Ночью разразилась гроза – возможно, последняя в этом году гроза. Молнии вспыхивали одна за одной. В ночи, подобные этой, завеса между мирами истончается, и врата Онара приоткрываются. Согласно одной из легенд, вспышки в небесах – это отблески того самого Калинова моста. Если суметь ступить на краешек молнии, можно по ней пройти аккурат до Нави. Николай, как случалось часто, не мог уснуть – мешали громовые раскаты. Конечно, он знал, что у легенд и реальности общего очень мало. Теперь, когда магия превратилась в науку, глупо бы было гоняться за молниями. Однако за окном бушевали стихии, в первобытной мощи которых сомневаться не приходилось. Молнии – это электричество. Как жаль, что нельзя их ловить, запасать впрок – ведь это бы решило вопрос с нехваткой энергии? Или не решило? Снова сверкнуло. Николай накрыл лицо одеялом. Мысли в голове ворочались медленно, сонно. Всё смешалось в одно: рыбалка, Юрий Вадимович, вечер, велосипеды, хмурый отец, запах «холодных» благовоний – опять вызывал русалку? — тот ночной ритуал и что-то, что в нём царапало. Почему не получается восстанавливать предметы, разбитые до появления духа? Почему со сложными предметами ничего не выходит?
От грома, как показалось, задрожали стены – и Николай подскочил на постели. Всё наконец сложилось.
Сна не было ни в одном глазу. Метнувшись к столу, Николай писал истерично, почти вслепую, и то и дело вспыхивающие молнии освещали неровные строчки кривых, торопливых букв.
Николай наконец-то нащупал, что должен делать. Но как дотерпеть до утра? Ведь сегодня отец вновь не ночует дома.
***
Руки скользили по телу жадно. Он соскучился – слишком соскучился. Отава закрыл глаза. То, что когда-то приносило удовольствие, теперь обратилось пыткой. Страх. Справляться с ним, отрешаться от него – это и раньше стоило огромных усилий. Теперь страх возобладал, страх одержал верх – и волшебник Отава капитулировал. Он был бессилен, совершенно бессилен. Отдаваясь во власть любимых, надёжных рук, внутренне содрогался от непреодолимого отвращения к себе самому и к происходящему, к одной лишь мысли, что всё это допустил. Отава позволил Юре, позволил сыну…
Что запечатлел Николай на своих проклятущих снимках?
Слишком погрузившись в себя, выпал из реальности. Осознал, лишь когда Юра отступил, помотав головой.
— Да что с тобой? Алекс? Я будто пытаюсь добиться взаимности от покойника!
Он поцеловал, а Отава… ему не ответил? И не заметил этого? Зажмурившись до боли, впился ногтями в ладони.
— Юр… извини… наверное… не сегодня.
Нужно было сказать это раньше. Раньше, когда ещё не остались наедине, когда ещё были одеты, когда ещё… Отава всё делает не вовремя, во всём ошибается…
— Юра… прости, — повторил. Не выдержав, отвернулся. Голый человек выглядит очень жалко. В особенности человек, сбитый с толку, совершенно подавленный, но всё ещё неуместно физически возбуждённый. Видеть Юру таким Отава не хотел.
— Что я делаю не так? Скажи мне наконец, — ударило камнем в спину. Не зная, что говорить, Отава в растерянности застёгивал пуговицы рубашки. Он должен был рассказать. Должен был ещё тем ужасным вечером, когда, сидя на тёмной кухне, до колотья в подушечках пальцев хотелось набрать Юрин домашний номер. Но Отава не смог, побоялся. Решимости не хватило. Теперь и подавно не хватит. Теперь уже слишком поздно, потому что всё зашло слишком далеко, потому что стену отчуждения уже не разрушить словом, и наконец… потому что Юра слишком прикипел, успел привязаться… к сыну. Как, при всей Юриной вспыльчивости, он поступит, если узнает про Ника и фотографии? И как он посмотрит на самого Отаву, если в очередной раз убедится, какой он слабак и трус?
— Шаблон. Всё, что нам нужно – это ввести в формулу шаблон! – Сын раскраснелся от энтузиазма. Тыча в наспех набросанные строчки изгрызенным ногтем, едва не пританцовывал на месте. – Придётся нарисовать дополнительное коло, как с русалками, и вычленить связку. Но я способен это сделать. А потом попробуем. Ведь попробуем, да?
