Это случилось весной, когда окончательно распогодилось, и занятия по физической подготовке перенесли из спортивного зала на открытую тренировочную площадку с ровненькими рядами брусьев и турниками. Здесь же играли с мячом, забрасывая его в закреплённую высоко на стене корзину, или гоняли в лапту, разбившись на две команды. Старый физрук, отрастивший пивной животик, обычно сидел на скамейке, дымя папироской, и лишь иногда покрикивал, если игры ребятни становились небезопасными.
Николай от физкультуры отлынивал. Беготня за мячом и висение на турнике его нисколько не интересовали, ведь это бы не смогло приблизить к заветной цели. Знания и ум – вот, что поможет маме. Физрук смотрел на такое поведение сквозь пальцы. Подтянув колени к животу, Николай удобно усаживался под клёном на дальней лавочке. Час урока – вполне достаточно, чтобы накрепко заучить несколько новых фраз. В тот солнечный тёплый день, привычно уткнувшись в свои конспекты, Николай тихо бубнил под нос: «онго тукылалтеш. мый стихийым ужам...»* — и настолько увлёкся, что пропустил движение. Показавшийся тяжеленным мяч больно ударил в плечо, и Николай дёрнулся, поднял глаза. Устремившиеся за мячом пацаны, видимо задумав новое развлечение, приближались гурьбой. То, что впереди этой гурьбы мчался раскрасневшийся от игры Ефим, ничего хорошего не сулило.
Николай захлопнул тетрадку. Никто, ни за что не должен увидеть конспекты. Иначе отца отправят под трибунал. А вот вставать счёл за лишнее. Лишь ноги спустил со скамейки на всякий случай. Заговорить отважился первым.
— Кажется, вы потеряли мяч.
— И поймали царевну-лягушку. Не на стрелу, но тоже недурственно. — Пацаны загоготали. Николай оценил угрозу – мальчишек было семеро. – Мячик подашь, красавица?
— Сам наклониться не переломишься.
Когда Ефим и вправду наклонился, Николай выдохнул с облегчением. Если тем и закончится, значит, легко отделался. В косу вцепилась рука, дёрнула так, что перед глазами заплясали цветные пятна.
— Царевна-то хороша еси. Сыграешь нам на флейте, красавица?
Николай скрипнул зубами, а прихвостни Ефима загоготали. Только тогда до Николая дошёл весь смысл оскорбления. Вскочив с лавки и стиснув кулаки, он прошипел:
— Убирайся.
И снова лишь гогот. Даже не прислушиваясь, физрук дымил папироской. От этого помощи не дождёшься. Значит, лучше уйти самому. У Николая нет времени на разборки с этими скудоумными. Он выше и лучше их.
Свист в спину.
— Агой, ты куда намылился?
— Подальше от тебя, остолбня, — бросил Николай через плечо. – Мне недосуг препираться.
— С норовом царевна-то, — негромко произнёс кто-то.
— Оставили бы уже, — вступился было другой, но к разумному предложению не прислушались.
— Гордые мы. И чем же так занят-то?
— Я слышал… я слышал!! — Снова раззявил свой рот Ефим, и Николай невольно остановился, — что он помогает папаше в лаборатории. Он… помогает…
Что-то внутри застыло. Кто мог проболтаться? Кто мог рассказать? Откуда Ефим узнал? Назад воротился тремя размашистыми шагами.
— Это тебе родители такого наговорили?
Родители, которые не умеют держать язык за зубами. Тщеславные недоумки. Ефим осклабился.
— Смотрите-ка… Какой волшебник, такие и помощники… Отава не справляется в лаборатории без сопляка навроде него!
Запоздалая ярость вскипела и выплеснулась вулканом. Отец не так глуп и слаб, как все они полагают. А то, что его отдел лучше финансируется — заслуга научного руководителя. Ефимова рожа была так близко, что захотелось плюнуть. Николай не стал.
— Зато у моего отца как минимум есть лаборатория. А что у твоих? Под кем они там работают? Под Карасём бестолковым?
