих, которые стали его комфорт-кругом, быть самим собой и, когда они наедине, позволять себе говорить своим голосом, а не остоебеневшим женским; тем более он всё ещё ни разу не говорил с Егором как Арсений, а не как Сара, и это глупо, потому что оба всё знают, но продолжают разыгрывать этот бесполезный сценарий. 

Так что сегодня прямо после бала — или во время него, как получится — Попов планирует этот самый разговор со спутниками Егора и самим Егором, а пока что они с Антоном ещё кружат в танце.

— Ты уверен? — Шастун не выглядит сомневающимся в самой идее признания, но за Арса самую малость так переживает; на его кивок, последовавший незамедлительно, Антон также кивает и пожимает плечами, мол, тогда, конечно, давай. — Насколько «всё» ты хочешь рассказать? — сразу же уточняет Антон, приподнимая брови.

— Ну, не то, что мы грешим инцестом, точно, — усмехается Арсений, и Антон также улыбается мягко — оба вообще больше не испытывают никаких негативных эмоций, мол, братья и братья, чё бубнить-то. — А так давай придумаем какую-нибудь более-менее похожую на правду версию. Без упоминания контракта то есть, — уточняет Арс, и Шаст понятливо кивает.

— Что скажем тогда? — выдыхает Антон, выглядя озадаченным — его чуть нахмуренные брови являются прямо-таки олицетворением агрессивной мыслительной деятельности; Арсений точно так же прикусывает губу, обдумывая возможную версию, но Шастун спустя десяток секунд вновь подаёт голос: — Проспорили? — на скептически приподнятую Арсову бровь поясняет: — Ну, скажем, что заключили с ним пари и проиграли, и теперь ты должен в таком виде два месяца шататься… — с каждым новым словом он выглядит всё более неуверенно, а под конец предложения и вовсе утыкается Попову в плечо — Арсу на миг становится жаль, что он через силиконовый слой накладной груди практически не чувствует прикосновения тёплой шастовской кожи, но лишь на миг, потому что сомнение вновь выбивается на первый план, и на распрямившегося Антона Арсений смотрит, вскинув теперь уже обе брови.

— Тебе не кажется, что для того, чтобы заключать с кем-то пари, нужно быть с этим человеком знакомым хотя бы некоторое время? — с нескрываемым сомнением в голосе произносит он, и пристыженный Шастун жмурится, морща нос, — Арс, умилённо улыбаясь уголками губ, быстро чмокает его в кончик носа, целясь в очаровательную родинку, чтобы тот не загонялся по таким пустякам. — Просто Эд или Даня могут каким-то образом нечаянно спросить у Павла Алексеевича, как мы познакомились, и тогда пиздец. — Арс задумчиво замолкает, пытаясь сообразить, что им делать дальше и какую версию придумать, когда Антон также после нескольких долгих мгновений молчания нерешительно подаёт голос: 

— А может, скажем про контракт? — чуть поджимает плечи к ушам, будто Арсений его стукнет за такое предположение, но практически сразу распрямляется и уже невозмутимо продолжает: — Не вижу в этом ничего страшного, если мы их убедительно попросим не говорить с Волей о нас, — Антон пожимает плечами, а Арс, нахмурив брови, покусывает губу, обдумывая предложенный Шастом вариант. — Егор за ними присмотрит, — добавляет он и очаровательно и даже как-то просяще изгибает брови, и Арсений лишь делает глубокий вздох с таким выражением лица, по которому Шастун понимает, что тот уже согласен.

Мелодия танца заканчивается, и они с Антоном, не сговариваясь, решают не заходить на ещё один круг: взявшись за руки, отходят в сторону, когда Арс смиренно выдыхает: 

— Значит, с контрактом, — кивает он, но это не выглядит так, будто он страдает от этого решения — не волнуется даже — и Антон это понимает, а потому и улыбается, мягко пихая его плечо своим, чтобы Арсений обратил на него внимание, повернув голову, и оставляет быстрый поцелуй на его скуле; тот приподнимает уголки губ в нежной улыбке, смотря на Шастуна влюблённым до чёртиков взглядом. — Тогда придётся немного изменить нашу историю. Ну, чтоб то, что я морозился — а Эд об этом прекрасно знает, — выглядело логичным, — объясняет Арс, и Шаст в который раз понятливо кивает, вновь задумчиво сводя брови.

Они останавливаются у самой стены, на которую Попов и облокачивается спиной; Антон привычно замирает напротив, расставив ноги чуть шире плеч, чтобы между ними спокойно помещались Арсовы стопы, и придерживает его за талию одной рукой — это, к сожалению, почти не чувствуется из-за корсета.

— Как насчёт кризиса ориентации? — предлагает Шастун после нескольких секунд молчания, а Арсений поднимает взгляд с Антоновых пухлых губ и смотрит в травянистые глаза, склонив голову в сторону: он понимает, что Антон подкидывает вариант для его что-то типа алиби, но ему в этот момент становится очень стыдно оттого, что он совсем не спросил его, как у него этот самый кризис ориентации прошёл, хоть и думал об этом очень много; но лучше же поздно, чем никогда? 

— Пойдёт, — кивает, соглашаясь с Антоновым вариантом, и сразу же спрашивает: — Как ты принял себя? — Шаст вскидывает бровь, и Арс поясняет: — Тебе впервые понравился мужчина? 

Вспоминаются Антоновы слова, сказанные уже больше полутора месяцев назад в тот самый вечер, когда они встретили Волю, о том, что он Арсения не понимает, но не осуждает, что можно расценить как толерантность, а значит, тот перенёс не так тяжело, как могло было быть.

Антон улыбается нежно и проводит кончиками пальцев правой руки по Арсовой скуле, расправляя ладонь там же.

— Впервые, — легко подтверждает Шастун и смотрит на Арсения с такой любовью во взгляде, что тому хочется скулить; Попов притягивает Антона к себе вплотную, соединяя руки в замок за его талией. — Но я не удивился прям вот сильно, а потом буквально в тот же день, когда понял, что я серьёзно в тебя влюбился, подумал, что это было даже закономерно и логично. Не думаю, что в моей реакции на других мужчин что-то изменилось — я всё так же к ним ровно дышу и не знаю, сможет ли мне кто-то из них понравится. Да и не только из них, — Антон с улыбкой жмёт плечами. — Я думаю, я уже никого не полюблю так же, как тебя, да я и не хочу, будем честны, — Шаст говорит это всё так уверенно и спокойно, что у Арсения сердце на кусочки от любви к нему трескается.

— Ты знаешь, что я люблю тебя больше всего на свете? — спрашивает он на одном дыхании, и Антон только смеётся мягко, чмокает в местечко меж бровей, перекладывая и вторую руку на его скулу.

— Догадываюсь, — фырчит он и улыбается широко. — Такая же херня, миледи. — И трётся кончиком носа об Арсову кнопку, прикрыв расслабленно глаза.

И Попов вроде понимает, что Антон так говорит, потому что они находятся в людном месте (Арс и сам не своим голосом говорит из-за того, что не так далеко от них стоит пара знакомых незнакомцев), и он ничего негативного в это прозвище не вкладывает, но его всё равно кривит от столь нелюбимого «миледи», что проскальзывает у него практически каждый день.

Но Шастуну Арсений может простить слишком многое (тем более тот так ласково это произносит), а это прозвище не настолько критичное, чтобы из-за него сильно переживать.

Он перекладывает руки выше и, вставая на обе стопы ровно, притягивает к себе Антона для объятий, ставит, прикрыв глаза, подбородок ему на ключицу, ощущая, как его сразу же крепко обнимает Шастун, поглаживая по спине и чуть покачиваясь из стороны в сторону, как тогда, в вечер признания.

Арсений улыбается широко от этих воспоминаний и, вновь открыв глаза, натыкается взглядом на Егора, что со скучающим видом стоит в нескольких метрах от них и рядом с которым нет ни Дани, ни Эда, и тогда он понимает: пора уже познакомиться с ним нормально.

Арс хлопает Шаста по спине пару раз несильно, и тот с явным нежеланием от него отлипает, вопросительно вскидывая брови, а Попов перехватывает его руку поудобнее и тянет за собой, кивая подбородком в сторону Булаткина: 

— Пойдём с Егором поговорим сначала? — полувопросом выдыхает он, и Антон сразу же улыбается и кивает, ускоряя шаг.

Булаткин замечает их, когда их разделяет меньше десятка шагов и, как всегда, солнечно им улыбается, сразу же заметно приободряясь и расправляя плечи.

— Добрый вечер, Антон, — почтительно склоняет голову, — добрый вечер, Сара, — улыбается теперь персонально Попову, и тот не может не ответить ему тем же.

— Не возражаете, если мы украдём вас с этого праздника жизни? — спрашивает Арсений, даже не пытаясь скрыть прямо-таки хлещущий фонтан энтузиазма, а Егор, мельком приподняв с удивлением брови и стрельнув взглядом в Антона, который только молча улыбается, только и может что кивнуть.

Попов сияет ещё сильнее.

Они втроём выходят на корму к диванчикам, где красиво зажжены огни и где их никто не побеспокоит: это место в такой час, как всегда, пустует — но не садятся на них, а останавливаются у поручней; Арсений облокачивается на них боком, чтобы корпус был полностью повёрнут к Егору, который зеркалит его позу, а Антон замирает за Поповым, приобнимая его за талию (Булаткин, мельком скользнув взглядом по Шастовой руке, замершей у Арса чуть ниже солнечного сплетения, лишь улыбается тепло, и опускает взгляд, чтобы не смущать).

— В общем… — начинает Антон, когда они молчат уже слишком долго, и Арсений, у которого сердце чуть из груди не выпрыгивает оттого, что он собирается заговорить наконец своим голосом, а не этим злоебучим женским, продолжает:

— Я созрел до признания, — выпаливает Арсений, стараясь не выглядеть напуганным, и с улыбкой наблюдает, как Егоровы глаза невольно увеличиваются — тот, конечно, хоть и подозревал, что рано или поздно такое произойдёт (ему хотелось верить, что их общение с этими двумя будет намного дольше, чем один — ещё даже неполный — месяц), но всё равно удивляется, потому что это было ну слишком внезапно.

Мгновением позже на лице Булаткина появляется словно неверящая широкая улыбка, и он очаровательно пару раз хлопает глазами, вглядываясь сначала в лицо Попова, а затем переводит взгляд на Антона, чуть приподнимая брови, мол, не показалось ли мне, на что Шастун только фыркает, пожимая плечами.

— Арсений, — он протягивает руку в перчатке Егору, хоть тот уже и знает его имя, и тот сразу же её пожимает — не как раньше, только аккуратно придерживая (Попов же «леди»), а нормально, так сказать, по-мужски. — Очень рад познакомиться с вами по-нормальному.

— Ваша радость абсолютна взаимна, Арсений, — Булаткин наконец отходит от секундного шокового ступора и улыбается.

— Он знает про тот наш разговор, — произносит Шаст, и в его голосе нет ни капли осуждения — только затапливающее тепло. — У кого-то просто всё время мёрзнут уши, — любовно ворчит Антон, обнимая его и второй рукой, а после чмокает Попова в хрящик, приминая тот к голове и зарываясь носом в волосы парика, отчего Егор мягко хихикает, пока у Арса от улыбки трескается лицо — он кладёт руки поверх Шастовых и фырчит, поворачивая к нему лицо и морща нос, в который сразу же получает ещё один поцелуй. 

Попов снова поворачивается к Егору, смотря на него лучистым взглядом, и невольно краснеет из-за того, что они с Антоном тут устроили, но Булаткин не выглядит хоть сколько-нибудь смущённым или так, будто его вот-вот стошнит (сам же говорил, что вдохновляется чужой любовью).

— Спасибо вам за все ваши слова, — наконец благодарит его словами через рот, а не мыслями в голове Арсений. — Именно вы помогли мне осознать и принять мою влюблённость.

Булаткин улыбается и растроганно прижимает обе ладони к груди в области сердца, смотрит на них обоих умилённым взглядом и, останавливаясь синими глазами на Арсе, отвечает:

— Рад, что мои купидонские замашки пошли вам на пользу. Правда, я искренне рад видеть вас такими счастливыми, — он невольно кивает и вновь переводит взгляд с Арса на Шаста и обратно. — Все загоны и недомолвки, я надеюсь, остались в прошлом? — приподнимает вопросительно брови.

— Разумеется, — сразу же подтверждает Антон, в то время как Арсений просто кивает.

— Так вы… — подаёт голос Егор после пары мгновений молчания, которые они провели, глядя друг на друга с дурацкими поплывшими улыбками — счастье, витающее в воздухе, кажется, потрогать можно. — Вы хотели рассказать ещё моим, я правильно понял?

— Да, — кивает Арс. — Мне хочется рядом с вами быть настоящим, насколько это возможно. — Он улыбается отчего-то робко, а Булаткин — умилённо, и касается тёплой ладонью его плеча (он тоже тактильный котёнок, но это — их практически первое не дежурное — то есть приветственное — прикосновение), после сразу же опускает руку.

— Я очень ценю ваше доверие, — открыто заглядывает в глаза, в которых так и читается, что им троим Арсений действительно может верить. — Вы всё рассказать хотите или как? — склоняет голову в сторону и хлопает глазами.

— Всё, кроме того, что мы братья, — произносит Антон быстрее, чем Арс успевает открыть рот.

— Да, — продолжает он, — мы там чуть переделаем историю: скажем, что у меня просто был кризис ориентации, а не что меня мучили муки совести, — жмёт плечами Попов и, замечая, как почти незаметно нахмурился Егор, вмиг становясь похожим на запутавшегося в клубке котёнка, и ощущая, как напрягся невольно позади Антон, добавляет с нажимом: — которые уже прошли. Сейчас я самый счастливый человек на планете, по мне что, не видно? — он вскидывает бровь, смотря на вновь улыбающегося Булаткина, и оборачиваясь на Антона; встречается взглядом с травянистыми глазами и смотрит в них с твёрдостью. — Я люблю тебя. — Быстро чмокает его в губы и вновь глядит ему в глаза прямо и открыто. — Не сомневайся в этом.

Шастун растягивает широкую улыбку и бодает лбом Арсов, тот приподнимает уголки губ и вновь оборачивается к Егору, который смотрит на них с такой теплотой, что удивительно — они знакомы вот ровно две недели, но как же много всего прошло, что кажется, будто они друг друга знают не меньше вечности.

— А можно спросить, как всё было на самом деле? — интересуется тот, глядя на них обоих щенячьими глазами. — Я правда умираю от любопытства. Павел Алексеевич же не знает, что вы не девушка? — Егор хмурится вопросительно и даже подходит ближе неосознанно.

Арсений фыркает и кивает несколько раз:

— Это было просто поразительным стечением обстоятельств, — мягко смеётся Попов, хотя тогда, в событиях почти двухмесячной давности, ему было не до смеха от слова совсем. — Я переодевался в женщину, чтобы… — Он заминается неловко, потому что говорить об этом сейчас — стыдно, хотя раньше Арс не считал это чем-то позорным; он переплетает свои пальцы с Шастовыми и продолжает, набрав в грудь воздуха: — Чтобы бегать целоваться с мужчинами в одном сомнительном заведении. В тот вечер Антон пришёл со мной прощаться, сказал, что уезжает навсегда, и я правда думал, что вижу его в последний раз, — рассказывая это Арсений отчего-то (сам не знает почему) грустит, и Шастун в знак немой поддержки утыкается носом куда-то ему за ухо и прижимает к себе ближе. — Мы до этого три года ни разу не разговаривали, хотя, как выяснилось позже, оба этого хотели, и отношения у нас были, мягко скажем, напряжённые, потому что я злился из-за того, что не знал причину вот этого игнора, но сейчас я на Шаста зла не держу совсем — он извинился, и я его простил, — поглаживает антоновскую руку кончиками пальцев и чуть поворачивает голову, чтобы потереться скулой о его лоб.

— Мне стыдно за это, — подаёт голос Антон, не поднимая головы, а Арсений только качает головой с приподнятыми уголками губ — уже отболело; Егор смотрит на Попова с тихим интересом в глазах, и тот продолжает:

— Разумеется, это объяснение произошло не в тот же вечер, а когда мы уже были на пароходе. Тогда мы говорили о какой-то херне, а не о важном, и мне так грустно было понимать, что я его скоро не увижу, но в тот момент я этого будто бы даже хотел, потому что думал, что, если его рядом не будет, будет как-то полегче, что ли?.. — Арсений задумчиво опускает взгляд и усмехается. — Конечно, на самом деле я не хотел с ним расставаться, потому что он — буквально единственный человек, который у меня в этом мире остался, и я его любил, но это сейчас неважно, — он мотает головой, вновь поднимая глаза и натыкаясь на взгляд Булаткина с жалостливо изогнутыми бровями, смотрит на него с сочувствием, и Попов улыбается, чтобы показать, что сейчас всё нормально и это не стоит его переживаний, в то время как Антон за его спиной будто совсем дышать перестаёт. — В общем, с Павлом Алексеевичем мы столкнулись, когда я провожал Антона до двери, и маленько так охуели. Он пригласил побеседовать за его столик, и, ну, понятное дело, мы не могли отказаться, а потом предложил заключить контракт: мы с Шастом должны играть влюблённую пару, а он нам за это заплатит охуеть какую щедрую сумму. — Егор внимательно прищуривает на миг глаза и склоняет голову в сторону. — Изначально я не хотел, потому что, ну, я охуел. Это противоречило моей картине мира, потому что мы же братья и я считал это ненормальным — сейчас же, повторюсь, всё совершенно нормально, я люблю тебя, Антон, очень сильно и ни на что не сержусь, — поворачивая голову, говорит Арсений с нажимом, встречаясь с виноватыми травянистыми глазами, и видит краем зрения, как Егор невольно улыбается.

— Я тебя тоже люблю, мой хороший, просто мне грустно вспоминать, как я по-уебански себя вёл, — изгибает брови и выпрямляется, смотря на Булаткина прямым взглядом. — Я, можно сказать, заставил Арса подписать этот контракт, — признаётся он и шумно выдыхает через нос.

