«Возлюби ближнего твоего, как себя самого»

(Иак. 2, 8)

Пак оглядывается боязно. Он остался один в новой комнате после переезда в Сеул. Действия мамы слышны отсюда, и Чимин знает, что в данный момент она занята: разбирает вещи. Он дрожащую руку кладёт на собственные спортивные брюки, чуть сжимает на ягодице, нащупывая то, что прятал там всю дорогу. На месте. Он неуверенно берёт рюкзак и выходит из комнаты, встречаясь тут же с мамой, которая поправляет своё пальто на плечиках в коридоре.

— Ты куда-то собрался? — уточняет она, приподнимая брови.

— Прогуляюсь по району, посмотрю, что тут есть, — мямлит он, не смотря в глаза женщине. Когда он подходит ближе к ней и обувается, то вздрагивает от того, что холодные пальцы мамы вдруг сжимают его щёки и поворачивают голову на себя. Неприятно.

— Не смей никуда убегать. Завтра переведём тебя в новую школу. А сейчас у тебя есть час. Ты всё ещё не разобрал вещи.

— Х-хорошо, — она разжимает пальцы, и Пак видит, как женщина прослеживает взглядом за оставленными ей бледными следами на коже, которые постепенно наливаются красным. Чимин завязывает шнурки и выходит из дома, вдыхая душный и чуть влажный воздух Сеула.

Он уходит, не оборачиваясь. Сразу достаёт телефон, чтобы открыть карту и найти то, что нужно ему прямо сейчас. Фотосалон. Салон печати. Что-то, где занимаются печатью и обработкой фотографий.

Он находит подобное место буквально в двадцати минутах от дома, на углу шумной улицы. Перед тем, как войти, прячется за угол и ныряет рукой под резинку штанов и вылавливает там то, что бережно вёз в своём нижнем белье прямо из Пусана. Он дрожащей рукой выуживает полароидный снимок. Чуть мятый из-за своего местоположения, но всё ещё целый. Край обожжён, половины снимка нет, но самое важное ещё видно. Чимин смотрит на него с огромной тоской и грустью, заставляя себя контролировать слёзы.

Он всё же заходит в помещение, где под потолком работает шумный вентилятор. Тучный мужчина сидит в телефоне, не обращая внимания на вошедшего. Пак бегло осматривается, замечая несколько больших аппаратов для самопечати. Но он обходит их и уточняет у работника, делают ли они защитное покрытие, вроде ламинирования фото. Тот безынициативно кивает, поднимая взгляд на подростка.

— Что тебе нужно заламинировать? — он едва шевелит губами, его пухлые и чуть влажные от духоты щёки подрагивают. Чимин облизывает губы и мнётся.

— Полароидный снимок. Он сильно повреждён, я бы не хотел, чтобы он ещё больше испортился.

— Тысяча вон.

— Х-хорошо, — Чимин кладёт полароид на стеклянную витрину, обклеенную прайсом и фотографиями, на которых количество фотошопа настолько ощутимо, что аж чувство реальности теряется. Мужчина достаёт всё необходимое и справляется с процедурой за пять минут. Он словно вовсе не смотрит на содержание фотографии. Ему плевать абсолютно на всё. Он едва ли не с закрытыми глазами выполняет свою работу. Обрезает ненужную плёнку, разгладив перед этим все пузырьки с воздухом. Получилось отлично. Чимин быстро достаёт мелочь из кармана и отдаёт нужную сумму мужчине, тихо благодаря и сбегая оттуда с пылающими щеками.

С горящими от восторга глазами осматривает теперь блестящий квадратик в своих руках, в котором один угол пустовал и перетекал в обгоревшую бумагу. Но Чимин рад, наконец, держать снимок увереннее, потому что знает, что не навредит ему больше.

Он поднимает взгляд, осматривая улицу.

Сеул такой же шумный, как и Пусан. Больше, но ничем особенным не отличается. В Пусане хотя бы было море, а тут только вонючая река Хан, облюбленная самоубийцами. Пак смотрит на людей, спешащих по своим делам. Район, в котором он теперь живёт, находится на пригорке, и ему пришлось спуститься к этой главной улице, чтобы найти хоть какой-то салон. Люди тут обычные. Нет бизнесменов в длинных чёрных пальто, нет прекрасных дам с укладками. Все спешат в минимаркет за базовым набором продуктов, кто-то деньги снимает в банкомате, чтобы купить соджу в автомате у маркета. Ничего особенного.

Пак замечает зелёного цвета таксофон. Его стёкла местами изрисованы маркерами, но в целом вид приличный. Вряд ли кто-то метит кабинку по ночам, хотя Чимин не сомневается, что подобные инциденты тоже были.

