И всё равно, кто бы что ни говорил, просыпаться в объятиях любимого человека — самое лучшее на свете ощущение.

Они лежат на одной из довольно широких, но односпальных кроватей (так что не обниматься просто не получается, но этот факт мы опустим) в гостиничном номере, который снимают вот уже почти неделю: оба не захотели возвращаться в те места, где жили раньше, а потому решение пожить в гостинице, пока они ещё не определились с будущим жильём, принялось без особых проблем; в номере их, правда, была не двухместная кровать, а две одноместных, но и это не стало чем-то из ряда вон: Арс даже обрадовался возможности спать с Шастом, сплетясь всеми конечностями, ссылаясь на нехватку места для двух здоровых мужиков. 

Антоново тело, полностью голое после ночной близости, горячее, как печка, и, хоть Арсению откровенно жарко, несмотря на откинутое одеяло, что практически полностью оголяет его спину до поясницы и шастуновскую грудь до середины живота, отрываться от его груди, в которой размеренно стучит сердце, и переставать утыкаться носом в шею, в основании которой (чтобы посторонним видно не было) красуется уже выцветающий засос, ему не хочется совершенно, а потому все неудобства можно и перетерпеть.

Попов, чуть приподняв голову, несколько раз целует в одно и то же место на линии челюсти почти у подбородка, вытягивая Антона из состояния утренней полудрёмы, и тот — наверняка с довольной улыбкой, которую Арсу с такого ракурса видно весьма плохо аж настолько, что её не видно вовсе, — потягивается, вытягивая обе руки в стороны и на несколько секунд прекращая левой обнимать Арсения.

Обмякает разом и шумно выдыхает через нос, отчего чёрные Арсовы волосы чуть колышутся; переворачивается на левый бок, чтобы лежать лицом к Попову, и улыбается ещё по-сонному.

— Доброе утро, Шаст. — Арсений, пододвинувшись ближе, прижимается к его мягким и ласковым губам в нежном поцелуе, а тот отвечает сразу же, приоткрывая рот.

Шастун, отстранившись от губ, ещё несколько раз целует его в их левый уголок, что непроизвольно растягивается в улыбке.

— Почему ты раньше не говорил, что мы предсказали будущее? — хриплым ото сна голосом интересуется Антон, оглаживая левую сторону арсеньевского лица кончиками пальцев правой руки.

— Это когда это? — весело фыркает Арсений, улыбаясь шире, и аж приподнимается на локте, нависая над Шастуном, что закидывает обе руки ему за шею и довольно жмурится, когда Попов наклоняется, чтобы рассыпать невесомые крошки-поцелуи в области антоновского уха.

— В детстве ещё, — негромко отзывается Шастун, чуть ли не мурча. — Помнишь наше дерево, где мы играли в пиратов? — спрашивает он, и Попов кивает сразу же, потому что такое значимое для них обоих место забыть невозможно.

Сколько бы лет ни прошло, он всё равно будет хранить в памяти тот день, когда Антон привёл его к этому дереву впервые; да и вообще все воспоминания, связанные с Шастом, просто не могут подлежать забвению.

Антонова улыбка приобретает нотки загадочности из-за того, что Арсений просто молча продолжает на него смотреть, хлопая глазами; Шастун чешет короткими ногтями затылок своего хорошего и вкрадчиво задаёт наводящий вопрос:

— Помнишь, как назывался наш корабль? 

Тот закусывает губу, наблюдая за тем, как Попов сначала невозмутимо ещё раз кивает, начиная говорить первые буквы названия их судна, как вдруг его рот широко открывается от удивления, а в глазах появляется не проблеск даже, а пожар осознания.

— Иволга, — заторможенно-шокированно произносит наконец он название, предложенное когда-то им самим, и поражённо смотрит на Шастуна.

Вот так вот живёшь-живёшь, помнишь о названии корабля из детства, а потом попадаешь на реальное судно с таким же названием, и обе «Иволги» живут в твоём сознании, где-то на его задворках, никогда не пересекаясь, а потом тебя заставляют эти факты сопоставить, и ты сидишь в ахуе с таких удивительных совпадений.