— Неправда! — сразу же возражает Попов, поворачиваясь к нему лицом. — Я сам потом выгоду увидел: типа и тебя не увижу, и деньги получу. 

— Не увидите? — впервые за рассказ вклинивается Егор, и Арсений переводит на него взгляд и уже было открывает рот, чтобы ответить, но Антон его опережает:

— Я пообещал, что после этого круиза Арс меня больше не увидит никогда, потому что я думал, что он никогда меня не простит за всю ту херню, что я вытворял, — хмуро поясняет Шаст, и Арс кивает, в который раз к нему поворачиваясь.

— Но я тебя простил и сейчас ни на что не злюсь, — глядя на него снизу вверх, как бы напоминает ему Попов, и Антон поднимает на него взгляд, но практически сразу же опускает.

— Я знаю, — звучит на выдохе.

— Тогда что ты сейчас грустинку словил? — мягко спрашивает Арсений и, показав Егору указательный палец в безмолвной просьбе подождать и получив в ответ кивок, поворачивается к Антону всем телом; берёт его лицо в свои руки и смотрит со всей любовью, что сидит внутри него, к этому удивительному человеку. — Шаст, — зовёт негромко Попов, — посмотри на меня, пожалуйста, — гладит его скулу с аккуратностью и улыбается уголками губ, когда Антон исполняет его просьбу. — Прошлое не изменишь и сожалеть о своём поведении абсолютно нормально, но мы изменились, Антон. Ты изменился. И теперь никогда не поступишь так же, как тогда, я знаю это, мой милый. Прости ту версию себя и отпусти это, как сделал я. К чему сейчас переживать из-за того, что было так давно и так плохо, когда сейчас, в настоящем, всё так хорошо и мы вроде как счастливы? — с теплотой во взгляде спрашивает Арс, и Антон не может не улыбнуться — Арсений имеет особое влияние на него, и грустить в его компании просто невозможно, потому что тот сразу же все свои силы бросит на поднятие планки шастовского настроения.

— Без «вроде как», — поправляет его Шастун, прижимая того к себе ближе, — я определённо точно счастлив с тобой.

— Как и я. — Арсова улыбка, кажется, способна излечивать все болезни.

Антон целует его, не думая, вкладывая в этот поцелуй всю свою благодарность, любовь и себя самого, и Арсений, отвечая на поцелуй, даёт не меньше, безусловно принимая всё это; когда Шастун пытается скользнуть в его рот языком, он отстраняется, вспоминая о Егоре, и поспешно разворачивается обратно, счастливо ему улыбаясь.

— Прошу прощения, — извиняется быстро Попов, на что Булаткин лишь расплывается в яркой улыбке, уверяя, что всё совершенно нормально и они могут не стесняться проявлять чувства при нём и его партнёрах: их за это никогда не осудят.

— Так на чём мы остановились? — спрашивает Арс и спустя буквально секунду — Егор даже рот не успевает открыть — сам же отвечает: — А, точно, контракт! — Улыбается широко. — Подписали его, короче, и вот мы здесь. После второго бала мы поговорили, потом две недели общались как раньше, а потом…

— А потом я влюбился и неделю это принимал, — подхватывает Шаст, вновь его приобнимая, — потом Арсений дал мне ещё один шанс, и мы, помирившись, отправились на бал. А дальше вы знаете, потому что на этом балу мы и познакомились. — Антон заканчивает рассказ обворожительной улыбкой, и Арс кивает, улыбаясь точно так же.

Егор, зеркаля их счастливые лица, хлопает глазами и благодарит за то, что они наконец приоткрыли завесу тайны.

— Тогда я зову моих и?.. — нерешительно спрашивает он, приподнимая брови и указывая большим пальцем себе за спину.

— А где они, кстати? — сразу интересуется Арсений, склоняя голову в сторону.

— На носовой. Заебались торчать на балу, решили уйти, — отвечает Егор на немой вопрос в Арсовых глазах. — Я б тоже ушёл, но надеялся поговорить с Павлом Алексеевичем, — жмёт плечами и снова улыбается, — но потом появились вы, и это даже лучше.

— Сходим за ними тогда? — спрашивает Шаст, выходя из-за арсеньевской спины и беря его под руку.

— Вместе? — Егор приподнимает брови, но не выглядит хоть сколько-нибудь возражающим против такого расклада.

На Арсеньев кивок он легко жмёт плечами и разворачивается, следуя на носовую часть корабля, до которой идти, наверное, минуты три, ведь «Иволга» без всяких преувеличений огромная.

Когда они, негромко переговариваясь (Егор решает выразить свою радость оттого, что Арсений теперь сможет быть самим собой рядом с ними), наконец доходят до пункта назначения, Попов (как и Булаткин с Шастом, они же не слепые) видит два силуэта в месте, где сходятся поручни, образуя угол, и в них слишком легко угадываются Даня с Эдом, которые сразу же перестают целоваться, почувствовав, что они здесь больше не одни.

Выграновский, расположив обе руки по обе стороны от Даниного тела, оборачивается, выглядя недовольным из-за того, что их кто-то там прервал, но, когда он натыкается взглядом на Егора в компании Антона и столь обожаемой им мисс Сары, недовольство с его лица исчезает вовсе.

— А, эт вы, — говорит Эд так, будто, если бы это были не они, он бы даже не попытался притвориться, что ничего не было и не он тут целовался с Милохиным.

Арсений лишь улыбается широко, ничего не отвечая, как и Антон с Егором — все трое хранят молчание, и Выграновский подозрительно прищуривается, скользя взглядом по ним троим и задерживая его, конечно, на Арсе.

— Хули вы такие загадочные все? — наконец выдыхает он, отталкиваясь от перил и стреляя взглядом в Милохина: может, тот с ними заодно, но тот выглядит не менее непонимающим; Выграновский недоверчиво, ожидая, видимо, какого-то подвоха, подходит ближе, останавливаясь в метре от Егора и обращаясь к нему же: — Булка? Чё-то случилось? — вздёргивает забавно бровь, и Арсений, ощущая, как у него практически трещит лицо, опускает голову.

— Нас пригласили в гости, — наконец произносит Егор, и Эд выглядит ещё более непонимающим.

— Куда? — охуевше.

— В каюту к вот этим господам, — кивает на них головой Булаткин, и Выграновский только глубоко вздыхает, видимо, смиряясь с тем, что с ним и Даней хотят поиграть — тот, кстати, смотрит на них с привычной улыбкой и интересом в отличие от подозрительного Эда с его прищуренными серыми глазами.

До их каюты они доходят в напряжённом (у каждого это напряжение ощущается по-разному: у Арсения оно больше походит на энтузиазм, и Антон с ним эту эмоцию напополам делит, у Егора — предвкушение реакции Эда и Дани, Выграновский же теряется в догадках, а Дане просто весело наблюдать за его сложным лицом) молчании, и, когда все оказываются внутри, Эд осматривается, словно ищет то, ради чего их сюда пригласили, но его взгляд не находит ничего интересного, а потому он впивается им в Арсения, будто чувствует, что всё это происходит с его лёгкой руки.

— Присядьте? — вопросом выдыхает Арс, приподнимая брови и указывая глазами на диван, и Эд вместе с Милохиным послушно прижимает к нему жопу.

Антон, закрыв дверь на всякий случай, становится рядом с Арсением, напротив ни хера не понимающих Эда и Дани — Егор же замирает сбоку от них и глядит на своих партнёров с лёгкой улыбкой: о, сколько тайн им предстоит открыть.

— Вы сейчас выглядите как маньяки, вы в курсе? — подаёт голос Выграновский и приподнимает бровь, вперившись взглядом в Арса с Антоном, а потом переводит его на Булаткина: — Особенно ты, — заключает он, на что Егор лишь, пытаясь подавить улыбку, охуевше тычет пальцем себе в грудь в жесте, мол, я? 

Шастун фырчаще смеётся, хватаясь обеими руками за Арсово плечо, и утыкается лбом ему в ключицу, пока Арс, морща нос, широко улыбается.

— Да ёбан бобан, вы начнёте… — начинает возмущаться Эд, но Арсений перебивает его выставленными вперёд руками с открытыми ладонями. 

— Начнём, — всё так же улыбаясь, выдавливает из себя Шастун и в унисон с Арсением делает глубокий вздох, чтобы успокоиться; облокачивается предплечьем на Арсово плечо, стреляя в него взглядом и спрашивая безмолвно, готов ли он, и, получив в ответ кивок, вновь поворачивается к Эду: — В общем, мы хотим вам кое-что рассказать. — Антон прикусывает губу, пока Выграновский закатывает глаза от очередной общей фразы, ни хуя не дающей ему понять, что, блять, происходит, а Милохин вдруг расширяет глаза и аж корпусом вперёд подаётся:

— Вы беременны? — его рот остаётся приоткрытым, а глаза выпученными.

Со стороны Егора раздаётся какой-то задушенный звук, будто тот и поперхнулся, и подавился разом, и он опускает голову, качая ею из стороны в сторону, пока Арсений с Антоном точно так же сдерживают смех, а Эд косится на них всех (включая теперь и Даню) недоверчивыми взглядом.

— Слава богу, нет, — отвечает Шаст Дане, на что тот коротко выдыхает первую букву алфавита и замолкает, складывая руки в замок у рта. — В общем… — вновь начинает Антон, растягивая гласную, а Арсений, не видящий смысля тянуть кота за яйца, наконец набирает в грудь воздуха, чтобы наконец признаться, что у него эти самые яйца есть:

— В общем, я мужчина, — уже своим родным и любимым голосом произносит Попов и улыбается широко, в то время как Эд и Даня замирают с — мягко говоря — удивлёнными выражениями лиц.

Милохин с таким размахом закрывает себе рот ладонью (от шока, видимо), что Арсений секундно переживает, как бы у него челюсть не отвалилась после таких выкрутасов, а после практически сразу же спрашивает:

— Охуеть, ты трансгендер, что ли? — и от удивления, кажется, даже забывает о том, что нужно моргать хотя бы изредка.

— Что? Нет! — отрицает Арсений с нахмуренным лицом, пока Антон фырчит ему на ухо, наваливаясь на него сильнее. — Я с рождения мужчина. Арсений зовут, приятно познакомиться. — Он вновь растягивает улыбку, пока Эд, в рекордные сроки пройдя все стадии принятия, лишь приподнимает брови и косится взглядом в сторону Егора, спрашивая безмолвно, мол, действительно ли это происходит на самом деле, и, получив в ответ, кивок с широкой лыбой, он прикрывает глаза со звучным «ой, бля-я».

— Я так, сука, и знал, что что-то с тобой нечисто, — Эд, как-то даже незаметно переходя на ты (хотя в такой ситуации продолжать «выкать» было бы забавно), хлопает себя по коленям, а потом поднимается с диванчика, но шагов навстречу пока не делает — смеётся лишь, опуская голову. — Пиздец, единственная женщина, которая мне понравилась — в платоническом ключе! — оговаривается для Егора и Милохина, стреляя в них глазами, — и та оказалась мужиком, я почти не удивлён, — фыркает Выграновский, и у Арсения прям от сердца отлегает оттого, что именно он воспринял это так легко — для Попова это было (и, разумеется, остаётся) важно. 

Арс, улыбаясь довольно, разводит руками и жмёт плечами, случайно сгоняя с левого Антона, что распрямляется, так же улыбаясь, и засовывает руки в карманы белых брюк.

— Где ж ты такое декольте отрастил, братан, — фыркает Выграновский, подходя ближе, и теперь уже без всякого стеснения смотря на Арсову накладную грудь.

Тот же без слов, чуть приподнимая голову, цепляет край накладной груди у уха и сразу же пришлёпывает его обратно, расправляя, и этот переход от настоящей кожи к бежевому силикону выглядит практически незаметно, если не приглядываться.

Выграновский выпячивает и без того пухлую нижнюю губу в жесте, мол, неплохо, неплохо, и спрашивает невозмутимо:

— Можно мацнуть?

И быстрее, чем Арсений вообще успевает обработать поступивший запрос, он обе руки располагает на накладной груди и её сжимает; Попов, разумеется, этого не чувствует — он это видит, чуть опустив голову, и пытается не заржать (Антон же без всякого стеснения сгибается пополам от смеха, хлопая в ладоши), когда этого исследователя окликает Егор:

— Эд! — наигранно возмущённо восклицает он, забавно округляя глаза и приподнимая брови, а Выграновский, не убирая рук, на него оборачивается:

— Чё? — как всегда, невозмутимо. — Она ж даже не настоящая, чё ты так пыришь? Дай я хоть почувствую, как оно, а потом снова вам члены мять буду, не волнуйся, зай, — продолжает Эд, ухмыляясь в своей излюбленной манере, — Арсений за их недолгое время знакомство так полюбил вот эту его совершенно беспардонную черту характера, увидев в ней свой шарм.

— Эд! — тут же вспыхивает смущённым румянцем Егор, произнося имя возлюбленного уже совсем с другой интонацией, пока Милохин рядом с ним беззвучно смеётся, опустив голову, — на его щеках также проглядывается лёгкая краснота.

Выграновский посылает ему воздушный поцелуй, оторвав левую руку от Арсовой груди, а затем снова поворачивается к нему лицом и, жамкнув последний раз, запихивает обе руки в карманы, с интересом склоняя голову в сторону, смотря Попову в глаза пристальным взглядом.

— И на хер ты в таком виде шатаешься? — задаёт он закономерный вопрос, приподнимая бровь.

Отсмеявшийся Антон выпрямляется, становясь сзади Арса так, чтобы прижиматься к его левой лопатке грудью, но говорить не начинает, предоставляя эту возможность Арсению — тем более его даже не спрашивали.

— Павел Алексеевич нанял нас с Антоном, чтобы мы играли пару возлюбленных. Причин не объяснял, мы сами не знаем, в чём смысл сего действа, но, видимо, для него он есть. — Попов улыбается уголками губ.

— А, так вы не вместе на самом деле, что ли? — Эд, достав руку и указывая на них поочерёдно пальцем, выглядит действительно непонимающим — его нахмуренные брови так и выдают это «да как такое возможно, по вам ж видно, что вы нищенки оба».

— Сейчас вместе, — с тёплой и такой широкой, что лицо грозится треснуть, улыбкой отвечает ему Шаст. — Уже целую неделю, — радость в его голосе всеобъемлющая, и Арс поворачивает влево голову, чтобы на мгновение встретиться с ним взглядом и улыбнуться до лучиков морщинок в уголках глаз персонально ему: любит его невозможно сильно и верит, что Шаст без всяких усилий прочитает это в его светящихся глазах.

— А-а, блин, клёво, поздравляю. — Эд улыбается широко и хлопает Попова по плечу — и больше никаких вопросов на эту тему не задаёт, окрещивая это не своим делом: зря они вот эту версию с кризисом ориентации придумывали, получается, раз Выграновский сегодня подозрительно недоёбчивый в этом плане. — То есть Воля типа не знает, что ты у нас женщина-сюрприз? — фыркает спустя пару мгновений он и ухмыляется, вновь прищуривая на миг серые глаза.

— Не знает, — с хитрой улыбкой подтверждает Арс, вскидывая бровь и закусывая губу.

— То есть ты был в таком виде на момент вашей встречи? — продолжает Выграновский, и тот, в принципе, не удивлён, что Эд задал именно этот вопрос, который они не подготовили (вообще Арсений ожидал без малого лавину вопросов, так что они, можно сказать, обошлись малой кровью).

Попов теряется лишь на секунду, скользя взглядом по эдовскому лицу, но, когда вновь устанавливает с ним глазной контакт, улыбается расслабленно и загадочно.

— Ты не хочешь этого знать, — уверенно заявляет он, чуть качая головой, а Эд вздёргивает бровь; и одновременно с тем, как Выграновский с пожатием плеч говорит: «Ладно», Арсений произносит: — Я ужасно пою в таком виде в трактирах, чтобы потом не было стыдно появляться в обществе в своём нормальном обличии, — выпаливает он на одном дыхании, стараясь казаться смущённым, чтобы эта придуманная на коленке херня казалась более-менее правдоподобной, — да он и по-настоящему краснеет слегонца.

Антон за его спиной фырчаще смеётся практически ему на ухо, наваливаясь на него, и, широко улыбаясь, подхватывает:

— Я был на всех его концертах, — кивает с довольным видом, и Эд также растягивает улыбку.

— Организуешь проходку? — он с кокетливой улыбкой склоняет голову в сторону, а Арсений, невольно расширяя глаза, их опускает, неловко растягивая:

— А-э, нет, сори, — сразу отсекает он, виновато изгибая брови. — Не хочу больше возвращаться в это амплуа. — Улыбается криво, а Выграновский только машет на него рукой и фыркает:

— Да я шучу, расслабь булки, — морщит на мгновение нос и вновь, поднимая руку, хлопает его по плечу (Арсению это странным образом греет сердце, потому что он трактует этот жест как непременно дружеский и расслабленный: с Сарой тот ни в коем случае не мог себе подобное позволить, но сейчас, когда все маски, несмотря на то что он до сих пор со всеми этими, к сожалению, необходимыми атрибутами на себе, сброшены, Эд, как и сам Попов, могут не сдерживаться); чуть поворачивает голову — буквально на один сантиметр вправо — и не остаётся сомнений, что он теперь обращается к Шастуну: — Но серьёзно? На всех концертах? — фыркает с некой долей удивления во взгляде. — Как давно вы знакомы?

— Мы друзья детства, — спокойно выдыхает Антон с лёгкой улыбкой, и Арсений (и такое название для них с Шастуном, хоть и явно не обговорённое, не является для него триггером) невольно стреляет взглядом в Егора, который, смотря на них, едва заметно приподнимает уголки губ и который совершенно никак не выдаёт, что знает намного больше, чем его мужчины, и Попов ему за это умение хранить секреты очень сильно благодарен.

— И вы только недавно влюбились? — искренне изумляется Выграновский, вскидывая брови, а Арс не видит смысла пытаться подавить улыбку — кивает, улыбаясь во всё лицо. — Вот эт вы даёте, господа. Даже мы с моими так не тормозили, — фыркает он и мельком кидает взгляд на упомянутых.