Он неуверенно идёт к таксофону. Девушка, говорившая там с кем-то, заканчивает звонок и выходит, не обращая никакого внимания на стоявшего поблизости мальчишку. Пак осторожно ныряет внутрь, закрывая дверцу. Он рвано дышит, не понимая, что делает. Держит свой мобильный и набирает на городском телефоне нужный номер. Кидает монетку и неуверенно снимает трубку. Раздаются гудки. Чимин зажимает рот ладонью, чтобы не всхлипнуть случайно. Он не понимает, что делает и зачем. Гудки обрываются. Человек с хриплым и чересчур глубоким для подростка голосом говорит обычное «алло?», но Паку этого хватает для того, чтобы перевести взгляд на починенный полароид и тихо проскулить от отчаяния.

— Чимин? Чимин, это ты? — взволнованно лепечет голос в трубке, и Пак от испуга вешает её, ударяясь спиной о стену кабинки. Он трясётся и медленно стекает вниз, опускаясь на корточки. Плачет сильно до тех пор, пока кто-то не прокашливается и не спрашивает, свободен ли таксофон. Чимин выбегает оттуда, едва помня себя от разочарования в собственной же жизни.

_______________________

Чимин просыпается вдруг от яркой вспышки и раскатистого грома. Подскакивает на кровати и оглядывается, пытаясь понять, что произошло. Шум дождя быстро успокаивает, потому что это и правда оказывается всего лишь ночная гроза.

Он потирает глаза, борясь с желанием провалиться обратно в сон. Но всё же садится на кровати и уставляет взгляд в окно справа от себя, молча наблюдает за тем, как время от времени чёрное небо становится на полсекунды фиолетовым от вспышек. Дождь равномерно стучит по подоконнику. Стоит закрыть окно, но Пак не спешит.

Он отрывает тело от тёплой постели и опускает ноги в тапочки у кровати. Встаёт и медленно бредёт на кухню, ставя греться чайник. Тёмная квартира жутко освещается короткими вспышками, очерчивая тени, и Чимин реагирует на это, озираясь по сторонам. Стоит в тёмной кухне, залипает в окно, где плотной стеной валит дождь, и не решается включить свет.

Чайник шумно кипит, и Чимин дожидается, пока тот выключится. Заливает кипятком чай из успокаивающих трав и идёт обратно в спальню. Только садится на подоконник, кутаясь в плед, как вдруг небо разрезает настолько яркая вспышка, что через секунду после неё раздается жуткий грохот совсем близко, как будто прямо над головой. Пак чуть вздрагивает, промаргиваясь. Словно только сейчас проснулся. Внимательно смотрит в окно, замечая одну обесточенную улицу. Только бы следующий удар не пришёлся на больницы, ведь это может нанести существенный ущерб пациентам. Особенно тем, что на искусственном жизнеобеспечении. Чимин ведёт плечами, отпивает чай и жмёт губы от того, насколько тот горячий.

И вроде бы надо спать, но работа научила уже жить в недосыпе. Из-за этого Чимин может ходить полумёртвым в течение нескольких суток, может просыпаться по первому будильнику и держать хладнокровное выражение лица, когда адски хочется зевнуть, но перед ним начальство или пациенты.

Вот и сейчас Чимин зачем-то поднялся с постели. Он вдруг понимает абсурдность ситуации и, закрыв окно, из которого на него попадают холодные капли, заворачивается в одеяло на постели, жмуря глаза и пытаясь снова уснуть. Дождь быстро усыпляет его. Грозу он уже слышит отдалённо, как через толщу воды. И это больше не имеет значения.

_______________________

Он всегда надевает белые рубашки, когда ходит на службу. С Богом встречаться он предпочитает исключительно в идеальном виде, тот не терпит пренебрежения к собственной личности. Поэтому Чимин поправляет отутюженный воротничок и накидывает сверху пальто. Молча смотрит какое-то время в зеркало, не понимая, что чувствует, ведь перед ним стоит человек жуткий, пугающий даже. Глаза его темнее, чем он помнит, были раньше. Под ними тёмные круги не исчезают уже не первый год. Лицо чуть осунулось из-за плохого качества сна, у носа к губам пролегли две глубокие складки, которые раздражают его неимоверно. Единственное, что осталось от него прежнего, это пухлые и мягкие губы. Они до сих пор не потеряли этого своего вида, потому что у Пака есть привычка пользоваться увлажняющими гигиеничками. М-да, видок тот ещё… И это он с таким-то лицом жизни спасает?

