Ювве сбавил шаг, когда из-за растущих по краю обрыва елей показались облака, верхушки леса и озеро далеко внизу, сверкающее в полуденном солнце. «Иногда забываешь, как здесь красиво». Он спустился ниже и постоял немного, поддевая ногой камешки. Солнце припекало, но гулял сильный ветер, шатал ели, дергал рубашку Ювве из-под кожаной жилетки. Подобрав с земли шишку, Ювве бросил ее в бездну. Потом развернулся, привычно забрался обратно на дорогу и зашагал к большому неуклюжему строению, свежевыкрашенная вывеска над которым гласила: «Вальдзейский дьявол. Дом охотника. Домашняя еда и комнаты»; а над неказистой пристройкой висела еще одна табличка, тоже недавно подновленная: «Бакалея и товары для охотников».

— Здравствуй, Ювве! — крикнули ему из полумрака «Бакалеи и товаров для охотников». Он молча помахал свободной рукой — в другой нес корзину. Только перешагнув через порог, он ответил на приветствие:

— Как живешь, Тезе, — и поставил корзину на прилавок. — Вот список от святого отца, — он протянул бойкому парнишке, своему ровеснику, листок бумаги.

— Будет сделано, — подмигнул тот и полез под прилавок за бумажным пакетом для яблок. «Что за дурак, зачем подмигивать?» Ювве стал глазеть по сторонам, чтобы не смотреть на то, как суетится Тезе. Старая карта лесных троп под стеклом; стекло треснуло с краю. Картинки деревенской жизни и охотничьих походов, нарисованные неуверенной рукой художника-любителя. Два старых ружья. Вымпел с гербом Шельпской земли. Дощечка с расписанием почтовой кареты. Портрет короля и рядом, будто в насмешку, портрет чьего-то любимого пса в овальном паспарту — карие глаза смотрят серьезно и печально. И чучела — крылатые, клыкастые, рогатые — повсюду, куда ни бросишь взгляд. Одни новые, будто живые, другие уже с проплешинами. Все изготовил отец Ювве.

— Что, отец твой еще не возвратился из города? — раздался голос — другой, не мальчишески-хрипловатый голос Тезе.

— Еще нет, господин Обернгер.

— Ну, пастор пока за тобой приглядывает? — Сам бакалейщик спустился по лестнице, ведущей из гостиницы.

— Отец Мёрсье очень добр ко мне, да.

— Ты заходи к нам, если нужно, для тебя еда всегда найдется. А, племянник? — Бакалейщик взял из руки Тезе список покупок и пробежал глазами. — Ух и сладкоежка наш святой отец: то шоколад, то лакричные конфеты закажет… Теперь вот, погляди: ирисок ему захотелось. А сам проповедует нам умеренность и бережливость… — Он откупорил банку с ирисками и щедро отсыпал в кулек. — Ты, Ювве, конечно, не передавай ему, что я тут над ним потешаюсь. Это я так, не со зла.

— Конечно, — Ювве постарался сделать свою улыбку дружелюбной. «Как же трудно управлять этим дурацким лицом!»

Тезе принес из кладовой банку патоки, мешочек белой муки и пачку кофейных зерен. Некоторое время они с дядей укладывали покупки в корзину; потом господин Обернгер тепло распрощался с Ювве и поднялся обратно в гостиницу — прибираться в комнатах. «Скоро пойдут путешественники, — проворчал он одновременно радостно и недовольно. — Начинается жаркая пора для меня и отца твоего!»

Дождавшись, когда дядины шаги с лестницы переместятся на потолок над головой, Тезе сказал, заворачивая кулек конфет без надобности тщательно:

— Ты видел, кинематограф приезжает? Про войну будут показывать.

— А… Да, видел афишу. Я думал, про любовь. Там на афише обнимаются, — рассеянно отозвался Ювве.

— Нет, про войну, — сказал Тезе. — Йовис-почтальон мне рассказывал про эту картину. Говорит, мировая картина!

— Вот как. — Ювве взялся за ручку корзины, но Тезе придержал.

— Я пойду смотреть! Хочешь со мной?

— Не могу: отец забрал все наши деньги, когда уехал в город.

Нечасто доводилось ему радоваться своей бедности.

— А у меня на двоих хватит! Мне тетушка дала денег, вот, смотри, — Тезе продемонстрировал четыре затертые монетки.

— Да что ты, Тезе, как я на твои деньги… — сказал Ювве, забирая корзину. — И неохота мне про любовь.