Он был и впрямь хорош – слишком хорош, пугающе хорош. Ведь ему четырнадцать! Что же тогда он сможет через пять лет? А что – через десять?
— Я бы рекомендовал поработать с изолированными параметрами. Проведите эксперимент с отцом, — Отава вслушивался краем уха. Юра, неслыханное дело, принёс в лабораторию кофе и бутерброды. Вместо перерыва сидел с Николаем, внимательно вчитываясь в его неразборчивый почерк. Сын что-то пробормотал. Юра подался вперёд, покачал головой. – Я не знаю.
— Да что вы за научный руководитель, если не знаете?! – хлопнул ладонью по столу Николай и тут же застыл. – Извините… пожалуйста. — Пожатие плеч. Уж кому, как не Юре, разбираться во вспышках эмоций? – Мне просто не терпится… Я… просто… — Теперь в интонациях сына звучали вина и стыд. – Я правда не хотел говорить того, что сказал. И я так… не думаю… на самом деле. Юрий Вадимович, вы точно не злитесь?
Отава отметил Юрину ладонь на плече Николая. Активно жестикулируя свободной рукой, Юра что-то негромко втолковывал. Прислушиваться не хотелось. То, из чего между Отавой и сыном наверняка бы разгорелся конфликт, Юра сейчас уладит необъяснимым образом. Так и оказалось. Уже через минуту оба рассмеялись, снова склонились над записями. Что-то внутри возилось, что-то гадкое, но, чем это было, Отава пока, хоть тресни, не понимал. Только одно знал совершенно точно: перед ним Николай вот так бы не извинялся.
Сентябрь кончился, по ощущениям, быстро, едва начавшись. Николай ввёл в формулу шаблон. Криво, с ошибкой, но ввёл. Отава корректировал заклинание не без гордости, но гордость его омрачалась чернильной злостью. Почему в четырнадцать лет Николай способен на то, на что Отава и в сорок бы вряд ли набрался смелости? И почему это так мучительно задевает?
Юра в лабораторию зачастил. За тем, как он общается с Николаем, как подсовывает ему слишком, по мнению волшебника, серьёзные книги, Отава наблюдал со смешанными чувствами. Почему за все годы он сам не сумел сблизиться с сыном настолько? И как сумел Юра? Отава отлично помнил первый день Николая в МИЦ – тот злобный взгляд, которым сын окинул научного руководителя. Теперь презрение и ненависть сменились неподдельным, искренним обожанием. Истинные эмоции пока Николай скрывал ещё слишком плохо. Тот восторг, с которым он таскался за Юрой, Отава принимал и осмысливал с очень большим трудом. В сердце клокотали горечь от упущенных возможностей, гнев на себя за страхи и нерешительность, за всё, чего Отава не сделал. А, может, и не хотел?
Ведь это не Отава мечтал о сыне.
Шаблон сработал, сработал даже лучше, чем волшебник Отава рассчитывал. Но переступить через себя и сказать Николаю хоть что-нибудь одобрительное он так и не сумел. За двоих расстарался Юра.
Юра… Как давно не приходилось видеть его настолько счастливым и вдохновлённым, настолько открытым и мягким. Терпения, которого ему отчаянно не хватало, для Николая Юра находил даже больше, чем было необходимо. Это был какой-то другой, почти непонятный Юра. Ради этого нового человека Отава отступал в сторону.
Отава был достаточно объективен. Николаю не повезло с отцом – это он знал точно. Так, может, теперь у Юры появился шанс… исполнить мечту? От мыслей горчило на языке. Самый неперспективный волшебник, самый ужасный отец и плохой любовник, Отава отступал в сторону. Всё, что он мог – отступать.
Он… как всегда бесполезный… слабак и трус.
***
Душица, котовник, мята перечная. Николай убирал туго завинченные колбы с перетёртыми листьями. Хорошо, что каждая аккуратно подписана – по запаху травы Николай ни за что бы не различил. Отец стоял вне поля зрения, и время от времени Николай на него косился. Наконец тихо спросил:
— Ты действительно разрабатывал все смеси благовоний?
Отец приблизился. Почти до самого утра он работал с особым заказом и теперь источал знакомый прохладный запах.
— Это тебе дядя Юра сказал?