На улице всё ещё сыро после долгой ночи. Небо серое и неприветливое. Пак уверенным шагом идёт по давно заученному маршруту, огибает лужу и здоровается с соседом возле сетевого продуктового магазина.

У ворот храма его встречает знакомая и самая близкая женщина. Она сдержанно улыбается, замечая на горизонте его фигуру, и Чимин тоже не может сдержать улыбки. Он поправляет воротник пальто и направляется прямо к ней.

— Здравствуй, милый, — женщина тянет к нему руку, и он берёт её ладонь. Чуть наклоняется и получает родительский поцелуй в лоб.

— Здравствуй, мама, — Чимин отодвигается от неё и медленно вышагивает в сторону высокого здания. — Хорошо выглядишь.

— Ты тоже. Отдохнул после работы? — она перекладывает сумочку и свободной рукой берётся за его подставленный локоть.

— Да, сегодня удалось хорошо поспать, — он улыбается ей и кивает, перечёркивая все возможные переживания. — Сегодня епископ Кир принимает?

— Конечно. Он сказал, что давно тебя не видел.

Чимин молча соглашается и заводит мать в храм. Здесь всегда одинаково приятно пахнет ладаном и деревом, что расслабляет и дарует ощущение безопасности и внутреннего покоя. Летом здесь всегда прохладнее, чем на улице, а зимой наоборот — теплее.

Стены украшают мозаики, повествующие сюжет Евангелие, обязательно распятый Иисус со смоляными слезами на острых от голода скулах, и целый ряд тлеющих свечей. Здесь настолько тихо, что редкое потрескивание фитилей отдаётся звучным эхо по всему помещению.

Яркие витражи даже в пасмурную погоду способны вселить в хмурое помещение жизни и радости. Чимин рассматривает их каждый раз и сейчас смотрит на въевшуюся в память изображённую там фигуру девы Марии с младенцем.

Они с матерью садятся на центральную скамью, ни о чём не говоря. Людей пока немного, но остальные постепенно подтягиваются и занимают свои места.

В Корее не так распространён католицизм, но сторонники всё равно находятся по всей стране. Пак рассматривает каждого прихожанина, и среди них нет новых лиц. Всех он знает, с каждым уже разделил не одну службу, не одно песнопение. И каждый, кто замечает его взгляд, улыбается в ответ и тихонечко кланяется в приветствии.

Он достаточно уважаем в этом кругу знакомых, потому что врач. И иногда ему приходится давать короткие консультации пенсионерам, которые жалуются ему после службы на боль в суставах. Иногда просят порекомендовать что-нибудь от изжоги. Чимин улыбается и всегда говорит, что лучшее лекарство — это предотвращение симптомов. Поэтому, если к нему обращаются с просьбой о помощи в борьбе с изжогой, он советует исключить из рациона продукты, которые её вызывают.

Отвлёкшись от остальных проблем, Чимин следит за священником, занимающим место у алтаря, а после складывает руки в молитве и прикрывает глаза. Сердце ликует от спокойствия. Наконец-то.

После службы храм медленно пустеет. Редкие люди остаются шёпотом обсудить насущные дела. Чимин быстро беседует с мамой, провожая её ко входу.

— Ты разве не идёшь домой?

— Позже. Мне нужно поговорить с епископом.

— Что-то случилось? — она серьёзно смотрит на него, а Чимин под таким взглядом никогда не умел врать. Но это именно та ситуация, когда нужно выкручиваться. Поэтому он широко улыбается, поглаживая женщину по плечу.

— Вовсе нет. Мы давно не виделись. Хотел спросить, как поживает его дочурка. Просто проявление вежливости, не беспокойся, — женщина всё же немного расслабляется и кивает, шагая вниз по лестнице.

— Поужинаем на неделе вместе? Ты давно не был дома.

— Хорошо, мама.

Епископ оказывается у алтаря, и, завидев Чимина, он сдержанно прощается с благодарящим его прихожанином и затем пристально смотрит на Пака. Тот подходит к нему не слишком уверенно, жмёт губы в улыбке.

— Могу я исповедаться? — говорит тихо, но его слышат. Коротко улыбаются и указывают рукой на исповедальню за его спиной.

— Что-то произошло, дорогой? — спрашивает мужчина, заняв своё место за перегородкой. Чимин поправляет рубашку и не может начать говорить. Он прочищает горло и чувствует липкий страх внутри. Ему так страшно признаваться в этом, до дрожи и смущающего заикания.

— Я… встретил его снова, — говорит тихо и не решается посмотреть на святого отца. Тот молчит и ждёт продолжения. — Он попал к нам в реанимацию с ножевым ранением в мою смену. Я сам зашивал его и касался его тела. И сейчас он в нашей больнице. Мне страшно.

