«Погибели предшествует гордость, и падению — надменность»

(Притч. 16, 18)

— Срочно нужен дежурный хирург! — в неотложку с шумом вкатывают носилки с тяжело раненым мужчиной. Парамедики из бригады службы спасения все в чужой крови, а выражение их лиц уставшее и встревоженное. К ним подбегает заместитель отделения неотложной помощи, принимая нового пациента.

— Он сейчас на операции. Что случилось? — возле них оказывается несколько медбратьев. Они подхватывают носилки, катя те вдоль ярко освещённого коридора. Вокруг сплошной переполох, кареты скорой помощи не успевают отъезжать, как приезжают новые. Все специалисты заняты.

— Состояние тяжёлое. Глубокое ножевое ранение. Задеты внутренние органы. Возможно, селезёнка, — спасатель равномерно сжимает мешок Амбу, позволяя пациенту получать необходимое количество кислорода. Глаза того плотно закрыты, а лицо искривлено гримасой ужасной боли. Он без сознания. Один из медбратьев перенимает часть работы спасателя на себя, сжимая кусок ткани, пропитанной кровью, на животе пострадавшего. — Чудо, что при такой кровопотере он всё ещё жив. Около двух литров. Тут срочно нужна операция и переливание.

— Взять кровь на анализ, подготовить соответствующую группу для гемотрансфузии, — командует зам отделения одному из медбратьев. Тот кивает, принимаясь за работу. — Что с давлением?

— Пока стабильно восемьдесят верхнее и пятьдесят нижнее. Кто-то может отправить его на операцию сейчас?

— У нас все врачи в данный момент заняты. А дежурный хирург на операции по удалению тромба.

— Сколько уже длится операция? — уточняет медик из бригады. Её лицо искажается от одной только мысли о том, что молодой человек может умереть от кровопотери прямо на их носилках посреди больницы.

— Он буквально только начал. Сейчас узнаю о других возможных специалистах, — она подлетает к монитору, что-то громко печатает на клавиатуре. — О! Он только что освободился! — восклицает она. — Хван У! В операционную номер три его! И подготовьте кровь и плазму для переливания! — женщина кивает парамедикам, а те вздыхают с каплей облегчения. Возможно, сегодня обойдётся без потерь. — Как зовут пациента? — они все толпятся вокруг него, и, взяв края окровавленной простыни, на которой мужчина лежит, одновременно тянут вверх и перекладывают на больничные носилки.

— Его назвали Мин Юнги, когда звонили в службу спасения. А к нашему приезду он был уже без сознания. Рядом был паренёк, который и вызвал помощь. Он не родственник, так что в машину мы его не пустили, — отвечает один из медиков, скрестив руки на груди. Вся его смуглая кожа в тёмно-красных подсушенных разводах, на форме тоже виднеются тёмные, чуть смазанные брызги. — Ичхон-донг ведь японский квартал? Непонятно, что они там забыли. Выглядели парни прилично и совсем непохоже на этнических японцев.

— В любом случае, спасибо. Наш хирург справится с этим. Лёгкой смены! — женщина кивает им на прощание и скрывается в коридоре.

От её стремительного шага белый халат развевается позади подобно геройскому плащу. Она быстро добегает до операционной, где её коллегу уже переодевают в новый костюм. Уголок окровавленного старого торчит из урны. Мужчина стоит к ней спиной и, кажется, уже вечность намыливает руки по самый локоть. Золотые руки, признанные таковыми всеми медицинскими сообществами Южной Кореи. Этот хирург буквально на вес золота в стране. Работает сорокачасовые смены, как никто другой, безоговорочно спасая жизни.

Это факт, что хирургам общего типа приходится чуточку тяжелее всех остальных, более узконаправленных специалистов. Ведь тут надо уметь и аорту залатать, и мочевой пузырь ушить, если что, и кость собрать из раздробленных кусочков, и сустав вправить, и продиагностировать грыжу. Поистине ювелирная работа. Не забываем о том, что обход пациентов после операции тоже входит в их обязанности, как иногда и дежурство в приёмном покое. И эти руки, которые ни разу не дрогнули ни перед чем, ценит и целует вся Корея.