Тезе крикнул ему вслед:

— Там про войну! А про любовь совсем немножко!

Сделав вид, что не услышал, Ювве пошел прочь. Церковь, школа и дом священника стояли высоко, на самом краю деревни, и Ювве пришлось подниматься в гору, оттягивая руки тяжелой корзиной. Он уже не останавливался полюбоваться видом. Солнце слепило один глаз, Ювве щурился и иррационально злился на Тезе с его кинокартиной не про любовь, а про войну, на бакалейщика с его простодушной заботой, на то, что церковь построили в таком неудобном месте, и что он вообще живет в этой дыре… нет, не дыре, а в птичьем гнезде, где нет ничего, кроме леса, камней, ручьев и опять леса. «Чертова гора. Чертова церковь. Чертовы ириски…»

Кухня примыкала к школе — собственно, школа была просто одной из комнат пасторского дома — и Ювве вошел в распахнутую дверь. Знакомый запах мела, старого дерева и побелки на стенах. Через весь класс тянутся лучи солнца, проникающие через большие красивые окна, выходящие на обрыв. Ювве недавно вымыл стекла, и окна прямо-таки переливались в свете летнего дня. Ювве поглядел на них с гордостью.

Отец Мёрсье сидел за учительским столом, обложившись книгами, и работал над проповедью — любил писать здесь, а не в своем кабинете, где тень от горы поглощала свет. Он посмотрел на Ювве поверх маленьких круглых очков.

— Какой молодец, так быстро обернулся. — Он отложил листки. — Оставь корзину прямо здесь. Присядь, отдышись.

Ювве взгромоздил корзину на парту и сел на скамью, на которой сидел в годы учения. Он с закрытыми глазами, просто на ощупь, мог бы узнать эту парту со всеми ее щербинками, занозистыми краями и вырезанными «тайными посланиями».

Отец Мёрсье неслышно опустился рядом с ним.

— Давай проверим, ничего не забыли? — сказал он, выуживая из корзины свой список.

Они не спеша перебирали покупки, и по телу Ювве расползлось сладкое бессилие, как бывает после утомительного дня. «Но день только начался». Он наблюдал, как отец Мёрсье читает список, глядя сквозь очки; смотрел на его маленькие глаза с удивительно длинными загнутыми ресницами, на тонкий нос и красивый аккуратный рот, на подбородок как у античной статуи, на узкие и чуть пухлые, как у дамы, руки — указательный и средний пальцы вымазаны в чернилах. Святой отец добрался до последнего пункта — ирисок — и с подозрительностью посмотрел на сверток.

— Тебе юный Тесиор собирал корзину?

— Вместе с господином Обернгером. — Было что-то в тоне отца Мёрсье, что заставило Ювве заволноваться. Это едва заметное, подспудно точащее чувство непокоя.

Отец Мёрсье покачал головой. Своими красивыми пальцами он развернул кулек и протянул Ювве.

— Спасибо, святой отец, вашим детям не…

Тот положил ладонь на колено Ювве, останавливая:

— Возьми, мой мальчик. Я ведь купил для тебя.

— Спасибо.

Ювве взял конфету, стал жевать, стараясь не обращать внимания, как засосало под ложечкой.

— Возьми еще, — отец Мёрсье поднес ириску к самым губам Ювве. — Этот Тесиор, — проговорил он, глядя, как Ювве с трудом справляется с липкой конфетой, — весьма решительный, целеустремленный юноша, не так ли? Кто-то мог бы даже сказать, дерзкий… Как ты полагаешь?

Ювве пожал плечами. Даже если бы он хотел ответить, то не смог бы с завязшими в зубах ирисками.

— Я помню, как вы сидели вместе за этой самой партой, — продолжал отец Мёрсье с улыбкой. — Ты всегда был прилежным учеником… Чего не скажешь о Тесиоре. И всё же вы с самого детства вместе. Оно и понятно: кроме него у тебя нет больше сверстников… Тяжело юноше мужать в такой малочисленной общине. Не подумай, мой мальчик, я всё понимаю. Я не в обиде, что ты проводишь с ним время.

— Я вовсе не провожу с ним время, — наконец смог возразить Ювве. «Сдался ему этот дурацкий Тезе!»

Отец Мёрсье, не убирая руку с колена, другой рукой погладил его по голове.

— Ты умница, ты всегда был разумным мальчиком. Такие, как этот Тесиор, не доводят до добра.