— Почему тебе страшно? — вдруг вступает в диалог епископ, пристально смотря на юношу. Чимин мотает головой, говоря так своеобразное «не знаю». — Разве не потому, что до сих пор думаешь о нём?

— Нет! Я совсем о нём не думаю, — Чимин поднимает глаза на мужчину, борясь с тем, как тяжело шевелится язык от страха. — Просто это неожиданно. И я не понимаю, как себя вести.

— Он знает, что ты был врачом, спасшим его?

— Нет.

— Пускай так и остаётся. Не давай себе шанса на искушение. Это новое испытание для тебя, посланное Всевышним, — он молчит с пару секунд, но затем продолжает: — Сын мой, вспомни Первое Послание Петра. Глава первая, стих седьмой. Испытания ниспосланы вам, дабы проверить веру вашу. Они испытывают веру, как огонь испытывает золото, — Чимин кивает и, чуть расслабившись, продолжает уже сам.

— И вера ваша для Господа ценнее золота, и истинность её должна быть доказана. Если ваша вера чиста и сильна, вы получите славу и похвалу в день воскресенья Иисуса Христа, — спокойно проговаривает Чимин, вытирая чуть влажные ладони о брюки. Священник удовлетворённо кивает, рассматривая профиль мужчины.

— А твой страх лишь показывает, что ты уязвим и подвержен искушению. Ты же должен оставаться непреклонным. Или ты сомневаешься в том, что он тебе безразличен?

— Нет-нет, конечно, нет! — протестует Чимин, глядя сквозь узорчатую перегородку на священнослужителя.

— Помни, какая уготована тебе судьба, и не ступай на путь грешника. Он всегда ведёт прямиком к Дьяволу. — Его глаза недобро сверкают, и Пак гулко сглатывает вязкую слюну, кивая. Страх не уходит.

_______________________

Пейджер пищит, Пак снимает его с пояса и смотрит внимательно. Неотложка. Он чертыхается и, откладывая свой обед, срывается на бег. Если неотложка, значит это правда неотложно. Бегать тут — уже привычка, поэтому он достаточно быстро и легко добирается до нужного отделения, где всегда царит переполох. Едва не сбивает двух медсестёр с капельницами, но, извинившись, огибает их. Те лишь охают в ответ, оглядываясь на молодого специалиста.

Юн Джиан вместе с оравой медбратьев перевозит носилки с полной женщиной в травму. К ней тут же подключают аппарат для мониторинга сердечного ритма. Чимину протягивают перчатки, он машинально надевает их на руки, подходя к пациентке.

— Что тут у нас? — он смотрит на доктора, что приподнимает веки пациентке, светя фонариком в глаза. Затем она разрезает кофточку на женщине, обнажая тело. Разрезать приходится и бюстгальтер, чтобы открыть область для будущего хирургического вмешательства.

— Реагирует на свет. Гемоторакс, — констатирует Юн Джиан, передавая скальпель Паку. Тот лишь кивает, но не упускает мысли о том, что пункцию мог бы сделать и интерн, сикутящий в противоположном углу травматологии. — Анестезия уже должна была подействовать.

— Приподнимите ей грудь, — просит Пак, и медсестра тут же оттягивает кожу пациентки вверх, давая простор для работы хирурга. — Делаю надрез, — говорит Чимин и режет дерму сбоку между рёбер. — Троакар, — он отводит руку в сторону, ожидая, когда в ладони появится прохладная тяжесть инструмента. Медсестра кладёт острый предмет в руку хирургу, и тот вводит его внутрь раны. — Вот же… каждый раз нежничаю в такие моменты, — Чимин чуть краснеет, потому что не может с обычным нажимом проколоть плотный слой плевры. Юн Джиан цокает.

— Она не сломается. Дави сильнее, — Пак с силой нажимает на троакар и это работает. Он протыкает плевру. Затем врач вводит дренажную трубку, чтобы расправить лёгкое. По трубке начинает течь тёмно-красная жидкость. Пак бросает короткий взгляд на экран.

— Стабильна, — констатирует Юн Джиан и кладёт ладонь на плечо Пака. — Она твоя пациентка. Как только придёт в себя, привезём в отделение.

— Благодарю, — Чимин одним рваным движением стягивает перчатки и бросает их в ближайшую урну. — Я пока на обходе. Если что, зовите.