— Что за дикая смена сегодня, — вздыхает молодой человек, ещё совсем юный для этой профессии, но уже понабравшийся успеха, опыта и уважения среди старших коллег.

— И не говори. Как прошла операция на тромб? — женщина встаёт рядом, тоже намыливая руки. Но делает это больше за компанию.

— Напряжённо, но успешно. Сейчас пациент проведёт на реабилитации некоторое время, пройдёт курс гепарина внутривенно для профилактики, но в целом, можем надеяться на то, что тромбы больше не появятся. Хотелось бы верить, — с лёгкой улыбкой отвечает он, стараясь придать себе воодушевлённый вид. Но зам неотложного отделения прекрасно видит, как у того болит спина от многочасового беспрерывного положения стоя, как напряжены руки и мышцы лица. Какие глубокие тени пролегли у него под глазами от регулярного недосыпа.

— Прости, что приходится заставлять тебя работать сверхурочно, но к нам тут поступил мужчина с ножевым. Совсем молодой ещё, твоего возраста, может.

— Не говорите глупостей, — он поднимает лицо, видя через толстое стекло в стене напротив, как в операционную ввозят тело, не дышащее самостоятельно. Как настраивают аппарат ИВЛ, как натягивают штору, чтобы выделить область будущей операции. Стандартный вид, который уже успел приесться. От него уже не захватывает дух в диком предвкушении. Хирург выключает воду, поднимая руки вверх и ничем их не обтирая. — Это же моя работа, — он улыбается, и, толкая дверь в операционную бедром, скрывается за толстым стеклом, в которое сам смотрел ранее. Женщина поджимает губы, кивая ему и наблюдая, как на врача надевают одноразовый халат, как обтягивают золотые руки Кореи резиновыми перчатками, как обрабатывают дезинфекторами. Мужчина подходит к рабочему столу, вчитываясь в подготовленную историю болезни.

Врач пробегается взглядом по тексту, подмечая все особенности случая. Он кивает сам себе, оборачиваясь к оголённому участку кожи, изуродованному холодным оружием. Он пробегается взглядом по брюшной полости, внимательно исследуя рану. Это было идеально острое лезвие, воткнутое с близкого расстояния. Врач скользит взглядом дальше, прося медсестру протереть зону будущего хирургического вмешательства антисептиком. Нож не только воткнули, но и провернули по часовой стрелке, не доведя до конца, очевидно, потому что мужчина свалился на землю, или дал отпор. Тут непонятно. Парамедики верно заметили, что повреждены внутренние органы. Операция может затянуться надолго.

— Давление падает, — констатирует ассистент, наблюдая за кардиограммой пациента, — у него шок, — девушка, протиравшая место ранения, останавливается. Врач не видит, но под медицинской маской та задерживает дыхание и плотно сжимает губы.

— Вколите адреналин. И введите шестьдесят миллилитров глюкозы, — врач хмурит брови, подняв взгляд на монитор, отображающий сердечный ритм.

В операционную ввозят донорскую кровь соответствующей группы, а медсестра ставит её на переливание пациенту. Другая же снова осторожно начинает стирать кровь с живота, но больше для визуальной чистоты, чем для дезинфекции. И тогда врач замечает что-то неладное. Он приближается к животу с чуть кровоточащей раной, присматриваясь внимательнее. Но не к самой ране, а к родимому пятну на тазовой косточке молодого человека. И тогда его насупленные брови вдруг от удивления поднимаются, заставляя губы приоткрыться в немом шоке. Из рук выскальзывает салфетка, которой он промачивал всё это время рану.

— Господин Пак? — зовёт его ассистент, заметив отрешённое и немного напуганное выражение лица их главного врача. Тот не реагирует. Он лишь с опаской заглядывает за штору, где находится скрытое от него лицо пациента. Его глубокий изумлённый вдох слышат все в операционной.

— Не может быть, — тихо шепчет он сам себе. В глазах щиплет неприятно, приходится смаргивать. Зам неотложного отделения, всё ещё стоящая за стеклом, тоже замечает неладное состояние их хирурга. Она замирает в ожидании.

