Цзян Ваньинь, вернувшись домой, в квартиру над кафе, с размаху швырнул свой рюкзак, заставив его проехаться по узкому коридору прямиком в комнату, дверь в которую он точно закрывал, как обычно, а Вэй Усянь, с упорством достойным лучшего применения, открывал каждый раз.

День был дерьмовый.

Из кухни выглянула сестра, понимающе стрельнула в него взглядом «ну теперь-то ты никуда не убежишь».

— Как прошел день?

— Если бы не одна вещь, нормально. А так — ху… плохо.

— Как удачно, что сегодня у нас на ужин «суп для заедания печали».

«Супом для заедания печали» у них звался суп со свиными ребрышками и корнем лотоса. Лотосами занимался какой-то из их дядюшек, так что они всегда были как на кухне кафе, так и в холодильнике дома. У Яньли все домашние блюда имели какой-то смысл, был суп от простуды, жгучий от имбиря, но удивительно легкий, что даже в состоянии навеянной лихорадкой капризности и отвращения к еде суп шел на ура. И многие другие блюда, с такими же названиями, от стресса, для бодрости… еще сестра собирала в саду вокруг дедовой традиционной резиденции всякие цветы, превращая их в чайные сборы на все случаи жизни, и меньше всего Цзян Ваньинь хотел, чтобы, вернувшись, Вэй Усянь учуял запах чая на случай безответной любви. Это позорно.

Уже сидя на крохотной кухне их студенческой берлоги, которая была уютной только благодаря Яньли, Цзян Ваньинь услышал грохот, привычно предвещавший явление bete noire всей его жизни.

— Кажется, у Сянь-Сяня день прошел… продуктивно, — улыбается Яньли, глядя на то, как ее брат лихорадочно шурует половником в кастрюле, вылавливая все мясо себе в тарелку. — Оставил бы ему.

— Я в печали — мясо мое. Корни, так и быть, оставлю ему.

— Цзецзе! — с порога восклицает он. — Что слышит мой эльфийский нос! Уж не суп ли с корешками лотоса и свиными ребрами?

— Он самый, мой руки и садись, — смеется она, отправляя фартучек с надписью «Лучший в мире повар» на ручку плиты.

— Там было про эльфийский взор, балда! — вяло огрызается Цзян Ваньинь.

— Так я бы глазами и не почувствовал запах, балда, — передразнивает Вэй Усянь, с голодным огнем в глазах подбираясь к вожделенной кастрюле. — Так, не понял, где мое мясо, Цзян Ваньинь?

— Кто не успел — тот опоздал.

— Цзецзе! Скажи ему!

— Пусть ест, — улыбается Яньли, гладя брата по плечу. — Но ты должен рассказать мне о сегодняшнем дне, иначе магия супа не сработает.

— А-Цзе, оставь это Вэй Усяню, мне уже не три, — фыркает Ваньинь, деловито счищая мясо с косточки.

— Конечно, не три, — соглашается она, — Поэтому ты знаешь, что рассказы о проблемах за тарелочкой вкусного супа, помогут тебе отпустить ситуацию, и, может быть, найти во всем положительные стороны, взглянув на проблему с другой стороны на сытый желудок. Я тебе рассказывала, что сдавать экзамен проще, если подходить к преподавателю сразу после того, как он попьет чаю и поест? А еще выговориться кому-то — никогда не будет лишним.

— Ну, хоть ребрышко… — тоскливо заклянчил Вэй Усянь. — Цзецзе, почему он всегда крадет у меня мясо?

— Потому что ты крадешь из моей жизни радость.

В конце концов, они, постоянно ругаясь, все-таки смогли доужинать. Хоть Ваньиню и приходилось быть внимательным, ибо не слишком щепетильный Вэй Усянь мог и почти изо рта вырвать вожделенный кусок мяса, если зазеваться. Вот тянешь ты уже себе в рот кусочек свининки, а этот его палочками — ррраз!

Цзян Ваньинь смотрел в чашку на сиротливо плавающий цветочек. Это был просто чай для уютной беседы, хотя прозорливая сестра все-таки достала ту банку, на которой аккуратно было выведено то самое.

— Это как-то связано с тем, что ты был не в себе утром? — задает уточняющий вопрос Яньли.

— Самым прямым образом.

— Что случилось?

— Ну, клиентов сегодня было немного, но под конец смены к нам зашел… ну, бог. Серьезно.

Вэй Усянь издал преувеличено восторженный звук. Яньли на него шикнула, чтобы не спугнул ее нервного брата, когда тот начал, наконец, говорить.

— В смысле он, ну не знаю, как с обложки сошел, и он так классно улыбается, как будто… а, черт! Ну в общем, слишком хорош для того, чтобы быть правдой.