Как по-дурацки звучит. Внутри всколыхнулся гнев, и Николай слишком резко поставил последнюю колбу в ящичек.
— Он не дядя.
Движение плеч.
— А кто тогда?
Не надо было и заговаривать. Не надо было вообще приезжать в лабораторию. Николай бы и дома вполне неплохо посидел над своими записями. Сжав зубы, отвернулся. Тонкие пальцы отца примиряюще легли на плечо – Николай его тут же отдёрнул.
— Я же в медицину пойти хотел. Разбираться в растениях, людей лечить. Оттуда и латынь, и… вообще всё. – Отец говорил вполголоса. Обернувшись, Николай увидел, что он рассеянно водит пальцем по наклейке одной из колб. Слово «котовник» то исчезало под ногтем, то появлялось снова. – Я их не с нуля разрабатывал. У меня была база. Пришлось исключить недоступные ингредиенты, которые до войны закупались в Римских колониях, подобрать им альтернативы, провести некоторые…
Отвинтив «котовник», отец заглянул в колбу. Зачем это делать, если колба и так прозрачная? Он казался подавленным и грустным – наверное, от усталости. Николаю должно быть плевать. Но было почему-то тревожно. А ещё… странная мысль… если бы Юрий Вадимович случайно не обмолвился в разговоре, хорошего об отце Николай так бы и не узнал.
— Почему ты никогда не рассказывал?
Отец раскачивал колбу в пальцах. Он вообще помнит, что открыл её? Рассыплет ведь сейчас.
— А зачем?
— Не только про травы. Ты вообще ничего не рассказывал.
— Ты не спрашивал.
И пауза. Несколько травяных крошек всё-таки упали на светлую столешницу. Спохватившись, отец вернул крышку на место. – Тебе вроде Юра нравится?
Комок в горле. И что говорить? Тем более… ему, если правду – страшно? Ответа отец не ждал. Тяжело опустившись на стул, кивнул самому себе.
— Чуть больше года прошло. И ты уже не так радикален.
— Пусть хоть сто лет пройдёт. Вот… этого… вот… того. Я не пойму.
— И не надо.
За окнами шумел дождь. Вернувшись с бумажной салфеткой, Николай смахнул крошки котовника. Отец был прав, отец хорошо подметил – да и можно ли было не подметить? Если рядом с отцом ощущались напряжение и враждебность, с научным руководителем Николай забывал обо всём, и время куда-то девалось, и, если большая горячая рука одобрительно хлопала по плечу, Николай был готов растаять кубиком сахара в чае. От отцовских же прикосновений отшатывался, как от заразы. Отцовские прикосновения были противны. Потому ли, что Николай ещё слишком явственно помнил тонкие руки около пресс-папье? Но помнил и другие, вцепившиеся в… в… гадость… какая гадость!
— Можно, я попрошу тебя? – спросил Николай, когда в хлюпающем холодными лужами октябрьском сумраке они вместе с отцом брели к служебному автобусу под одним на двоих зонтом.
— Если скажу нельзя, ты перейдёшь к угрозам. Разве я не прав?
— Да сколько ты будешь припоминать? – едва не вспылил Николай. Зонт в руках отца дёрнулся, и ледяная струйка стекла за шиворот. Поёжившись, Николай невольно прижался почти вплотную. Что хуже: терпеть отца так близко или мёрзнуть и мокнуть? – Я как раз и хотел… об этом. И про Юрия Вадимовича. Не говори ему. Пожалуйста, не говори.
Отец снова дёрнул зонтом. Теперь это не было просто неосторожностью.
— А может бы и стоило рассказать?
Голос ядовитый. Какие-то люди рядом. Мерзко внутри и снаружи – не лучшее время для разговора. Зря Николай сказал, напрасно поддался страху. Теперь слабое место оголено, теперь отец точно знает, куда ударить. И он ведь ударит?
В автобусе пахло бензином и потом. Забившись на сидение у окна, Николай наблюдал за каплями. Капли скользили по стеклу, сталкивались друг с другом. Отец сидел рядом, и Николай вжимался в пластиковую стенку – всё, что угодно, только бы не соприкоснуться даже случайно. Холодно, устал. А если бы это был не отец, а Юрий Вадимович, можно бы было невзначай притулиться плечом, а ещё поболтать, наверное.