Даня сразу же подаётся корпусом вперёд, ставя локти на бёдра чуть ниже коленей, и спрашивает с просьбой в голубых глазах:

— А можешь снять вот это вот своё? — обводит пальцем Арсову фигуру, и Егор, сидящий рядом, смотрит на него с интересом — его и без того живой взгляд загорается новой искрой, а улыбка ползёт шире.

Эд, стрельнувший взглядом в Даню, вновь заглядывает в глаза Попову.

— Да, кстати, — поддакивает он и кивает подбородком с вопросом в серых глазах. — Снимешь? 

— На самом деле, с радостью. — Арсений прямо-таки сияет, прикусывая нижнюю губу от излишнего энтузиазма; оборачивается к Шастуну: — Дашь мне свою одежду, пожалуйста? Я ничего своего не брал, кроме пижамы, — и смотрит просящим взглядом, хотя в этом нет особой необходимости: Антон всегда пойдёт ему навстречу.

Так и сейчас он улыбается понимающе и кивает охотно, подлетая к шкафу, где рядом с висящими на вешалках Арсовыми платьями сложенными лежат Антоновы костюмы и более-менее повседневная одежда, приемлемая для парохода со столь высоким обществом на нём — её-то Шаст и достаёт, протягивая подошедшему Арсу.

— Нет, ну какие же у вас платья роскошные, я балдею, — говорит Егор, глядя восхищённым взглядом на оные, и Попов улыбается смущённо: несмотря на развившуюся нелюбовь к своему женскому обличию (неприязнь и раньше, разумеется, была, но теперь, после такого длительного экспириенса, она стала только ярче и выраженнее), он всё равно нежно любит сотворённые им шедевры.

— Давайте на «ты», Егор? — только и говорит он в ответ (по его реакции и без того видно, что слова Булаткина ему пиздец как приятны, и Арс не сомневается, что тот это понимает), а тот с улыбкой кивает.

— Арсений, кстати, сам их создал, — вдруг вновь подаёт голос Егор, с восторгом смотря сначала на Даню, а затем — на Эда.

Выграновский удивлённо приподнимает брови, поворачиваясь к Попову, что охуевше хлопает глазами (откуда Егор это знает, если Арс об этом нигде ни разу не говорил?), и ловя его взгляд.

— Да ты гонишь, серьёзно? — растягивая уголки губ в улыбке.

— Клянусь всем шоколадом мира, — чуть заторможенно отвечает Арсений и наконец принимает из рук Шастуна его же одежду. — А откуда ты?.. — слегка хмуря брови, стреляет взглядом в Булаткина, который сразу же расплывается в загадочной улыбке.

— Антон любит рассказывать, какой потрясающий мужчина ему достался, — невозмутимо выдаёт Шаста с потрохами Егор, и Арсений, повернувшись к нему, увлечённо делающему вид, будто он тут не при делах и вообще не понимает, о чём идёт речь, и с преувеличенным интересом, надув губы куриной жопкой, изучающему ковёр в их каюте, смотрит куда-то ему в лоб, закрытый плотной кудрявой чёлкой, с такой любовью, что удивительно, как Антона ещё не смыло этой волной.

Шаст поднимает на него глаза, встречаясь взглядом с любимыми голубыми, и улыбается нежно, а Арсу в этот момент как никогда сильно хочется его поцеловать, но этого он, конечно, не сделает сейчас, а чуть позже, когда они с Антоном останутся наедине, обязательно прижмётся к его губам своими и будет целовать его долго-долго, а пока что хочется провести время с Эдом, Егором и Даней, будучи самим собой (подумать только, это правда произойдёт, ему это не снится!)

— Ебать, Арсюха, я не перестаю тобой восхищаться, — с изящностью вышедшей на лёд коровы вклинивается в их романтический момент Выграновский, и Арс, отрываясь от любования Антоном, мелодично смеётся. — Сколько ещё сюрпризов ты в себе таишь? — фыркает он, а Попов лишь загадочно жмёт плечами, неоднозначно бросая «кто знает». — Ладно, дуй переодеваться.

— Выгонишь нас? — с весёлой ухмылкой спрашивает Шаст и для остальных громким шёпотом, прикрывая рот прямой рукой, поясняет: — Он никому свою грудь не показывает, а то мы в камень превратимся, если её увидим.

Все четверо по-доброму хихикают, а Арсений, безуспешно пытаясь подавить улыбку, беззлобно закатывает глаза.

— Я щас возьму всё, что мне нужно, и уйду в ванную, не волнуйтесь, — кивает подбородком на туалетный столик, к которому и направляется мгновением позже.

Дверь ванной комнаты негромко щёлкает за его спиной, и голоса разговаривающих за ней мужчин теперь звучат приглушённо, но Арсений и не вслушивается, чтобы об этом сожалеть; это скорее дарит какое-то странное успокоение и в который раз наталкивает на осознание, как же им с Антоном повезло встретить таких потрясающих людей среди не одной тысячи человек.

Попов смотрит на себя в зеркале, переодетого и разукрашенного (несильно, конечно: только веки и чуть румян), и улыбается, прикусывая нижнюю губу, потому что царевна-лягушка наконец сбросит своё «лягушачье» обличие и станет настоящей красоткой.

Первым делом стягивает парик, затем смывает макияж и умывается прохладной водой, хлопая себя по щекам: отчего-то становится волнительно; переодевается в Антонову одежду, которая приятно им пахнет (Арс с полминуты просто стоит, уткнувшись в неё носом, и надышаться не может) и которая на нём — в принципе, ожидаемо, — чутка висит, но в этом и заключается удовольствие: раньше к их разнице в росте он относился абсолютно спокойно, но сейчас Арс эти семь сантиметров обожает невозможно сильно, ему так нравится ощущение того, какой он маленький с большим Антоном, которое не возникает у него ни с кем другим.

Полностью переодетый, он выходит из ванной (в которой оставил накладную грудь, завернув ту в платье) спустя минут семь — около одной ему потребовалось, чтобы собраться, и вот он наконец является в том виде, в каком его видит один Антон.

С полминуты в каюте стоит тишина, во время которой Егор, Эд и Даня с интересом на него глядят, видя его такого практически впервые, а Шастун смотрит на него с такой любовью и спокойствием, что воздушно-капельным путём Арсению передаётся, замедляя стучащее сердце.

— Не, ну ебать ты конфетка на самом деле, — выдаёт Выграновский, и Арс наигранно смущённо прикрывает руками лицо.

— Тебе идёт быть настоящим, — вслед за своим мужчиной выдыхает Егор, и Даня рядом активно кивает:

— Красивое, — говорит он, и Арсений становится похожим на по полной смущённого человека.

— Вы засмущали ежа, — бормочет он во всё так же прикрывающие рот руки, которыми чуть позже растирает покрасневшие щёки; Антон смотрит на него с затапливающей нежностью в травянистых глазах и мягкой улыбкой.

— Мы старались, — с довольным видом фыркает Эд, и все дружно хихикают.

После долгого разговора длиной почти в сорок минут Егор, Даня и Эд уходят, обещая сохранить их тайну в секрете и наконец оставляя Арсения с Антоном наедине.

Почти сразу же после того, как за Выграновским хлопает дверь, Антон обнимает его со спины, но Арса такой расклад не устраивает, потому что ему хочется чувствовать грудью шастовское сердцебиение и хочется положить голову ему на плечо, уткнувшись носом в тёплую шею и оплетя его тело руками.

Попов в мягких Антоновых объятиях разворачивается к нему лицом и с любовью заглядывает ему в глаза, видит там её же всполохи.

Он приподнимается на носочках, обнимая руками его за шею, и прижимается к любимым губам в ласковом, полном нежности поцелуе — обещал же, и вот наконец исполняет; Шастун отвечает ему в то же мгновение, бережно и крепко обнимая Арсения за талию и прижимая к себе вплотную, целует его так мягко и с такой любовью, что у Арса в груди в области сердца расползается огромное тёплое оранжевое пятно счастья, что за какой-то миг распространяется по всему телу.

Антон, не разрывая поцелуй, медленно идёт крошечными шажками назад, и Арсений, безусловно ему доверяющий, словно приклеенный, тянется за ним.

Шаст отстраняется от его губ, и, приоткрывая поплывшие глаза, Арсений видит, что они теперь стоят у кровати, на которую Антон и кивает подбородком, мягко давя на тазобедренные косточки, вынуждая сесть; Попов его без слов понимает и ложится где-то на середине, чтобы рядом лёг Антон, что укладывается ровно напротив.

Скользит взглядом с лёгкой улыбкой по лицу, выученному наизусть до расположения каждой поры и каждой родинки, опускает глаза на шею, а оттуда на грудь, скрытую его голубой рубашкой, и его уголки губ растягиваются шире.

— Тебе идёт моя одежда, — с любящей полуулыбкой полушёпотом выдыхает он, а у Арсения неконтролируемо и совершенно по-нищенски плывёт лицо.

Расстояние между ними кажется Попову непозволительно далёким, так что он придвигается к Антону, который с готовностью ловит того в свои объятия; Арс удобно устраивает голову на Шастовой груди и глубоко вдыхает его запах, в который, как и в его собственный, слишком сильно уже вплелись морские нотки — кажется, они, став их неотъемлемой частью, не выветрятся уже никогда.

— Это хорошо, что тебе нравится, потому что я не хочу из неё вылезать никогда, — разнеженно (после Антоновых мягких поглаживаний-почёсываний его головы) бормочет Арсений, доверчиво прикрывая глаза и вслушиваясь в мерное сердцебиение Антона.

Тот мягко хихикает от его слов и прижимается в долгом поцелуе к его лбу, расправляя на затылке руку; целует его ещё несколько раз то в местечко над бровью, то меж ними, то под самой линией роста тёмных волос.

— Не снимай, пожалуйста, — поддерживает (не)желание Арса, делая это, конечно, больше в шутку, но и Попов ведь тоже несерьёзно. — Хочешь, забирай, твоё будет. — Целует в лоб, перебирая пальцами отросшие прядки.

— Нет, — мягко выдыхает Арсений ему в шею. — Какой тогда в этом смысл? — Антон вопросительно мыкает, а Попов чуть ёрзает, прижимаясь к нему ближе. — Она же твоя, — шепчет он, сразу же ощущая, как Шаст сжимает его в объятиях сильнее; начинает клонить в сон, и языком ворочать откровенно лень, но, когда дело касается его дорогого Антона, ему горы свернуть для него несложно, а потому он продолжает: — Мне так нравится твой запах, хочу пахнуть тобой. — И после короткой паузы добавляет: — Представляешь, я так сильно тебя люблю, — сейчас признание, ставшее для них частым, но не менее значимым, он произносит спокойно и так, будто озвучивает всем известный факт.

Арс кожей лба чувствует расползающуюся по антоновскому лицу нежную улыбку и слышит, как сердце почти точно под его ухом начинается стучать сильнее и будто громче, и это почему-то так мажет, что он не может не открыть глаза, чуть приподняв голову, чтобы заглянуть Антону в глаза.

Тот смотрит на него с такой любовью, что превращает Арсовы рёбра в труху без надежд на восстановление, и даже обожанием, и Попов плывёт ещё сильнее, улыбаясь Антону самой нежной улыбкой.

— И я люблю тебя не менее сильно, Арсёнок, не сомневайся в этом, — шепчет Антон и целует его в прикрытое веко под левой бровью, пока Арс улыбается шире и фыркает смешливо вопросительно: 

— Арсёнок? — смотрит на Шаста игривым взглядом.

Антон расплывается в смущённой улыбке, опуская взгляд куда-то ему на подбородок, — смотреть на такого Шастуна — просто загляденье.

— Я совместил «Арс» и «ежонок». Ты ёж. Фырчишь похоже, — сбивчиво объясняет Антон, а у Арсения трескается и лицо, и сердце от его очаровательности. — Не нравится? — поднимает будто бы виноватый взгляд.

— Нравится, — только и может выдавить из себя Попов, широко улыбаясь. — Называй меня как хочешь вообще. — Чмокает его в подбородок.

— Хорошо, моя пяточка, — Шаст решает воспользоваться разрешением сразу же, и Арсений смеётся, зарываясь носом в его плечо.

— Не так! — слабо протестует он, лишь сильнее к Антону прижимаясь, и тот его так же крепко обнимает, хихикая, отчего его грудь чуть трясётся.

Они некоторое время молчат, пока Шастун расчёсывает пальцами чёрные волосы и почёсывает кожу голову массажными движениями, а Арсений млеет от его бережных уверенных прикосновений и впадает в дрёму, что Антон, конечно, не может оставить без внимания:

— Будем спать, мой хороший? — водит кончиком носа под самой линией роста волос, вдыхая их запах.

— Мгм, — невнятно мычит Арсений. — Надо умыться. — И вопреки своим словам, не делает ни одного движения, потому что куда-то подниматься с тёплой антоновской груди не хочется от слов «я вам голову откушу, если вы попробуете меня от него оттащить».

— Не надо, — уверенно заявляет Антон, целуя его в лоб, и укладывается поудобнее. — Ничего страшного не случится, если мы поспим так.

— Ты безумец, — смешливо фырчит Арсений, улыбаясь уголками губ, и утыкается носом ему в шею.

Антон также фырчаще смеётся в ответ, и этот смех способен залечить все раны арсеньевской души.

Успокоенный Шастовыми непрекращающимися поглаживаниями и стуком антоновского сердца, он засыпает на его мерно приподнимающейся и опускающейся от дыхания грудной клетке со счастливой улыбкой, так и не сошедшей с тонких губ.

×××

Если бы счастье и любовь внутри человека могли источать свет, Арсений бы светился ярче всех лампочек и фонарей, потому что от количества нежных чувств к Антону его буквально распирает и хочется вообразить себя диснеевской принцессой, чтобы петь эти дурацкие песенки о любви и просто быть самым счастливым человеком на всём белом свете.

И всё благодаря Антону.

А также, конечно, благодаря Егору и Дане, с которыми он очень сблизился на волне этого признания, и Эду, которого теперь-то он полноценно может назвать своим другом — с ним ему так комфортно, что он может позабыть обо всём и отбросить сдерживающие тормоза: знает, что его за это не осудят — это ж Выграновский; естественно, Антон является для него самым комфортным человеком, с ним они совпадают идеально, будто кусочки пазла, его с этого пьедестала никто не сместит, просто теперь почётное второе место занимает Эд, а Булаткин с Милохиным буквально на пару пунктов пониже.

Они начинают много общаться впятером, по вечерам зависая в каюте у Антона с Арсением, чтобы тот мог снять своё женское, и играя в карты, потому что общество на пароходе едва ли можно назвать привлекательным или хотя бы интересным — в друг друге они нашли идеальную компанию.

Попов искренне счастлив в моменты, когда он окружён этими потрясающими людьми, но, как и всякий влюблённый, он больше всего радуется, когда остаётся с Антоном наедине, что не наедает от слова совсем.

Он так сильно любит его, что порой становится страшно от масштабов своих чувств, но этот страх быстро успокаивается, потому что Арс видит в Шастовых глазах и его действиях, что тот его любит с той же силой и нежностью.

Попов так счастлив оттого, что всё сложилось именно таким образом и что он решился на отношения с Антоном, потому что без него, как без своего романтического партнёра, он уже не сможет — как он вообще жил раньше без шастовских нежных напористых поцелуев, без его бережных, укутывающих своей любовью и безопасных объятий, без его чмоков, рассыпаемых по всему лицу, без вечно стремящихся переплестись пальцев, без ласковых улыбок и взглядов с неприкрытыми чувствами в них? 

Это кажется невозможным, но Арсений искренне не понимает, почему он не влюбился в Антона раньше, потому что кажется, будто тот, такой удивительный и замечательный, был рядом с ним всю жизнь и всё у них было замечательно всегда-всегда; прошлое у них было, конечно, далеко не идеальным, но Арсений отчего-то уверен, что будущее таковым обязательно будет.

В это просто невозможно не верить, когда Антон смотрит на него как на самое ценное, что у него есть в жизни, и Арс искренне хочет верить, что они с Шастом будут вместе всю оставшуюся жизнь, а их любовь вообще уйдёт в бесконечность: переродятся и встретятся в новой жизни, чтобы продолжать друг друга любить.

Арсений абсолютно всепоглощающе счастлив и любим — именно это он видел в сладких грёзах, и мечты правда ведь становятся реальностью.

Предпоследний бал на «Иволге» отзывается в сердце какой-то щемящей тоской, хотя остаётся ещё целая неделя до того дня, когда пароход причалит к берегам их города, уже сейчас, а ещё — каким-то благоговением, потому что, кружась с Антоном в последнем танце на этом балу (они сами для себя условились, что из часа сорок минут они маячат у всех на этом празднике жизни на виду, а потом со спокойной душой перекочёвывают на носовую часть парохода или на корму с диванчиками, где любят лежать, смотря на звёзды, и сегодняшнее мероприятие, разумеется, не исключение — будь их воля, они бы вообще не приходили, но контракт есть контракт, и его всё-таки нужно соблюдать, благо, Павел Алексеевич, хоть и видит, что они уходят на целый двадцать минут раньше положенного, их не шпыняет; эти необходимые сорок минут подходят уже к концу, и это не может не радовать), он понимает, что готов к тому самому действу, что начинается на букву «с».

Под конец танца они, стоя не так далеко от центра просторной залы, сливаются в поцелуе, и Арсений, понимая, что его несёт, отстраняется, приподнимаясь на носочках и обвивая шастовскую шею руками, и шепчет на ухо:

— Пойдём в каюту, я хочу целоваться. 

Павел Алексеевич запретил им «страстно сосаться», когда застал их за столь увлекательным занятием прямо на носовой части «Иволги», объяснив это тем, что они должны играть нужную любовь, которая вызывает умиление, а не желание отвернуться, а потому максимум, что они позволяют себе на публике — поцелуи, длящиеся максимум секунд пять, — Воля ими, наверное, гордится.

Антон смотрит на него до чёртиков влюблённым взглядом, и Попов просто не может смотреть на него без широкой улыбки на лице.

— За тобой хоть на край света, миледи. — И чмокает его в левую скулу.

