По лесу разносилось эхо выстрелов. Пока Ювве шел к дому, он повстречал две партии охотников и городскую пару, которая прогуливалась по лесу; дама несла элегантный черепаховый пенал и альбом для зарисовок. Отворяя калитку, Ювве уже заранее знал, в каком расположении духа отец.

Он нашел его в доме — на залитом водой полу, с мокрой тряпкой в руках. Весь хлам, что прежде стоял и лежал под ногами, теперь оказался как попало распихан по углам и под кровать, стол и за комод. Ювве чуть не упал на пустых жестянках; хотел вынести их в сарай, но отец окрикнул:

— Не трогай! Я сам уберу. Не трогай ничего, сядь, не мешай. — Он взялся возить тряпкой с еще большей свирепостью.

Ювве присел на порог. Чувство непокоя заворочалось в животе, поползло выше, в горло. Ну почему с началом сезона отец приходит в такое смятение? Ведь это случается каждый год. Отец знает, когда чужаки съезжаются в Вальдзее и когда они уезжают. Так почему каждый раз, каждый, каждый раз он сходит с ума? — да еще и будто сердится, что Ювве не сходит с ума вместе с ним. Хотя что стало бы с ними обоими, если б Ювве не сохранял трезвый рассудок. Неужели отец не может потерпеть? Просто сжать зубы и потерпеть? Ювве же терпит. Он всегда требует от Ювве быть дружелюбным с ними, притворяться своим, проводить время в деревне. А сам даже на праздник один-единственный раз в году сходить не может — и Ювве не знает как выкрутиться, когда его спрашивают, почему он опять один.

Выжав тряпку в ведро, отец пошел выливать грязную воду. Ювве вскочил с порога, пропуская его. Он видел, как тяжело отец разогнулся, но побоялся предлагать помощь — отец явно не желал, чтобы к нему лезли. Скажет, что Ювве неправильно выплеснул воду или еще что-нибудь этакое. Ювве нередко гадал, что творится у отца в голове. Теряет ли он способность мыслить здраво — или нарочно говорит глупости, потому что считает Ювве глупым? Или, быть может — и эта мысль пугала Ювве больше всего — он становится как те, другие, которые одичали и сгинули в своих затерянных логовах вдали от людей. И Ювве с возрастом ждет та же участь.

Отец вернулся с пустым ведром. Ювве мялся у двери, не решаясь войти — вдруг все еще нельзя? Он попытался отыскать в его лице хоть какую-то подсказку, но не сумел.

— Все утро провозился, — сказал отец, глядя на порядок в доме с ненавистью. — Будет не стыдно, если кто-то из них заявится.

— Да, хорошо, что ты затеял уборку, — поддакнул Ювве.

Отец заметил его расстегнутый воротник.

— Ты что, потерял мой галстук?

В другой день отец простил бы, даже если б Ювве потерял все их деньги; но сейчас — Ювве видел — отец был вконец измучен страхом перед людьми и искал повода разъяриться.

— Нет-нет, вот он, — Ювве вытащил свернутый галстук из кармана. — Очень жарко, я расстегнулся на обратном пути.

— Снимай костюм, пока не испортил. Твоя одежда высохла. — Отец подтолкнул Ювве в дом. — Пообедал? — спросил он с вызовом, и Ювве понял, что душевное равновесие отца зависит от его ответа. Мысли заметались в поисках правильного. Ювве увидел, что на столе стоит котелок, — значит, надо поесть, так ведь?

Ювве сказал: «Нет, еще не обедал», — и не угадал.

— Опять побрезговал? Никогда не ешь у людей! — напустился на него отец. — Замучился я уже с твоей брезгливостью, вот что б не поесть в деревне, мне бы не приходилось каждый день ломать голову, чем тебя накормить. — Он со звоном поставил на стол миску с ложкой и наложил Ювве каши с остатками тетеревиного мяса. Наложил слишком много. Ювве проскользнул мимо отца, чтобы налить себе воды — так легче заставить себя есть. Можно даже не жевать, не прислушиваться ко вкусу, просто глотать, запивая водой, как лекарство.

— Я думал, ты там остался обедать, — сказал отец тем напряженным голосом, который Ювве научился узнавать с первых звуков — и который не предвещал ничего хорошего. — Чем ты тогда занимался? Полдня тебя не было. Я волновался.