— Урок для тебя. Если я ещё могу… да плевать. – Отец стискивал рукоять зонта. Вода стекала на затоптанный пол щедрыми струями. – Я не сказал и не скажу ему. Потому что это его ранит. Я не раню того, кого люблю. – И резко захлопнул рот – даже зубы щёлкнули. Отвернулся к проходу. Автобус затормозил рывком, так что пришлось схватиться за край сидения, чтобы не влететь лбом в спинку напротив.
— Я не хочу говорить о нём. С тобой.
Пожатие плеч. Остановка.
— По-моему ты сам начал. Пойдём, Николай. Нам пора выходить.
Шлёпая рядом с отцом по лужам, Николай костерил себя за то, что оставил свой зонтик в МИЦ. Если бы не оставил, сейчас бы не приходилось чувствовать отца рядом, не приходилось бы терпеть шуршание его куртки у локтя. Он любит, а как же… разве за столько лет хотя бы раз доказал, что умеет любить кого-то? А подставляние задницы – это не про любовь. Но если не это, то что же любовь тогда?
Из-за МИЦ, исследования и школы выкраивать время для мамы становилось всё сложнее. Николай хотел составить красивый букет из ярких кленовых листьев, но не успел – затяжной дождь, продлившийся целых четыре дня, испортил всю красоту. Листья потемнели, покрылись пятнами. Зато получилось добыть несколько тяжёлых гроздьев позднего синего винограда. Николай знал, что лазать через соседский забор ему уже, наверное, не положено, но всё равно полез, потому что мама любила виноград, а Николай – маму. И было плевать, кто что скажет. Главное, чтобы она улыбнулась, чтобы она улыбалась как можно чаще.
От ржавого забора на штанах осталось пятно. Мама его заметила, покачала головой сокрушённо, но ничего не сказала. Виноград они ели вместе. Одну ягоду Николай вкладывал в мамин рот, а вторую – в свой. Упругие, ягоды лопались на зубах кисло-сладким соком.
— Ты стал мало рассказывать, Ники, — так себя называть он теперь позволял лишь ей. И только из её уст это совсем не злило. Оторвавшись, виноградина оставила на ветке кусочек снявшейся кожуры. Николай тронул его ногтем. Мама спросила: — Что ты делаешь в МИЦ сейчас?
— Я не могу говорить об этом. Отец подписывал бумаги, что я буду молчать. – И сунул в рот виноградину. Только теперь подумал, что виноград немытый. Нужно было для мамы помыть. – Знаешь… у меня… самый лучший научный руководитель. Он меня хвалит. – Это вырвалось само, и Николай ощутил, что лицо загорелось. Так хотелось поделиться, хотя бы с кем-то. Мама приподняла голову.
— Юрий Вадимович, да?
— Ты откуда знаешь? – Холодок по спине. Мама улыбнулась.
— Мы были знакомы с его женой. — Нахмурившись, вздохнула. – Хорошая была женщина.
— Он тоже хороший. – Ягода в пальцах лопнула. Николай поспешил сунуть её в рот. И пальцы облизал. Просто, на всякий случай. В Припяти все и правда друг друга знают. И мама, конечно, знает, под чьим руководством работает её муж. Тогда почему Николай испугался, почему пожалел, что заговорил об этом? И чего испугался на самом деле? Правда вреза́лась под рёбра, колола на языке. Николай любит маму, она – отца. И пусть даже отец этого не достоин, Николай сделает всё, чтобы мама ни о чём не узнала.
А если бы и Николай совсем ни о чём не знал, было бы гораздо, гораздо легче.
В конце ноября праздновался день падения империи. По случаю этого объявили целых три выходных и ещё один, дополнительный, из-за круглой даты. Отец попросил Бажану приготовить что-то особенное. Это «особенное» долго томилось в приоткрытой духовке. Пахло белком и сахаром. Согнувшись над школьной тетрадью со сложными уравнениями, Николай втягивал воздух носом. Есть будет вряд ли, но нюхать приятно. В дверь постучали. Отец заглянул и тут же вошёл, не ожидая разрешения. Пришлось отложить тетрадь.
— Что случилось?
Дверь затворилась со скрипом. Отец тёр ладони, явно подбирая слова.
— Сегодня у нас будут гости.
— Гости? – Гладкий карандаш, покрытый прозрачным лаком, вращался в пальцах.
— У Юры… важная дата.