Арсений пропускает мимо ушей столь нелюбимое «миледи» и сплетает свои пальцы с Антоновыми, уводя его, несопротивляющегося от слова совсем, из бального зала в их уютную каюту, ставшую практически полноценным домом — по своей крошечной каморке он не скучает вообще, и Антон по своей небольшой квартирке, где он жил со своими приятелями по делу, наверняка тоже.

Они падают на кровать; Арсений, устроившись на середине кровати и лёжа головой на подушках в изголовье, смотрит на нависающего над ним Антона и притягивает его к себе ближе, зарываясь обеими руками в его кудри.

Шаст целует его с напором, но вместе с этим всё равно так мягко и ласково, как получается только у него одного и что заставляет Арсово сердце азбукой Морзе выстукивать «я так тебя люблю»; и в каждом движении Антоновых губ Арсений чувствует точно такие же признания.

Они целуются до тех пор, пока у Шастуна не затекает шея, а языки у обоих становятся непослушными, — Антон ложится рядом с ним на правый бок, и Арс также поворачивается к нему лицом, правой рукой убирая навалившиеся на глаза русые кудри; чешет его за ухом, улыбаясь тепло оттого, как Шаст, откровенно млея, прикрывает глаза и растягивает губы в котячьей улыбке.

Внутренности сводит от предвкушения, а сердце вовсе заходится в сумасшедшем ритме, когда он наконец решается на то, чтобы произнести желание, что в последние дни, которые он провёл в раздумьях, стало заветным.

— Шаст, — полушёпотом окликает его Арс, а Антон приоткрывает глаза, смотря на него поплывшим любящим взглядом, — он сейчас похож на кота, что задремал, пригревшись на солнышке, — и чуть приподнимает брови, намекая, что внимательно слушает. — Что ты ответишь, если я скажу, что хочу чего-то большего, чем поцелуи? — он произносит это довольно легко, но брови сами собой с волнением изгибаются, а губа — закусывается.

Шастун сразу же будто пробуждается ото сна, принимая сидячее положение и разворачиваясь к Арсу лицом с расширенными глазами.

— Ты серьёзно? Не шутишь? — спрашивает он с таким видом, словно поверить не может, и сложно понять, то ли он рад, то ли наоборот, но Арс всё равно мотает головой отрицательно, и Антон, как заведённый, продолжает: — Ты правда?..

Попов садится вслед за ним и с усилившимся волнением глядит в любимые травянистые глаза; сердце неприятно бьётся где-то в горле, когда он произносит:

— Ты не хочешь? — голос позорно дрожит, будто он вот-вот расплачется — и от грусти, и от жгучего стыда, что вообще завёл эту тему.

— Нет-нет, что ты! — Шаст бережно хватает его руки своими и, поочерёдно оставив на костяшках, скрытых перчатками, поцелуи, прижимает их к груди, где быстро-быстро бьётся сердце. — Больше всего на свете хочу, — он доверчиво заглядывает Попову в глаза, и у того от сердца отлегает: он улыбается решительнее с какой-то даже нежностью и облегчением. — Но ты правда хочешь? Уверен, что готов? — вновь спрашивает Антон, а Арсений, отнимая одну руку из шастовской бережной хватки, ласково гладит его скулу, скатываясь прикосновением к подбородку, а оттуда — на кровать позади себя для устойчивости. 

— Если бы не был, я бы тебе не сказал, не находишь? — негромко спрашивает он всё с той же нежной улыбкой и нескрываемой любовью во взгляде.

— Правда? — будто поверить не может, и Арс долго моргает вместо кивка. — У тебя же не было?.. — уточняет так, будто сомневается, но Попову под юбку всё так же разве что только ветерок мог задуть, что все двадцать три года арсеньевской жизни его ласкал, так что он может лишь, опустив глаза и зардевшись румянцем, кивнуть.

— Я счастлив, что именно ты станешь моим первым, Шаст, — Арсений вновь поднимает глаза на Антона и смущённо улыбается ему, глядя на то, как на любимом лице ещё шире расползается улыбка, в травянистых глазах плещется целый океан любви, а лучики морщинок в их уголках действительно напоминают солнце.

Всем своим видом Антона напоминает солнце. 

Кажется, он с минуты на минуту на него набросится с объятиями, и Арсения чутьё не подводит, потому что Шастун, посмотрев на него с несколько секунд нежным взглядом, без резких движений подаётся вперёд, сгребая его в объятия и снова заваливая на спину; зацеловывает его лицо, и Попову ещё никогда не было так приятно чувствовать кожей его счастливую улыбку — и в этом какого-то возбуждающего подтекста нет совершенно, и это почему-то не расстраивает от слова совсем, вопреки тому, что Арсу хочется Антона очень сильно.

— Я так рад, Арс, словами не описать! — он отрывается от своего увлекательного занятия, смотря на Попова под ним влюблённым и, правда, таким счастливым взглядом, что Арсений просто не знает, как его от любви к Шасту ещё не разорвало: внутри, по ощущениям, целая буря из сердечек — в глазах, наверное, отражается. — Ты точно уверен? Это же очень важно. Мы можем потом, правда, когда ты….

— Шаст, — Арсений чуть подползает вверх, перебивая чересчур обеспокоенного Антона и беря его лицо в свои руки; заглядывает ему в глаза и улыбается уголками губ. — Я готов, — выдыхает он уверенно, чтобы у Шастуна больше не возникало сомнений, и тот мягко улыбается уголками губ.

— Хорошо. — Выдыхает в самые губы, к которым мгновением позже прижимается в неторопливом, полном нежности поцелуе; Арсений перекладывает руки с его скул, обнимая того за шею и крепче прижимая к себе. — Как ты хочешь, Арс? — смотрит доверительно и закусывает губу.

— Хочу, чтобы ты обладал мной, — преодолевая дикое смущение, бормочет Попов и спешно добавляет, совсем багровея: — Если ты не против…

— Нет, нет, как я могу быть против? — сразу же разубеждает его Шаст, оглаживая левой рукой арсеньевскую скулу. — Но ты…

— Если ты меня сейчас спросишь про уверенность, я тебя стукну, — с решительным видом Арс в шутку сдвигает брови и поджимает губу куриной жопкой, пока Антон расплывается в кривоватой улыбке, смотря на него с чуть изогнутыми бровями.

— Я просто хочу, чтобы тебе было хорошо. Боюсь сделать что-то не так, у меня же не было ни разу с мужчиной… — и выглядит провинившимся котёнком.

Опускает взгляд куда-то на покрывало возле своего локтя правой руки, которым упирается в матрац, и Арсеньев взгляд смягчается; он вновь берёт Антоново лицо в свои руки и, поглаживая большим пальцем скулу, приподнимает, чтобы глазной контакт вновь установился.

— Я тоже переживаю, у меня вон сердце стучит что пиздец, — ласково поправляет его чёлку, пока Шастун неотрывно смотрит на него, как на восьмое чудо света. — Но я… — Заминается на миг, потому что говорить такие откровенные вещи словами через рот, а не просто тихо-мирно думать о них в своей голове, оказывается слишком смущающе, но нужно же учиться раскрепощаться? — тем более это же Антон, его любимый Антон, который ни при каких условиях его не поднимает на смех, он всегда его поддержит, и ему Арсений доверяет безоговорочно, а потому, набрав в грудь новую порцию воздуха, решается: — Я хочу тебя, Шаст. Я скажу, если что-то пойдёт не так, хорошо?

Антон кивает ему пару раз еле заметно, а после слепым котёнком тыкается в губы, оставляя на них несколько невинных поцелуев, а затем плавно и незаметно даже как-то скользя в Арсов податливо открывшийся рот языком; придерживает арсеньевский затылок рукой и наваливается на него сильнее, пока Арсений, обнимая Шастуна, кое-как дёрганными движениями — лишь бы побыстрее — стягивает перчатку с левой руки и уже ею, ничем не скрытой, зарывается в Антоновы кудри на затылке.

Когда Антон с поцелуями стекает на линию челюсти и выцеловывает с нежной страстью (будто по щелчку пальцев переключается, пробуя губами ущипнуть натянувшуюся кожу) место под подбородком за счёт откинувшего голову Арсения, что, слабо сжав Шастовы волосы в кулак, приоткрывает рот и дышит бесшумно и учащённо.

Сердце подскакивает к горлу от осознания, что они правда, вот прям на самом деле, прям по-настоящему собираются заняться тем, о чём Арс так долго грезил — в последнюю неделю только об этом и думал, а сейчас это — пока что только на этапе прелюдии, но всё непременно к этому самому движется — действительно происходит!

И это так уже хорошо, что Попову хочется плакать от какого-то не испытываемого доселе счастья. 

Хотя Антон же и есть его мечта — самая заветная, самая искренняя, самая чистая и почти по-детски наивная, а предстоящая близость с ним такая же будоражащая и желанная, как глоток воды во время зноя летнего.

Шастун дорожкой поцелуев вновь поднимается к Арсовым губам, прижимаясь к ним в чувственном поцелуе; он отрывается слишком скоро, и Попову недостаточно, настолько, что тот тянется вслед за Антоном со всё так же прикрытыми глазами, но Шаст не спешит удовлетворить его молчаливое пожелание, и Арс всё же приоткрывает поплывшие глаза, натыкаясь взглядом на Антона, что скользит по его лицу восхищёнными глазами, будто видит впервые.

— Ты такой красивый сейчас, — выдыхает он на грани слышимости, и Арсения тянет улыбнуться, когда Шастун тыкается мягкими поцелуями в линию челюсти у самого уха. — Тебе так идёт это платье, миледи, — шепчет между короткими поцелуями он, и у Попова вмиг холодеет всё.

Вдох застревает поперёк горла, а сердце обваливается, кажется, замирая; былое возбуждение, что начало проклёвываться, сходит на нет, и Арс, продолжая обнимать Антона за шею, смотрит пустым взглядом в потолок от внезапного осознания, прогремевшего как гром среди ясного неба.

Антон видит в нём Сару.

Иначе стал бы он продолжать звать его этим мерзким «миледи» в пределах их каюты, где никого из посторонних людей нет, где находятся только они вдвоём?

Он же большую часть времени их пребывания здесь с париком на голове и в платьях с накладной грудью, так ещё они должны играть влюблённых, при таком раскладе влюбиться в созданный им образ проще, чем попасть пальцем в дупло, и осознание, так поздно до него дошедшее, почти как обухом по голове.

Локет (Арс не хочет выставлять столь личную вещь всем напоказ, даже если никто, кроме них с Антоном, не знает, что там написано, держит её поближе к сердцу, как самые дорогие ему слова, а потому надевает это силиконовое нечто поверх кулона) на груди жжётся: всё это время Антон любил не его.

И его шок от внезапной догадки настолько силён, что Арсений напрочь не замечает всей нелогичности этой мысли: всё отходит на задний план, оставляя впереди только горечь разочарования, что и его любимый Антон повёлся на несуществующий образ.

— Шаст… — слабо зовёт он, упираясь обеими руками в его грудь. — Шаст, стой, — чуть громче просит Арс, и Антон сразу же отстраняется, с искренним беспокойством вглядываясь в лицо принявшего сидячее положения Попова, что на него не смотрит — его потерянные и чуть ли не слезящиеся глаза смотрят на непроизвольно чуть согнувшиеся колени: Арсений еле останавливает себя от того, чтобы поджать их к себе и сжаться в беспомощный комок. 

— Что такое? Я что-то не так сделал? — Антон на согнутых в коленях ногах подползает к нему ближе, наклоняясь так, чтобы иметь возможность поймать взгляд голубых глаз. — Арс?.. — зовёт растерянно-непонимающе, когда тот ведёт плечом, сбрасывая Шастову руку, которую тот неосознанно туда положил.

— Шаст, ты влюблён в Сару, не в меня… — Попов осмеливается поднять взгляд на Антона только на последнем слове, и у него так сжимаются внутренности, что на мгновение становится сложно дышать.

Шастун на эти слова недоумённо хмурится, хлопая расширившимися глазами пару раз, что могло бы натолкнуть Арсения на определённые мысли, но тому словно завязали глаза и он видит только признаки придуманной антоновской влюблённости в Сару.

— Ты что такое говоришь, Арс? — спрашивает Антон, еле заметно качая головой, будто поверить не может, что он правда услышал такой бред.

Попов прищуривается на миг, бегая взглядом по Антоновому лицу: в душе поселяется сомнение из-за всплывающих воспоминаний о разговоре о кризисе шастовской ориентации и о том, как тот говорил о влюблённости в брата Егору, но ему так блядски сильно страшно, что эта — уже по большей части бредовая — мысль может оказаться правдивой, что Арс просто не может не продолжить бормотать:

— Я всё время хожу в женском — даже, блять, сейчас, и у тебя просто не было выбора не влюбиться вот в это, — дёргано взмахивает рукой, указывая на своё тело, что в этом всём кажется чужим. — Отсюда и твоё вечное «миледи», ты просто… 

Антон, слушая это, лишь вскидывает брови, но опустивши голову Арсений этого не замечает, но, когда тот начинает чепуху молоть, Шастун его останавливает:

— Арс-Арс-Арс, стопанись, ты бред несёшь, — Антон ловит его левую руку, на которую не надета перчатка, чтобы чувствовать кожей его кожу, и, приподняв Арсов подбородок, заглядывает в слезящиеся голубые глаза — как они до такого докатились, если какую-то минуту назад всё было так замечательно? Шастун, подсаживаясь ещё ближе, улыбается ему уголками губ. — Я влюблён в тебя, — с неосознанным кивком произносит он, глядя на Попова открыто и доверительно; казалось, что они этот вопрос уже давно решили, но Антону ради Арсения несложно заставить его в это поверить ещё раз — он вообще на что угодно пойдёт, лишь бы его любимый был в порядке. — В то, что находится под вот этим вот всем, — не прекращая держать Арсову руку в своей, оттопыривает указательный палец и тыкает им в накладную грудь, и Попов невольно приподнимает уголки губ в тёплой улыбке, смотря Шастуну в глаза уже не запуганным зверьком, — а не в девушку, которой для меня никогда и не существовало, понимаешь? — Антон улыбается шире, глядя на Арса со всей любовью, что в нём сидит. — Я видел и продолжаю видеть тебя, — вкрадчиво и уверенно. — А эта маска вовсе не способна тебя от меня скрыть, Арс. Я люблю тебя и только тебя, — гладит свободной левой рукой его лицо, и Попову хочется позорно разныться на Антоновом плече оттого, какой тот у него хороший.

Он перехватывает его руку и целует в самый центр ладони; смотрит на Шаста всё так же слезящимися глазами, но теперь уже совсем от другого чувства: от пиздец какой сильной любви и даже в каком-то роде облегчения, что всё надуманное в который раз оказалось лишь выдумкой, а в реальности всё совсем по-другому — нужно переставать надумывать всякую херню, глядишь, и не сорвёшь важный момент.

— Прости меня, я не должен был в тебе сомневаться, — Арсений пристыженно жмурится и, опуская, мотает головой, а Антон его мягко отвлекает от самобичевания:

— Хей, Арс, тебе не за что извиняться, мой хороший. — Шастун садится рядом с ним плечом к плечу и, расцепив руки с Поповым, перекидывает её через арсеньевское плечо. — Иди сюда, мой маленький, — зовёт он, и Арсений, будто только этого и ждал, переворачивается на бок и приникает к антоновскому телу, обнимая его одной рукой и утыкаясь лбом ему в шею, пока его торс оплетают двумя руками.

Дурацкая накладная грудь, превращаясь в два блина, мешает прижаться к Шастовому тёплому боку вплотную, и ему ещё никогда так сильно не хотелось от неё избавиться.

— Я так сильно ненавижу это всё, — болезненно морщась, произносит он и тыкает себе в накладную грудь, и Антон сжимает его в объятиях крепче, потираясь линией челюсти об Арсов лоб. — Я так сильно устал притворяться кем-то другим… — звучит на грани шёпота, и его сердце на этих словах сжимается до крошечных размеров; Арсений отрывается от Антоновой грудной клетки, чтобы смотреть ему в глаза во время того, как будет говорить. — Рядом с тобой я хочу быть настоящим. Без этой ненавистной мишуры, просто самим собой. Всё женское в отношении меня я воспринимаю очень остро, и вот эта моя реакция на твоё «миледи»… Меня будто заклинило, прости, я сейчас понял, насколько это всё тупо выглядело, — снова извиняется Попов, утыкаясь лбом куда-то Антону под мышку, и тот его приобнимает, нежно поглаживая по затылку. 

— Это ты меня извини, Арс, — Антон прижимается кончиком носа к парику и целует туда же. — Я идиот, что не понял этого раньше.

— Не извиняйся, это же я тебе не говорил, — он поднимает голову, встречаясь взглядом с Антоновым, и улыбается уголками губ. — Я больше не буду молчать о таком. И ты говори мне, если я делаю что-то не так, ладно? — с изогнутыми бровями просит Арсений, и Шастун, зеркаля его улыбку, кивает пару раз и, прикрыв глаза, тянется за поцелуем.

Попов также подаётся вперёд, прижимаясь к любимым губам с чувством облегчения и удовлетворённости оттого, что они это наконец обговорили. 

Но у них, кажется, осталось одно незаконченное дело, отступать от которого Арсений не планирует, а потом он спустя чуть больше минуты разрывает поцелуй и, не открывая глаз, потираясь кнопочным носом о место между переносицей и правым глазом, спрашивает негромко:

— Давай начнём всё заново? 

Отстраняется, чтобы встретиться с Антоном взглядами, и тот, расплываясь в нежной улыбке, кивает, поднимая руку, чтобы провести её Арсу по скуле — тот к ней жмётся котёнком и, прикрыв глаза, целует куда дотянется.

— Дашь мне две минутки, чтобы я избавился от всего не моего? — просит, вновь открывая глаза и смотря на Шасту с нескрываемой любовью во взгляде.

Антон едва уловимо меняется в лице, чуть приподнимая брови и облизывая губы, и без того увлажнённые смесью их слюны.

— А можно я? — спрашивает он с какой-то странной эмоцией, которую Арсений не может распознать, и надеждой в глазах.

— Можно ты что? — не въезжает Арс, чуть хмуря брови.