Он всё не оставлял в покое его волосы, и дрожащее чувство внутри стало отчетливее, громче. Еще труднее справляться с этим неудобным лицом. Ювве решительно завернул кулек и отдал святому отцу, но тот просто бросил его на парту и подался к Ювве.

— Значит, ты не из-за этого юнца так холоден со мной, милый Ювве? Что случилось? Ты сердишься на меня? Не будь таким жестоким, мой хороший, мой славный мальчик, — в мягком голосе отца Мёрсье послышались просящие нотки, уже набившие Ювве оскомину, и он понял, что разъедающее чувство внутри не ошиблось. Никогда не ошибается. Он не поворачивался к отцу Мёрсье — смотрел в упор на кулек с ирисками — заставляя себя не ощущать его руки на затылке и колене.

— Я пойду, — сказал Ювве.

— Но ты же не хочешь уходить, ведь правда? — Ювве и в самом деле не сдвинулся с места.

Отец Мёрсье наконец-то убрал ладонь с затылка — ему понадобились обе руки, чтобы расстегнуть Ювве подтяжки, но Ювве все равно вздохнул с облегчением: его ужасно раздражало, когда трогали волосы. А отец Мёрсье постоянно трогал ему волосы. Ювве смотрел на его по-девичьи изнеженные руки, фарфорово-белые на грубой материи штанов Ювве. «Красивая у него кожа. И ногти всегда чистые». Красивые руки нащупали член Ювве сквозь штаны. Ювве передернуло от этого ощущения — колкая шерстяная ткань, тепло чужих ладоней. Отец Мёрсье, наклонившись, поцеловал его там и замер надолго с закрытыми глазами, прижимаясь лицом к его паху. Может, не так уж и надолго. Ювве показалось, что надолго.

Ювве сам приподнялся, содрал штаны с зада, снова плюхнулся на скамью, взял в руку полувставший член и раздвинул ноги пошире, сбрасывая штаны до щиколоток.

— Ну? Давай, возьми его, — приказал он отцу Мёрсье.

Тот грациозно соскользнул со скамьи под парту.

— Не будь грубым, — укорил он, но покорно обхватил член мягкими губами и медленно-медленно вобрал в рот головку.

Ювве откинулся спиной на парту позади, уперся в нее локтями. Дрожащее чувство успокоилось — теперь Ювве вообще ничего не чувствовал, кроме простых телесных ощущений: язык и пальцы отца Мёрсье на члене, его другая рука сжимает голое бедро, хочется то ли лечь и забыться, то ли, наоборот, двигаться самому. Отец Мёрсье не спешит, больше целует, чем сосет. Раньше Ювве даже такого хватало, чтобы кончить; в первые разы он вообще спускал, стоило отцу Мёрсье притронуться к его члену. «Тогда было легче». Ювве бездумно уставился на доску напротив, всю исцарапанную; по краям виднелись не стертые до конца числа, фрагменты букв. Он вспомнил, как вот так же не отрывал взгляда от доски, когда отец Мёрсье делал это для него впервые, — Ювве не смотрел вниз, потому что было стыдно. Ему давно уже не стыдно, но смотреть по-прежнему не хочется.

— Даже не взглянешь на меня? — Отец Мёрсье отстранился от члена, и Ювве все-таки пришлось посмотреть. — Я знал, — вздохнул тот, — я говорил, ты вырастешь и совсем меня разлюбишь.

«Да никогда я тебя не любил, сколько можно ныть».

— Вот так, — отец Мёрсье взял руку Ювве в свою, чуть влажную от смазки и слюны, и положил себе на затылок: — Покажи мне, как ты хочешь.

Ювве зарылся пальцами в его волосы — тот по-старомодному носил длинные, до плеч, и их приятно было тянуть или собирать в кулак. Положив ему на голову и левую руку, Ювве надавил на затылок, заставляя взять глубже. Отец Мёрсье подчинился, пропустил до самого горла, подержал так — Ювве охнул, вцепился ему в волосы, не давая отстраниться. Так хорошо было держать его, вздрагивающего, и чувствовать, как он пытается вдохнуть и не может… Конечно, отпустил. Отец Мёрсье глотнул ртом воздух. Утирая выступившие слезы, посмотрел на Ювве снизу вверх, и Ювве опять отметил про себя, что отец Мёрсье особенно красив, когда смотрит на него своими близорукими глазами, без очков, сквозь мокрые от слез длинные ресницы.

— Иногда ты пугаешь меня, мой дорогой мальчик, — сказал тот чуть сорванным голосом.