Ефим топнул ногой. Прихвостни больше не имели значения, ничто больше не имело значения. Ефим и Николай застыли друг против друга в наэлектризованной пустоте. Их взгляды метали молнии.
— И чем же ты ему помогаешь? Русалок держишь, покуда их кто-то сношает? Или, быть может, ты у него – русалка, и он продаёт тебя?
— Рот свой поганый зашей! – Это была вражда. Настоящая, непримиримая, такая вражда, которая, конечно, продлится до самой смерти. – Ты просто завидуешь. Завидуешь мне, потому что тебя в МИЦ не возьмут никогда, потому что после той шишиморы у твоих родителей больше ничего не вышло. И, может, уже и не выйдет.
Тёмные всегда, сейчас глаза Ефима полностью почернели. Он тяжело дышал, и Николай видел капельки пота на его лбу. Сейчас может ударить. Но враг сдержался.
— Кому мне завидовать? Бабе с членом? – произнёс тихо, выплюнул ядом. – Лучше одна шишимора, чем полчища русалок. И ещё, Николаша… у меня по крайней мере родители есть. Полноценные. И мать не ходит под себя. И не лежит бревном.
Ярость оглушила, ударила по ушам. Ефим уходил, а Николай стоял. Ефим уходил с мячом и своими прихвостнями, а Николай даже не мог шевельнуться – так ему было дурно. Стерпеть можно всё, проглотить можно всё. Но только не это. Этого Николай не проглотит. Но как поступить? — Броситься кошкой на спину обидчика, попробовать выцарапать глаза? Тут же вмешается физрук, и мальчишки отпинают Николая после уроков. Нет, нужно быть изобретательнее, не кидаться в заведомо проигрышный бой, а наконец показать, на что Николай способен.
Но на что он способен?
Пальцы сложились привычной щепотью. Поджечь бы Ефимову задницу. Чтоб пылала, да сил на такое не хватит. В человеческом теле слишком мало жара. Самые близкие человеку стихии – земля и вода. Взять силу из них? Но можно ли вне кругов?
Руны и слова складывались в голове сами собой, связывались цепочкой, а ноги шагали вперёд. «Могай шург дене мыйын... — Николай склонился, росчерком пальца оставил на песке корявую загогулину, — ад корпус уманум, — ладони заледенели, в глазах заплясали точки и мошки. Николай не верил, что это сработает, но это работало – он чувствовал по тому, как задрожали руки, как зазвенело в голове и как перехватило дыхание. Он собирал фрагменты различных заклинаний в единое полотно, а пальцы вывязывали руническую цепь – плясали, сплетались, путались. Ведь взывать к стихиям – это совсем не то, что тревожить Навь. Нужно просто усилить базовое умение, словами подкрепить и направить – должно быть легче. Внутри Николая сейчас достанет огня – раскалённой, горячей ярости. Он стиснул зубы, выбросил руку, широко растопырив пальцы.
Последним, что услышал, был поросячий Ефимов визг. Последним, что увидел, был набухающий пузырями ожог на щеке у недруга. Последним, что обонял, был железистый запах крови. А потом всё закончилось.
Всё-таки прав отец. Всё-таки без обережного кола, наверно… никак не сдюжить.
Остаток того тёплого, солнечного дня Николаю запомнился очень плохо. Отец приехал в школу почти сразу. Самостоятельно идти Николай не мог, и кто-то, не отец, нёс его на руках. Лишь гораздо позже, вынырнув из мутной багряной дымки, Николай вспомнил тёплый древесный запах. Значит, научный руководитель примчался тоже. Но зачем? — сразу засвидетельствовать вопиющее нарушение?
Тихие мужские голоса долго звучали рядом, но Николай не мог уловить ни смыслов, ни слов. Весь он был страшно тяжёлым и просто ужасно мёрз. Хотелось кричать, умолять, чтобы его согрели. Могли ли согреть, если всё своё тепло отдал желанию покарать супостата?