— Он тебе понравился, — радостно ахает Яньли. И было почему: люди редко вызывали в нем что-то кроме желания чем-нибудь в них кинуть.

— Он не понравился бы разве что трупу! — запальчиво замечает Ваньинь. — Ну, он попросил латте среднего объема… и… и мой номер, телефона, в смысле.

Вэй Усянь натурально взвизгнул от восторга.

— То есть, ты не шутишь? Этот твой божественный красавец с шикарной улыбкой сразу с места в карьер попросил твой телефон? — переспросил он. — Нет, он, конечно, флиртует, будто мы в прошлом веке, я бы просил твиттер, инсту или еще что-нибудь… И что ты сделал?

— Дал ему.

— Прям за стойкой? — весело уточняет Усянь.

— Ты ебанутый? Номер я ему дал, — замахивается на него Ваньинь.

— Ух, хорошо, потому что если бы затупил и зафейлился, я бы от тебя отказался. Слушай, а у него нет симпатичного брата, знаешь, свидание вчетвером, все такое. Я бы тебя подстраховал…

— Я не стану у него это спрашивать, даже если от этого будет зависеть моя жизнь, иди в пень.

— Но в чем проблема? Тебе понравился парень, этому парню понравился ты. Будьте счастливы, мои дети!

— Ну, я в аху… — быстрый взгляд на Яньли, — удивлении довел смену и пошел в университет на встречу с куратором и группой. И…

— Иии? — тянет Вэй Усянь.

— Он препод.

— Ох, — огорченно тянет Яньли и утаскивает брата в объятия, — Мне так жаль.

— В чем проблема, типа это же круто, вы будете видеться, опять же, можно без проблем найти, где уединиться, — про весь свой опыт в порнухе на тему «препод/студент» Вэй Усянь решил все-таки не говорить при Яньли. Они и ругаться при ней старались меньше. То, что она их знала, как облупленных, не меняло того факта, что при ней хотелось быть максимально хорошими.

Яньли ответила вместо своего брата:

— Понимаешь, у нашего университета есть устав (прочти его, пожалуйста). Который запрещает преподавателям под страхом увольнения с приведением личного дела в негодность заводить отношения со студентами. Если он не хочет потерять работу… в общем, ничего у них, скорее всего, не выйдет. Мне очень жаль.

— Блядские правила, — вставил Ваньинь. Яньли, обычно просившая их не выражаться, только погладила его по волосам.

Вэй Усянь трагично вздохнул.

— Нда. Прям шекспировская драма. Только пыльный талмуд вместо вражды кланов. Нет повести печальнее на свете…

— …чем повесть о «завали хлебало и без тебя тошно», — огрызнулся Ваньинь.

— Не, ну серьезно, не верю, что если ты ему нравишься, он так просто отступится, потому что дурацкое правило говорит ему что-то не делать, — говорит Вэй Усянь. — Вот увидишь, он еще позвонит тебе.

— Ага, когда ему нужно будет уточнить что-то по учебе, — отзывается Ваньинь. — Ты сам-то в это веришь, он же лучше меня понимает, что будет, если нас спалят.

Как назло, его телефон, лежавший на краю стола, именно сейчас решает подать признаки жизни.

Вэй Усянь, просияв, как начищенная монета, хапает его в свои руки и торжествующе изрекает:

— Неизвестный номер.

— Банк, — парирует Ваньинь.

— Твой краш, спорим на уборку зала?

— Просто ответь, — вмешивается Яньли. — Вдруг это важно.

— Алло, — говорит он и едва не отшвыривает телефон от себя в кастрюлю с остатками супа, услышав:

«Господи, я даже не надеялся, что ты дашь мне реально свой номер».

Не

может

быть.

***

Номер телефона со стакана Сичэнь вбил в контакты, как только допил кофе, ровно перед тем, как цивилизованно выбросить — потому что хранить бумажный стаканчик из-под кофе только потому, что его касалась твоя гейская мечта глупо, особенно когда его можно сфоткать на память и сохранить в трех местах, век технологий, все такое — в мусорное ведро.

И этот номер телефона жег его даже несмотря на то, что являлся набором битов в памяти смартфона.

Лань Сичэнь провел лекцию, думая о том, как в обед пойдет узнавать график Ваньиня.

А потом всю оставшуюся встречу со своими подопечными переживал тот факт, что смену Ваньиня узнавать необязательно, потому что можно узнать его расписание пар. И это было трагическим осознанием. Что бы сказали отец и дядя, если бы узнали, что в первой же группе, которую ему доверили только потому, что он показывал себя все эти годы с лучшей стороны, он завел себе краша?

Он что-то говорил, рассказывал о внутреннем распорядке, пробежался по преподавателям из чисто студенческой солидарности, сразу отметив, с кем шутить не стоит, а кого можно легко и безболезненно пережить.