Шастун без слов тянет руки к его голове, но теперь не для того, чтобы огладить любимое лицо, а чтобы снять чёрный парик, отложив в сторону; волосы после носки этого волосатого чудовища по-дурацки примяты, а голова вспотела, но Антон на это внимание не обращает: он, выглядя полностью сосредоточенным на своём деле, запускает пальцы в Арсовы отросшие, влажные у корней волосы, ничуть не морщась, и расчёсывает их пальцами, делая какое-то подобие укладки.

Улыбается довольно, когда заканчивает своё очень важное занятие, во время которого Попов сидел, отчего-то затаив дыхание и внутри рассыпаясь на атомы от нежности к этому человеку, и вновь смотрит Арсению в глаза, как бы спрашивая, понял ли он теперь, что это за «можно я».

— Хорошо, — соглашается Арс, кивая, и перекатывается колбаской к краю кровати (ползти по матрацу на четвереньках, будучи одетым в платье в пол, затея, мягко говоря, провальная), чуть не падает с неё, но успевает вовремя выставить ногу.

Антон, поднимающийся вслед за ним, фырчаще смеётся с того, как Арс подскакивает, и это звучит лучшим поощрением его дурачеств; он оборачивается на Шаста, ловя лучистый взгляд травянистых глаз, а после идёт к туалетному столику, где берёт смывку для макияжа и несколько ватных дисков.

Кивает головой себе за спину, где находится дверь в ванную комнату, и они с Антоном, которому Арсений передал всё нужное, перекочёвывают туда.

Арс становится спиной к зеркалу, опираясь поясницей и руками на рукомойник, пока Шаст мочит кругляшок ватного диска специальной жидкостью; Попов доверчиво прикрывает глаза, пока Антон, придерживая уже порядком подсохшую чёлку, мягкими движениями водит по всему его лицу, стирая всё ненастоящее, будто избавляя его от скорлупы — вместе с откупоренными купорками начинает дышать и сам Попов.

Антон выбрасывает испачканные два диска в небольшую мусорку и делает шаг назад, предоставляя Арсу личное пространство, чтобы тот спокойно умылся; тот промакивает лицо полотенцем, когда Шастун, не выдержав и минуты без прикосновений, прижимается к нему со спины, обвивая руками его талию, целует в загривок, а после слабо и так приятно прикусывает, что Попов, откидывая голову назад и накрывая тыльную сторону ладони Антона своей рукой, не сдерживает громкого выдоха.

— Мы здесь будем? — спрашивает Шаст, находя его глаза в отражении зеркала и едва ощутимо покачиваясь.

— Нет, почему? — Арсений разворачивается к Антону, по первому требованию его отпустившего, и ведёт за собой в спальню.

Шастун помогает ему расшнуровать платье, что получается у него без каких-либо затруднений; Арсению думается, что это из-за того, что Антон неоднократно раздевал девушек, и он бы словил грустинку, если бы Шаст не продолжал нежно водить губами по Арсову затылку, зарываясь носом в волосы и нисколько не брезгуя тем, что они не то чтобы чистые, и член в трусах от таких незамысловатых ласк напрягается.

— Ты же не скажешь мне отвернуться? — спрашивает совсем без всяких шуток, словно ему правда интересно, и обходит Попова, смотря на него с приподнятыми бровями, склонив голову в сторону. 

Арсений вздыхает устало-непонимающе и отзеркаливает Шастов наклон головы.

— Зачем оно тебе нужно?

— Чего ты боишься? — Антон делает крошечный шаг ближе и улыбается нерешительно уголками губ: Арс видит, что Шасту из-за какого-то ребяческого азарта просто любопытно, но ему всё ещё не хочется представать перед Антоном в таком виде. — Я много раз видел женскую грудь, не думаю, что упаду в обморок, если увижу твою. Сомневаюсь, что она чем-то отличается, выглядит крайне правдоподобно, — кивает подбородком на Арсов бюст.

Конечно, правдоподобно, иначе бы его давно раскрыли.

— Но то была настоящая, а у меня так… — он морщит нос и отворачивается, поджимая губы на одну сторону, но Антон мягким прикосновением пальцев к его подбородку, поворачивает Арсову голову к себе и смотрит в глаза открытым взглядом.

— Ты же не думаешь, что я буду над тобой смеяться? — хмурится слегка. — Нет, Арс, если ты прям категорически не хочешь, я отвернусь, не проблема…

— Нет, я не… — слабо возражает Попов, качая головой отрицательно. — Просто это выглядит до ужаса нелепо, я сам на себя в этом стараюсь не смотреть лишний раз, — он опускает глаза, но поднимает их обратно на Антона, который лишь жмёт плечами, выглядя полностью готовым к отступлению от своего плана, которому, увы, не суждено сбыться, и Арс почему-то именно сейчас сдаётся. — Ладно, хорошо, — кивает он с наигранно обречённым видом, и Шастун реагирует неожиданно спокойно, совсем не так, как почему-то он ожидал: Антон не улыбается широко, выглядя довольным собой, что наконец уломал — вообще ничто в его лице не даёт Арсу понять, что он именно рад, потому что он лишь кивает, приподнимая уголки губ, и помогает Попову стянуть платье, хотя в этом нет особой необходимости. Но, прежде чем тёмная макушка ненадолго исчезнет под несколькими слоями ткани, Арсений вновь бросает на Антона предупреждающий взгляд: — Но это выглядит нелепо.

Шастун только смешливо фыркает, потому что сам Арс своей мимолётной улыбкой даёт понять, что этот жест (в данном случае, конечно, больше звук, но кому есть дело до деталей?) будет уместным, а затем бордовое платье оказывается в руках Антона, который его распрямляет и вешает пока что себе на сгиб локтя.

Арсений, стоящий напротив Шастуна, будучи голым не физически (потому что на нём всё ещё есть чёрные чулки, белые панталоны до колен и корсет, так что все участки его тела, кроме — теперь уже после снятых перчаток — рук, остаются закрытыми), но морально (всё-таки накладная грудь является той частью его, которую он ненавидит за то, сколько душевных страданий она ему принесла вместе с радостными моментами, конечно, но вселенских масштабов грусть, что он должен притворяться кем-то другим, их сейчас, когда его заёбанность достигла высшей точки, перекрывает напрочь) и испытывая неоднозначные эмоции по этому поводу, отчего брови против его воли опускаются к переносице, а взгляд утыкается куда-то Антону в область живота (хотя лучше бы вообще глаза закрыл, потому что так он боковым зрением видит эту нелепую грудь с топорщащимися абсолютно всегда, независимо от температуры, сосками, что делает ситуацию ещё хуже), щёки неприятно краснеют от какого-то стыда и желания в эту же секунду избавиться от этой херни на себе, терпеливо ждёт, сдерживая порыв прикрыться, пока Антон закончит своё суперважное дело и обратит на него внимание: он же так хотел.

Шаст наконец поднимает на него взгляд; смотрит сначала в голубые глаза, которые всё же встречаются с нежным взглядом травянистых, а затем — на это убожество и даже назад отходит, чтобы увидеть картину целиком. 

Арсений задерживает дыхание, стойко продолжая глядеть в лицо Антона, что не выражает ровным счётом никаких эмоций, словно пытается разглядеть в любимых глазах хоть какой-то намёк на смех, что, разумеется, вообще невозможно, потому что Шастун не смог бы так с ним поступить.

Но даже если бы тот сейчас засмеялся от нелепости представившегося вида, Арс бы его понял, потому что сам в первую примерку, смотрясь на себя в зеркало, просто смеялся с абсурда всего происходящего.

Но Антон не смеётся, а лишь обратно устанавливает с ним глазной контакт и улыбается уголками губ:

— Она и впрямь тебе не идёт, — говорит он совершенно без издёвки или насмешки, а просто констатирует факт, и Арсений, отпуская себя, улыбается. — Снимешь? — приподнимает брови, и Попов кивает подбородком на корсет, мол, сначала его, а потом уже это накладное нечто.

Шаст и тут ему помогает с расшнуровкой, и Арс вдыхает полной грудью, когда «оковы», в которые он сам же себя и заковал, опадают.

Антон отходит к дивану, чтобы сгрузить на него платье и снятый корсет, а Попов в это время с сопением стягивает накладную грудь, кидая её туда же к Шасту, который лишь весело фыркает, смотря на неё.

Он оборачивается и смотрит на Арсения и его наконец оголившийся торс с интересом, и тот под его взглядом смущается и тянет прикрыться, но он продолжает стоять на месте смирно, потому что Шастун глядит на него с нескрываемым восхищением — он сглатывает, подходя ближе, и его грудь приподнимается чаще.

— Вау… — только и выдыхает Антон, когда оказывается совсем близко. 

Он поднимает правую руку и касается кончиками пальцев кожи под ключицами, с жадностью осматривая, кажется, каждый миллиметр открывшегося наконец тела Арсения; гладит так мягко и приятно, соединяя родинки невидимыми глазу полосами в одному ему известные созвездия, и Попов прикрывает глаза, сосредотачиваясь на таких невинных ласках.

Антон спустя несколько секунд блуждания по его грудной клетке не доходя до напрягшихся сосков, вдруг фыркает смешливо, вынуждая Арса приоткрыть глаза и приподнять бровь, безмолвно спрашивая, что заставило его развеселиться.

— Я вдруг понял, что последний раз видел тебя полностью голым на нашей речке, когда мне сколько было? Десять? — Шаст улыбается широко и тыкается носом ему в щёку, пока Арс закидывает руки за Антонову шею и улыбается так же по-дурацки широко.

— Кто ж знал, что через одиннадцать лет мы будем заниматься любовью, — со смешинкой в голосе произносит Арсений, зарываясь рукой в шастуновские кудри и почёсывая кожу короткими ногтями; Шаст целует его в уголок глаза и туда же выдыхает:

— Это самый лучший исход из всех возможных.

— Определённо, — фырчит Арс и, поворачивая голову к нему, ловит Шастовы губы, целуя со всей нежностью и любовью.

Антон разрывает их поцелуй и слишком для Арсения внезапно вдруг становится на колени, прижимаясь лицом к его животу, чуть выше места, где заканчиваются панталоны; Попов охает от неожиданности и густо краснеет, невольно пытаясь уйти от прикосновений, но Антон, расположив руки на тазобедренных косточках, безмолвно просит его не отодвигаться.

Шаст оглаживает большими тёплыми ладонями его бока, и Арс испытывает от этого действия фантомную боль, потому что смотреть на свою неестественно худую талию из-за регулярного ношения корсета больно, и Антон, чувствуя арсовскую напряжённость, отрывается от изучения его кожи языком и поднимает взгляд.

— Я что-то не… — уже начинает было он, выглядя искренне обеспокоенным, и Арсений лишь мотает головой, мол, всё в порядке, но Антон ему не слишком сильно верит — особенно сильно не верит, когда Попов, невольно втягивая живот, пытается прикрыть его руками; его брови от догадки приподнимаются, и он, мягко обхватывая Арсовы руки за запястья, смотрит на того снизу вверх. — Мой милый Арс, всё обязательно восстановится, когда ты перестанешь его носить. Обещаю тебе, ты больше никогда его не наденешь, — звучит надрывно искренне, и Попов, честно, хочет расплыться лужей от любви к Антону и благодарности за его безусловную поддержку, потому что для него так важно, что Шаст может безошибочно понимать его без слов и говорить столь значимые вещи, что это просто не может не плавить.

Арсений смотрит на него с кривой, но до невозможности искренней улыбкой и в голове у него только мысль о том, как же ему с ним повезло; он со всей нежностью запускает обе руки в Антонову чёлку и, вопреки поплывшему лицу, серьёзно обещает:

— Я его сожгу.

Шастун улыбается шире, фырчаще смеясь, и кивает пару раз активно.

— Я помогу тебе разжечь костёр.

Как говорится, найдите человека, который поддержит любое ваше сумасшествие? Антона сама судьба сделала Арсовым двоюродным братом, так что искать особо и не пришлось, и теперь тот просто вселенски счастлив любить его так сильно, что иногда кажется, будто сердце покрошится на части от количества испытываемых чувств.

Антон, посмотрев на Арса ещё пару мгновений лучистым взглядом, опускает вновь голову и прижимает задницу к пяткам, оказываясь прямо напротив паха, отчего Попов сглатывает волнительно, ощущая, как снова начинает печь щёки, но тот — пока что — на панталоны с полунапряжённым членом в них не обращает никакого внимания.

Цепляет пальцами края чулка на правой ноге, и Арсений её понятливо приподнимает, давая Антону его стянуть, и чуть позже проделывает то же самое с левой ногой — Шаст, одной рукой стягивая, другой приятно мнёт его безволосую, раздражённую слишком частым бритьём голень, и Попов старается не напрягаться, убеждая самого себя, что после окончания круиза ему никогда не придётся брить ноги.

Когда Арсова стопа вновь касается пола, Антон поднимает на него взгляд и, сглотнув, приоткрывает рот, и Попов без слов понимает, что сейчас будет и на что он с минуты на минуту спросит разрешения.

Сердце быстро бьётся где-то в горле, гоняя кровь по всему организму, из-за чего член из полунапряжённого состояния становится твёрдым, упираясь неяркой розовой головкой в мягкую просвечивающую ткань и оттягивая её, а дыхание становится частым, когда Антон хрипло спрашивает:

— Можно? — то, как Шастун внимательно смотрит на него своими потемневшими от возбуждения глазами, почти заставляет Арсения пискнуть, и он, красный, как рак, кивает сначала еле заметно, а затем уже решительнее, сжимая Антоновы волосы в кулаке от овладевшего им волнения.

Шаст, прежде чем подцепить пальцами резинку свободных панталонов с кружевами у коленок, проводит рукой по левому бедру в успокаивающем жесте, и не так медленно, чтобы Арсений совсем не умер от смущения, стягивает последний предмет гардероба, оставляя того полностью обнажённым перед ним.

Антон, осторожно придерживая Арсовы икры, словно тот хрустальный, помогает ему выпутаться из панталонов, и Попов пиздец как сильно смущается смотреть вниз, потому что раньше его никто не хотел увидеть голым, его никто не раздевал для скорой близости, никто не видел его таким, и осознание этого переёбывает, словно пуская электрический ток по телу, но он смотрит и видит, как Шастун с приоткрытым ртом смотрит на Арсов член, что стоит так, что почти прижимается головкой к низу животу.

— Шаст… — выдыхает до смерти смущенный Арсений, когда Антон подаётся вперед, и тот из-за арсеньевского оклика останавливается в сантиметре от основания члена, поднимая на него глаза.

В его приоткрытом рту Арс видит кончик мокрого языка, что закрывает собой ряд нижних зубов, и от осознания, что тот собирается сделать, внутренности сжимаются в один комок, а плечи покрываются мурашками.

Господь святой, какой же пиздец.

Попов сейчас, наверное, по оттенку своего лица напоминает ковролин в коридорах «Иволги» — такой же красный.

Антон, не увидев на его лице хоть какие-то признаков недовольство или того, что он что-то делает не так, поняв, что этот оклик есть не что иное, как стон, хотя он ещё толком ничего не сделал, даже не коснулся, вновь опускает взгляд и не может не признать, что вид так крепко стоящего члена даже завораживает.

Забавно, что единственный член, который он увидел, кроме, разумеется, своего — на него хочешь не хочешь, а смотреть будешь — это вот этот самый арсеньевский; конечно, с того времени он изменился, стал крупнее, и теперь у самого Шастуна появилось желание провести по нему языком и взять в рот, хотя он никогда раньше подобного не испытывал и не делал.

Но хочется, и он, что-то для себя решая, подаётся вперёд на тот самый сантиметр и, высунув язык, практически без всякого стеснения проводит широким мазком от основания до головки, на полпути начиная придерживать ствол тремя пальцами, слизывает выделяющиеся капли предэякулята, и Арсений чувствует, что прямо сейчас же и умрёт — то ли оттого, насколько это, оказывается, приятно ласкать себя не самому, то ли от слишком сильного смущения от столь пошлых картин.

У Арса почти подгибаются колени, когда Антон начинает водить вдоль длины губами, распределяя по члену слюну, а после проводит по нему рукой вверх-вниз, а потом ещё и ещё, пока Попов, который, будучи не в силах на это смотреть, с силой закрывает глаза и поднимает голову, дыша часто-часто через приоткрытый рот — сердце в груди бьётся как никогда быстро только от осознания, что Антон правда касается его там так открыто и без стеснения, что это просто не может не вызывать никаких эмоций.

Шастун снова прикасается к нежной коже горячим языком, поднимаясь к головке, а после погружает её в рот, и Арсений, опустивший голову и открывший глаза, очень жалеет, что это сделал, потому что видеть то, как Антоновы губы плотно обхватывают его, Арсов, блять, член, просто невыносимо. 

Это — ёбаный пиздец, и Арс, шепча Антоново имя неосознанно и слишком тихо, цепляется за Шаста, чтобы банально не упасть на вмиг ослабевших ногах, когда Антон поднимает на него свои невозможные глаза, что глядят так невинно в сравнении с тем, как пошло он сейчас выглядит, посасывая крупную головку.

Он насаживается чуть сильнее, чтобы та упёрлась в нёбо, щекочет языком уздечку и, подавшись слегка назад, давит языком на уретру, и Арсений сам для себя неожиданно кончает, стреляя спермой в Антонов рот, и вот теперь ему хочется провалиться под землю от жгучего стыда.

Антон едва заметно вздрагивает от неожиданности, поднимая вновь прикрытые глаза, но, видя, что Попов с тихим «блять, прости меня» закрывает горящее лицо руками, выглядя виноватым и нисколечко не похожим на себя пару секунд назад, быстро сглатывает его сперму и поднимается с колен, аккуратно берясь за его запястья.

— Арс? — звучит Антонов обеспокоенный голос совсем рядом, и Арсению хочется разреветься от какой-то жалости к себе, что он спустил так быстро. 

— Господи, какой позор… — еле слышно бормочет он в свои руки, которые секундой позже Шастун отстраняет от его лица и крепко обнимает его, прижимая его голову к своей груди.