Ювве, не отвечая, вновь вернул его на член. Запрокинул ему голову, встал, опираясь левой рукой о парту, и, придерживая за затылок, принялся брать его в рот быстро и резко — отец Мёрсье вцепился в ноги Ювве, чтобы удержаться на коленях. Он издавал какие-то жалкие давящиеся звуки, и Ювве ощутил под ладонью, как его бросило в пот. Отец Мёрсье вздрагивал всем телом, хватался за Ювве, со всхлипами пытался втянуть носом воздух. Вдруг у него вырвались два громких, натужных стона, которые совсем не шли к его утонченной красоте — будто исходили от кого-то другого, неотесанного, безобразного, что скрывался под фарфоровой кожей. От этой мысли Ювве словно опалило огнем; он сдавил голову отца Мёрсье еще сильнее и с наслаждением, навалившись на него всем телом, кончил ему в горло.

Потом отец Мёрсье вытирался припрятанным в его столе полотенцем, а Ювве жевал ириску и смотрел на пятно на безупречно выглаженных священнических брюках. Отец Мёрсье тоже взглянул вниз и улыбнулся.

— Что же мы с тобой натворили, милый Ювве, — добавили хлопот бедной госпоже Мёрсье. — Приблизившись, он погладил его по голове. — Теперь ты доволен, мой хороший? Больше не дуешься на меня? — Он наклонился и поцеловал Ювве в лоб. — Ты ведь знаешь, мой мальчик, я иду на это исключительно ради тебя. Я понимаю, как нелегко юношам справляться с собой.

— Да, спасибо вам, святой отец.

Отец Мёрсье растерянно огляделся.

— Ты не помнишь, куда я подевал очки?

—Вон. Вон там. — Ювве опять заметил, какой отец Мёрсье красивый с этими его беспомощными близорукими глазами, волнистыми прядями, прилипшими к щекам, и губами, разбитыми и покрасневшими.

Тот подобрал очки с пола и, пристраивая их на горбинке носа, спросил:

— Останешься отобедать с нами, Ювве?

— У меня еще осталось немного дома, — сказал Ювве. — Спасибо, — добавил он поспешно.

— Поел бы горячего, — вздохнул отец Мёрсье. — Хотя бы яблок с собой возьми. Мука и патока тоже тебе, у нас пока хватает… Ириски не забудь.

— Большое спасибо. — Ювве покидал в корзину несколько яблок, поставил мешочек муки и банку патоки, а кулек конфет сунул в карман. — До завтра, святой отец.

Щурясь от солнца, он бросился вон из школы, с неудовольствием чувствуя, как шерстяная материя штанов противно липнет к влажному члену. Уже перевалило за полдень, и Ювве, разгоряченный, мучился от жары — хотя, наверное, было просто тепло. Нестерпимо хотелось снять кожу. «Чертов святой отец, застрял с ним на сто лет. И к чему нам столько патоки…» Не оглядываясь на церковь, Ювве взобрался по крутому подъему и нырнул в лес.

Как только он вступил в полупрозрачную тень сосен, ему стало легче. Воздух пронизывали золотые нити солнца. По сторонам тропы поднимались люпины всех оттенков розового и лилового. Летнее тепло уже высушило грязь; Ювве снял башмаки, повесил их на плечо, связав шнурки, и пошел босиком, с наслаждением шлепая ступнями по теплой земле. Ему не приходилось смотреть под ноги: он помнил каждый вдавленный в землю камень, каждый бугрящийся корень, каждый холмик, поросший синим мхом, в котором так приятно утопали пальцы ног. Ювве наврал отцу Мёрсье, никакой еды у него не осталось. Но лучше уж погрызть яблок вприкуску с ирисками, но дома, чем высидеть целый обед в доме священника.

Ювве запустил руку в кулек, отлепил одну конфету и сунул в рот. У ирисок был надоедливый приторный, одинаковый, какой-то примитивный вкус, но Ювве почему-то продолжал есть одну за другой. Его начала мучить жажда еще у отца Мёрсье, но Ювве не стал просить воды, чтобы не проторчать там еще дольше. А теперь он только и думал, что о воде. Та, что он натаскал из ручья в корыто во дворе, наверное, уже успела прогреться. Можно и попить, и помыться…

Он углублялся в лес, и вокруг становилось всё темнее и тише, только птицы возились где-то на невидимой высоте. Хорошо. Никого нет — нет нужды следить за лицом. Со дня на день в Вальдзее съедутся охотники и праздные путешественники, привлеченные живописными видами и очарованием сельской жизни; в лесу станет так же неспокойно, как и в деревне. Будет трудно. Отец будет беспокоиться, хотя эти люди, вторгающиеся в их с Ювве лес, необходимы, чтобы потом жить весь год. Если б отец был хоть чуточку приветливей! Ювве каждый раз обмирал, когда видел бесконечный список своих долгов в бакалейной лавке или письма с официальной короной на конверте.