Взгляд Ваньиня жег не меньше его телефонного номера. Сичэнь старался не смотреть в его сторону, но чувствовал, как неотступно следует за всеми его передвижениями взор, медленно изучая. Он даже понимал, куда именно был направлен взгляд в тот или иной момент.

Еще никогда повышенное студенческое внимание не было таким ощутимым и будоражащим.

И вот, вечером, измотанный этим безумным днем, за который он успел спустя довольно долгое время встретить кого-то, с кем бы ему хотелось бы попробовать построить отношения, и одновременно получить самый жестокий отказ за всю историю жестоких отказов — и даже не от объекта симпатии, а от себя же и дурных правил — Сичэнь смотрел — безбожно пялился — на новый контакт, подписанный как «Ваньинь».

И даже ему было понятно, что у них были недостаточно близкие отношения для того, чтобы подписывать его как «Котенок» или заметить что-нибудь про его шикарную задницу, которую он мельком успел обозреть, когда в конце встречи, перед тем как уйти, Ваньинь повернулся к кому-то, его окликнувшему, и Лань Сичэнь узрел. Ноги в узких черных джинсах и все к ним прилагающееся.

В общем, нужно было проверить номер, потому что ему все равно нужно было собрать телефоны всех своих подопечных. Ну, и извиниться за утреннее происшествие. И сказать о правилах, по которым лучше о том происшествии забыть. Хотя Сичэнь и понимал, что в ближайшее время ему не суждено отпустить эту ситуацию.

На первом гудке он истово молится всем известным подходящим для этого персонам, чтобы это был номер Ваньиня, а не какого-нибудь секса по телефону. На третьем — он был согласен на секс по телефону, а лучше — психотерапевта, потому что нужно уже, судя по всему.

На шестом трубку берут.

И знакомый уже голос сообщает напряженно:

«Алло».

— Господи, я даже не надеялся, что ты дашь мне реально свой номер, — сообщает Сичэнь, давя в себе желание отшвырнуть от себя телефон, будто тот одномоментно обернулся ядовитой змеей, и немного поорать в ближайшую подушку, а потом пометаться по комнате, как во всяких мемах.

С той стороны, похоже, в нервных звуках себе не отказывают, потому что он точно слышал что-то такое.

«Господи, я даже не думал, что ты тогда не пошутил», — сообщают ему сдавленно той же словесной конструкцией.

— Честно говоря, — нервный смешок, — мой план не предусматривал того, что трубку возьмешь ты. Я планировал только, как буду выкручиваться, если попаду не на тебя. Ну, знаешь, выбор всяких дурацких мест, куда можно дозвониться, довольно широк.

«О. Я просто решил, что это была шутка. Но все-таки написал. В смысле, а кто бы нет? Ты… Вы бы себя видели…»

Сичэнь пораженно замер.

«Я ляпнул что-то не так, да? Черт! Я все время все порчу. Ну, не то, чтобы мне и раньше что-то светило. Я, типа, читал правила, и все такое. Вы… Ты ведь точно не станешь… Ладно, было приятно поболтать, прости, пока… Забудь».

И сбросил.

И вот тут Сичэнь отмирает. Слова Ваньиня, подтверждающие их взаимную симпатию, выбили его из колеи, и пока он старательно вползал в нее с обочины, его молчание было истолковано не так.

Сичэнь застонал, уткнувшись лицом в ладони. Какой же он дурак! Надо было позвать…

…не позвать. Нельзя.

— Ебаное блядство! — сообщает Сичэнь в пространство. Немного легчает.

Но не сильно.

— Почему всегда есть какой-то подвох? — вопрошает он, глядя в потолок.

Потолок, разумеется, не отвечает.

Если честно, шанс, что Цзян Ваньинь стоил нарушения половины университетских правил, был очень высок. Сичэнь немного о нем знал, но разве можно узнать, не попробовав? И что он сделает с этим знанием, когда поймет? Что делать, если результат эксперимента будет положительным?

Встречаться с ним тайком не хотелось. Он бы не вынес.

Гореть, глядя, как Ваньинь общается с другими, и не иметь шанса вклиниться в беседу, показать, что между ними что-то есть. Потому что Лань Сичэнь уже ревновал его к каждому, для кого не существовало запрета.

Ваньинь знал о том, что им нельзя. Знал, и поэтому был так разочарован, когда он появился в аудитории, а вовсе не из-за их утренней встречи и того, что ему в кураторы достался идиот.

Значит, он тоже на что-то надеялся. А впрочем, это уже было понятно из разговора по телефону.

Лань Сичэнь многое бы отдал за возможность посмотреть на лицо Цзян Ваньиня во время звонка.

Было ли оно именно таким очаровательно смущенным, как он себе представляет?