Руины горят и полыхают без огня. Кроваво-красное и яркое оранжевое блестят, перекликаются, сплетаются бликами, жгут траву и голую землю, засушивая до трещин. Это последний ядерный свет, последняя крупица жизни, которая лишь добивает пустоту и разруху да услужливо подсвечивает застывшую в воздухе пыль. Это глухое место. Тихое, что уши закладывает. 

Сделать вдох и не выдохнуть больше, чувствуя, как ком встаёт поперек горла, как воспаляется грудная клетка. Так кричаще неправильно. Хочется на колени рухнуть и выть, выть на зарю, что забрала это чудное место, этот прекрасный мир.

Никакого пепла. Никаких ошметков в крошки, тревожных дыр, и падших трупов, никакой крови, кроме кровавого солнца. Словно бы само безжалостное время закономерно и постепенно забрало отсюда жизнь. 

Но все рухнуло слишком быстро.

Слишком.

Безо всякой бойни, просто тихонько так в небытие кануло, будто и не было ничего. Будто руины стоят тут уже многие сотни лет.

Дрожь сожаления сотрясает, глаза широко распахиваются, сухие и соленые. Силой зажмурить их сквозь боль, позволить воспоминаний омуту утягивать за собой, утопить в образах, швырнуть в прошлое. 

Кажется, что все происходило не далее, чем час назад.

Тьма сначала наполняется булькающими, звенящими голосами доверху, как водой уши заливает. Споры, разговоры, смех. И ещё смех, и ещё, и ещё. На горле обруч смыкается. Продолжить слушать. Ощутить, как улыбка сама по себе скулы сводит, неуместная, ностальгичная. Удары киркой по ледяной корке в лёгких – больно и хорошо, маняще сладостью.

Это иллюзия. 

Иллюзия.

(Открой глаза)

Нет. Ни за что.

(Открой)

Воздухом поперхнуться, поднять тяжёлые веки, утонуть. Картина ослепляюще яркая и объемная, слишком реальная настолько, что смело может считаться фантастическим сном. Улыбки, лица, злость, удивление, радость и мягкость – черт никак не разглядеть, но краски эмоций вспышками взрываются внутри. 

Сцена странно надорвана кусочками: излом там, излом здесь, кривая склейка. Можно увидеть одновременно посиделки в баре толпой и тусовки на спавне, беготню вокруг чанков, шум близ барьера, поиски и суету вокруг яйца дракона и невесть ещё что, столь много, что отдается тупой болью в висках. 

Зыбкий мираж. Протяни руку – пойдет рябью и водными кругами, замылит взор. Улыбка опасно трещит, готовая рассыпаться кусками, но не сползает, приклеенная намертво. 

– Руина! 

– Эй, что за скам?!

– Договориться! Мы можем договориться! 

– Я жду свои алмазы!

– Нужна помощь?

– Можешь помочь?

– Как дела? 

– У меня есть идея для пранка!

– Все на ивент!

Урывки, эхо, эхо, эхо. Выкрики и фразы без контекста, простые, до одури знакомые. Как будто бы прозвучавшие, спустя много десятков раз, впервые. Горячо-горячо и искренне они бьют обухом по голове, заставляют тепло лавой в груди плескаться. 

И это так хорошо. И так, черт возьми, больно. 

Смех сотрясает гортань. Уродливый, высокий, уходящий в беспомощное беззвучие.

Горечь до краев заполняет рот – безнадежно захлебнуться – жжет язык, щекочет горло. Что-то тяжёлое бьёт по затылку, так, что из глаз искры сыпятся, возвращает с небес на землю. Образы, такие близкие и реалистичные – руку только протяни да коснись – видятся такими отчаянно далёкими. Водная гладь сменяется толщей стекла, все заглушается, подергивается белым шумом.

– Модди! – орет возмущенно кто-то.

– Эй, Жираф, смотри!

– За дровосеков! – слышится звон бутылок и бокалов.

– Якудза лучшие! – одобрительный гул.

И все дальше и дальше. Тише и тише. Слабее и слабее. Нежность воспоминаний утекает сквозь пальцы, колет пустота, пульсирует болью.

«Пожалуйста»

«Пожалуйста, я люблю это место»

Тина тянет крючком прямиком в бездну, вынимает и трясет из под ребер душу, оставляет, дразнясь, царапину и окунает без предупреждения головой в пустоту. Ноет и ноет, зуд почти до боли, неправильный, недостающий фрагмент.

Полет забирает и пугает, вспарывает брюхо, относит бесцеремонно прочь. Боль бьёт в виски, и все падает, рушится крошками, прозрачными осколками.

Осознание и слепота яркостью. Закричать безмолвно вцепившись себе в лицо.

Мысли съезжают. Вверх, влево, наискосок и вниз. Попытаться под контроль взять вспышки-слова, что сами собой ракетами взлетают, но опадают обратно, так и не взрываясь. Тщетно.

Графика кренится, подергивается, тычет сетчатку болезненным мельканием. Стирается и меняется, принимает статичный вид. Теряет объем. Что-то новое внутри рождается с этой сменой, вроде как похожее, но совершенно другое. 

Далёкое – дальше, чем мнимое зыбкое счастье словно бы чужого мира.

Близкое – трогающее так, как может тронуть лишь непосредственного участника событий, а не стороннего наблюдателя.

С картинками слова приходят, кружат замысловато, выписывают пируэты и хихикают. Стучат молотком по черепу методично и игриво, толкают в плечо, тычут в спину. Буква "а" на шее виснет удавкой. Буква "в" кандалами обращается. Смеется издевательски: "Узник!"

Язык горчит металлом, если он вообще ещё есть, конечно. Почувствовать, как влага наполняет несуществующие глаза, яростно стереть несуществующую слезу с несуществующей щеки несуществующим рукавом. 

Моргать в такт слайд-шоу, пока зрение не начнет отказывать, пока по видению не поползет от края размытие. За шею держит что-то, как если бы в воду насильно окунали, топили бы забавы для или ради ответов. Изморозь трещит, отдает голубоватым, что смотрится на фоне оранжевых и алых вспышек просто кошмарно.

Уши закладывает белый шум. Снова откат обратно. Неровные, живые штрихи покидают память, стираются из сердца.

Пустота получается. Глухая безнадежная пустота. Чернь блаженная и тревожная, покрытая сонной негой. Это нигде. Это – то, видит сознание, когда сказка подходит к концу.

Оно намекает, что пора бы вернуться в реальность.

Просыпайся. Нет больше ярких образов-вспышек, нет тех едва знакомых людей, которыми ты грезил, словно бы вы сотню лет знали друг друга. Нет даже осколков, что указали бы на прошлое. Есть только ты.

Открой глаза, и ты поймёшь, что не один.