— Охуеть, — всё ещё пребывая в шоковом состоянии, изрекает Арсений, смотря едва ли осмысленным взглядом в хрящик Антонового уха.

— Во-во, — с важным видом поддакивает Шаст, а затем сыпется с себя же. — Я сам это только ночью срастил: мне сон-воспоминание приснился. Я тоже в ахуе был, но не стал тебя будить.

— Как благородно, — Арсений, потихонечку отходящий от шока, улыбается с антоновской очаровательности, когда тот довольно улыбается.

Попов смотрит на его улыбку пару секунд, а затем отводит в нерешительности взгляд, утыкаясь лбом в Шастов подбородок; тот сразу же поворачивает голову, прижимая Арса к себе ближе и целует его рядом с линией роста волос.

— Чего ты, мой хороший? — спрашивает мягко, и Арс, вдохнув, решается наконец уже собраться и озвучить то, о чём думает с момента расставания с Эдом, Егором и Даней, а то сколько можно тянуть? — в любом случае вряд ли Антон отреагирует прям так негативно, как себя невольно накручивает Попов.

— Я думаю, может, в Испанию махнём? — поднимает голову, встречаясь глазами с антоновскими. — Нас Эд к ним туда приглашал, у них там дом, и…

— Может, переедем вообще? — приподнимая брови, спокойно предлагает Шастун, и Арсений стопорится, хлопая глазами, будучи не в силах сдержать просящуюся на лицо улыбку.

— Ты правда?.. — неверяще переспрашивает он, и сердце в груди радостно ускоряет свой ритм, потому что Арс боялся предложить именно переезд, полагал, что Шаст захочет остаться в этом городе, в этой стране, а тут он сам предлагает переезд, выглядя таким расслабленным и уверенным в этом своём вопросе, что Попов испытывает практически непреодолимое желание его расцеловать, крепко прижав к груди.

— Ну да, а почему бы и нет? — Антон невозмутимо жмёт плечами. — Тебе же нравится эта страна, да и язык ты знаешь — вон с Эдом как шпарил, — фыркает он, и Арс улыбается смущённо широко. — Да и я всегда хотел жить в Европе, так что… — Шастун улыбается, вновь начиная поглаживать кожу Арсовой головы. — К тому же с нашими неразлучниками, так правда, почему нет? Можем себе позволить, хуле, — строит деловое выражение лица и сыпется вслед за Арсением, что утыкается лбом в его ключицу.

— Я буду очень счастлив, — подняв голову, шепчет Антону в губы Попов, а затем прижимается к ним в благодарном, полном нежности и любви поцелуе, на который Шаст без всяких пауз отвечает, несильно и приятно сжимая чёрные волосы в кулаке.

— Научишь меня? — спрашивает он так, будто это не очевидная истина, и Арсений улыбается, кивая часто. — Ура-ура, — радуется Антон, растягивая свою котячью улыбку, от которой расползаются лучики морщинок в уголках глаз, — а то с моим «Ландан из зе кэпитал оф грейт Британ» далеко не уедешь, — фырчит Шаст, а Арс морщит нос:

— Не, Англия — явно не моё, — сразу поясняет он, и Антон чмокает его в лоб. 

— Вот и я о том же, — спокойно соглашается тот, поправляя кончиками пальцев Арсову чёлку; на Антоновых губах — влюблённая улыбка, а взгляд тёплый-тёплый, как нагретая солнцем трава, на которой они с Шастом любили валяться в детстве. 

Попов прикрывает глаза, довольствуясь приятными прикосновениями Антона, что со лба стекают на брови, переносицу, щёки со скулами; Шастун оглаживает большим пальцем контур Арсовых расслабленных сухих губ, что поддаются каждому его движению, послушно оттягиваясь и оголяя ряд нижних зубов с дёснами. Арсений лежит не шевелясь, лишь глаза открывает и против воли расплывается в улыбке, потому что не может по-другому реагировать на Антона, который вызывает у него столько чувств: любит его до невозможности.