Стало немного лучше только глубокой ночью. К тому времени в комнате с Николаем остался только отец. Он сидел, рассеянно водя пальцами по светонакопителю, и просто молчал... и смотрел. Что-то мешало в носу. Николай было поднял руку, чтобы это вытащить, но на полноценное движение ему не хватило сил.
А вдруг он теперь, как мама? Вдруг навсегда?
— Лежи. Тампоны не трожь. Кровь носом – это нормально. И это надолго.
Так вот оно что.
— Прости.
Долгое молчание. Светонакопитель мигнул – и угас. Пришлось зажигать свечу.
— Ник, ты скажи… я очень плохой учитель?
— М… лучший.
— Тогда почему я не смог донести до тебя важность техники безопасности? Почему ты не усвоил, что волшебник перегорает, если не понимает, что сам себе источником быть не может? Почему ты не усвоил, что у людей не было и нет персонального могущества? – Он говорил шёпотом, но каждое слово отдавалось в голове режущей болью. – Можешь не отвечать. Не нужно отвечать.
Внезапно приблизившись, отец бережно коснулся лба тыльной стороной ладони. Пальцы запутались в волосах.
— Я ведь говорил тебе. Не раз говорил. – И вдох через зубы, резкий.
— Они меня оскорбляли. И тебя оскорбляли. И маму.
— А если б ты умер? Если б ты умер, Ник?
– Чего и требовалось ожидать. – Одутловатый научный руководитель сидел за своим столом, отчаянно потея в плотном пиджаке из дорогущей ткани, но по неведомой причине окон не открывал. Здесь были все: отец с осунувшимся потемневшим лицом, Юрий Вадимович, непривычно сосредоточенный и угрюмый. И сам Николай, конечно, был тоже. Стоя между отцом и Юрием Вадимовичем, он впервые не чувствовал к ним враждебности. Теперь эти двое были его защитой. Вместе, плечом к плечу, они укрывали и прятали от мерзкого, злого взгляда.
– Он самородок. Это стоит признать, – тихо произнёс Юрий Вадимович. Николай чувствовал, насколько он близко, но боялся поднять на него глаза. – знал, что виновен и знал, как он всех подвёл. – Сымпровизировать с такой скудной базой... Он играючи скомбинировал новое заклинание.
– И это заклинание едва его не угробило. Уж лучше бы угробило – вот, что я думаю. – У одутловатого были рыбьи глаза. Николай это только сейчас заметил и только сейчас наконец-то понял, почему отец однажды назвал этого руководителя карасём. Выпуклые влажные глаза смотрели до крайности неприятно. Движение рядом, ладонь на плече и кашель отца. Раздражённый.
– При всём произошедшем, и при моём уважении к вам, пожалуйста, выбирайте слова.
Юрий Вадимович медленно отошёл, опёрся на край посетительского стола, и Николай ощутил холодок в той пустоте, где раньше была защита.
– О дальнейшем нахождении его в МИЦ не может быть и речи.
И поделом. Больше Николая никто защищать не будет. Ведь он не сдержался. А если теперь отца отправят под трибунал?
Карась закивал болванчиком.
– Смею заверить: это только начало. Он применил магию в школе, запретную магию. Пусть и кустарную, но боевую. У этого будут последствия. Родители пострадавшего ребёнка выдвинули серьёзные обвинения.
Пострадавший ребёнок… Злыднев Ефим. Но ведь он получил по заслугам!
– Окончательные решения мы в любом случае будем принимать только полным составом. – Юрий Вадимович был мрачен. Его усталые глаза обратились к Николаю, и Николай впервые увидел по-настоящему, какого эти глаза красивого цвета – будто мамин браслет из тёмной, загадочно мерцающей бирюзы. – Ты осознаёшь весь груз вины и ответственности, маленький лаборант? – глаза потеплели. Но только совсем чуть-чуть.
– Они оскорбляли меня, они оскорбляли отца. И мать тоже. Как можно простить такое? Вы бы на моём месте тоже ударили. Ударили бы?