— Господин Пак, состояние стабилизировалось. Можем начинать операцию, — ассистент снова привлекает внимание их врача, на что тот уже кивает, беря себя в руки. Он надевает маску на лицо, глубоко втягивая воздух, пропитанный медикаментами, носом. Хирург просит скальпель, и, получив тот в руки, собирается удалить нежизнеспособные ткани и приступить к зашиванию повреждённых органов, но пальцы дрожат. С ним такое впервые. Его руки не тряслись даже на самой первой операции, но зато сейчас его знатно лихорадит. — Господин Пак, как вы себя чувствуете?

— Всё хорошо. Прошу прощения. Давайте не дадим ему тут умереть, — он всю силу, которая ещё оставалась в теле после суточной смены, направляет в руки, чтобы контролировать дрожь. Сейчас от его собранности и профессионализма зависит жизнь молодого мужчины. И в такие моменты Чимин старается не думать, кто этот человек, есть ли у него семья. Занимается ли он продажей диванов или, может, детей фасует по пакетам и развозит в места не столь отдалённые? Во время операции ничего не имеет значения, кроме физической оболочки, которую нужно подлатать. Ни статус оперируемого, ни личное отношение хирурга к нему. Это всё только отвлекает и мешает, сбивает и наталкивает на посторонние мысли. Это всё не имеет значения, когда перед глазами хирурга вспоротая кишка или отказывающее лёгкое. Когда человек на операционном столе — ничего, кроме этого факта, не имеет значения, и задача хирурга заключается в том, чтобы тот со стола этого встал, сказал «спасибо» и никогда больше тут не появлялся.

Но сейчас перед ним человек, которого он хорошо знал когда-то. От которого, правда, убегает всю жизнь, прячется среди прихожан и молится о том, чтобы никогда его больше не встретить. Ни в жизни, ни во снах. И это знание ломает его изнутри, колотит и трясёт.

Чимин каждую ночь перед сном встаёт на колени, и, сложа руки в молитве, просит Господа — «только не он, пожалуйста, дай мне выспаться хотя бы сегодня». И иногда Всевышний правда слышит его, посылает либо нейтральные сновидения, либо приятную темноту. За это ему спасибо. Но кто, какой злодей сегодня сделал так, чтобы они снова встретились?

Паку приходится сделать над собой усилие, чтобы превратить Мин Юнги, его страх, с гордостью занимающий все первые места в списках самых ужасающих и нежеланных вещей, в обычное тело, находящееся на грани смерти. И он не может позволить ему умереть, несмотря ни на что.

Над операционной загорается лампа «идёт операция», и весь персонал больницы ходит на цыпочках вокруг дверей, за которыми сейчас происходит процесс вытаскивания человека с того света.

_______________________

Чимин устало выдыхает. Глаза закрываются сами собой. Спина не разгибается, а ноги словно кто-то опустил в подстывающий бетон. Он устало разминает шею, прикрывая веки. Позвоночник недовольно хрустит в ответ.

Пак достаёт из шкафчика своё худи, и, сняв медицинский блузон, скидывает в рюкзак, чтобы дома постирать. Дверь в раздевалку хлопает, Чимин даже не оборачивается, натягивая на тело тёплую кофту.

— Вот это смена была, да? — раздаётся знакомый голос с приятным тембром. — Слышал, ты провёл порядка семи операций за последние сутки.

— Сутки — да, но я был на смене сорок часов, — устало хмыкает Чимин, надевая свои прямые чёрные джинсы и обувая любимые и уже порядком поношенные кеды.

— Монстр, — мужчина усмехается, качая головой. — Нет смысла звать тебя на ужин?

— Нет, Тэхён, я мечтаю упасть лицом в постель и проспать восемнадцать часов, — Чимин поворачивается и смотрит на друга с улыбкой. Тот стягивает свой халат, и, повесив на плечики, любовно разглаживает воротник. Он стоит у противоположного ряда шкафчиков, их разделяет низкая лавочка.

— У меня, конечно, короче смена была, но я тоже устал, как собака, — он прячет, наконец, чуть помятый в районе задницы халат в шкафчик, и, переобувшись, натягивает поверх рабочей рубашки кардиган. Тэхён лишь благодаря собственной должности может носить цветастые рубашки и блузки под рабочим халатом. Не будь эта вещь обязательной в их профессии, Чимин уверен, Ким бы расхаживал по больнице в Gucci и солнечных очках от Dior. Просто потому что он вполне может.