Арс перехватывает Шастову руку, чтобы поцеловать ту в мозолевую подушечку в основании каждого пальца, и, прижимаясь ладонью к тыльной стороне Антоновой, переплетает их пальцы.  

— Спасибо, — говорит Арс с необъятной нежностью во взгляде и прижимается к его губам несколькими недолгими поцелуями, пока Шастун растягивает губы в своей самой лучшей на свете котячьей улыбке. 

— За что, любовь моя? — интересуется негромко, прижимая Попова к себе ближе, и тот вновь припадает ухом к его груди — Антон на подушках приподнимается повыше, чтобы им обоим было поудобнее.

— За то, что ты у меня такой замечательный. — Арс, приподняв голову, чмокает Шастуна в шею и остаётся в том же положении, уткнувшись в неё носом.

Антон мягко смеётся, из-за чего Попов на его груди, словно на волнах, качается, и это чувство заставляет чуть ли не жижицей растечься от любви и испытываемого комфорта.

— Я так люблю тебя, Шаст, ты не представляешь, — говорит Арс ему в кожу, а затем вновь приподнимается на локте, чтобы иметь возможность смотреть ему в глаза, что выражают не меньшее количество чувств.

— И это чувство абсолютно взаимно, мой драгоценный, — Антон прижимает к его скуле правую ладонь, к которой Попов ластится котёнком, продолжая неотрывно смотреть на Шастуна.

— Нет, правда, я так рад, что мы с тобой вместе, — серьёзнеет Арсений, но в голубых глазах всё так же сохраняется тепло и неприкрытая любовь. — Поверить не могу, что я мог от этого отказаться, — едва заметно качает головой и левой рукой тянется к Шастовому лицу, тыльной стороной пальцев проводя по его скуле к подбородку.

На самом деле, конечно, не мог: Арс на полном серьёзе думает, что все их с Антоном жизненные пути рано или поздно непременно бы сплелись в один, и хорошо, что это произошло так рано, так хорошо и так чертовски правильно, что хочется благодарить Вселенную днями и ночами без перерыва.

Шастун смотрит на него, бегая взглядом с одного глаза на другой слишком быстро, а на губах у него растягивается кривоватая, но щемяще искренняя улыбка, греющая все Арсовы внутренности.

— Я искренне не понимаю, почему я ещё не умер от разрыва сердца от любви к тебе, серьёзно, — полушёпотом выдыхает он, мотая головой, а Попов лишь улыбается до трескающегося лица широко и жмётся к его губам.

Антон, протиснув правое колено меж Арсовых ног, меняет их положение — теперь он нависает над Поповым; стекает поцелуями на линию челюсти, а оттуда на шею, прихватывая нежную кожу зубами, но не оставляя засосов на недопустимо высоком уровне (вот на её основании, на груди и всём, что находится ниже, — пожалуйста), хоть Арсу и хочется видеть Шастовы «метки» на себе не только будучи раздетым.

Шастун кончиками пальцев ведёт невидимые линии от солнечного сплетения вниз — к паху, трётся об Арсово бедро беззастенчиво, а тот лишь втягивает живот от щекотных, но таких приятных прикосновений, и подставляется под Антонову руку, когда тот сухой тёплой ладонью накрывает постепенно напрягающийся член и, слабо обхватив его, проводит по стволу рукой вверх-вниз; Арсений тихо стонет, и Антон целует его в линию челюсти, а затем, будто что-то вспоминает, отстраняется и заглядывает в арсеньевские глаза.

— Так когда мы отправляемся? Ты как хочешь? — спрашивает он, и Арс, прогибаясь в спине и хватая ртом воздух оттого, что Шаст, быстро вытащив руку из-под одеяла, невозмутимо облизал ладонь широкими мазками языка и уже увлажнённую ладонь вернул на возбуждённый член, начав лениво надрачивать, честно, старается выдавить из себя хоть что-то кроме стонов, но получается весьма плачевно ввиду его смущённости.