— Ударил, — сухой кивок. – Но это совсем не значит, что ты был вправе обращать свои знания во зло.
– А что должно делать с врагами, если не карать их?
Пальцы отца сжали плечо до боли, требуя умолкнуть, не делать хуже.
– Юр… Юрий Вадимович. Я бы хотел пообщаться с вами… наедине.
***
Как же хотелось, чтобы всё стало хотя бы немного проще. Дверь захлопнулась со щелчком, и Юра провернул ключ.
– Я не всесильный, Алекс. Мне с Карасём не тягаться, а он эту идею с самого начала не одобрял. Но я не могу не признать, что у твоего сына талант.
Близкий и родной, Юра сейчас смотрел из-за стены усталости. Он всё ещё не вышел из роли. Стоя у окна, комкал край серого пиджака. Волшебник Отава тяжело опустился в кресло.
– Он должен остаться в МИЦ. Пожалуйста, Юра. У него невероятный потенциал. Я это отчётливо вижу. И я… я сделаю Ника лучше. Если смогу учить его, если он останется под моим присмотром.
Ласковые руки мягко легли на плечи.
– Меня расстреляют… – Отава не видел, но чувствовал в голосе родную улыбку. – Он мне нравится, Ник твой… Дерзкий такой, упорный, упёртый… не по годам. – Пальцы сомкнулись чуть выше солнечного сплетения. – Всё хорошо. Всё будет в порядке. Так или иначе. Ребёнок твой – самородок.
– А ты ведь его даже ещё не знаешь… — Отава вздохнул, чувствуя тяжесть подбородка своим затылком. — Когда-нибудь он станет кем-то значимым – я это отчётливо вижу. Прошу тебя, помоги мне. Климентьев его и впрямь задевал без меры и перешёл черту.
— А дети злы…
— …прошу, Помоги урезонить Карася. Мне есть, что припомнить Климентьевым, чтобы они заткнулись.
***
Сидя в кабинете Карася на неудобном стуле, Николай отчаянно кусал губы. Теперь он сам стал причиной… этого… того, что однажды видел. Но как… так просто? Прямо сейчас? И никто ни о чём не догадывается? Он ёрзал на стуле, Карась шелестел бумагами, запахи кофе и пота душили, врываясь в нос.
Если бы Николай мог вернуться на игровую площадку, он бы поступил, конечно, куда умнее. Он бы сдержался, он бы набрался терпения – и натравил бы на недруга какую-то навью тварь. Но «если бы, да кабы», а вышло, как вышло. Необдуманным поступком Николай поставил крест на всём, к чему шёл, и, самое страшное — он позабыл про клятву. Вступившись за маму из-за дурацких слов, разрушил единственную надежду найти решение. Мама теперь уже никогда не встанет. А Николая выгонят из МИЦ и, может, лишат отца.
Что он может сделать? Как может искупить и исправить?
Открылась дверь. Уверенные шаги двух пар ног. Карась вскинул голову.
— Александр Александрович готов компенсировать ущерб, нанесённый семье Климентьевых, персонально. – Покрытая тёмными волосками рука накрыла плечо Николая. – Мы ведь не хотим выносить сор из избы? Давайте постараемся разрешить конфликт в частном порядке, чтобы не привлекать к МИЦ нежелательного внимания.
— А с мальцом-то что?
— Волшебник Отава подпишет соглашение о том, что Николай будет учиться и работать у нас, и я лично буду курировать его занятия. Опасно терять волшебника с такими задатками, равно как и выпускать из виду талантливого, импульсивного недоучку.
— А если ситуация повторится?
Пальцы не сжались, погладили, будто утешая, будто противореча тому, что Юрий Вадимович собирался произнести.
— В опасных ритуалах мы теряем множество лаборантов…
Угроза повисла в воздухе.
Больше Николай, конечно, не ошибётся.