— Помогал святому отцу в ризнице, потом встретил его светлость, отнес ему покупки в номер, — ответил Ювве с полным ртом: чувство непокоя забило комком горло, каждый глоток давался Ювве напряжением всех телесных сил.

— Сколько он тебе дал?

Вопрос отца застал Ювве врасплох. Он и не подумал, что за работу ему причитается плата; а ведь мог бы попросить, Йердегард бы не отказал…

— Я вечером опять пойду, он со мной рассчитается полностью, — соврал Ювве — и быстро добавил, чтобы отвлечь от своего вранья: — Представляешь, его светлость предложил мне место камердинера. — Ему не понравился отцовский взгляд, и он поспешил заверить: — Я почтительно отказался, конечно.

Отец со всей силы закрыл крышкой котелок — она загромыхала так, что напугала Бенно во дворе.

— Ты отказался! — Отец встал, ударив по столу. — Единственный раз нам повезло — и ты отказался! Что это, что за блажь у тебя, мужаешь, что ли, дичь на тебя накатывает? Всегда был упрямый, лишь бы всё поперек делать, я молчу-молчу, а ты еще пуще дуреешь! Вот с чего ты отказался?! Хочешь на всю жизнь остаться в этом медвежьем углу?! Всю жизнь тут угробить, как я?! За гроши перед ними унижаться?!

Ювве почувствовал, как отцово безумство перекидывается на него, словно бы заражает, путает мысли. Он выкрикнул, еле перекрывая голос отца:

— Он сказал, чтобы я подумал! Я еще могу согласиться! Я пойду вечером в гостиницу и скажу, что согласен!

Ювве всегда надеялся, что припадок отца возможно предотвратить, главное, найти нужные слова, или сделать что-то правильное, или вовремя промолчать. Но как бы он ни старался найти ключ, он постоянно ошибался. Так и теперь: от слов Ювве отец только вышел на новый круг буйства. С искаженным лицом он завопил:

— Не-е-ет! Никуда ты не поедешь! Куда ты поедешь такой?! Как ты там будешь, ты не сможешь! Ты даже вымыться сам не сумеешь! Будешь вонять зверьем! А как ты там человечью кожу станешь снимать? Где станешь прятаться? Ты же никогда не жил с людьми, ничего не умеешь, ничего ты не сможешь! Будешь киснуть тут со мной, пока я не сдохну! — Отец вдруг схватил со стола котелок и с размаху бросил об пол. Горячая каша расплескалась, крышка со звоном покатилась Ювве под ноги, сам котелок ударился о стену. Со двора донесся встревоженный лай Бенно; пес подбежал к дому и стал прыгать к окну.

— У меня больше сил нет терпеть вас обоих, — сказал отец. У него опять были эти жуткие блестящие глаза — налитые кровью глаза, в которых не осталось ни капли рассудка.

Ювве вылетел из-за стола, перегородил собою дверь.

— При чем тут Бенно? Не трогай Бенно! — взмолился он.

— Уйди-и-и! — закричал отец — или Ювве показалось, что это «уйди», на самом же деле отец издал разрывающий барабанные перепонки рык, рев и вой.

Ювве заплакал от страха — и от непереносимой, предательской несправедливости: почему, почему, почему с его любимым, с единственным близким человеком на целом свете, творится этот ужас?

— Не уйду! Сам уходи! Бенно ни в чем не виноват! — прорыдал Ювве, выставив перед собою руки.

Отец навис над ним, шумно дыша, безобразно разинув рот — с нижней губы свисала нитка слюны. Ювве съежился, приготовившись, что сейчас его схватят — поволокут по полу, примутся трясти или отшвырнут. Тогда надо вообразить себя мертвым: не отбиваться, не цепляться за отца, мотаться так, как он мотает — и он вскоре отпустит.

Но отец, дрогнув, отступил. Пересилил себя. Он рухнул на пол и пополз, размазывая кашу, на кровать; там он залег большой трясущейся кучей и протяжно завыл.

И Ювве понял, что все закончилось.

Он подошел к кровати и погладил отца по спине.