Из-за осин показался дом, обнесенный изгородью из косых еловых жердей. Пес Бенно разразился радостным лаем; побежал вдоль изгороди, волоча по земле свою цепь. Едва приблизившись к калитке, Ювве почуял, что отец дома. После, войдя, он заметил и телегу на обычном месте под навесом, и услышал дыхание лошади, которую отец одолжил у кузнеца в деревне — ее чужой запах примешивался к знакомым запахам дома. На Ювве накатила радость. Он забежал в кладовую, отпер дверцу маленького потайного погреба; стянул с себя человечью кожу, сложил и сунул в погреб — там уже лежала человечья кожа отца. Навесив опять замок, он на ощупь нашел дверь, ведущую из кладовой в дом, отворил и шагнул в сени, служившие заодно кухней.

Вся комнатенка оказалась заставлена ящиками и свертками. Ювве поискал глазами и не нашел среди них чучел и шкурок, которые отец ездил продавать в город: значит, все распродал, значит, в добром расположении духа! Ювве кинулся к нему, перепрыгивая через покупки.

Тот сгреб Ювве в охапку.

— Вот мой сынок, вот мой маленький, — сказал он ему в макушку. — Как ты жил тут один? Не заболел? — И Ювве, спрятав лицо в жесткой отцовой шерсти, в самом деле почувствовал себя обессилевшим, маленьким — и бесконечно уставшим. Он прежде и не замечал, как все это время ему было страшно одному.

— Со мной все в порядке, — сказал он, усаживаясь рядом с отцом на свой любимый стульчик — отец разрисовал его разноцветными красками, когда Ювве был ребенком. — Ты устал, да? Много пришлось торговаться с ними?

— Да к черту их, — махнул рукой отец. — Смотри, что я тебе купил на зиму.

Он стал показывать Ювве покупки: кожаную куртку, подбитую овчиной, новые сапоги, две пары теплых кальсон, фланелевые рубашки; сладости, копчености и соленья, какие бывают только в городе.

— Давай, отодвинь это, вот так, на край, будем кушать, — сказал отец.

Ювве забеспокоился, сколько выручки осталось после всех этих разносолов и обновок, но спросить побоялся: видел, как сильно отец устал, хоть и старался не подавать виду. В чайнике еще оставалась вода, которую Ювве вскипятил с утра; он наполнил кружки себе и отцу и опять сел на свой стульчик.

Привалившись к отцу плечом, Ювве ел конфеты, колбасы, булочки и соленые апельсины вперемежку и слушал, как отец жалуется на лавочников, менял, перекупщиков и вообще на городских. Ювве было жалко отца. Он знал, что тому очень тяжело в человечьей коже — тяжелее, чем Ювве. Ему всё труднее переносить людей. Скоро у дверей начнут возникать охотники, и Ювве заранее тревожился, как отец себя поведет.

— Ух и объелся я, — простонал Ювве со счастливой улыбкой. Он встал со стульчика — тот уже стал ему маловат и опрокидывался, если опереться на спинку — и перешел в жилую комнату, где за замызганной занавеской стояла их с отцом кровать.

Они забрались в постель, которую Ювве так и не заправил после ночи; Ювве положил голову отцу на живот, а тот принялся почесывать его за ушами.

— Я прямо как знал, — сказал Ювве, еле ворочая языком — так он объелся. — Хорошо, что я не стал обедать у святого отца.

Пальцы отца замерли.

— Отец Мёрсье предложил тебе пообедать с ними?

— Да… Но я уже хотел домой. Мне надо было домой... Я отказался вежливо, — заверил Ювве. Чувство непокоя вернулось.

— Зачем ты отказался? Отец Мёрсье подумает, что ты неблагодарный. Вечно ты щетинишься. Я же тебя просил быть с ними покладистым!

— Но он не огорчился, я же говорю, я был очень вежливым. — К горлу подкатила тошнота. Ириски еще эти дурацкие…

— Нет, не был, не был! — воскликнул отец убежденно. — Ты всегда огрызаешься, всегда, ну почему ты не можешь держать себя с ними дружелюбно?