Конечно, за эту неделю он намного сильнее раскрепостился, перестал зажиматься и пытаться спрятаться (румянец, правда, на его щеках всё ещё присутствует, но и тот наверняка скоро сойдёт), но когда Антон решает затеять непринуждённую беседу во время их акта любви…

Пиздец. 

Арс верит, что однажды он искоренит своё смущение и станет таким же человеком, не смущающимся в постели практически ничего, как Антон, — тот, по крайней мере, над этим усиленно работает, в том числе с помощью вот таких методов.

Попов делает глубокий вдох, пытаясь абстрагироваться от того, как приятно и правильно (конечно, тот ещё не идеально Арса выучил, на это потребуется время, но он определённо подметил, как выбивать из своего любовника стон за стоном, и сейчас этим нагло пользуется, сбивая дыхание того к чёртовой матери) двигается Антонова рука на члене, и наконец говорит с самую малость нерешительными интонациями:

— Ну… Завтра отплывает «Иволга»… — растягивает кривоватую улыбку и смотрит на удивлённо-обрадованного Шастуна, который аж дрочить ему перестаёт и на лице которого тут же начинает сиять широкая улыбка.

— Правда? — он приподнимает брови и смотрит на Попова с щенячьим восторгом. — Ты решился? 

Вместо ответа Арс кивает пару раз, тепло улыбаясь, и Шаст сразу же поддаётся вперёд, накрывая Арсовы губы своими, а тот обнимает его обеими руками за шею, прижимая ближе к себе.

— Тогда что мы лежим, собираться же нужно, — отстранившись, подаёт голос Шастун, но, вопреки своим словам и присутствующему в них энтузиазму, не делает ровным счётом ни одного движения, и Арсений фыркает:

— Шаст, знаешь, как говорят? Сделай дело, — кивает подбородком на одеяло, под которым Шастун всё так же без движения сжимает Арсов член, — гуляй смело, — и почти не краснеет даже — уже достижение.

— Да что ты говоришь, — Антон смешливо морщит нос и, поцеловав Попова в уголок губ, убирает руку на несколько мгновений, чтобы откинуть одеяло в изножье кровати за ненадобностью.

Шастун, принимая сидячее положение, хлопает своего хорошего по бедру, чтобы тот согнул ноги в коленях, а сам располагается между ними, берясь за это «дело» по-серьёзному; Арсений стонет, откинув голову и цепляясь за Антоновы волосы руками, когда тот, придерживая член у основания, погружает его в рот.

×××

После утреннего секса, который бодрит как ничто другое (никакие ваши кофе и в сравнение не идут), совместного душа и завтрака Арсений с Антоном выбираются в центр города, чтобы пройтись по бутикам и закупиться всем необходимым, — первым делом Арс тянет Шаста в лавку с дорогими тканями, на которые облизывался раньше, проходя мимо, а сейчас может себе позволить выкупить всё, что есть в наличии, и осознание этого опьяняет.

Разумеется, он не собирается входить в кураж и бездумно тратить деньги на всякую всячину, которая ему на самом деле не нужна, но мысль, что они теперь с Антоном по-настоящему богаты… приводит в восторг и всё ещё заставляет задавать себе с сотню вопросов «а мне точно это всё не снится?»

Арсений закупается всей необходимой тканью белого, голубого, синего и лазурного цветов и с довольным видом несёт её рулоны в руках на пару с Шастуном, с которым они теперь направляются в бутик мужской одежды, в котором они с Антоном приобретают себе по два новых белых костюма, в каких и начнут второе путешествие на «Иволге», покупают Попову ещё несколько костюмов, в которых теперь-то ему будет комфортно, и после этого возвращаются к себе в номер, чтобы наконец начать собирать вещи в чемоданы — тоже новые.

Двенадцати часов завтрашнего дня оба ждут с волнительно-приятным предвкушением, выражающимся беспричинно весёлыми взглядами, ускоренным сердцебиением и лёгким тремором рук.