***
Иногда Маринику вывозили во двор, бережно переложив на твёрдую кровать с поскрипывающими колёсиками и накрыв, почти как покойницу, белой-пребелой накрахмаленной простынёй. Мариника наслаждалась такими моментами. Лёжа и глядя в небо – такое далёкое и близкое в одночасье! – сдерживала комок, подступающий к горлу. Только врачи и сиделка решали, когда гулять. Ценила ли Мариника возможность побыть вне стен, на воздухе, в прошлой своей, почти позабытой жизни? Сейчас она вбирала каждое мгновение, каждый бесценный миг. Чувствуя ласковый ветерок истончившейся бледной кожей, ухитрялась почти забыть о своей неотступной боли.
А боль была постоянной, такой же привычной, как сон, как дыхание – злая, тупая боль. Иногда она отступала на край сознания, почти что за грань ощутимого, но Мариника знала о ней, ощущала её, как душителя за углом, предчувствуя нападение, внутренне подбиралась. И рано или поздно она набрасывалась. Мариника лежала и плакала, перекатывая голову из стороны в сторону по подушке. В такие дни ей кололи снотворное и не впускали сына. Когда-нибудь Мариника не выдержит, когда-нибудь попросит сиделку о милосердии. Или мужа попросит, если совсем устанет. Но, пусть сил уже не хватает, она всё ещё держится. Пока ещё держится, держится потому, что у неё есть Ник.
***
В класс сквозь окно врывался зелёный день – приветственно колыхал каштановыми листьями и солнечными лучами, призывно закликал ласковым ветерком и посвистами затерявшихся в кронах пташек. День обещал все блага поздней весны, а Николай сидел за последней партой, уныло уткнувшись в книгу. Очкастая грымза, новая историчка, постукивала деревянной указкой. Она имела неприятную привычку, задавая вопрос, тыкать этой острой палкой в учеников.
Самым паршивым в курсе школьной истории было то, что сильнее всего она перекликалась с программой патриотизма. Из урока в урок ученикам рассказывали, как плохо жилось в Российской империи, противопоставляя многочисленные ужасы прошлого безоговорочно светлому настоящему.
Но ведь ничто не бывает безоговорочным. В мире всё вообще до жути неоднозначно..
Николай зевнул, прикрывшись ладонью. Скорее бы обратно в МИЦ. Вчера привезли ценные материалы с раскопок, и Юрий Вадимович разрешил помогать отцу. А ведь это – совершенно новый уровень доступа. Внутри отчаянно боролись противоречия. Теперь научный руководитель часто захаживал в лабораторию, мягко заговаривал с Николаем, интересовался его успехами и даже позволил взять на выходные полезную книжку. Отношение Николая к этому человеку непреодолимо менялось, и лишь фотографии, оставленные за креслом, самим фактом своего существования всё ещё заставляли ярко и остро помнить.
Николай к ним больше не прикасался. Несколько раз возвращался в театр, сидел на сцене, но, будто по раскалённым углям, быстро пробегал тот злыднев ряд. Подумалось вдруг: а если кто-то уже вытащил фотографии? Если кто-то нашёл, если кто-то другой узнал? И, холодом по спине: ведь это же всё погубит!
Мысль взбудоражила настолько, что Николай вздрогнул, едва не вскочив.
В этот момент в плечо ткнулся острый конец указки.
— Последний волшебник-император. Что ты о нём усвоил? Кому, как не тебе рассказывать о нём, коль твои родители наградили тебя настолько бесславным именем.
Тяжкий вздох сдержать не удалось. Поднявшись из-за парты под взглядами одноклассников, прошагал к доске, сцепил пальцы, уставившись на ногти.
— Николай Второй Александрович, последний из волшебников-императоров. – Кто-то прокашлялся. Или засмеялся? Николай вскинул голову.
— Какой урок можно извлечь из его истории?
Отец говорил о последнем императоре с восхищением, и сына нарёк презираемым именем, желая ему не горькой судьбы, но железной воли этого могущественного волшебника.