— Почему «позор», Арс, всё же хорошо? — Антон отстраняется, когда чувствует, что Попов его в объятиях начинает дрожать — и вряд ли это от холода; в голубых глазах, настойчиво избегающий его травянистых, блестят слёзы, и Арсений на грани слышимости бормочет:

— Прости, пожалуйста, — и моргает, приоткрывая рот, а Шаст берёт его лицо в свои руки и смотрит в его глаза обеспокоенно.

— За что простить, мой маленький? Арс, Арс, Арс, тише, не плачь, мой хороший, всё хорошо. — Антон рассыпает по его лицу крошки-поцелуи, пока Попов молча прикрывает глаза, продолжая стоять с вытянутыми вдоль тела руками. — Арс, это нормально, всё хорошо, правда, — Шаст, наклоняя голову, заглядывает ему в глаза и улыбается уголками губ. — Тебе не нужно извиняться за то, что тебе было хорошо, ладно? Всё в порядке, мой хороший, не переживай так, пожалуйста. — Антон вновь его обнимает, мягко поглаживая по затылку, и Арсений наконец отмирает, обвивая Шастов торс руками в ответ и прижимаясь к нему крепко, так что чувствует низом живота антоновский стояк, тыкается носом в шею и получает в область виска смазанный поцелуй. — Ну ты чего, Арсёнок?

— Мне ужасно стыдно, что я так быстро… — бормочет он ему в кожу, и Шаст отстраняется, чтобы заглянуть Арсению в глаза. 

— Это нормально, и в этом нет ничего такого, мой хороший, — Антон улыбается уголками губ. — Я в свой первый раз спустил ещё раньше тебя, так что ты у нас ещё крепкий орешек, — фыркает он, и Арсений против своей воли улыбается, опуская глаза. — Всё в порядке, Арс, такое случается, и мне не хочется, чтобы ты загонялся по этому поводу, — Шаст проводит тёплой рукой по его скуле и целомудренно целует в лоб, расправляя правую ладонь на затылке. 

— Хорошо, — выдыхает Арс, и вправду успокаиваясь и прикрывая глаза, куда чуть позже его невесомо целует Антон.

— К тому же ты же не думал, что мы на этом закончим, да? — Шаст смотрит на него с пошлой ухмылкой, и Арсений, открыв глаза, вновь покрывается румянцем, хоть и радуется, что этот его акт (не)позора не сбил настрой — у Антона стоит всё так же крепко, несмотря на паузу, взятую на нежности. — Давай на кровать? — кивает затылком на упомянутую, находящуюся за его спиной, и Арс кивает, ощущая, как вновь ускоряется темп его сердца.

Антон доходит до неё первым и садится, одну ногу продолжая держать на полу, а правую сгибает в колене — получается эдакая поза полубабочки полуоборотом к изголовью кровати, и смотрит на Арсения с улыбкой, склонив голову к правому плечу; мажет взглядом по всей его фигуре, и Попов, стоящий напротив него в нескольких сантиметрах, соединяет обе руки на уровне паха, закрывая опавший член.

Шастун протягивает к нему свои руки и мягко отстраняет арсеньевские.

— Не прячься, — смотрит в глаза с просьбой и улыбается уголками губ. — Пожалуйста.

Проще, конечно, сказать, чем сделать, потому что, несмотря на то что Шастун ещё пару минут назад ему неумело, но искренне стараясь сделать любимому приятно, отсасывал, он всё равно продолжает смущаться — потребуется некоторое время, чтобы привыкнуть к тому, что их доверие и любовь друг к другу вышли на новый уровень, и раскрепоститься, чтобы забыть об этой скованности навсегда, но Арсений послушно разъединяет руки и слабо сжимает Антоновы пальцы. 

Он сейчас стоит перед Антоном абсолютно голый, только локет висит на шее, когда как тот всё ещё полностью одетый — на нём привычный белый костюм, который Арс обожает всей своей душой, — и этот контраст неожиданно возбуждает: есть в этом что-то особенное. 

Шастун кивает ему на кровать, намекая на неё забраться, и Арс, сглатывая, забирается на неё и проходит на согнутых в коленях ногах пару небольших шажков и прижимает задницу к пяткам — Антон смотрит на него с улыбкой. 

— Ну давай посидим, мой хороший, мы же ради этого здесь собрались, — фыркает он, и Арсений вновь краснеет (куда ж ещё сильнее?) — Арс, коленно-локтевая, — подсказывает Антон, улыбаясь с такой нежностью, что идёт вразрез со столь пошлым смыслом его слов. 

— Разденься? — просит Попов, изгибая брови с наклоном головы.

Антон улыбается шире и кивает, потому что кто он такой, чтобы игнорировать просьбы своего любимого Арсения, — к тому же, правда, лучше это сделать сейчас, чем возиться с одеждой потом, когда будет совсем не до неё. 

Пиджак оказывается на кушетке в изножье кровати через каких-то несколько секунд, а после к Антону придвигается Арс, начиная расстёгивать жилет, а за ним рубашку, которые Шастун снимает разом; брюки сразу вместе с трусами (он-то не стесняется в отличие от Арсения, что на его месте мялся бы сто часов) он с себя стягивает самостоятельно, и Попов с каким-то благоговением и полным ртом слюны смотрит на Антонов стоящий член с яркой малиновой головкой. 

Шастун поворачивает к нему голову и с беззлобной насмешкой, улыбаясь уголком губ, двумя пальцами приподнимает его подбородок, мол, мои глаза находятся выше, и ловит Арсовы губы своими, что отвечает ему сразу же, располагая руку на Антоновом затылке и с нежностью почёсывая кожу головы.

Антон кладёт руку ему на бедро, оглаживая идеально гладкую кожу, и чуть сжимает пару раз, намекая Попову уже наконец принять ту самую позу, которой он так смущается, но в которой, конечно же, сколько себя помнит хотел оказаться — теперь размытое лицо человека, который делил бы с ним постель, приобретает вполне чёткий Шастов контур, и Арс не может не радоваться такому раскладу, потому что он, очевидно, самый лучший из всех, которые могли бы быть.

Разрывая поцелуй, Арсений целует Антона в левый уголок губ и трётся своей кнопкой о крыло шастовского носа, а затем наконец отстраняется от его лица и, выдыхая громче обычного, словно перед погружением под воду, становится на четвереньки лицом к изголовью кровати.

Опускается на локти и утыкает горящее лицо в сгиб правого, расставляет ноги на ширине плеч — знает, что этого наверняка недостаточно, но раздвинуть их сильнее ему не даёт жуткое смущение, а потому вмешивается в дело Антон, забравшийся на кровать с обеими ногами и усевшийся позади него; он аккуратно касается двумя пальцами Арсовой внутренней стороны правого бедра и чуть давит на молочную кожу, усыпанную, кажется, мириадами родинок.

— Шире, Арс, — просит Антон, нежно поглаживая левой рукой его ягодицу. — Я же знаю, ты можешь.

Целует туда же спустя пару мгновений одновременно с тем, как Арсений всё же позволяет ногам разъехаться шире, чтобы Шастуну теперь лучше было видно выбритую ложбинку и возбуждённо пульсирующий анус, и Арсу хочется скулить оттого, насколько сильно он смущён.

— Моя умница, — наверняка с довольной улыбкой хвалит его Антон, уже обеими ладонями оглаживая округлые ягодицы и разводя их в сторону.

Нет, своего пика смущение достигает только сейчас, когда Шастун — Арсений кожей, блять, чувствует — смотрит, замерев, прямо на сжимающееся колечко ануса и проводит по маленьким складочкам подушечкой указательного пальца.

Арса подбрасывает и он, хоть ему и приятно, инстинктивно пытается уйти от прикосновения, но Антон, перекладывая левую руку на арсеньевскую тазобедренную косточку, фиксирует его положение, не переставая пальцем правой руки водить крошечные круги возле дырки.

— Тише, Арс, расслабься, всё хорошо, — успокаивающе выдыхает Шастун прямо в кожу, стекая левой рукой на Арсово бедро, и целует после целует в ягодицу.

Попов вздыхает глубоко и прижимается щекой к правому предплечью, чтобы проверить, насколько горячие у него щёки, потому что изнутри кажется, что они к чёртовой матери сгорят; пробует расслабиться под действительно приятными, но дико смущающими касаниями, и у него это до поры до времени с переменным успехом получается, но потом…

Антон, сначала просто тонким прикосновением языка соединяющий его родинки меж собой, что-то для себя решая, проходится широким мазком языка по ложбинке, и Арсений, теперь уже куда более явно уходящий от Шастовых касаний, громким шёпотом выдыхает:

— Шаст…

Хочется простого человеческого сброситься за борт, потому что от количества испытываемых разом чувств его распирает.

Можно ли умереть от стыда? Если нет, то Арсений будет первым.

Попов искренне не понимает, что с ним не так, какого хера он ведёт себя так, когда ему до зуда в яйцах хочется, чтобы Антон делал с ним такое бесконечно, он же так долго и блядски сильно об этом мечтал, так почему сейчас какой-то дурацкое смущение не даёт наслаждаться процессом?

Шастун отстраняется от него сразу же и его руки замирают, он, звуча довольно обеспокоенно, спрашивает:

— Тебе неприятно, или ты просто смущаешься? — склоняет наверняка голову в сторону в своей излюбленной манере, и Арсений, с силой жмурясь, бормочет в сложенные руки:

— Пиздец как смущаюсь, — комкает в кулаке одеяло и трётся лбом о предплечье, вытирая испарину.

Попов благодаря своему шестому чувству (или благодаря их с Антоном миндальной связи) понимает, что тот сейчас улыбается нежно, потому что его аккуратные прикосновения прямо-таки об этом кричат, и даже сам как-то неуловимо успокаивается.

— Позволь мне сделать тебе приятно? — с полувопросительной интонацией просит Антон, и у Попова сердце трескается оттого, сколько в этой просьбе искреннего желания.

После того, как тот, не отрывая кожу лбу от предплечья, набирается смелости кивнуть, Шаст с присущей ему по отношению к Арсу аккуратностью и даже осторожностью — вдруг снова дёрнется? — вновь разводит его ягодицы в стороны и лижет вдоль ложбинки пару раз, выбывая из Арсения полускулящие, но слишком тихие звуки.

Антон сосредотачивается на анусе и розовых складочках вокруг него, и Арс сильнее сжимает в руке ткань одеяла, настолько, что даже больновато становится, но, когда Шастун ввинчивает кончик языка внутрь, ему хочется пищать ультразвуком, потому что это — пиздец.

Исключительно в хорошем, но ужас каком смущающем смысле этого слова.

Он, не сдержавшись, стонет и невольно подаётся бедрами назад, прогибаясь в спине, потому что это слишком приятно, хоть и пиздец как стыдно (как он потом в глаза Антону смотреть будет-то, блять…), и Арс тем же внутренним чутьём чувствует, как Шаст, довольный собой, улыбается, но не так сильно, чтобы это не мешало процессу, — сейчас Арсово удовольствие стоит выше его собственного. 

Хотя ласкать Попова и получать от него такую реакцию — тоже своего рода удовольствие, причём ярче и лучше своего собственного, потому что то приятно лишь физически, а это греет душу и растекается теплом по всему телу, проникает во все клеточки и заставляет сердце биться чаще.

Антон по-настоящему трахает Арсения языком, и тот тихо стонет на каждом движении горячего языка внутри, тыкаясь ягодицами в Шастово лицо в попытке насадиться сильнее, — в голове ни одной связной мысли: на первый план выходит удовольствие, потому что с ним никогда раньше такого не было, он сам себя неоднократно трахал собственными пальцами, мечтая о чужих, а в идеале — о чужом члене, а тут Антон не брезгует засунуть ему в задницу язык, о чём Попов не думал никогда, но что оказалось слишком приятным; его возбуждённый член, вновь вставший так быстро, покачивается от каждого движения Арсовых бёдер.

Шаст отстраняется, когда у него затекает шея, а стекающая вниз по подбородку слюна уже образовала целый водопад, и напоследок широкими мазками языка проходится по ложбинке пару раз и — в качестве заключающего штриха — оставляет почти невесомый поцелуй на ягодице.

— Видишь, не умер же, — со смешливой ухмылкой подмечает он, вытирая тыльной стороной левой ладони подбородок, а указательным пальцем правой вновь трёт покрасневшую Арсову дырку, из-за чего тот издаёт смущённый бульк. — Арс, — растягивая букву «р» и наверняка широко улыбаясь, зовёт его Шаст и, наклонившись, быстро кусает за левую ягодицу, — а, Арс? Порядок? — оглаживает подушечкой пальца анус, не решаясь проникнуть внутрь даже на одну фалангу без смазки: арсеньевский комфорт и удовольствие — не то, чем стоит рисковать.

— Ты — пиздец, Антон, — хрипло выдыхает Арсений, и Шастун, ненадолго убирая руки с тела своего драгоценного, мягко смеётся, вновь чмокая его в ягодицу — на этот раз в правую, а то она вообще нетронутая, в то время как левая какая-то слишком залюбленная, а это не по правилам этого дома.

— Сочту это за комплимент, — фыркает он довольно, и Попов, переступая коленями, чтобы те не разъезжались дальше, уже почти не чувствует смущения, улыбается в сложенные руки (на то, чтобы повернуться, у него пока не хватает моральных сил) и говорит: 

— Это он и был.

Улыбка становится криво-влюблённой, когда Антон подушечкой пальца выводит на его ягодице сердечко, — его всего просто расплющивает от любви к этому очаровательному дураку, которого ему посчастливилось полюбить больше всего на свете.

Но несколькими мгновениями позже, когда Шаст приставляет ко входу свой средний перст, щедро увлажнив его вместе с указательным и безымянным смазкой, и мягко погружает внутрь фалангу за фалангой, становится уже не до нежных улыбок, потому что лицо вновь заливает румянец и Арс жмурится, перебарывая в себе очередную волну смущения.

Антон поначалу не двигается, давая ему привыкнуть, но Попов еле заметным вилянием бёдер, лишь бы не говорить словами через рот (и Шастун, слава богам, не принимается вытягивать из него клешнями его желания), намекает, что тот может уже начать совершать возвратно-поступательные движения, а то и добавить второй палец, но Антон начинает с того, что вытаскивает перст практически полностью, а затем погружает обратно, выбивая из Арсения тихий выдох.

Второй и через некоторое время третий пальцы Шастун добавляет исключительного с арсеньевского одобрения, и у Попова дыхание перехватывает от осознания, что это правда происходит, что он действительно прямо сейчас, прямо в это, блять, мгновение, занимается любовью со своим любимым человеком, который любит его в ответ не менее сильно.

Это вызывает у него слишком много чувств, заставляющих сердце биться в каком-то аритмическом припадке, он так рад и так счастлив в этот миг, что хочется остаться в нём навсегда.

Но вместе с этим желанием Арсению до дрожащих ног хочется ощутить Антона внутри, и последнее, ожидаемо, оказывается сильнее, так что Попов, переставая шумно дышать, скулит:

— Шаст… — голос звучит так просяще, каким его он никогда ещё не слышал. — Пожалуйста… — надеется, что ему не придётся произносить, о чём именно он просит, и что Антон поймёт его без слов.

— Сейчас, мой хороший, — сразу же с готовностью отзывается тот: у самого уже член стоит так крепко, что в ушах звенит, и так хочется провести по нему кулаком хотя бы раз, но ради Арса, чтобы тот был полностью готов, он бы мог терпеть и дальше.

Антон вытаскивает пальцы, наспех обтирает их о покрывало — всё равно горничные завтра поменяют — и, выдавив новую порцию смазки на пальцы, стопорится, кидая взгляд на Арсения, что всё так же стоит без движения — лишь грудная клетка колышется от дыхания.

— Арс, — зовёт его, и тот, не открывая глаз, чуть поворачивает голову в его сторону.

— М? — негромко.

— Иди сюда, хочу тебя видеть, — и несильно хлопает Арсения, со свистом втягивающего воздух, по бедру.

Попов, размышляя о том, что Антон его сегодня до смерти от смущения доведёт, всё же не решается ничего говорить по этому поводу, а лишь поднимается с локтей, что заметно покраснели, и на коленях придвигается к Шастуну, что садится на край кровати, упираясь ступнями в мягкий ковёр.

Арсений, задержав дыхание, перекидывает ногу через Антона, упираясь тому в плечо обеими руками, пока уже размазавший по члену смазку Шастун, придерживая тот у основания, приставляет головку ко входу.

Арс, напрягая ноги, медленно опускается на Антонов член, принимая в себя все его сантиметры, и тихо стонет Шастун на ухо, обнимая его за плечи обеими руками и прижимаясь виском к его скуле, когда Антон наконец оказывается в нём до упора, и это чувство просто невероятно охуенно.

— Шаст… — выдыхает Арсений, приоткрывая рот и прерывисто вдыхая.

Чувствовать его так глубоко, всецело вверять себя в его руки, что обнимают за талию крепко и бережно, пытаться вжаться в него всем телом, чтобы срастись в единый организм, и на подсознательном уровне знать, что его чувства и желания находят отклик в антоновском сердце и душе, — охуенно.

У него никогда и ни с кем не было такого взаимопонимания, как с Шастуном, и Арсений так невероятно сильно благодарен судьбе за то, что Антон, так сильно его любящий, просто существует, потому что идеальнее партнёра для Арса просто не существует в природе.

Они как два кусочка пазла — совпадают идеально, и это буквально самое ценное, что есть в этом мире.

Арсений чуть привстаёт, чтобы вновь опуститься, и Антон, обвивая руками его талию, фиксирует его на месте, прижимая к своим бёдрам.

— Подожди, — просит хрипло прямо около Арсового уха, что заставляет того передёрнуть плечами от мириады мурашек, пущенных по его спине Антоновым голосом. — Я слишком долго терпел, так что могу спустить за секунду, — смеётся он, после прижимаясь губами к его ключице, а оттуда переходит на шею, прикусывая её несильно.

Арсений нежно улыбается, послушно замирая, нисколько не собираясь жаловаться на такой расклад, потому что ему даже без всякого движения внутри, только от одного факта, что Антон, такой большой и твёрдый, буквально в нём находится, хорошо до позорного скулежа.