Этой ночью Арсений спит особенно крепко, и снится ему — солнечное побережье, на котором они с Антоном идут, крепко держась за руки, а рядом с ними Эд с Даней и Егором, а ещё — почему-то — Павел Алексеевич.

Попов наутро это интерпретирует как то, что эти потрясающие четыре человека — их спутники в безоблачное будущее, которое непременно будет лучше, чем всё, через что они прошли.

×××

В порту в день отплытия «Иволги» всё так же много людей, выстроившихся в километровую очередь на пароход, которую видно задолго до того, как Арс с Шастом к ней подходят, да им и рано ещё: сперва нужно сдать чемоданы сотрудникам парохода, что находятся в другой стороне, а потому Антон, приподнимая брови, наигранно тяжко вздыхает, оповещая о том, что пойдёт сдаст их багаж.

— Ты уверен, что сам дотащишь? — с беспокойством спрашивает Попов, косясь на два не то чтобы маленьких чемодана, которые тот хочет самостоятельно пёхать. — Точно помощь не нужна?

— Помощь нужна будет моим ногам после вот этого ада, — кивает со страдальческим видом подбородком на толпу, стоящую кривоватым рядком на мостике к пароходу.

— Я помну тебе потом, — Арс улыбается смешливо и ловит себя на мысли, что прямо после этих слов прижался бы к антоновской щеке в мимолётном поцелуе: настолько за эти два с лишним месяца привык к практически постоянному телесному контакту и поцелуям, оставляемых на всех частях тела без исключений, что без этого существование кажется невозможным, но теперь Арсений не в образе женщины, он тот, кем является на самом деле (мужчина, то есть), а целовать другого мужчину на виду у всех — теперь также непозволительная роскошь.

Пользоваться положением больше не получится (вот он, единственный плюс его женского образа, который теперь уже точно навсегда остался в прошлом), и понимание этого заставляет грустно поджать губы и, глубоко вздыхая, опустить на мгновение взгляд.

Попов улыбается Антону и, произнося «иди давай», всё равно касается его предплечья, проводя кончиками пальцев по белой ткани пиджака — такого прикосновения чертовски сильно недостаточно, и Арс мысленно просит себя подождать момента, когда им после отплытия — что будет только через час с лишним! отвратительно долго — разрешат пройти в каюты, где они нацелуются за этот час вынужденного дистанцирования.

Хотя, может, они найдут какое-то укромное местечко, пока все будут как полоумные махать тем, кто остался на пристани, — да, эта мысль определённо даёт силы на то, чтобы растянуть улыбку шире, ловя антоновский нежный взгляд.

Шаст, кое-как взяв в руки два объемных чемодана с оранжевыми бирочками на их ручках, уходит в сторону сотрудников «Иволги», а Арсений ещё несколько мгновений смотрит ему вслед с влюблённой улыбкой, а затем вздрагивает, словно опомнившись ото сна, промаргиваясь, и спешит к толпе людей, чтобы занять очередь.

Люди, как и два с лишним месяца назад, раздражительно (но потом, когда Антон вернётся, для Арсения это потеряет всякое значение, потому что ему просто-напросто до их разговоров дела не будет — всё, как всегда, когда они вместе, отойдёт на задний план) говорливы и у них всё так же длинны языки до всяких сплетен — в этот раз обсуждают то, с какой скорость лысеет какой-то Шеминов, которого Попов знать не знает, но который, видимо, является кем-то важным.

Арс в эти разговоры не вникает, вздыхает лишь раз в тридцать секунд особенно тяжко и, прикрывая веки, закатывает глаза; переминается с ноги на ногу и, пытаясь абстрагироваться от внешнего мира, смотрит с интересом и какой-то даже нежностью на волны, по которым за эту неделю успел соскучится.

Он задирает вверх голову, чтобы посмотреть на огромный красно-чёрный бок «Иволги» с такими крошечными в сравнении с ней иллюминаторами и блестящие на солнце перила, за которыми стоят редкие, уже поднявшиеся на борт пассажиры.