— Ты что, прямо так пойдёшь на улицу? — не устаёт удивляться Чимин, застёгивая рюкзак и закидывая тот на плечи. Ким и правда ходит на улице в том же, в чём обходит пациентов. Пака бы за такую халатность сократили.

— Да всё равно стирать надо, — отмахивается Тэхён, перекидывая через плечо свою кожаную сумку.

— Ты ужасен. Как же врачебная этика? — Чимин ждёт, пока друг поправит волосы перед зеркалом, а тот цокает на него, чуть закатывая глаза. И говорит, что это Чимин копается во вскрытых телах и ему принципиально надо иметь до идеала выстиранную форму ещё и продезинфицированную в трёх растворах, а Ким Тэхёну, будучи главой неврологического отделения, плевать с высокой колокольни на все эти правила. Он часто позволяет себе бродить по больнице в мятом халате, или халате, надетым поверх футболки с Epik High. И кто ему что скажет? Глава отделения же.

— Почему ты вообще до сих пор пользуешься общими раздевалками, если у тебя есть свой кабинет? — Чимин держится за лямки рюкзака, едва ворочая языком от усталости. Но этот вопрос давно висит у него в голове, никак не даёт покоя и вечно маячит перед глазами, когда по окончании смены Ким закрывает свой кабинет и уходит переодеваться в раздевалку к Чимину и прочему персоналу.

— Чтобы никто ни в коем случае не подумал, что я зажравшаяся свинья, что я дал кому-нибудь за этот кабинет и тому подобное, — удивлённый подобным вопросом отвечает Ким.

— Никто бы так не подумал, о чём ты? — Пак таращится на него в ответ. Но в конце Тэхён растягивает губы в своей стандартной улыбке, хлопая друга по плечу.

— Просто там можно выцепить тебя, — Чимин охает, когда его подталкивают к выходу.

Они вместе выходят из раздевалки для персонала, совсем не бодро шагая в сторону стойки регистратуры. Милая медсестра улыбается им. Кажется, она новенькая. По крайней мере, ни Тэхён, ни Чимин её имени не знают.

— Добрый вечер, закончили работать на сегодня? — она улыбается, протягивая врачам планшет. Тэхён облокачивается о стойку и улыбается девушке в ответ, воркуя с ней о том, какими последние сутки были тяжёлыми, как он устал и как уволил некомпетентный персонал из своего отделения, чтобы избавиться от бездельников среди врачей. Пак в это время находит их имена в списке и помечает смены закрытыми.

— Не подскажете, я сегодня оперировал одного мужчину… Мин Юнги, если не ошибаюсь, — Чимин приподнимает брови, обращаясь к девушке и привлекая её внимание к себе. Та смотрит на него в ответ, говоря своей улыбкой, что она растрещит ему обо всём, что он только попросит, — какие последние отчёты по нему?

— Секунду, господин Пак, — девушка забирает у них планшет, а после отвлекается на монитор компьютера, вбивая нужное имя в базу данных. Её глаза бегают от строчки к строчке какое-то время, но затем она снова дежурно улыбается. — Его перевели из оперблока в реанимацию. Но вы же замечательный хирург! Я уверена, скоро его переведут в обычную палату, — Чимин сдержанно улыбается ей в ответ и благодарит кивком головы.

— Ну что, идём? — Тэхён сдувает чёлку с глаз, поправляя ремень сумки.

— Подожди меня тут. Я сейчас, — Чимин хлопает парня по плечу и вдруг срывается на бег, оставляя удивлённых медсестру и Кима в холле.

— Ты куда?! — кричит Ким, порываясь пойти за другом, но тот быстро скрывается за поворотом, заставляя ошарашенно раскрыть рот и застыть на месте. — Ну, раз подождать… — Ким опускается на диванчик в приёмном отделении, поджимая губы. Всё же сил бегать после смены у него не находится. Или это друг у него с прибабахом.

Чимин тормозит у лифта, выдыхая вдруг ставший тяжёлым воздух. Он заходит в кабину лифта и вместе с редким персоналом, который осуждающе смотрит на него за отсутствие халата, поднимается в реанимационное отделение.