Он вплетается правой рукой в Шастовы кудри, почёсывая кожу головы, и дышит полной грудью, ощущая затапливающее спокойствие и умиротворение оттого, что локет с той самой надписью так правильно зажат меж их грудными клетками. 

Антон, выцеловывая-вылизывая его шею (по той увлечённости, с которой он это делает, Арсений может судить, что это желание у него было давно, но за счёт ебучей накладной груди, в которой он ходит практически постоянно, он не мог этого сделать до вот сегодняшнего дня — раньше ещё он, конечно, не решался (да и Арс бы на такое вряд ли осмелился), потому что оба осторожничали — и вот он наконец дорвался), блуждает руками по его телу, но больше всего его внимание притягивают молочные ягодицы, уже покрасневшие оттого, как часто Шастун их касается и несильно, но так приятно мнёт в своих больших руках.

В один момент Шаст скользит ниже, к ложбинке, и с нежностью оглаживает контур Арсового ануса, так плотно обхватывающего его член, и Попов, невольно представляя, как это выглядит со стороны, невольно стонет.

— Ты так растянут… — бормочет Антон, не прекращая водить пальцем по доступному ему участку Арсовой дырки, так охуенно распираемой, что Попов, смущенный утыкается носом в сгиб локтя, жмуря глаза. — Мной растянут, представляешь? — в Шастовом голосе чувствуется улыбка, когда он, насколько может, поворачивает голову к Арсу, видя только его красное ухо и целуя его в хрящик. — Мой хороший, посмотри на меня, — просит негромко и приподнимает пару раз правую ногу, слегка Попова потрясывая, и Шаст, наверное, всё-таки хочет его смерти.

— Шаст… — преодолевая волну смущения выдавливает из себя тот, ничуть не меняя положения.

— Арс, — тоном, не терпящим возражений, и одновременно с такой просьбой, что Арсений просто не может не послушаться.

Задержав дыхание, он всё-таки выпрямляется и с небольшой заминкой поднимает глаза на Шастуна, что смотрит на него, как на восьмое чудо света — не иначе; Антон поднимает правую руку, которой гладил его дырку, к Арсову лицу и тыльной стороной среднего и указательного пальцев проводит у него под глазом, улыбаясь шире.

— Ты, конечно, рыбы, но для меня можешь стать раком? — явно имея в виду цвет его лица, а не позу, в которой тот стоял ещё недавно, спрашивает с беззлобной смешинкой в глазах Шастун, и Арсений, хоть его и тянет улыбнуться, не может себя побороть и, жмурясь, тянет руки, чтобы закрыть от ещё большего смущения лицо, но Антон ему этого не позволяет: ловит его руки на полпути и обратно опускает себе на плечи. — Арс, — мягко зовёт Шаст, и Попов с замиранием сердца открывает глаза, сразу же натыкаясь взглядом на нежную улыбку. — Ты прекрасен, Арс. Ты всегда самый красивый на свете, но в это мгновение — особенно, — искренне признаётся Антон, и Арсений не может сдержать рвущуюся изнутри улыбку. — Я счастлив, что мы это делаем, — добавляет он через несколько мгновений, и у Попова всё внутри замирает. — Я так люблю тебя, ты просто представить себе не можешь, — Антон ни на секунду не сводит с него глаз, смотря своими большими тёплыми глазами в Арсовы голубые так открыто и доверительно, что сердце вот-вот остановится от чувств к нему.

— И я, Шаст. Люблю. Очень сильно тебя люблю, — сбивчиво произносит он ответное признание, пытаясь не расплакаться от этой самой любви, когда Антон так бережно прижимает его к себе крепче. — Ты самое дорогое, что у меня есть, и я так благодарен Вселенной за тебя… — бормочет он и тыкается слепым котёнком в Шастовы губы, что сразу же ему отвечают.

Антон запускает ладонь ему в волосы на затылке, прижимая к себе ближе, хотя Арсений и не думает отстраняться, и чуть двигает бёдрами, пытаясь толкнуться глубже, хотя он и так в нём до упора, и Попов даже от такого незначительного движения мычит в поцелуй и губами чувствует Антонову улыбку.

Арс, безошибочно истрактовав его намёк, начинает двигаться, что это всё ещё дико смущающе, зато приятно так, что с ума сойти можно, и Попов закатывая глаза от удовольствия, приподнимает голову и приоткрывает рот, из которого раздаются лишь тихие выдохи почти идеальной «о» — Антон выцеловывает его шею, изредка кусая нежную кожу и сразу же её, словно извиняясь, зализывая.

— Не сдерживайся, прошу. Хочу тебя слышать, — не выдержав и полминуты, подаёт голос Антон, и Арс, замедляясь, опускает на него поплывший взгляд.

— Услышат же… — с отдышкой произносит он, продолжая крутить бёдрами, потому что, начав, уже не может остановиться: ему так хорошо не было никогда.

— По хуй, Арс. Пожалуйста, — изламывает брови и смотрит побитой собакой, что Арс просто не может не исполнить столь искреннее желание своего любимого Антона.

— Господи, что же ты со мной делаешь… — шепчет он ему в уголок губ, который растягивается в нежной улыбке.

— Люблю. — Мгновением позже нежная улыбка меняется на пошлую ухмылку, когда Антон добавляет: — Во всех смыслах.

Арсений негромко стонет, когда Шастун, сжимая его ягодицы, толкается внутрь, и дальше, когда приподнимается и вновь опускается на его член, тоже стонет — вместе с Антоном в унисон, и от этих звуков, свидетельствующих о том, что Шасту приятно, что это он, Арс, своими действиями доводит его до такого состояния, разливается тепло по всему телу, а в области сердца покалывающе-горячо.

Их негромкие стоны и почти неслышные шлепки тел друг о друга заполняют собой тишину каюты, и Арсений практически полностью себя отпускает, вверяя всего себя всецело в Шастовы крепкие руки; приноравливается со временем и уже в открытую на Антоне скачет — с ногами после таких упражнений наверняка придётся распрощаться, но сейчас весь мир меркнет на фоне того, как же ему хорошо в каждое мгновение этого момента.

— Какой ты охуенный… — выстанывает Шастун, сжимая его ягодицу и оттягивая в сторону и двумя пальцами левой вновь наглаживая Арсову дырку — рука постоянно соскальзывает, но Антон её упрямо возвращает, и Попов только стонет ему на ухо. — Такой узкий, такой… Чувствуешь, как я глубоко, Арс? — спрашивает он, губами щипая арсеньевскую кожу у уха, и тот лишь на очередном толчке навстречу стонет:

— Блять, Шаст… — звучит так, будто он задыхается, но это отчасти так и есть, потому что эмоций и ощущений, достигающих своего пика, слишком много.

Антон просовывает руку меж их телами и сухой ладонью проводит по Арсову члену, но, понимая, что так дело не пойдёт, быстро её облизывает и опускает обратно, начиная дрочить аритмично арсеньевским скачкам, что даёт какой-то неземной эффект, от которого Попов беспомощно цепляется за Антоновы волосы.

Шастун подмахивает ему, с силой толкаясь внутрь, и под определённым углом на очередном толчке задевает головкой простату, отчего Арса прямо-таки подбрасывает и он со скулящими звуками кончает, брызгая спермой Антону в область солнечного сплетения и сжимая его внутри; продолжает по инерции крутить бёдрами, и Шаст через несколько секунд, кусая Попова за основание шеи, кончает глубоко внутрь Арсения — тот удовлетворённо стонет от ощущения горячей антоновской спермы внутри себя.

Он окончательно опускается на Антоновы бёдра, ощущая, как дрожат от напряжения ноги, что было практически незаметно во время скачков, и крепко обнимает его за плечи, а ногами, кое-как переместив их в другое положение, за талию — сам весь дрожит от эмоций, и Шастун его мягко обнимает за спину, прижимая к себе и шепчет на ухо:

— Тише, мой маленький, всё хорошо, — поглаживает по молочной коже, пока Арс притирается к нему ближе в безуспешной попытке срастись в единый организм.

— Это лучше, чем в мечтах, — обессиленно бормочет он, бодая Шастов висок своим лбом, и Антон мягко смеётся, перед тем как ловит губы своего любимого.

— Пойдём в душ, мой хороший. — Рассыпает по лицу крошки-поцелуи, прежде чем Арсений с тихим стоном с него поднимается и с Антоном, следующим за ним, лениво идёт в ванную комнату.

Совместный приём душа занимает порядка десяти минут, во время которых Попов, погружённый в свои мысли, задумчиво молчит, а Антон моет их обоих своей мочалкой; Арсений удобно устраивает голову на антоновском плече, а ладони — на лопатках, пока Шаст обеими руками приятно, так, что Попов почти мурчит, мнёт Арсовы ягодицы, словно не может этими прикосновениями насытиться, и пальцами, буквально не дальше двух костяшек, забирается в ещё не успевший обратно стянуться анус, смывая с горячих стенок свою же сперму.

Тот, понятно дело, краснеет, но уже воспринимает это куда спокойнее, лишь прижимаясь ближе к Шасту, что целует его мокрую от воды шею, языком собирая тёплые капли.

Они целуются долго и нежно, лениво даже как-то, но в каждом синхронном движении губ и языков чувствуется такое громкое «люблю», что хочется глупо улыбаться оттого, как бабочки в животе изнутри щекочут кожу.

Выйдя из душа, оба, не сговариваясь, решают завалиться спать, а потому совсем скоро они оказываются под одним одеялом, лёжа уже привычно на Шастовой стороне кровати; Арсений прижимается к Антону, крепко его обнимающему, всем телом и выдыхает все тревоги, ощущая, как по телу разливается приятная усталость и безусловная любовь к Шастуну, что живёт в каждой клеточке Арсового тела, вслушивается в его спокойное сердцебиение и прикрывает слипающиеся глаза.

— Я никогда не чувствовал себя счастливее, чем сейчас, — полушёпотом произносит он с трогательной улыбкой, и Антонов долгий поцелуй в лоб не заставляет себя ждать — Арсений больше всего на свете любит чувствовать кожей его улыбку.

— Каждый миг с тобой лучше предыдущего, — бормочет Антон ответное признание, и Попов сквозь дрёму фыркает смешливо:

— Как ванильно.

— С тобой хочется молоть всякую чепуху, веришь? — с широкой и до ужаса влюблённой улыбкой выдыхает ему в кожу Антон и трётся кончиком носа рядом с линией роста волос. — Я тебя очень сильно люблю, вот и весь секрет, — произносит он, понижая голос до шёпота и, когда Арсений ему не отвечает ни спустя пять секунд, ни спустя десять, Шаст понимает: заснул, и прижимается к его лбу губами в последний — на сегодня — раз. — Сладких снов, любовь моя, — улыбается уголками губ и прижимает своё безграничное счастье к себе крепче.

×××

Последние деньки на «Иволге» сопровождаются лёгким флёром грусти из-за достаточно скорого расставания с местом, подарившим им так много всего: эмоции, воспоминания, друзей и — самое главное — друг друга (именно благодаря тому, что их «заперли» на пароходе в таких образах, у них просто не было выбора не начать друг с другом взаимодействовать и говорить о важном словами через рот — несмотря на все Арсовы мысли об этом, как ему казалось, сомнительной авантюре, сейчас он просто счастлив, что всё сложилось именно так). 

И любовь. Конечно, любовь, она же вообще в этой, в их истории самая главная.

Арсений будет скучать по всему хорошему, что здесь было, по вечному умиротворяющему шуму волн за бортом, по свежему морскому бризу, что приносит крошечные солёные капли и приятных запах, который уже, кажется, проник под кожу и остался в сердце прохладным счастьем; по людям здесь, пустым и будто бы ненастоящим, и по вычурной роскоши он скучать не будет ни йоты, потому что это — не его.

Конечно, к такому темпу жизни, размеренному, ленивому даже, с различными увеселительными (и не очень-то им с Антоном интересными, на самом деле) мероприятиями, невольно привыкаешь — за два месяца-то — но Попов будет только рад сменить приевшуюся обстановку и хоть чем-нибудь уже заняться (как давно он не шил, а сколько идей накопилось! — и все связаны с морской тематикой, осталось только воплотить их в жизнь; а пока что два мужских костюма для него самого и для Антона, за которые он примется раньше остальных, живут только в его воображении), потому что откровенное безделье уже слегонца остоебенило. 

И пусть на «Иволге» остоебенило многое, он всё равно будет даже по этому остоебенившему в тёмных закромах своей души скучать, потому что присутствие Антона, с которым на пароходе ассоциируется всё, даже самая крошечная пылинка, кажется, всё на свете способно сделать лучше — они вечно убегают в свой мир, абстрагируясь ото всех и никого не замечая (если рядом с ними, разумеется, нет Егора, Эда и Дани — рядом с этими тремя они наслаждаются проведённым в их каюте временем), и оба в эти моменты выглядят самыми счастливыми людьми во всей Вселенной.

Сильнее всего, конечно, ему будет недоставать балов с этой их атмосферой вечного праздника, которого ждёшь с таким трепетом, будто это новогоднее чудо, а не повторяющееся раз в неделю мероприятие; и пусть их прелесть в Арсовых глазах заключается только в танцах с Антоном, есть всё равно в этом что-то особенное, что невозможно увидеть — только интуитивно почувствовать, хоть раз на таком побывав.

Наверное, когда этот круиз подойдёт к своему концу, Арсений захочет сохранить эту традицию и каждое воскресенье хоть один танец с Антоном танцевать — чтобы были только они и никого больше, чтобы у Арса не было необходимости гримироваться под девушку, чтобы они кружили под красивую мелодию или в тишине, неважно, главное, что всё точно будет лучше, чем в мечтах, потому что с Шастом по-другому и не бывает.

Да, определённо нужно будет такое практиковать — Арсений даже не сомневается, что Антон согласится, когда тот ему это предложит.

На обеде в пятницу Павел Алексеевич объявляет, что на этой неделе бал состоится в субботу, потому что в воскресенье в первой половине дня они уже причалят к берегам города, от порта которого отплывали, и только в этот момент Попов чётко понимает, что всё действительно закончится слишком скоро, и внутри что-то сжимается — не болезненно, но вмиг становится как-то грустно; Антон под столом гладит стопой его голень, отвлекая от всего негативного, и Арсений чисто физически не может ему не улыбнуться с благодарностью в глубине голубых глаз.

В субботу, подкравшуюся так незаметно, когда они с Шастом, полностью готовые к последнему балу в рамках этого круиза, выходят из своей каюты, они первым же делом наталкиваются на явно ждущего именно их Павла Алексеевича, что в лучших традициях фильмов ужасов стоит в коридоре в метрах трёх от нужной каюты совершенно один с широкой улыбкой, которая в начале плавания казалась Арсению устрашающей, а сейчас же вызывает только желание улыбнуться в ответ — приняв свои чувства к Антону, Арс словно сбросил сковывающие его оковы и расправил крылья, перестал бояться всего на свете (в том числе стал более открытым к Воле), стал более плавным и по-настоящему в своём сознании преисполнился.

Он, выглядя, как всегда, радушно (за эти два месяца Арсений никогда не видел, чтобы тот был в плохом расположении духа), приглашает их в свой кабинет и, не дожидаясь их заторможенных удивлённых кивков, разворачивается.

Арсений, послушно следующий за ним вместе с Антоном под руку и немного ошарашенный столь внезапной встречей (ладно ещё на палубе с ним столкнуться, к этому оба уже привыкли, но то, что тот так подкарауливает, максимально неожиданно), лишь надеется, что Воля не слышал его совершенно не женский смех.

В кабинете Павел Алексеевич усаживает их на два мягких кресла для посетителей, стоящие напротив его стола, и вручает каждому по чашке ароматного и наверняка очень дорогого чая, после чего облокачивается поясницей на стол, ставя руки на лакированную поверхность рядом со своими тощими боками.

— Ну что, голубочки мои, время пришло, — Воля широко улыбается, и Арсений, расплываясь в ответной улыбке, скорее в шутку, нежели серьёзно, интересуется:

— Пал Алексеич, а вы дни не путаете? Или вы нас за борт сейчас выкинете? 

Воля выдыхает через нос, будто смеётся и, склоняя голову в сторону, смотрит на Арса привычно снисходительно, как смотрит на всех без исключения.

— Завтра нам с командой не до вас будет, так что формально мы с вами попрощаемся сегодня, но и завтра я с верхней палубы помашу лично вам, — он чуть склоняет голову к Попову, придавая своим словам особый эффект, и Антон рядом фырчаще смеётся. — К тому же, — продолжает Воля, резко выпрямляясь, — как я могу поступить так со своими любимками? — Павел Алексеевич с какой-то даже нежностью стреляет в них обоих взглядами, и Арсений улыбается, понимая, что тоже к Воле за эти месяцы прикипел.

Осознание, что это — их фактически последний разговор, заставляет сердце пропустить удар, а улыбку — сделаться более блёклой.

— Вот ей-богу, сколько рейсов было, сколько липовых парочек повидала «Иволга», а по-настоящему прикипел только к вам, — прикладывая правую руку к сердцу, словно подчёркивая правдивость своих слов, а левой делая вид, что стирает слезу, произносит он, а следом с преувеличенным весельем улыбается: — Не хотите на ещё один рейс? 

— Нет, — в унисон отвечают Арсений с Антоном, переглядываясь после, и все трое смеются.

— Ладно-ладно, — нисколько не выглядя расстроенным или обиженным, Воля приподнимает раскрытые ладони в сдающемся жесте, а после не глядя опускает их на стол позади себя и пододвигает к краю два конверта. — Держите, страдальцы, вы заслужили, — с улыбкой он перестаёт придерживать их пальцами.

Арсений ставит блюдце с миниатюрной кружкой на стол и тянется к своему простому чёрному конверту, и Антон делает то же самое; Попов с замиранием сердца заглядывает внутрь и его домыслы в который раз оказываются ошибочными: в раздутом от их количества конверте лежит целая пачка купюр, выглядящих так, словно те вот-вот вышли из-под печатного станка, и Арса второй раз за вечер сердце пропускает удар.

Рот невольно приоткрывается, а в груди дух замирает от осознания, что теперь они (даже сомнений нет, что бюджет у них с Антоном будет общим) теперь богаты — Арсений даже мечтать о таком не смел, а тут, серьёзно, он и любовь свою обрёл, и ему ещё и заплатили за это, подумать только!