— Не плачь, пожалуйста… Прости меня… Пожалуйста, не плачь…

Отец вяло его оттолкнул:

— Уйди от меня. Не могу…

Ювве повернулся и пошел прочь. Он бы не стал уходить, забрался к отцу на постель и продолжил выпрашивать прощения, но что-то… что-то подтачивало его чувство вины. Какая-то мысль цепляла и покалывала, не давая по-детски радоваться тому, что буря миновала. Ювве вышел за порог, прикрыл за собою дверь. Присел к Бенно — бедняга бросился ему на грудь, визжа и поскуливая. Он прямо-таки изнемогал от благодарности, что на него больше не сердятся. И Ювве, лаская пса, наконец поймал не дававшую покоя мысль: отец не пересилил себя. Никогда не сдерживался, а тут неожиданно проявил чудеса силы воли? Нет — он просто-напросто увидел, что Ювве уже не ребенок. И побоялся нападать.

Ювве зарылся лицом в шерсть Бенно. Не плакал — не хотел волновать пса, тот и так натерпелся — но плакать хотелось. Оплакивать свое детство, всю свою прежнюю привычную, беспросветную жизнь, в которой, как он теперь видел, всего-то хорошего было, что вот такое облегчение после пережитого ужаса. А горше всего он оплакивал отца — беззаветно любящего, самопожертвенного, готового на все, чтобы защитить Ювве от чудовищ внешнего мира. Этого отца он потерял сегодня навсегда. Да и не было его вовсе.

Ювве проверил, есть ли у Бенно еда и достаточно ли воды. Потом стянул с веревки рубаху и штаны, переоделся, отгоняя пса, аккуратно сложил отцовский костюм и оставил его на дверце погреба.

На мгновение он задержался у калитки. Посмотрел на лес, на осины, шепчущие под ветром, на золотистые от закатного света стволы сосен и елей, на люпины всех оттенков розового и лилового. «Иногда забываешь, как здесь красиво». Сунув руки в карманы, он неторопливо пошел по тропе, поддевая носками башмаков землю.

Когда Ювве спустился к гостинице, солнце скатилось вниз по горе и разливало последний, особенно теплый, червонный свет. Вывеска «Вальдзейский дьявол» полыхала белым огнем.

Господин Обернгер разговаривал перед бакалеей с продавцом льда. Пожелав доброго вечера, Ювве спросил:

— Его светлость у себя?

Господин Обернгер глянул на него с прищуром.

— На что он тебе?

— Он завтра уезжает, велел прийти помочь с саквояжами, — не моргнув глазом солгал Ювве.

— Ну иди к нему, раз так, — хмыкнул господин Обернгер — и пробормотал ему в спину: — Чует мое сердце, доиграешься ты с этим «его светлостью»…

В Ювве поднялась привычная тревога: почему господин Обернгер так сказал, он что-то подозревает? И вслед за тем радостное осознание: теперь это не имеет значения. Что бы они ни думали о нем, как бы он себя с ними ни вел — не имеет значения! Впервые в жизни он может вздохнуть свободно.

Ювве взбежал по ступеням, постучал, заранее улыбаясь — ничего не мог с собой поделать, дурацкое лицо совсем отказалось подчиняться. Услышал короткое «войдите» — и с замиранием сердца переступил порог.

Он сам едва понимал, чтó говорит. Но глаза Йердегарда вспыхнули от удовольствия; он поднялся с кресла, отбросив карту, которую изучал, взял Ювве за плечи и сказал, наклонившись к его лицу:

— Я не могу выразить, как я доволен. Обещаю, Ювве, — нам с тобою предстоит множество захватывающих приключений. — Он хлопнул его по плечам, сжал, легонько встряхнул. — Итак, раз уж мы теперь вместе, — он рассмеялся, заметив, как озарилось лицо Ювве, — я убежден, что между нами не должно быть никаких тайн.

Йердегард посмотрел Ювве в глаза. По-прежнему улыбаясь, он взялся обеими руками за редеющие волосы надо лбом и потянул вниз, стаскивая с себя лицо. Обнажилась черная, с подпалинами, шерсть. Костяные наросты над глазами. Человечья кожа слезла с плеч, с рук, с бедер… И Ювве, глядя на то, что перед ним возникло, прикованный к месту изматывающим ужасом — знакомым до боли ужасом и отчаянием — вместе с тем испытал самое нежданное чувство.

Он испытал облегчение.