Интересно, Павел Алексеевич там, как и в прошлый раз, приветствует всех, кто входит на борт или тот предпочёл провести это время с семьёй в своём кабинете? Или он даёт последние наставления команде, или вообще сам носится по пароходу, как в жопу ужаленный, совершая последние штрихи?

Наверное, тот со своим неиссякаемым потоком энергии, как у кота Бориса, делает всё вместе и одновременно — Арс бы ни капли не удивился, если бы узнал, что всё так и есть на самом деле.

Проходит где-то полторы минуты (что-то Антон задерживается, и это только заставляет волноваться, всё ли у того в порядке), когда толпа вдруг оживляется, разом переставая промывать всем кому ни попадя косточки, и Попов — против воли заинтересованно — поворачивает голову назад, чтобы посмотреть, куда все так пристально смотрят и с кем здороваются, а затем видит самого Павла Алексеевича.

Как говорится, вспомнишь солнце — вот и лучик.

У Арсения сердце невольно ускоряет ритм с каждым шагом Воли, что идёт своей лёгкой довольно быстро в направлении входа на пароход, держа в руках четыре блюдечка с мороженым и практически без перерыва с искренней улыбкой говорит «Здравствуйте-здравствуйте-здравствуйте»; не останавливается ни перед кем, несмотря на желание некоторых с ним поговорить: спешит донести холодный десерт (несложно догадаться, для кого) вовремя, чтобы тот не растаял.

Арсений это лакомство ни разу в жизни не пробовал, но оно и неудивительно для его весьма скудного положения, ведь мороженое — практически роскошь, которую могут позволить себе только сливки общества; и Попов теперь таковым стал — в его списочке дел, которые обязательно нужно выполнить, появился ещё один пунктик, но сейчас, когда он уже занял очередь, бежать в ларёк с мороженым, который находится аж в самом начале пирса, уже поздно, так что успеется когда-нибудь потом.

Очередь, на самом деле, движется намного быстрее, когда находишься в ней, а не наблюдаешь со стороны, а потому Арс стоит одной ногой на трапе на «Иволгу», когда с ним равняется Павел Алексеевич, что как раз именно в этот момент разворачивается бочком, чтобы было удобнее, и именно сейчас отрывает взгляд от шариков мороженого, поднимая голову и встречаясь своими карими глазами с арсеньевскими голубыми и — оторопевшими: он не был готов к тому, что всё произойдёт вот настолько быстро.

— Здрасте, — неловко лепечет он, когда Павел Алексеевич по инерции делает шаг в сторону входа, а затем ступает назад, уже точно останавливаясь перед Арсением — вот бля, чё делать-то.

— День добрый, — отзывается Воля, с любопытством склоняя голову в сторону и прищуривая глаза. — Кого-то вы мне напоминаете, — его брови чуть хмурятся, практически сразу же возвращаясь в расслабленное положение, а затем Павел Алексеевич выпрямляет голову, пока у Попова чуть ли тахикардия не начинается, потому что ну не здесь же он признаваться будет! — более неудобного положения и неподходящего для встречи времени и впрямь сложно представить; Арсений сглатывает, натягивает невинную улыбку и, приподняв брови, хлопает глазами. — У вас случайно нет сестры? — невозмутимо спрашивает тот, и Арсений строит наигранно непонимающее лицо, хмурясь, и качает головой.

— Я единственный ребёнок в семье, — голос даже не дрожит, ну хоть что-то: сердце в груди ебашит как не в себя. 

Арсений улыбается криво, но вроде бы достаточно естественно, потому что Воля невозмутимо жмёт плечами:

— Тогда прошу прощения, обознался, — растягивает дружелюбную улыбку и, вновь подключив свой жопный моторчик, мчит к своей пташке и своей семье, не обращая на стоящую рядом с Арсением парочку никакого внимания — бросает только дежурное «здравствуйте», и на этом всё.

Попов, смотря ему вслед, нервно хихикает себе под нос, приподнимая брови и утыкаясь взглядом себе под ноги, пытаясь осмыслить только что произошедшее — какое веселье, однако, Антон пропустил.