Попов поднимает ошарашенный взгляд на Павла Алексеевича и даже не представляет, как выразить всю свою благодарность этому человеку, потому что без его вмешательства в их с Антоном судьбу всё бы было… 

Даже представлять не хочется, если честно, как бы всё было, если бы не Воля с этим его контрактом.

А тот стоит, улыбается, как всегда, так загадочно, будто знает больше всех, и с беззлобной ухмылкой выдыхает:

— У вас такие лица, будто вы серьёзно думали, что я вас наебу с деньгами. — Он тихонько смеётся, отчего в уголках тёплых карих глаз расползаются лучики морщинок, и Арс только и может, что растерянно спросить:

— Но зачем вам это нужно?.. — ощущение нереальности происходящего не хочет его отпускать — Арсений, даже не поворачиваясь к Антону, чувствует, что у того точно такой же ступор.

— А зачем нужны деньги, если не можешь ими поделиться? — спокойно пожимает плечами Воля и улыбается мягко. 

— Вы не боитесь обанкротиться такими темпами? — подаёт голос Антон, перетягивая внимание Павла Алексеевича на себя, и тот фыркает, вновь опираясь ладонями на стол.

— Милый мой Антоша, ты даже не представляешь, сколько их у меня, — он, снисходительно улыбаясь и чуть покачивая головой, вновь наклоняет корпус вперёд, и, распрямившись, продолжает: — Так что нет, не боюсь. Я организовываю людям крутой отпуск с небольшим условием — здорово будет, если из этого что-то получится, а если нет, я хотя бы помогу кому-то с финансами, обеспечив безоблачное будущее до самой старости, — снова жмёт плечами, и Арсений расплывается в улыбке оттого, каким искренним Воля выглядит, говоря всё это.

Он не пытается каким-то образом самоутвердиться, мол, вот вы нищие, без меня бы вы сгнили в канаве, а просто берёт и дарит людям счастье, как получилось в их с Антоном случае, и этого достаточно, чтобы этот человек получил в Арсовых глазах уважение.

Попов никогда не забудет, сколько всего тот для них с Шастом сделал, и всю оставшуюся жизнь будет ему благодарен.

— Насколько я понял, вы оба влюбились по-настоящему, — констатирует он факт с мягкой улыбкой, с какой родители смотрят на своих детей, добившихся чего бы то ни было, и склоняет голову на бок. 

Арсений улыбается широко, потому что не может по-другому реагировать, и смущённо опускает глаза, пока Антон кивает, прикусывая губу.

— Я рад за вас, ребятки, правда. Вы прекрасно друг другу подходите, я рад был поучаствовать в образовании вашей пары, — Павел Алексеевич перебирает пальцами по столу, словно хочет в отцовском жесте потрепать Антона (потому что Сара же «девушка» и такой жест «может восприняться как грубость») по плечу, и Арсений еле сдерживает в себе порыв подскочить с места и крепко его обнять: почему он такой хороший, господи, блять!

— Спасибо вам за всё, Павел Алексеевич, вы просто представить себе не можете, как много для нас это значит, — вместо действий произносит Попов, смотря на Волю открытым взглядом; в нём настолько много признательности и благодарности, что в носу щиплет.

— Не стоит благодарности, Сара, правда. Моя роль здесь весьма скромна, — он приподнимает плечи к ушам на пару секунд, и Арсений с ним категорически не согласен, но решает не спорить.

— А вы? — вместо этого спрашивает Попов, склоняя голову набок. — У вас есть кто-нибудь?

Вместо ответа Павел Алексеевич демонстрирует правую ладонь, на которой красуется золотое кольцо.

— Я уже больше двадцати лет женат на лучшей женщине во всём мире и вот жду не дождусь завтрашнего дня, чтобы увидеть её снова. Соскучился страшно, — его лицо плывёт, когда он говорит о своей супруге, и Арсению это странным образом греет сердце: они так долго вместе, и Воля до сих пор выглядит влюблённым подростком, каким Попов его раньше не видел никогда.

Хотя что-то Арсу подсказывает, что он на Антона сквозь года будет реагировать точно так же.

— Отчего же вы её с собой не берёте? — вклинивается в разговор Шастун, и Арсений, повернув к нему голову, глядит на него со всей любовью, что переполняет Арсово, такое крошечное по сравнению с масштабами этого чувства сердце; Антон, стреляющий в него взглядом и явно не понимающий, чем это вызвано, улыбается персонально Арсу нежно и подмигивает, прежде чем перевести глаза на Павла Алексеевича.

— Она не может без земли, а я без моря, вот такая вот драма, — вопреки своим словам он ничуть не выглядит расстроенным — в его глазах абсолютное принятие и уважение выбора своей супруги. — Два месяца для неё — это слишком много, она только на месячные со мной катается. Вот следующий наш рейс будет через неделю после этого и где-то до первой половины сентября, и в этот раз Ляся с детьми будет тут со мной, — улыбается довольно, оглаживая поверхность стола подушечками пальцев.

— Ух ты, это здорово, — Шастун зеркалит его улыбку, и Арсений точно так же улыбается, смотря на такую сторону Воли, что прямо-таки согревает.

— Так, ребятня, — Павел Алексеевич вдруг хлопает руками по столу, отчего его перстни глухо стукаются о лакированную поверхность, и разомлевшие Арс с Шастом невольно вздрагивают. — Давайте, валите веселиться, последний день всё-таки на моей птичке, — говорит он, огибая стол, и Арсений, встретившись глазами с Антоном, поднимается с насиженного места, в одной руке сжимая конверт, а другой расправляя несуществующие складки на нежно-голубом платье, в котором он был на балу в первый день на «Иволге», и неловко делает шаг в направлении двери.

Если быть до конца честным, Арсений предпочёл бы весь этот час провести в уютном тёмно-зелёном кабинете и вместе с Антоном беседовать ни о чём с Павлом Алексеевичем: тот сейчас для Попова открылся совсем с другой стороны, и её неожиданно сильно хочется узнать. А, ну и да, он цепляется за — большое, конечно, несбыточную — возможность продлить ощущение, будто расставание не настанет так скоро.

Этот разговор, фактически прощальный, и последний бал слились в одну красивую точку для их истории на «Иволге», и чувство неизбежного конца и щемящей тоски только усилится, стоит им выйти за дверь, а потому Арс и направляется к ней с нежеланием и даже опаской.

Антон, равняющийся с ним, приобнимет Попова за талию, и таким образом они доходят до выхода быстрее, чем Арсу того бы хотелось, а потому он искренне радуется, когда Павел Алексеевич, хлопнув выдвижным ящичком стола, спрашивает напоследок:

— Будете хоть скучать?

Обернувшись, Арсений видит привычную беззлобную ухмылку и сам не может не улыбнуться.

— Определённо, — с кивком вперёд него говорит Шаст, и Арс стреляет в него лучистым взглядом.

— Очень, — выдыхает вслед за ним Попов, а Павел Алексеевич, держащий в руке извлечённый из стола ещё один простой чёрный конверт и вновь подходящий к ним, растроганно прижимает руку к сердцу — ухмылка превращается в умилённую улыбку, от которой расползаются тёплые лучики морщинок в уголках глаз.

Остановившись в полутора шагах от своих «голубков», Воля протягивает этот самый конверт Арсению, и тот его, слегка нахмурившись, заторможенно принимает, не спеша пока что открывать.

— Тут адрес нашего особняка, наши двери всегда открыты для вас с октября по апрель включительно, если вы вдруг захотите вспомнить дядю Пашу, — Воля, улыбаясь теперь расслабленно и спокойно, едва приподняв уголки губ, кивает подбородком на конверт в Арсовых руках, который у него перенимает Антон.

Тот с ребяческим интересом в него заглядывает, извлекая оттуда несколько бумажек, и быстрее, чем Арс успевает к ним присмотреться (потому что ну не мог же он написать короткий, в принципе, адрес на целых трёх штуках), Павел Алексеевич продолжает:

— Бессрочные билеты на «Иволгу» в ту же каюту, где вы сейчас. Нет, я не страдаю деменцией, я помню, что вы мне сказали-отказали, это так, моя надежда с вами ещё раз свидеться, — он жмёт плечами, отводя взгляд словно с каким-то смущением, и, вдохнув, возвращает его обратно на Арса с Антоном. — Если когда-нибудь как-нибудь захотите, мы с «Иволгой» будем рады вас принять, — улыбается сдержанно, едва заметно склоняя голову набок и убирая руки за спину.

— Павел Алексеевич, это очень щедро... — шокированно выдыхает Антон, а Арсений на пару секунд впадает в ступор, но, когда отмирает, не подходя к Воле вплотную, чтобы их разница в росте не казалась такой очевидной, обнимает его в каком-то неведомом даже ему самому порыве.

Тот смеётся мягко, сразу же поднимая руки, чтобы положить их Попову на лопатки, и легко хлопает его пальцами по правой.

— Вы ж моя хорошая, — тянет он, и в его голосе слышится широкая улыбка, что греет Арсово сердце тёплым огнём.

— Спасибо. За всё, — шепчет Попов, перед тем как отстраниться; улыбается ему с необъятной благодарностью во взгляде.

— Не стоит, Сара. Вам спасибо, что согласились на моё предложение в тот вечер, этот рейс определённо стал лучше благодаря вам. Искренне рад был с вами двумя познакомиться. — Павел Алексеевич, аккуратно поймав Арсову руку в перчатке такого же нежно-голубого цвета, как и платье, наклоняется, невесомо касаясь тыльной стороны губами, а после крепко пожимает руку добродушно улыбающегося Антона. — Ступайте, бусинки мои, а то ещё увидите, как я тут плачу с горя, — с весёлой улыбкой подталкивает их к выходу Воля, и Арсений с Шастуном мягко смеются с шутки, которая у всех троих отзывается чем-то тянущим внутри.

Всегда грустно прощаться с теми, к кому за какой бы то ни было срок успел привязаться.

Ещё грустнее осознавать, что есть вероятность, что они вовсе не увидятся никогда, потому что впредь притворяться женщиной он не будет ни за что на свете.

Павел Алексеевич машет им пальцами, прежде чем закрывает дверь кабинета, и Арсений с ощущением нереальности происходящего смотрит на конверт в своих руках, а потом — на Антона.

— Охуеть, — неверящим шёпотом выдыхает он, едва заметно покачивая головой, неотрывно смотря в Шастовы травянистые глаза, что смотрят на него с той же эмоцией, но, в отличие от Арсового, на его лице расползается радостная улыбка.

— Бля, охуенный чел, я его люблю, — фырчит Антон, и Арсений мягко смеётся с его очаровательности. — Пойдём? — Антон подставляет правый локоть, за который Попов тут же цепляется, перекладывая конверт в другую руку.

— Занесём только эти письма счастья, — кивает подбородком на те два, что несёт Шаст, и тот кивает.

— Конечно, — как само собой разумеющееся.

Во время бала, во время того, как они с Антоном кружатся в танцах, как Антон его нежно, но крепко приобнимает за талию, как Антон с него глаз не сводит ни на секунду, словно насмотреться не может, как Антон увлекает его разговором и заставляет хихикать, утыкаясь лбом в широкое плечо, Арсению удаётся отвлечься от будто бы заторможенно стучащего в груди сердца, ритм которого набатом раздаётся по всей голове, словно отсчитывая минуты до того самого момента.

Попов так ждал приближения этого дня, а сейчас ему хочется отмотать время хотя бы на пару дней назад, чтобы пройтись ещё раз по всем местам на пароходе, что заняли отдельное место в его сердце, огладить ещё раз прохладные серебряные поручни «Иволги» и побыть наедине (в присутствии Антона, конечно, потому что Арс без него никуда — не потому, что, прости господи, контракт обязывает, а потому, что им самим хочется — и можется — ходить везде вместе, словно красная нить, связывающая их сердца, слишком коротка, чтобы даже просто стоять на расстоянии нескольких метров друг от друга) с морем, его синими-синими волнами, что, сталкиваясь, образуют белёсую пену, и с его жителями, спины которых им с Шастом иногда удавалось разглядеть.

Теперь Арсений в полной мере понимает, что имеет в виду Павел Алексеевич, говоря, что не может жить без моря и лето, когда «Иволга» распахивает свои объятия для нескольких тысяч пассажиров, является для него отдушиной: Попов за эти два месяца бесповоротно влюбился в ощущение крошечных морских капель на своём лице и в вечный шум волн, бьющихся далеко внизу о борт могучего парохода.

Конечно, Попов будет счастлив избавиться от затрудняющих его существование оков женского образа, но он не думал, что приближение августа будет вызывать в нём такую тоску и желание свернуться в клубочек под шастовским боком.

Антон мягким поцелуем в местечко над правой бровью сбивает Арса с грустных мыслей, перетягивая всё внимание на себя, за что тот ему на самой поверхности души благодарен — в голубых глазах Шаст эту самую благодарность без всяких усилий видит и улыбается уголками губ.

Они вновь танцуют в центре зала, не обращая внимания ни на кого из присутствующих, и вновь заканчивают свой танец поцелуем, приняв ту же самую позу, — без одного дня месяц прошёл, но как же много поменялось в них самих и в их отношениях друг с другом; и Арс, целуя губы своего самого лучшего на свете Антона, мужчины его сердца, на глазах у всех (не чтобы выебнуться, разумеется, ему до этого вообще дела нет — мысли о том, что какая-то дамочка метит на его место, теперь вызывают только смех: Шастун на них даже внимания не обратит), думает лишь о том, как он счастлив рядом с ним.

Вернув Попова в вертикальное положение, Антон ему на ухо говорит, что Егор, Эд и Даня, с которыми они договорились встретиться попозже, их уже заждались, и Арсений кивает, направляясь вместе с Шастуном к выходу из бального зала.

До официального завершения этого мероприятия остаётся каких-то десять минут — уходить раньше положенного уже стало их своеобразной традицией, — и Арс у самых дверей оборачивается, скользя взглядом по роскошной белой зале со сверкающей объёмной люстрой, что свисает с потолка гигантской сосулькой, и танцующим под громкую мелодию людям, по которым он скучать не будет ни капли, но которые танцуют слишком красиво, чтобы не залипнуть.

Антон чуть тянет его на себя, и Попов оборачивается на него, смотрящего на него в ответ с понимающей улыбкой; Шаст признаётся, что тоже будет по этому всему скучать, и Арс улыбается, словно успокоившись вмиг: вдвоём переносить что бы то ни было куда легче, чем одному.

Эту ночь они решили провести вместе с неразделимой троицей в своей каюте, где все впятером распределяются по комнате (Эд, лёжа на животе, растягивается на кровати, как довольный жизнью котяра, Егор вместе с Даней расположились на диване — Булаткин вытянул свои длинные ноги, и Милохин, сидящий от него на удобном для этого расстоянии, мягко мнёт уставшие за день икры своего мужчины; Арсений же, что переоделся сразу же после того, как оказался в каюте, с Антоном сидят на кушетке, которую перетащили к шкафу, чтобы было на что опереться, и, хоть на ней вполне достаточно место для них обоих, Шаст всё равно сажает Арса на свои колени, а тот и не собирается отпираться — заводит руку назад, зарываясь в волосы на антоновском затылке) и аж до полвторого разговаривают, вспоминая всё что можно — и про пароход, и про Павла Алексеевича, и про своё прошлое, да и про всё остальное; какая разница, о чём говорить с людьми, с которыми у тебя устанавливается особая связь, в обществе которых тебе хорошо независимо от того, молчите вы или безостановочно что-то рассказываете.

Когда этого самого задумчивого молчания становится всё больше, все понимают, что пора бы уже ложиться спать; Арс с Антоном настаивают на том, чтобы все трое остались переночевать у них, потому что незачем шататься в такой поздний час по коридорам, да и просто почему бы и нет?

Эд, Егор и Даня укладываются на кровати, потому что для троих, понятное дело, нужно больше места, а Антон с Арсением занимают диван, сплетаясь всеми конечностями, потому что места на нём не так уж много, но это и к лучшему: их обоих всё более чем устраивает.

×××

Грациозная «Иволга», разрезая водную гладь острым клювом, на всех парах несётся к пристани, от которой два месяца назад отчалила.

Арсений, Антон, Егор, Эд и Даня развалились по парам-тройкам на диванах на корме, в то время как чуть ли не все пассажиры толпятся на «носу» или на боковых частях парохода, пытаясь высмотреть непонятно что, — им же от этого только лучше: на корме, кроме них, никого нет, так что Арс может спокойно говорить (если вообще захочет, потому что сейчас даже языком ворочать лень) своим голосом.

Попов, лёжа у Антона на коленях, успевает задремать (ранний подъём всё же никто не отменял), но, как только он слышит слишком знакомый крик чаек, он тут же поднимает корпус в вертикальное положение и, задрав вверх голову и прислонив ладонь ко лбу, чтобы яркое солнце не слепило глаза, смотрит с невольно приоткрывшимся ртом на несколько птиц, летящих практически над кораблём.

— Встречают, — с трогательной улыбкой говорит Егор, и Эд рядом с ним фыркает.

— Добро пожаловать домой, хуле. — Арс переводит на него взгляд, и Выграновский на мгновение вскидывает брови, расплываясь в привычной ухмылке.

Попов свешивает ноги с дивана и поворачивает голову к улыбающемуся Антону, чтобы улыбнуться счастливо персонально ему; переплетает их пальцы и кладёт голову на родное плечо, ощущая, как былую тоску, тяжестью оседавшей на грудной клетке, вытесняет затапливающее умиротворение и чувство правильности происходящего.

На горизонте виднеются очертания их города, куда они вернутся совсем другими людьми.

Арсений, сжимая руку Антона крепче, точно знает: несмотря на то что это увлекательнейшее путешествие подошло к своему логическому концу, это совсем не конец для их истории.

«Иволга» помогла понять и наметить их истинный путь — в счастливое будущее, прямиком в бесконечность, и обязательно рука об руку.

И их путь начинается прямо сейчас — под крики чаек, фыркающий Эдов смех и стук двух сердец, что бьются в одном ритме.