— Чон Усок-щи! — громко вваливается Пак Чимин в кабинет главы отделения, замечая удивлённое выражение лица у хирурга, жующего яблоко. Тот едва не давится от внезапного вторжения в свою тихую обитель.

— Пак Чимин, у вас переутомление? Что же вы так бесцеремонно врываетесь? — он недовольно ёрзает в своём кресле, обрывая зрительный контакт. Видно, мужчина негодует из-за подобной выходки, но Чимину сейчас не до анализа настроения руководителя.

— Прошу прощения! — Пак кланяется под прямым углом. Рюкзак скатывается ему до затылка. — Чон Усок-щи! К вам поступил в реанимацию один пациент, которого я прооперировал сегодня. У него ножевое было. Можете вы, пожалуйста, не говорить ему имя хирурга, который провёл операцию? — тот снова смотрит на младшего коллегу, приспустив очки и приподняв одну бровь. Взглядом таким окидывает, мол, я что тут, по-твоему, в детский сад буду играть? Чимин весь сжимается под давлением этих глаз с отблеском лёгкой неприязни.

— А что не так?

— Ему не нужно этого знать. Просто скажите, что операцию провели вы. Или… выдумайте имя, — он складывает руки в умоляющем жесте, и глаза строит по-собачьи милые. Тот странно смотрит на него ещё какое-то время.

— Он, вообще-то, твой пациент. После операции его кто вести будет? — план, конечно, абсурдный и глупый. Чимин и не спорит. Но ведь можно же войти в положение?

— Я очень сильно прошу вас. Я всё сделаю, только не сообщайте ему моё имя. Я найду кого-нибудь, кто обследует его вместо меня. Тот же… Ким Тэхён! Ему всё равно физиотерапию нужно будет с ним проводить после ранения! — Чимин смотрит на него взволнованно и с толикой надежды, но в ответ видит только полный недоверия и лёгкой насмешки взгляд.

— Ким Тэхён… опять этот клоун, — мужчина тяжело вздыхает и снимает очки, потирая пальцами переносицу. — Я не позволю этому бездарю что-то проворачивать в моём отделении, — Чимин кусает нижнюю губу, понимая нелюбовь руководителя к его другу. Тэхёна мало кто из старших адекватно воспринимает, если не брать в расчёт директора больницы — Ким Сокджина. Он у него в любимчиках ходит уже давно, только потому никто ещё не устроил забастовку с лозунгами «Уволим Ким Тэхёна — освободим больницу от раковой опухоли».

— Тогда… Чон Хосок! Его попрошу, — Чимин снова улыбается, но напряжённо гнёт собственные пальцы за спиной.

— Да делайте, что хотите, только так, чтобы у меня не было от вас проблем и головной боли, — тише отвечает мужчина и разворачивается на стуле к своему столу, перебирая дела больных. Чимин с облегчением улыбается.

— Никаких проблем не будет, господин Чон Усок-щи. Спасибо! — он кланяется старшему коллеге и уже собирается уходить, как вдруг слышит:

— Зовут-то его как, пациента вашего?

— Мин Юнги, — надо же, голос даже не дрожит, когда Чимин произносит имя, которое клялся больше никогда не упоминать, которое старательно вымывал из памяти, которому не позволял приятно перекатываться на языке. Пак немного счастлив, что это сочетание слов больше не вызывает в нём столько трепета и страха одновременно так, как это было раньше.

Мужчина кивает, отыскивая в стопке нужную папку. Чимин же тихо смывается из кабинета, пятясь. Когда дверь закрывается за ним, он тяжело выдыхает удушающий воздух из лёгких и снова на негнущихся ногах плетётся к лифту. К кнопке вызова подносит палец и замечает, как тот трясётся. Замирает и невольно подвисает на этом, приоткрывая губы. Он же хирург. Нельзя, чтобы у него тряслись руки. Чимин всё же вяло вызывает лифт, который тут же приветственно дзынькает и открывает двери, пропуская Пака внутрь. На счастье, он оказывается в кабине один. Устало облокачивается о стену, и, прикрыв глаза, тянет воздух судорожно, потому что внутри всё содрогается от желания расплакаться. Он кусает губы и жмурится, чтобы прогнать это желание. Сжимает на перилах по периметру кабины руки и тихонечко воет, вжимая лоб в стену. Дышит сбито, тянет носом воздух и не удерживает тихий всхлип. Горло сдавливает.