— Арс! — окликает его родной голос, в котором слишком легко узнаётся антоновский (ещё одно солнышко, но, в отличие от других четырёх — человеческих — и одного — настоящего небесного светила, — самое яркое, самое тёплое и самое любимое), и Попов вздрагивает от неожиданности — да что ж такое, он ещё от встречи с Павлом Алексеевичем не отошёл, а его тут снова пугают. — Я тут! — радостно сообщает ему Антон и с довольным видом протягивает Арсений плашку с мороженым — точь-в-точь таким же, как нёс Воля, и Арс, подняв взгляд обратно на Шаста, смотрит на него как на восьмое чудо света: ну как ещё объяснить их поразительную миндальную связь как-то иначе, чем тем, что они грёбаные соулмейты? — Прости, что задержался, я просто решил купить нам вот это вот нечто, а там тоже очередь, так что…

Попов удерживается на месте и не прижимается к его губам только с божьей помощью (сам со своей силы воли охуевает — что за чудеса самообладания?) — улыбается только так, что плывёт всё лицо и все вокруг по-любому поняли, что они являются друг для друга чем-то намного большим, чем просто друзья, но на это сейчас им обоим плевать с высокой колокольни: главное то, что читается во взгляде напротив.

Арсений перенимает из Антоновых рук протянутую плашку, проводя кончиками пальцев по его тыльной стороне ладони и пальцам, и искренне благодарит его; Шаст кивает с широкой улыбкой и встаёт с ним рядом, прижимаясь плечом к Арсовой лопатке — слипаются, как обычно.

Попову грустно оттого, что он теперь не может так привычно сплести их с Шастуном пальцы, чтобы это не кончилось для них осуждающими взглядами или чем похуже, но и это тоже вполне неплохо, так что грех вообще жаловаться.

Зато мороженое на вкус — охуенное.

Через каких-то десять минут они с Шастуном наконец оказываются на борте «Иволги», и Арсений улыбается счастливо, вдыхая полной грудью и подставляя лицо лучам августовского солнца, пока его персональное кудрявое солнце незаметно для окружающих приобнимает Арса за талию, что, избавленная от оков корсета, начала медленно, но верно возвращаться в норму (Попов этому нарадоваться просто не может), и задерживает там руку намного дольше, чем позволили бы себе друзья или приятели.

Время до отплытия Арс с Шастом проводят на кормовой части парохода, где всё так же стоят уютные белые диванчики, в негромких разговорах о том, чем оба планируют заняться по приезде в новую для них страну, которая станет для них настоящим домом, обсуждают, как — оба надеются, приятно — будут удивлены Егор, Эд и Даня, когда они с чемоданами нагрянут на порог их дома, адрес которого, названный Выграновским, Попов хранит в памяти, да и просто, каким они видят дом своей мечты.

К сожалению, на корме, кроме них, есть ещё люди, так что они снова не могут позволить себе взяться за руки, что начинает порядком раздражать, но Антон, чувствующий его эмоции на интуитивном уровне, ненавязчиво касается его ноги своей и не отстраняет её, компенсируя этим недостающий контакт, и Арсений ему улыбается нежно с теплотой во взгляде.

Когда до отплытия остаётся каких-то три минуты, Арс и Шаст поднимаются с насиженных мест и прогулочным шагом направляются к носовой части парохода — идут по левой стороне «Иволги», потому что вдоль правой выстроились пассажиры, смотрящие на пристань, и наконец сейчас позволяют себе взяться за руки — мизинчиками, чтобы, если что, сразу же незаметно расцепиться.

За несколько метров до их пункта назначения из коридора, кажется, будто из ниоткуда, вылетает Павел Алексеевич, чуть ли не сталкиваясь с Антоном, который идёт впереди Попова, а потому оба останавливаются, и Арс, понимая по голосу, кто перед ними, пока не решается выглядывать из-за широкой Шастовой спины.