— Конечно, господин Пак! — Юн Джиан довольно окидывает взглядом уходящий силуэт мужчины. Затем разворачивается к побледневшему интерну и тут же меняет выражение полного благоговения на презрение. — А ты, идиот… если бы не доктор Пак, женщина бы умерла, потому что ты испугался, как второкурсник в морге, — тот смотрит в пол и жуёт губу. — Ты всё видел, что делал хирург? — тот кивает неуверенно. — Господи, да что не так нынче с интернами? Вам в университетах, что, из-за ошибок угрожали лошадиной дозой слабительного? Или как? Ты ещё и заика небось… — она смотрит пристально на парня, но тот ни слова не говорит. — О боже, иди уже куда-нибудь с глаз моих, — женщина устало трёт прикрытые веки, качая головой.

Чимин поднимается по лестнице в онкологическое отделение, желая отыскать там Чон Хосока и сделать его соучастником своей маленькой трагедии. Однако, знает, что занятие это вряд ли увенчается успехом. И пока он идёт по длинному коридору, улыбаясь людям в инвалидных колясках и здороваясь с каждым вторым медработником, на пути ему попадается Ким Тэхён. Тот идёт медленно, катит какую-то старушку в кресле, а сам озирается по сторонам, посвистывает.

— Как так вышло, Пак Чимин, — начинает Тэхён тут же, как только они пересекаются и встают друг напротив друга, — что большинство наших пациентов — это пожилые люди? — говорит медленно, спокойно. Он облокачивается предплечьями о ручки коляски и одну ногу сгибает в колене, отводя чуть назад.

— Ну… у пожилых людей больше проблем со здоровьем. Разве не логично? — Пак переводит взгляд на бабулю в его коляске. Та сидит, склонив голову на бок, и, кажется, вовсе спит. Он снова смотрит на расслабленного Кима.

— Наша система построена так, что мы лечим тех, кто уже давно должен был умереть, — глаза Чимина округляются, и он тут же смотрит на пожилую даму, боясь, что она может их слышать. — А где все те пышногрудые красавицы с обложек? Они, что, не болеют совсем? — Ким грустно вздыхает, подпирая щёку.

— Ты… тише! Не стоит так говорить перед ней, — шипит Пак, чувствуя, как краснеет собственное лицо от нелепости ситуации. Было бы неловко, если бы женщина и правда стала свидетельницей таких неприятных слов. Только если она не дама с таким же второсортным чувством юмора.

— Да не волнуйся, она мёртвая, — Чимин икает от шока и с ужасом глядит в лицо доктора Кима. Тот жмёт плечами в ответ и отводит взгляд в сторону, делая вид, что заинтересовался чьими-то розовыми кроксами. — Если ты катаешь труп по больнице, то к тебе не пристанут никакие Ким Сокджины или главврачи с новыми заданиями, или просьбами, или упрёками за безделье, — Чимин молча смотрит на него, переваривая услышанное. Ким Тэхён, конечно, безбашенный, но чтобы настолько? — Ну, мы поехали дальше, — невролог огибает друга и медленно катит старушку по коридору, напевая какую-то спокойную песенку себе под нос так, что её слышно аж с другого конца. Чимин оборачивается и ещё некоторое время провожает взглядом их силуэты. Что ж, он должен был быть готовым к такой выходке Тэхёна. По крайней мере, он уже почти привык.

— Прошу прощения, Чон Хосок-щи у себя? — Чимин тихо стучит в дверь приёмной, находя взглядом секретаршу Чона. Та поднимает на него взгляд и улыбается дружелюбно, приветствуя кивком головы.

— Добрый день, господин Пак. К сожалению, нет. Сегодня он ведёт лекцию у выпускников Сеульского Медицинского Университета.

— Ох… И как скоро он появится в больнице? — Чимин поджимает губы. Чона всегда сложно выцепить, он почти не появляется на своём рабочем месте. Единственное, за что его ещё не уволили, так это за пропаганду их больницы и лекции с курсами, за которые университеты и организаторы готовы платить хорошие деньги.

— Боюсь, я не знаю. Завтра у него курс оказания первой помощи для танцоров Национального Института, — Чимин вздыхает, а секретарша неловко жмёт губы.

— Ладно, спасибо, — он кивает и покидает приёмную. Идёт медленно по отделению, пиная воздух и думая, что же ему делать со всей этой ситуацией. Внутри неприятно щекочет тревожность, напоминая о том, кто лежит парой этажей ниже. Нужно срочно что-то решать, иначе их скорая встреча просто неминуема.

Он заворачивает за угол, где по периметру расставлены ярких цветов диваны, а в центре располагается детская игровая. Такая комната отдыха посреди отделения. Там возятся двое лысых мальчишек, борясь друг с другом и иногда повизгивая. Пак подходит к окну и достаёт из кармана телефон, находя там номер Хосока. Он неуверенно вертит телефон в руках какое-то время, но всё же набирает нужный контакт и ждёт ответа.