— Он допустил ошибку, приняв на себя командование армией. Он был к этому не готов. Отправившись на фронт, он оставил столицу, а после… я думаю, ему не хватило решимости вовремя применить оружие против восставших. Он должен был быть хитрее и жёстче.
Грымза хлопнула указкой по краю стола. Она ожидала другого ответа, такого, чтоб по учебнику, чтобы про то, как власть жировала в столице, пока люди умирали на фронте, про то, как были развращены император и приближённые, про то, как вели государство к пропасти...
— Тебе бы стоило лучше учить историю, Николай.
— Стоило… бы, – и он передёрнул плечами.
Как же хотелось сказать, что она глупа. И было совершенно плевать, что поставит неуд.
Время шло, обучение в МИЦ продвигалось. В свой четырнадцатый день рождения Николай впервые встал в коло вместе с отцом, как волшебник. Отработанные жесты и твёрдый голос, за спиной – человеческое тепло. Точно зная, что его страхуют и что ничего страшного не случится, Николай всё равно был внутренне напуган до скручивающегося крепким узлом желудка. Этого, впрочем, старался не показать. Проделать всё правильно, филигранно, волевым усилием прорваться через врата Онара* и выцепить, выхватить необходимую тварь за шкирку. На то, чтобы подчинить, пока не хватит опыта, но достаточно уже и одного явления.
После весеннего происшествия на спортивной площадке в школе, отец изменил подход к образованию Николая и к общению с ним: стал жёстче, требовательнее и резче. Спрашивал больше, промахов не прощал, и стал нагружать с другими лаборантами наравне.
Как и обещал, шефство над Николаем взял Юрий Вадимович. Внутри зародилось странное, пугливое любопытство. Чем этот человек лучше матери? Чем и почему он смог зацепить отца настолько, что тот позволял… но это лучше отмести, убрать на задворки памяти, оставить пылящимся за креслом солнечным фотографиям.
Они всё ещё лежали там, Николай проверил. Проверить проверил, но посмотреть не смог – не хватило воли.
Дом, больница и МИЦ замкнулись беличьим колесом. Николай благодарил стихии за то, что ближайшие месяцы не будет хотя бы школы.
— Тебе нужно стать сильнее. – Научный руководитель стоял у рабочего стола, расслабленно опершись о него рукой. Николай тщательно смешивал благовония, боясь ошибиться в пропорциях, потому лишь издал неопределённый звук, показывая, что слушает. Ответом был вздох. — Ты пропускаешь через себя колоссальные энергетические потоки. И если физически ты слабак, а сейчас ты слабак, то ты переломишься. И будешь снова лежать – это в лучшем случае. А можешь и умереть. – Последние слова он произнёс тоном настолько безразличным, что это скользнуло льдинкой по позвоночнику. Закрутив флакончик с эфирным маслом, Николай посмотрел на научного руководителя пристально и внимательно.
— Весной вы намекнули Карасю, что меня убьёте?
Смешок:
— Не доводи до греха.
— А убили бы?
Юрий Вадимович промолчал. Подошёл отец с документами, отдал на подпись, и несколько минут Николай прислушивался к тихому обсуждению. Лишь после этого Юрий Вадимович вернулся к разговору.
— Мы все тут работаем с осознанием, что если сделаем что-то не так, нас расстреляют. И тебя тоже, коль скоро ты с нами. Мементо мори*, маленький лаборант.
Теперь Николай просыпался на полтора часа раньше и плавал в реке до изнеможения. Если он хочет добиться чего-то большего, он станет сильнее. Если ещё совсем недавно подтягивания на турниках Николай считал занятием бесполезным, то теперь сжимал холодную перекладину, вкладывая волю в каждое усилие.
Он станет, он сможет, конечно же сможет… всё…
И вот прошёл год. Целый год – он стал самым ярким и самым долгим, самым желанным, головокружительно страшным. Год – много ли это, или до ужаса недостаточно?