Ювве перестал отвечать. Речь отца пошла кругами. Ювве так и представлял себе: слова цепляются друг за друга, изгибаются и возвращаются к исходной точке, снова и снова, снова и снова. Снова и снова. Снова и снова. Это как брать измором. Или кружить, пока у того, кого кружат, земля не уйдет из-под ног и он рухнет, ослепший и оглохший. «Ты всегда, ты всегда…»

Ювве заплакал. Он держался, не хотел, чтобы отец расстроился еще больше, но слезы сами собой полились по лицу. Ювве очень устал — иначе не стал бы плакать. И отец устал — Ювве с самого своего прихода ждал, что это случится. Всё из-за усталости. Иногда бывало и как будто внезапно, но Ювве полагал, что недостаточно внимательно подмечает знаки.

Отец заметил, что Ювве плачет, и в его голосе тоже задрожали слезы:

— Ну что ты плачешь, я же тебя не браню! Я не на тебя рассердился. Довольно, Ювве, я не на тебя… я на них сержусь, ты ведь понимаешь. — Он притянул Ювве на подушку и продолжил усталым бесцветным голосом (услышав его, Ювве сразу успокоился): — Люди, сынок, они очень опасны. С ними лучше не ссориться. Нельзя допустить, чтобы они начали приглядываться, подозревать… Они кажутся бестолковыми. Беспомощными. Одного человека мы с тобой могли бы… Но их много, в этом их сила. Они извели множество таких, как мы. Тех, кто пытался жить по-старому. Если они узнают, они убьют меня… а тебя схватят и будут изучать, копаться в твоих кишках, в твоих мозгах, понимаешь? А потом набьют опилками, вставят стеклянные глаза и будут показывать в своем музее. Слышишь, Ювве? Вот такие глаза, — отец указал на стекляшки, которые он использовал для чучел.

Ювве попробовал сглотнуть комок в горле, но он только подступил выше.

— Расскажи про старые времена, — попросил он. В детстве Ювве любил слушать про старые времена, но сейчас он лишь хотел, чтобы отец прекратил свои нелепые фантазии о стеклянных глазах, от которых Ювве становилось и смешно, и стыдно за отца — и тревожно за его рассудок.

Прикрыв веки, Ювве слушал, как отец вспоминает свое детство. Тогда люди знали свое место — не то, что сейчас. Они спрашивали дозволения, прежде чем войти в лес. Оставляли подношения — не приходилось самому заботиться о пропитании. Люди уже досаждали своими колоколами и молитвами, но от них можно было уйти в чащу, и они не последовали бы за тобой. Люди еще знали страх перед лесным мраком. А сейчас…

Ювве притворился, что задремал. С тоской он думал, что теперь ему не отвертеться от приглашения Тезе на кино. Отец все еще измучен поездкой. Не стоит его расстраивать. Он порадуется, что один из людей позвал Ювве на кино, как настоящего друга.

Отец, похоже, заснул, и Ювве открыл глаза. Тонкая занавеска плохо защищала от света, а солнце светило ярко, так что Ювве видел все давно знакомые пятнышки, трещинки и разводы на некрашеном потолке. Размеренно тикали часы. Ювве любил эту тишину со стрекотом часов, возню Бенно во дворе, теплый запах дома. Отец обнимал его во сне — Ювве лежал точно в пушистом гнезде. Как славно, что отец расстарался вернуться раньше обещанного, Ювве не придется проводить еще одну ночь в одиночестве.

Ему подумалось, хорошо бы искупаться, пока тепло. Он выполз из-под отцовой руки, спустился с кровати и даже смог бесшумно отодвинуть занавеску, но тут под ногой скрипнула половица.

— Куда ты, малыш? Проснулся?

Ювве стало совестно, что разбудил отца — ему же надо выспаться после поездки.

— Я там воду набрал, хочу помыться. Я вечером с Тезе на кино, он сам заплатит. Ты спи.

Отец сразу же встал.

— На кино? Почему мне не сказал? Тебя надо помыть!

— Так я и иду мыться.

— Ты сам не сможешь, надо как следует! — Отец заметался по дому, доставая мочало, полотенца, мыло, скребок — Ювве, внутренне сжимаясь, наблюдал за ним. — Ты что, хочешь, чтобы они почуяли? От тебя же несет зверьем! Ты вообще не мылся, пока меня не было?!