— Надо же, какие люди на борту моей птички! — радостная улыбка в голосе Воли прямо-таки слышится — Антон сам улыбается не менее ярко, протягивая тому ладонь для рукопожатия. — Честно, не ожидал вас так скоро увидеть! А где же… — продолжает Павел Алексеевич, и Арс наконец решается выйти из своего укрытия, смотря на Волю с наклонённой головой и лёгкой улыбкой.

— А, — Павел Алексеевич, скользя внимательно-смешливым взглядом по Арсовому лицу, приоткрывает рот, вскидывая брови на секунду, и понятливо кивает, растягивая улыбку: — у вас новый спутник.

— Арсений, — представляет его Шастун, и Попов протягивает ему руку, наконец не скрытую красивыми, но остоебенившими до ужаса перчатками, которую тот практически без запинки пожимает.

— Приятно познакомиться, Павел Алексеевич, — и голос даже не дрожит — наоборот, появляется какое-то кокетливое настроение, а потому его губы расползаются в неконтролируемой многозначительной улыбке, и Воля, прищурившись на один глаз, хмыкает с практически такой же улыбкой.

— А я-то как, Арсений, — отпускает его руку и улыбается будто бы самому себе. — Так, мне нужно бежать, — словно опомнившись, встрепыхается тот и оглядывается на коридор, из которого вышел, хотя его путь явно лежал в другую сторону, но планы, видимо изменились. — Не смею больше задерживать. — Привычно доброжелательно улыбнувшись, он упархивает туда, откуда пришёл, а Попов, проводив его взглядом, глубоко вдыхает и, подняв брови и сделав большие глаза, медленно поворачивает корпус к Антону, который хихикает с его выражения лица, утыкаясь носом в арсеньевское плечо.

— Он точно всё понял, Шаст, он точно понял, — с наигранно истеричными нотками, полушепчет Арс, на автомате приобнимая Антона, пока у них есть такая возможность.

Тот, выпрямившись, тыкается губами ему в скулу и улыбается смешливо широко.

— Ну и плохо ли? — жмёт плечами и вновь смеётся фырчаще; Арсений клянётся, этот звук — самый лучший в этой Вселенной, и вы не сможете с этим поспорить. — Это было забавно, — выдыхает он, и Арс сдаётся: хихикает весте с ним, мотая головой отрицательно, и обнимает Шастуна крепче.

Пароход, оттягиваемый буксирами, трогается с места, и Попов прячет счастливую улыбку в Антоновой шее.

— Курс на счастливое будущее, капитан Арс, — шепчет Антон, поглаживая его по голове, и Арсово сердце совершает в груди кульбит от фразы прямиком из детства, сказанной спустя столько лет и имеющий такой подтекст.

Вместо ответной фразы Арсений прижимается к Шастовым губам в нежном поцелуе, на который ему сразу же отвечают, прижимая к себе как самое драгоценное в мире сокровище.

×××

В каюты разрешают пройти почти сразу же после отплытия; в своей, прибранной и уже ставшей родной, в которую им обоим так приятно было вернуться, они находят на комоде чёрный конверт, на котором — в этот раз — золотыми чернилами в правом нижнем уголке выведено «Воля П.А.», и оба переглядываются, не понимая, что их может там ждать.

Антон берёт конверт в руки и достаёт оттуда сложенную вдвое половинку листа, на которой витиеватым почерком выведено: 

«Арсений, вы заслуживаете всех наград мира за свою великолепную актёрскую игру в роли Сары, потому что даже у меня не возникло никаких подозрений, а это уже о чём-то говорит! Как вы всех так искусно провели, да это же просто потрясающе!..

Но ладно, сейчас не об этом. Я вам это, конечно, скажу ещё лично, но пока свежи впечатления… Простите старика!

Мальчики мои, Антон и Арсений, я искренне желаю вам счастья, и я так рад, что в наше непростое время, когда простые человеческие чувства пытаются выставить как что-то мерзкое и безобразное, вы встретили друг друга, полюбили и решились быть вместе вопреки всему! Это, правда, восхищает и заставляет верить, что в мире ещё есть место для надежды в победу любви. 

Любите, пожалуйста, и будьте счастливы, мои хорошие, вы этого достойны»