— Нет-нет-нет, — сквозь плотно сжатые зубы бормочет Пак, сильнее вдавливая голову в стену и стискивая вспотевшие ладони на холодных перилах. — Уходи из моей головы! — громче говорит он и вдруг широко раскрывает глаза, когда лифт плавно останавливается. Чимин тут же принимает безразличное выражение лица, вышагивая по приёмному отделению. Тэхён меняется в лице, когда видит друга. Поднимается с диванчика, поправляя ремень сумки.

— Что-то случилось? — Ким подходит ближе, приобнимая за плечи.

— Нет. Забыл кое-что забрать. Поехали по домам уже, — он улыбается спокойно, похлопывая друга по плечу. Тот многозначительно вздыхает, ведя бровями на манер «ну-ну, скрывай и дальше». Чимин решает проигнорировать это.

Тэхён выходит на одну станцию метро раньше, расталкивая Чимина, чтобы тот не проспал свою станцию и не уехал в депо, как уже было несколько раз до этого. Чимин сонно кивает и продолжает клевать носом, заставляя себя держать глаза открытыми.

После объявления его станции он устало плетётся по метро, буквально ведомый толпой. На свежем воздухе становится чуть легче, больше не клонит в сон так сильно. Поэтому Чимин в более бодром темпе добирается до дома и уже там, поставив рюкзак на пол, выдыхает. Осознание того, что сегодня произошло, накатывается с новой силой и приливом слабости в ногах. Чимин стаскивает кеды и проходит в спальню. Он неуверенно, словно кто-то ведёт его без его на то согласия, заглядывает под кровать.

Одинокая коробка, покрытая жирным слоем пыли, стоит всё там же. Чимин поджимает губы, смотря на неё в темноте комнаты. Он совершенно не хочет этого, но тянет картонную коробку за ручку на себя. Она появляется из-под кровати, и Пак несколько раз чихает от поднявшейся в воздух пыли.

Чимин дрожит, когда поднимает крышку, откладывая её в сторону. Эту коробку он закрыл и не открывал ещё около пяти лет назад, но сейчас руки сами тянутся, чтобы освежить воспоминания, хотя головой он прекрасно понимает, что делает это зря, что это срыв, что ему придётся вдвойне упорно работать, дабы замолить этот грех. Эта коробка полна искушения, и Чимин вот уже четырнадцать лет как трясётся над всем, что есть тут. Один раз порывается выбросить, два раза — сжечь, но каждый раз испуганно тушит спичку. Он не может избавиться от этой части его жизни, как бы сильно ни желал того. И сейчас сердце бьётся сильнее, а голова кружится, но это не останавливает ни на миг.

Он вытягивает из коробки чёрное худи на среднестатистического подростка. Смотрит на него так жалобно, складывает на колени и прижимает кулак к губам, потому что те начинают дрожать. Внутри всё горит от непонятной агрессии. Ткань уже не пахнет ничем, кроме пыли, на протяжении тринадцати лет. Но Чимин всё ещё может уловить фантомный знакомый запах, который раздражает рецепторы. Он так долго отучивал себя от этого запаха, чтобы сейчас всё равно во всех красках может вспомнить все его полутона. Пак тянется дальше и выуживает из коробки самое ценное, что у него было — повреждённое огнём фото, которому была уготована трагичная судьба. Чимин берёг его сильнее всего. И сейчас смотрит на него с большой тоской в глазах. Но понимает, что нельзя. Нельзя. Он четырнадцать лет выстраивал свою жизнь. Нельзя, чтобы она сейчас просто взяла и разрушилась, как карточный домик, потому что кто-то по глупости слишком сильно дунул на него. Но его жизнь именно что и была карточным домиком, который он собирал долго и очень трепетно. Иногда с истериками и срывами, иногда агрессивно рушил всё, но непременно чтобы начать сначала.