— Ты же сказал не таскать воду слишком часто, а то надорвусь…

Не слушая, отец погнал Ювве к корыту, заставленному ящиками и старым плетнем так, чтобы заслонить от тропы, проходившей совсем близко к ограде. Отец усадил Ювве в воду и принялся тщательно отмывать — Ювве держался за края корыта, чтобы его не мотало из стороны в сторону. На плеск воды прибежал Бенно, запрыгал вокруг, с восторгом хватая пастью брызги. Ювве забеспокоился, что Бенно попадется отцу под горячую руку, но тот только посмеялся:

— Что, Бенно, тебя тоже искупаем? Будешь купаться?

Услышав «купаться», пес попятился — купаться он не любил. Сел поодаль, зевнул и начал деловито вылизываться.

Когда отец с ним закончил, у Ювве вся шкура горела. Он стряхнул капли воды с шерсти и пошлепал к дому, чувствуя, как травинки и мелкие камешки липнут к мокрым лапам. Ужасно не хотелось вновь натягивать человечью кожу, но отец настоял:

— Я дам тебе свой костюм, посмотрим, подойдет ли.

— Зачем костюм? Мы на улице сидеть будем… Может, нам даже стульев не принесут.

— Ну ты что, как голытьба что ли, на кинематограф в лохмотьях пойдешь?

«Мы и есть голытьба». Ювве понял, что должен смолчать; опять стало тревожно.

Он безропотно примерил отцовский костюм, который ему действительно подошел. Ходить в нем было неудобно, как будто ходишь в картонном футляре от сигары, с какими они с Тезе в детстве играли у его дяди в бакалее. Ювве подозревал, что такой фасон давно не носят, что Тезе наверняка пойдет в своей повседневной рубахе и широких штанах, и все в деревне будут пялиться на Ювве, который в этом дурацком костюме будто на похороны собрался. Он даже прикинул, как бы незаметно прихватить с собой обычную одежду, чтобы переодеться в лесу, но потом осознал, что не сумеет выбраться из костюма самостоятельно; да и как потом надеть его обратно? Он никогда не сможет завязать галстук таким же бантом, какой завязал ему отец.

Отец принес маленькую частую расческу, смочил ее в воде из чайника и зачесал Ювве волосы на один бок.

— Какой ты у меня пригожий, просто сил нет смотреть! — и он постучал по дереву.

Первым делом, удалившись от дома на порядочное расстояние, Ювве постарался вернуть волосам прежний вид. Он взглянул на туфли, которые уже начинали жать и натирать, и с сожалением заметил, что испачкал их, пока шагал по пыльной тропе. А отец наказывал идти осторожно, чтобы не испортить. Наклонившись, Ювве вытер туфли рукой. «Хорошо, что отец не видит».

Он вышел в путь заранее, чтобы не торопиться — непривычно идти в костюме — а кроме того (втайне), чтобы сбежать от отца, которого это кино разволновало куда больше самого Ювве. Солнце садилось. Оно горело истомленным оранжевым светом, задержавшись на отроге горы прямо перед тропой, и Ювве пришлось заслонять глаза своим кепи. Он старался не взрывать носками землю, чтобы не испортить туфли, и привычный спуск дался ему нелегко. По-прежнему припекало — не так, чтобы потеть, но Ювве боялся, что вот-вот вспотеет, а отец ведь его вымыл… К «Вальдзейскому дьяволу» Ювве подошел измотанный и раздраженный.

У гостиницы в закатном свете блестел автомобиль цвета слоновой кости, громадный, как карета. Ювве успел увидеть, как Тезе с саквояжами в обеих руках и кофром под мышкой поднимается по лестнице, а вслед за ним идут две дамы. Засматриваясь на автомобиль, Ювве направился к бакалее.

Не успел он переступить порог, как в нос ему ударил густой запах духов. Ювве отпрянул, на мгновение задохнувшись. Одуряюще пахло мускусом и амброй, кардамоном, перцем, ладаном — запахи забились в ноздри, в горло, Ювве даже почувствовал их все на языке.

Внутри раздавался раскатистый бас господина Обернгера: что-то о Вальдзейском дьяволе и бурых медведях, которых никто здесь не встречал вот уже с полвека, но господин Обернгер свято верил, что хотя бы один такой бродит где-то в чаще — он и есть тот самый Вальдзейский дьявол из легенд. Ювве догадался, что бакалейщик развлекает посетителя. Стараясь не помешать, он пробрался по стенке к прилавку и присел на табурет, где обычно сидел Тезе. На полке под прилавком лежала раскрытая книга, куда записывали отпущенное в кредит. Едва взглянув на нее, Ювве вспомнил об их с отцом неподъемном долге; он быстро отвел глаза и стал разглядывать помятую жестянку для мелочи.