Николай освоил базу – да и сколько её было, той базы, на самом деле? Только сейчас он наконец с ясностью осознал то, что давным-давно пытался внушить отец. Магия в киевских землях отчаянно захирела. Всё, что происходило в МИЦ – было лишь жалкими потугами на фоне былого величия. Если оставаться на этом уровне, не будет ни толку, ни пользы.
— Мне нужны материалы о дивьях. Все, что имеются.
— Дивьи? – Отец посмотрел с осторожным недоумением. – Мы с ними не работаем. Это другой коленкор. Но можешь полюбопытствовать…
С Дивьями работал Рим. Когда-то, несомненно, могли и российские волшебники, но те времена давно растворились в прошлом. Высокий уровень опасности в средней группе духов. Дивьи – одни из самых могущественных существ, которые когда-либо проходили врата Онара.
Дивьи – единственные из духов, которые способны наслать болезнь. Способны ли её отозвать?
Опасаясь посвящать кого-либо в свои замыслы, Николай наконец принялся за собственное исследование. От единственно важной цели никто и ничто Николая не отвратит.
Когда опускались руки, он приходил к маме и долго сидел, прижимаясь губами к безвольным пальцам. Мама расспрашивала, снова и снова охала да вздыхала. Мама не хотела, чтобы Николай связывался с магией всерьёз. Но мог ли отступиться?
— Что есть Навь? – Николай спросил однажды. В кабинете присутствовали научный руководитель, отец и ещё несколько волшебников-помощников. В отличие от лаборатории, укреплённой враждебными для духов железом и серебром, кабинет был самым обыкновенным – здесь работали с бумагами или читали книги, спорили, разрабатывали новые проекты и…
— М-м… — на Николая оглянулся Юрий Вадимович. Он с отрешённым видом пролистывал какую-то папку. В усталых глазах скользнул огонёк заинтересованности. Он почти всегда смотрел на Николая так – с мягкой, заинтересованной теплотой. Чтобы не отвечать ему тем же, Николаю приходилось делать над собой усилие. С каждым днём становилось сложнее. – Хорошие вопросы задаёт маленький лаборант.
— Так что она такое? Какая она?
— Могу дать тебе только философский трактат. Но всё это… теоретизирование, понятное дело. В Нави никто не бывал и Калинова моста* не пересекал.
— Но все философы сходятся к одному. Что бы там не происходило, Навь – абсолютный хаос, — включился в разговор один из помощников. Отец хмыкнул.
— Эта метафизика волшебников современности волнует мало.
Но случайная мысль, зародившись в голове Николая, начала стремительно вызревать. Он проштудировал рассыпающийся от старости трактат, и в гуще бестолковых рассуждений отыскал для себя несколько важных тезисов. Если предположить, что Навь столь же нематериальна, как и её порождения, то значит ли это, что она – безграничный источник энергии, которую можно не выдёргивать по кускам разнородными тварями, а получать непосредственно сквозь врата, словно от генератора?
Вскоре эта мысль, однако, затерялась в гуще других, потому что с раскопок привезли очередную партию материалов, и в одной из табличек отец отыскал совершенно новое заклинание.
«Хлоп» — чашка рассыпалась на кусочки. Отец вскинул руку, связанное рунами существо съежилось, зашипело. Облачённые в униформы люди подобрались. Стоящие каждый в своём обережном коле, они уже полтора часа наблюдали одно и то же. Первый приказ – уничтожить предмет, следующий приказ – восстановить его. И паки, по кругу, но, впрочем, не без огрех. «Хлоп, хлоп, хлоп». Николай следил завороженно. Теперь он знал, куда двигаться. Теперь он увидел путь.
— За это мы точно получим надбавки. Есть, чем гордиться. – В зале с фотографиями было шумно. – Пусть заклинание пока и кривое, но отработка – лишь дело техники. – Люди обсуждали, шутили, поздравляли отца с открытием. Он отрешённо потягивал кофе и всеобщего воодушевления особо не разделял.
— Велика заслуга – теперь мы можем предоставлять услуги по восстановлению битой посуды.
