– Без лишней скромности скажу, что утомительно быть лучшим.
– Не слишком ли самонадеянно?
– Может быть. Зато честно.
Улыбка – яд сладкий-пресладкий. Тонкая и тупая, без зубов, дразнящая. Это его оборона, его лучшая защита и оружие. Не раз ему норовили разбить за нее лицо, а он делал шаг в сторону неслышно и со смешком пожимал плечами. Когда ходишь по лезвию, лучше всего не останавливаться.
Он идёт до конца. С плавным изяществом скользит вдоль благоговейного шёпота, людского страха, сплетен и слухов. Горящим снисхождением взглядом обводит всех, кто перед ним колени преклоняет и по-доброму велит на равных встать. Молодой и горячий при всем своем мастерстве. Дурной.
Ему кажется, что он и горы в силах свернуть, но он молчит показательно робко. Не хвалится, а бросается в омут с головой безо всякого предупреждения. Слышит вдогонку нравоучения о чести и ответственности и отмахивается уверенно. Он помнит. Он знает. И поэтому он должен продолжать двигаться, не спеша, с оглядкой на сомнительную осторожность.
Он самонадеян, а не амбициозен. Генералом он становится вообще как-то случайно, если честно. Становится и сразу мельком думает: что-то не так. Но эта мысль шустрая, шальная, она свистит мимо пулей и в тот же миг навсегда в памяти теряется, погребенная под военными обязанностями.
Он скачет семимильными шагами куда-то и старается не оборачиваться на груз неправильности, прилипший мокро надёжно к спине. Это жутко настолько, что почти ужасает. Но пока есть люди, солдаты, союзники и враги, пока их разговоры заглушают кругом здравый смысл, все идёт своим чередом.
Война не сыпет мир пеплом, вовсе нет. Смерть не касается его опасливо, лишь кругом хрипло дышит, и он едва ли ощущает ее дыхания. Ему жаль. Он уносит на собственных руках истекающего кровью солдата, и ему жаль. Он молится духам за упокой падших, и ему жаль. Он смотрит, как каждый обескровленными губами твердит одно и то же о семье, и ему жаль.
Он оттачивает свое дыхание, свой огонь, чтобы не оказаться среди безымянных трупов. Он чувствует за собой толпу восторженных дураков-подражателей. И ему жаль.
Но не то чтобы он что-либо ощущает по этому поводу – все мешается в рутину, работу. Сначала противно и страшно, мерзко до слез. Потом ты методично ковыряешь пепел из-под ногтей, трешь огрубевшие от пламени и оружия ладони, нудно отмываешь кровь отовсюду.
Сначала ты горишь и мчишься вперёд, а потом моргаешь, затухая со скоростью тонкой спички. Пару лет назад все твои успехи заканчиваются твоим знатным происхождением, а сейчас о тебе слагают легенды и придумывают прозвище гордое. Дракон Запада, как же. К тому времени, как он становится известнен под этим именем, осознание страшного уже берет его за плечи.
Стены Ба Синг Се кажутся сковывающе неприступными. Холодный, непреодолимый блок, пугающая угроза. Так не должно быть, победители не должны испытывать ужас.
Он знает, что может положиться на товарищей. Знает.
У него огонь в глазах стоит. Не прекрасный игривыми переливами, не теплый и ласковый, не плавный узорчатый, не аккуратный очаг дома. Уродливое марево вырвиглазных цветов, мерзко шумящее, смертоносное и яростным жаром ледяное. Опустошающее. Разрушительное.
«Мы раним не только их. Мы и сами по себе бьём».
Смерть стреляет ему в висок внезапно и попадает прямо в сердце. Впервые на место страха приходит боль. Неописуемо ослепляющая.
Мир с щелчком встаёт на место. Он снимает осаду с Ба Синг Се.
Во все стороны разносят весть: Дракон Запада, Душенька, великий генерал терпит сокрушительное поражение. Один из самых опасных покорителей огня. Все ещё.
– Я подаю в отставку.
– Почему?
– Да так. Надоело.
У Душеньки во рту металл. Он знает – новобранцы идут, следуя за лордом огня и за величием ему подобных. Он знает – если они не идут сами, их тащат насильно. И они умирают.
Легкомыслие радостно им могилу копает, машет рукой.
– Понимаешь ли, – Душенька делает большой глоток чая, греет руки о чашку. Использует один из своих самых проницательных взглядов на случайном собеседнике. – Тебя знают. Твой стиль знают. И кому-то хватает ума идеалистично считать, что они могут стать такими же великими, как ты.
Его не слышат. Слушают, но не понимают, что легко читается по вежливому недоумению на чужом лице. Душеньку все устраивает.
– Неважно, какие мотивы у тех, кто хочет стать сильнее, – продолжает он размеренно, беспечно. – Почему-то они всегда смотрят на тех, кому не повезло напороться на свою славу.
Собеседник хмурится. Что-то в его глазах проясняется, и он улыбается мягко.
– Я думаю ты не прав, – возражает он вежливо.
– Скорее всего, – не спорит Душенька.
Не то чтобы это поменяет суть дел. Нельзя просто рассказывать детишкам сказки о великих генералах и героях, что на деле не более чем безжалостные убийцы, а потом кидать их в войну. Чисто по-человечески нельзя.
Да, наступление ведёт Народ Огня. Да, он выжигает за собой уродливый след и приносит боль. Но руки камнями давят покорители земли. И покорители воды оставляют людей умирать во льдах. И это нормально. Пугающе нормально.
И виной всему вовсе не столетнее отсутствие аватара.
– Ты так говоришь, – усмехается собеседник. – Будто ты и есть тот самый спаситель, на которого все надеяться.
– За аватаром не гонятся, – терпеливо объясняет Душенька. – Аватар…
Он запинается и с каким-то неясным недовольством кривится, прежде чем продолжить.
–...Вроде как священный. Никто не в здравом уме не вздумает сравниться с духом в человеческом обличии.
– И кто же ты тогда? – растерянно спрашивает незнакомец, вдоль его черт любопытно скользя.
Единственный плюс – у имени нет лица.
Душенька легонько смеётся, пока огонь его лижет ласково. Он вовсе не потух, лишь окрепчал и стал темнее, яростнее. Душенька не меняется – отточенная ювелирность, непрошибаемая глупость и пополам с феерическим везением мастерство.
И веселье небрежное поверх холодной отстраненности.
– Если я скажу, – сознается он. – Ты немедля позовешь солдат. Давай мы не будем портить нашу чудесную чайную беседу таким жутким концом, и каждый останется при своем?
Душенька хлопает легонько дезориентированного незнакомца по плечу, подносит к губам палец и примеряет на себя самый дружелюбный и заговорщический вид, прежде чем почти бесшумно раствориться, лишь звякнув тихо дверным колокольчиком. Впереди него дороги, луна, солнце и земля. Кругом него воздух, пропитанный войной. И где-то там духи благоволят ему.
Быть может, он так и остался пустоголовым самонадеянным болваном. Но надеяться на себя все же лучше, чем ждать кого-то, кто исчез сотню лет назад, и так и не вернулся.
Ему бы хотелось, чтобы его народ повторял это, а не его постыдные успехи в завоеваниях.