— …легавую вам лесник одолжит, — услышал Ювве конец фразы. — Бывалый охотник, наш лесник. Он всех приезжих водит, никто еще с пустыми руками не уходил. А вот, — господин Обернгер в один момент оказался у прилавка и почти выволок Ювве вперед, — наш Эйеверт, лесников сынок. Он тут в деревне с утра до ночи, берется за любую работу. Кликните его, он проводит к отцу. Чтоб вы, ваша светлость, не заплутали в лесу с непривычки-то.

В лавке, как обычно, царил сумрак, единственная слабая лампа под потолком не разгоняла теней у стен. Ювве увидел лишь темную фигуру в темном углу, разглядывающую чучела. Вот она повернулась, шагнула в круг света, и глубоко посаженные глаза сверкнули, точно стеклянные глаза чучел.

— Прекрасно. Как знать, быть может, подстрелим вашего Дьявола.

Ювве неприятно удивил его голос — сиплый, неожиданно высокий для мужчины, отчего казалось, что он говорит с издевкой.

— Всегда буду рад услужить, — вежливо улыбнулся Ювве. — Только про Дьявола — это всего лишь легенда, господин. У нас опасного зверья не водится. Я могу проводить по красивым удобным тропам, если вы с супругой пожелаете выйти на променад.

Посетитель отреагировал отрывистым смешком, напомнившим Ювве лисье тявканье.

— Мы забрались в эту глухомань, так как наш доктор прописал ее светлости горный воздух. Моя дражайшая супруга страдает истерией. Сомневаюсь, что в ее… состоянии будет благоразумно блуждать по лесам.

— Тогда оставляйте ее дышать воздухом в деревне, а сами на охоту! — не растерялся бакалейщик. — А из того, что набьете, моя женушка потом вам отменный ужин состряпает.

Он принялся расписывать кулинарные таланты жены и разнообразие домашних вин и наливок в своем погребке, и Ювве вновь спрятался за прилавок. Добряк Обернгер, спасибо ему. Всегда помогает им с отцом подзаработать. «Надо предупредить, что придет охотник». Ювве представил, как всколыхнет отца это известие — и на миг затеплившаяся радость погасла. Отец еще не успел прийти в себя после поездки в город, как-то он выдержит чужого человека в своем доме? Ювве должен быть начеку, смотреть в оба глаза, может, отвлекать гостя, если отцу станет совсем невмочь…

По лестнице простучали быстрые шаги Тезе.

— Ой, ты все-таки пришел! Как здорово! — вырвалось у него. Тут он заметил наряд Ювве. — Ты такой… Такой красивый костюм, — пробормотал он. Потом сорвался с места: — Я сейчас! Только переоденусь! — крикнул он на бегу.

Господин Обернгер оглядел Ювве с головы до ног.

— Эк ты вырядился, малой! Хоть сейчас к алтарю! — хохотнул он. — Да только невест у нас днем с огнем… — Бакалейщик опять повернулся к посетителю. — Разбегаются у нас барышни, видите ли, ваша светлость. Вы-то в сезон приехали; а как съедут последние путешественники, так у нас скука смертная… Вот и лесникова жена чуть не сразу после родин сбежала, бросила бедолагу одного с мальцом. Ну, да не беда, мы тебя всей деревней вырастили, а, парень?

— Так и есть, спасибо вам, господин Обернгер, — выдавил из себя Ювве.

— Наш Ювве расторопный парнишка, вы уж его отблагодарите, ваша светлость, лишней монетки не пожалейте. Им с отцом туго приходится.

Глаза-стекляшки вновь уперлись в Ювве.

— Вот как? Вы с отцом живете совсем одни? В лесу?

— Да, добрый господин. — «Где носит этого чертова Тезе?!» — Но у нас в лесу ничего опасного нет. Разве что если год выдастся голодный. Тогда волки могут прийти. Но такого с самой войны не было, вы не беспокойтесь. — Ювве из последних сил обернулся к бакалейщику. — Господин Обернгер, я Тезе снаружи подожду. Взопрел во всем этом, — он показал на свой злосчастный костюм.

— Какая жалость, — отозвался гость. — Я бы охотно послушал о зверях вашего леса.