— А кто это тут у нас соизволил позвонить? — звучит звонкий и весёлый голос.

— Не отвлекаю? — уточняет Чимин, помня про возможную лекцию в университете.

— Нет, я закончил с вещанием на сегодня. Что-то хотел?

— Да. Не мог бы ты, пожалуйста, появиться в больнице? Прямо сейчас, — в ответ тишина и шум улицы.

— Зачем? — голос уже не такой задорный и яркий. Он тихий и неуверенный. Слегка напряжённый даже. Но Чимин выдерживает этот тон.

— За тем, что ты тут работаешь? — ухмыляется Пак, положив одну руку на бедро под халатом и осматривая вид за окном. Солнце освещает небольшой закуток для досуга пациентов и слепит глаза. Дети визжат на фоне, из-за чего Хосок сбивается.

— Что-то срочное? Или тебя Сокджин подослал? — звучит с недоверием.

— Очень срочное. Сокджин-щи тут ни при чём, — Чимин трёт скулу, не понимая, как вывести коллегу на доверительный лад. Но вдруг вспоминает и с улыбкой добавляет: — С меня тофу.

— Чёрт тебя побери, Пак Чимин, — вздыхает Хосок. — Через час буду.

«Давайте без чертей в мою смену», — думает Пак и вышагивает вон из самого грустного отделения их больницы. Он спешит вернуться в своё отделение. Ему уже должны были привезти женщину с гемотораксом. В её случае необходима серьёзная диагностика, которую ему в идеале нужно провести за сегодняшнюю смену, иначе Чон Усок, глава реанимационного отделения, вздёрнет его за то, что в график не уложился, и пациент занимает место.

Чон Хосок, как и обещал, появляется через час. Вся больница из-за этого стоит на ушах. Сам Чон Хосок соизволил появиться на работе! Да чтобы такое случилось, должно либо произойти всемирное бедствие, либо сами Боги должны были направить их дитя на путь света. Иначе никак.

Чимин ловит того на входе в больницу. Чона тут же окружают другие врачи, которые давно желают проконсультироваться по той или иной проблеме, поэтому Чимину не сразу удаётся завладеть вниманием онколога.

Тот выглядит с иголочки: отутюженная яркая рубашка, под ней белая футболка. Прямые серые брюки и идеальная укладка. Даже до блеска отполированные ботинки сверкают под попадающими в стеклянный навес лучами полуденного солнца. Сверху накинут плащ на случай непогоды. Хосок весь светится и он нарасхват. И только когда Ким Сокджин, медицинский директор их больницы, присоединяется к общему шествию и делает выговор Хосоку, обещая уволить, если тот продолжит заниматься просветительской деятельностью, а не лечением, Паку удаётся схватить того за рукав плаща и утащить подальше ото всех.

Они закрываются в кабинете Чона, и тот протяжно выдыхает, плюхаясь в кресло. Он прикрывает глаза и сидит так некоторое время. Чимин садится в мягкое кресло напротив стола врача, ожидая, пока тот придёт в себя и будет готов обсудить его проблему.

Наконец, Чон тянет из-под стола стакан и наливает в него воду из стеклянного графина. Предлагает Чимину, и тот не отказывается.

— Ну? Рассказывай, — Хосок складывает руки на животе и чуть вытягивается в кресле, расслабляясь. Он даже не снимает верхней одежды, готовый, видимо, в любой момент сорваться и сбежать с работы.

— В общем… я не могу лечить одного пациента, — Пак выдыхает, наблюдая за реакцией врача. Но тот продолжает смотреть прямо ему в глаза со спокойным выражением. — И я хотел попросить тебя притвориться мной. Точнее, нет, не так, — Чимин мотает головой, придумывая более чёткую стратегию. — Имя своё оставь. Меня нужно максимально стереть из этой истории, — Хосок приподнимает брови в удивлении.

— Могу я узнать причину всего этого представления? — он чуть улыбается. Видно, его веселит эта ситуация. — Что это за человек такой, что ты ему на глаза не хочешь попадаться?

— Хосок-щи… Пожалуйста. Без вопросов, — Чимин жмёт губы и тупит взгляд в угол стола. Ему и так неловко просить такой специфичной помощи, а тут ещё и причину пояснять. Ну уж нет, избавьте.

Хосок выставляет перед собой руки, показывая так дружелюбные намерения, и улыбается.

— Хорошо-хорошо. Ну что ж… по крайней мере, это веселее, чем вести лекции. Заодно создам видимость работы. Так что нужно делать? — Чимин победно улыбается, устраиваясь в кресле поудобнее. Однако в голове проносится мысль, что в их больнице, кажется, любовь пофилонить передаётся воздушно-капельным путём.