— Но ведь посуда – это только начало? — В зале появился научный руководитель, включился в разговор – и отец как обычно преобразился.
— Мы уже проверяли. Всё, что сложнее табуретки, как положено не сращивается, хоть ты об стену бейся. Да и стоит ли овчинка выделки, в смысле… энергетических и временных затрат? Разве только какая-нибудь матрона слишком дорожит прабабушкиным сервизом.
Юрий Вадимович подошёл ближе, что-то произнёс негромко – и тут же отстранился. Отец кивнул, уголки его губ дёрнулись.
— Я не принижаю свои достоинства, Юр… я просто… Не вижу в этой малости какой-либо значительной перспективы. Разве только выйдет расчленить заклинание на морфемы…
Расчленить заклинание на морфемы.
На следующий день Николай примчался в лабораторию с самого утра — и сразу засел за тетрадку.
— Ты мал еси. Нос не дорос. – Отец поглядел скептически. Но Николай – самородок. Так ведь сказал научный руководитель? Ещё так недавно отвратительный мужеложец, теперь для Николая внезапно – авторитет.
— Мы можем ввести в формулу кого-то посильнее. Кого-то не из низших, а из срединных духов. И попытаться с ними.
Отец отмахнулся.
— Формула слишком слабая.
И Николая озарило, озарило совершенно внезапно.
— Ты просто боишься нового. Ты не экспериментатор. Ты делаешь только то, в чём стопроцентно уверен.
— Те, кто поступали иначе, остались на фотографиях.
— Но так не достичь результатов!
— Не стремись за пределы. Мементо мори – разве тебе этого Юра не говорил?
«Хлоп» — Николай закрылся в одной из экспериментальных комнат. «Хлоп». Чашку нужно бросать так, чтобы даже на волосок не высунуть тело за кромку обережного кола. Одна ошибка, и ты – покойник. «Хлоп» — головокружение. Визг существа в круге напротив. Зрение плывёт. Двухъярусное блюдо – уже слишком сложный предмет. «Хлоп», — и никакого внятного результата.
Николай покачнулся, ощутил в носу железистый запах — снова перенапрягся сверх всякой меры. Тепло на губе. Нужно заканчивать ритуал. Срочно заканчивать. Формула отсылания, ноги ватные. Как хорошо, что отец занят и Николай предоставлен самому себе.
На пол опустился в изнеможении. Нужно остановить кровотечение, сунуть тампоны в нос и выпить воды, но Николай стоит на коленях, а струйки стекают по подбородку… «Хлоп».
Он понял не сразу, но что-то как будто ударило по ушам.
Несколько капель крови упали на пол.
Ведь коло деактивировано, Николай завершил ритуал. Так почему же опять засветились руны? Подняв дрожащую руку к лицу, Николай сунул палец в нос и размашисто начертил на полу простейший фрагмент цепи, приложил усилие. К горлу подкатил тошнотворный комок, сердце заколотилось.
«Эврика! Эврика!» – так ли кричал учёный из старых мифов?
У отца задрожали губы.
— Забудь… об этом. Если за что-то нас и могут расстрелять, то только за такое. И Юра не поможет, и никто не поможет.
— Но это ведь работает! Это работает, это — тоже магия, и я хочу её понимать!
— Хватит. Забудь!
Резкий вой сирены – он был внезапен. Отец закаменел, дёрнувшись, а Николай растерялся. Прежде он ещё не слышал настолько тревожного звука, который, заполняя всё пространство вокруг, нагонял первобытный ужас. Кто-то забегал за стеной, захлопали двери.
— Что… происходит? – Собственный голос затерялся в слившемся с сиреной сердечном ритме. Над головой зашипел вмонтированный в потолок динамик.
— Корпус один минус два дробь одиннадцать, — указание отдела, этажа и лаборатории.
Теперь пояснений не требовалось. Николай догадался и сам, но отец наконец-то выдохнул:
— Что-то пошло… не так.