В руках вдруг оказывается телефон. Чимин дрожит весь и понимает, что ему нужен отрезвляющий ушат на голову, иначе он сорвётся. Он ненавидит себя за то, что по стечении стольких лет до сих пор слаб. Что едва контролирует себя, и какая-то фотография и кусок ткани способны заставить его озвереть, потерять себя и позволить ему разрушить всю свою жизнь. Поэтому он набирает нужный номер и ждёт совсем недолго.

— Здравствуй, дорогой, — женский голос звучит приглушённо. Чимин прерывисто выдыхает так, чтобы этого не было слышно, сжимая внезапно вспотевшие пальцы на фотокарточке. — Как на работе?

— Здравствуй, мама. Всё хорошо, — Чимин дышит ровнее, сглатывает только гулко. — Устал немного.

— Ничего, Чимин, за всё это тебя поблагодарят, ты ведь знаешь, — спокойно поясняет женщина, и Пак прикрывает глаза, понимая, что уже не чувствует краешек фотографии на подушечках пальцев от силы сжатия. Словно те онемели. Сердце по-прежнему колотится ужасно быстро, а горло сдавлено. В глазах слёзы, которые нет возможности сморгнуть.

— Конечно, мама. У меня завтра выходной. Ты пойдёшь со мной на службу? — он перебарывает себя, разлепляя дрожащие губы. А когда заканчивает вопросительной интонацией, то снова с силой сдавливает челюсти.

— Обязательно. Святой Отец уже несколько раз спрашивал меня, почему тебя давно не видно. Я сказала ему, что ты работаешь, но всё же это не дело.

— Да, мам, я понимаю. Я прихожу, как только выдаётся свободная минутка.

— Хорошо, дорогой, я знаю, ты стараешься. Давай уже завтра поговорим об этом? А пока тебе надо выспаться, — женщина замолкает на мгновение. Чимин приоткрывает глаза. Он уже не так заинтересованно смотрит на вещи из коробки. — Не забудь помолиться перед сном.

— Никогда не забываю, — Чимин прощается с ней и откладывает телефон на постель. Слишком быстро складывает всё обратно в коробку, словно стараясь поскорее убрать всё это искушение подальше от глаз. Неаккуратно заталкивает коробку снова под кровать, а после становится на колени. Он выуживает из-под худи горячий от температуры тела крестик и кладёт тот меж сведённых вместе в молитве ладоней.

— Всеблагий Боже, благодарю тебя за всё, что ты мне сегодня ниспослал. Благодарю тебя за всё, что я обрёл во имя моего спасителя, — Чимин прикрывает глаза, вздыхая. Слова идут от всей души, а боль в коленях от сорокачасовой смены больше не кажется такой раздражающей и имеющей значение. — Раскаиваюсь перед тобой во всех моих грехах, которыми я тебя ныне оскорбил. Прости меня в своём бесконечном милосердии. Я больше не хочу оскорблять тебя, Господи, — Чимин касается губами рёбер ладоней, приподнимая брови. Он действительно согрешил сегодня. И за то ему предстоит долгое очищение. — Будь милостив ко мне грешному! Помоги мне простить тех, кто причинил мне зло. Дай мне спокойный сон и оберегай меня ночью от опасностей.

Он тяжело вздыхает, не открывая глаз. Под веками скапливается влага, ресницы блестят от неё. Чимин глубоко дышит, чувствуя мерный стук сердца внутри. Он действительно очень виноват перед Всевышним и самим собой. Не решаясь закончить на этом сегодняшнюю молитву, потому что знает, что согрешил, продолжает:

— Боже мой, искренне раскаиваюсь во всех грехах, которыми я сегодня оскорбил тебя. Я отвращаюсь от них, ибо грех тебе противен. Смиренно прошу тебя: будь милостив ко мне, грешному, и прости меня. Аминь.

Приоткрывает, наконец, веки, промакивая подушечками пальцев влагу. Теперь дышится немного легче. Он прячет крестик.

Чимин засыпает с мыслью, что после завтрашней службы и покаяния, станет ещё лучше. Ему так тяжело нести своё бремя, слава Богу у него есть всепрощающая мать и вера, которой предписано прощение в обмен на постоянное служение Всевышнему.