— Всего-то пару раз в день заглядывать к нему в палату. Контролировать нормальное заживление швов, спрашивать о самочувствии. Вот его история болезни, — Чимин кладёт на стол папку, двигая ту в сторону мужчины. Чон берёт её в руки, раскрывает на первой странице и пробегается глазами по написанному.

— Мин Юнги, тридцать один год. Группа крови первая положительная. Глубокое ножевое ранение с повреждением внутренних органов. Но ты, конечно же, его залатал, — он незаинтересованно захлопывает папку, снова смотря на коллегу. — Сколько это продлится?

— Пока ты его не выпишешь. Полагаю, недели полторы-две, — Чон собирает губы в трубочку и раздумывает некоторое время.

— Ладно. Давай пойдём проверим его, — Хосок поднимается и стягивает, наконец, свой плащ, меняя его на халат. Чимин хватает с его стола чистый стикер и ручку, а потом быстро что-то пишет.

Они вместе выходят из кабинета и спускаются на пару этажей ниже. Медсестра тут же ловит Чимина на входе в отделение и вручает тому папку для обхода пациентов. В том числе и Мин Юнги. Чимин узнаёт, что тот лежит в сто первой палате, и он не особенно уверенно ведёт Чона туда.

— Смотри, у него не должно быть режущей боли, шов не должен кровоточить. Дыхание должно быть, как у здорового человека. Спроси про слабость и головокружение. Измерь температуру! — Пак отдаёт листок с написанными от руки вопросами о самочувствии Хосоку и передаёт затем папку с историей болезни. — И скажи, что ему нельзя расхаживать по больнице. Пускай первую неделю вообще не встаёт с постели, пока мы физиотерапию не назначим.

— Чимин, я знаю, как люди оправляются после ножевых, — Пак кивает, смущаясь.

— Что ж, я буду в соседней палате. И помни: никакого упоминания моего имени или моего существования. Операцию проводил ты.

— Понял-понял, — Чон машет на него бумагами, отгоняя, как назойливую муху, и толкает дверь, скрываясь в палате. Чимин выдыхает каплю своего напряжения, чувствуя, как в груди бьётся сходящей с ума птицей огромная паника. Он тяжело опускается на диванчик в паре метров от палаты Мина, прикрывая глаза. Он глубоко дышит, делая паузы между вдохом и выдохом. Постепенно сознание проясняется, и становится легче. Но руки по-прежнему трясутся и не могут удержать ничего тяжелее пластикового стаканчика.

— Господин Мин Юнги, — громко заявляет с порога Хосок, ещё раз пролистывая историю болезни. Он улыбается и присаживается на стул у кровати пациента. Тот спокойно смотрит ему в глаза. По выражению его лица невозможно понять ни о чём он думает, ни что он чувствует. Мужчина худой и с серой кожей лица. Под глазами тёмные круги как последствие большой кровопотери. — Я ваш лечащий врач — Чон Хосок.

— Мне сказали, мой лечащий врач — хирург Ли Донхён, — Чон чуть подвисает, кусая щёки изнутри. Чимин ему ни о чём таком не говорил. Мужчина смотрит прямо на него, не моргает и не отводит глаз. Доктор снова расплывается в улыбке.

— Да, вас оперировал… как вы сказали? Ли Донхёк? — уверенности в нём поубавилось под этим тяжёлым и недоверчивым взглядом.

— Донхён.

— Ли Донхён. Но так как у него помимо вашего ножевого ещё тысяча и один пациент с ранениями куда более тяжёлыми, он прислал меня.

— Вы онколог. Как это связано с моим ранением? — продолжает давить пациент, кивая на бейджик на халате доктора. Тот понимает свою оплошность. Чон тихонечко вздыхает и опускает голову. Тяжёлый попался пациент.

— Чтоб вы знали, все врачи перед тем, как выбрать узконаправленный профиль, проходят общее обучение, длящееся пять лет. Вы правда думаете, что я настолько неквалифицированный специалист, что не смогу проследить за заживлением вашего идеально наложенного по Альговеру шва? — тишина. — Я очень сильно не хочу препираться с вами, и меня вызвали сюда во внерабочее время. И я сомневаюсь, что мне за это доплатят, ведь бюджет, как вам может быть известно, не резиновый. Так что будьте добры, откиньте простынь и дайте мне осмотреть шов.

— Ну то есть, ты представляешь? — Ким вальяжно стоит, облокотившись о стойку регистрации, и повествует другу, конспектирующему что-то в личных делах пациентов, о своих часах приёма, куда его заставили прийти чуть ли не под дулом пистолета. — Он пришёл и на полном серьёзе говорил мне, что у него хроническая усталость, потому что он вычитал об этом в интернете. Якобы он не высыпается, не может ни на чём сконцентрироваться, весь из себя такой нехочуха, — перечисляет и загибает на пальцах симптомы невролог.

— Мгм, — Чимин ставит очередную подпись, и, закрыв папку, отдаёт её медсестре, открывая и шерстя уже следующую. — Так и что ты с ним сделал? — он пробегается глазами по имени и симптомам болезни, и, кивнув самому себе, уверенно пишет подозрения на несколько диагнозов, откладывая папку в сторону, чтобы поделиться ею с новым интерном.

— Разменял купюру, купил конфет в автомате и насыпал в баночку из-под таблеток с фармацевтического поста, — Чимин неодобрительно кивает на это, но всё же сдерживая рвущуюся улыбку. — Ну, а что мне теперь, с каждым ипохондриком по часу сидеть, беседовать о симптомах, которые они вычитали в гугле от таких же ипохондриков? — Чимин хмыкает, понимая, о чём говорит друг. Достаточно сложно общаться с пациентами, которые убеждены, что больны. Переубеждать их бесполезно. И сначала ты даже веришь им: лечишь, разбираешься, берёшь сотню дорогостоящих анализов и собираешь анамнез, а уже потом до тебя начинает доходить, что всё это вымышлено и надумано из-за фанатичного отношения пациента к собственному здоровью.

— Помяни моё слово: он появится тут меньше, чем через неделю, потому что таблетки закончатся, — доктор Ким вымученно стонет, падая кудрявой головой на стойку регистрации. Но они не успевают продолжить разговор, так как сзади к ним спешно подходит Чон Хосок. Он бьёт Пака по плечу личным делом с ножевым, а потом устало прикрывает глаза.

— Эй, Ли Донхён, этот твой пациент… редкостный хам и невежа, — Чимин застывает. Даже дыхание спёрло. Он неуверенно поворачивается к онкологу с широко раскрытыми глазами и тяжело сглатывает.

— Что случилось?

— Да ничего. Сказал, что ждал своего хирурга — Ли Донхёна, а пришёл я — клоун из онкологического.

— Ли Донхён? Кто это? У нас такие работают? — недоумённо приподнимает голову Тэхён, оглядываясь на Хосока.

— Да, — хлопает глазами врач, — вон стоит, — кивает в сторону Чимина. Тот неуверенно закрывает папку с очередным делом пациента. От тревоги он начинает то застёгивать пуговицу на халате, то расстёгивать. Мокрые от пота и постоянно теперь дрожащие пальцы справляются с этой задачей не сразу.

— О, это игра какая-то? — радостно улыбается и вдруг оживляется невролог. Чимин же стоит неподвижно, исследуя лицо коллеги напротив. Он парализован и совсем не знает, что нужно говорить. Поэтому просто ждёт дальнейших слов врача.

— Если волнуешься — не волнуйся. Биохимия и все сопутствующие анализы в норме. Шов как всегда ювелирный, у тебя и правда золотые руки. Когда нитки растворятся, на коже даже следа не останется. В общем, всё замечательно кроме одного такого жирного но, — Чимин приподнимает брови и медленно лижет нижнюю губу, готовясь услышать что-нибудь страшное. — У него был жуткий, абсолютно обезвоженный внешний вид и поведение агрессивной собаки. Я взял волосы для теста на наркотики.

— И?

— Присутствуют. Причём совсем свежие. Могу предположить, от двух дней до недели назад. Но судя по виду, он бывалый.

— Не может быть, — сердце снова бешено стучит. Это просто невозможно. — Должно быть, ошибка какая-то. Сделай снова биохимию.

— Чимин, — вздыхает Хосок и складывает руки на груди. — Мы в него около двух литров донорской крови влили, что ты там собираешься найти? Луковица волос дала нам достаточно точный результат. Ты сам знаешь, что это значит, — Пак молчит, опустив голову. — Он на игле и уже очень давно, судя по его поведению. Даже если и пытался бросить.

— О ком вы всё говорите? — удивлённо спрашивает Тэхён, смотря по очереди то на одного коллегу, то на другого. Чон игнорирует наличие Кима рядом, лишь с жалостью смотрит на хирурга, что жуёт губу и остекленевшими глазами смотрит в пол.

— Если тебе нужно будет поговорить… — его прерывает писк пейджеров. Все трое глядят в свои приборы и, обменявшись взглядами, вместе молча отправляются к вызвавшему их Ким Сокджину.