Цифры и знаки, всё ещё теснившиеся в мозгу, вылетели оттуда без права на возвращение. Николай едва не подскочил от такой новости, но сдержался и лишь обернулся на стуле.
— День рождения? Почему я не знаю, когда у него день рождения?! – Получилось слишком возбуждённо. Пришлось прикусить язык. Больно, но заслужил. Отец покачал головой.
— День рожденья в январе. А сегодня… другое.
— Конкретно?
— Не имеет значения.
— Ты начал. Говори.
Сетка кровати застонала, когда отец на неё уселся.
— Сегодня он похоронил сына и жену. И я не хочу, чтобы он оставался с этим наедине. Вы же вроде… Я позвал его к нам… пожалуйста… не устраивай сцен. Нет… не то. Скажи, ты не против?
— А если бы даже был… ты же уже позвал, — нахмурил брови Николай. Но внутренне ликовал. Юрий Вадимович придёт в гости. Всё тело буквально тряслось от странного возбуждения. А если заглянёт в комнату? Тут же такой беспорядок! И голову же Николай не вымыл! И сколько ещё времени осталось? Вдруг он уже на пороге?
— Почему ты вчера не сказал?
Или лучше позавчера. За неделю, за месяц. Николай сгрёб тетради. Получилось слишком поспешно, дергано. Нельзя показывать отцу того, что внутри. Лучше никому ничего не показывать.
Он принёс ореховый торт отцу и большой блокнот в твёрдом переплёте для Николая, потому что в гости не приходят с пустыми руками. Николай суетился бестолково и беспорядочно. Забрав мокрый зонт, подумал, что пол холодный, и, метнувшись за тапками, залил водой линолеум. Нужно за тряпкой? Или лучше не надо? А если гость поскользнётся и упадёт? Отец наблюдал молча. Наконец тихо бросил:
— Не мельтеши.
Если бы не Юрий Вадимович, негромко спросивший, где можно вымыть руки, Николай бы совершенно точно отцу нахамил.
— Ванна и туалет – это туда, — бодро махнул рукой и сразу подумал: а почему он спрашивает? Ведь он же здесь был? Ответ пришёл в голову тотчас: о том, что он был, Николай знать не должен. О том, что Николай знает, не следует догадываться уже гостю. От всех этих манёвров стало гадко, настолько гадко, что Николай убежал на кухню, щёлкнул чайником. А как часто… это… происходило здесь? Как… долго?
Когда взрослые вошли, Николай сосредоточенно возился с чашками. Особая сладость, которую утром готовила Бажана, высилась на столе белоснежной горкой, и, едва её увидав, Юрий Вадимович улыбнулся. Переглянувшись с отцом, изогнул бровь, чему-то кивнул. Отец повторил движение. Они совершенно точно друг друга поняли. Поняли без слов. Такое уже бывало. Николай так умел разве что с мамой. И то… не всегда.
Троим на кухне было очень тесно, и за столом разместились, соприкасаясь локтями. Как оказалось, Юрий Вадимович любил очень сладкий чай – сахар отец положил ему сам, и сам размешал, заботясь о госте. Николай почему-то расстроился – это должен был сделать он.
— Меренги удались. Как в детстве. – Научный руководитель крутил в пальцах сладость. Николай уже попробовал – хрустко, совсем не вкусно. Но Юрию Вадимовичу нравится. – Спасибо, что пригласил.
В кухне витала неловкость – Николай её отчётливо ощущал. Отец шумно прихлёбывал чай, Юрий Вадимович водил пальцем по краю чашки, Николай гонял меренгу по блюдечку. Несколько раз пытались заводить разговор. Скомканный, он быстро затухал. Отец косился на Николая исподлобья, Николай старался этого не замечать и думал о том, что отец тут и вовсе лишний. А потом Юрий Вадимович вдруг хлопнул в ладоши:
— Так! – Это было настолько неожиданно, что все присутствующие вздрогнули. Отец пролил несколько капель чая на светлую безрукавку, а научный руководитель продолжил чрезмерно бодро: — Алекс, у тебя же есть «Внеземелье»? Ты же не мог её выкинуть?
Отец заморгал, часто-часто.
— Она-то валяется, но… Николай в неё не умеет. Ты же с матерью не играл?
Пришлось покачать головой. «Внеземелье» — большая коробка с игрой — пылилась в шкафу, сколько Николай себя помнил. Мама всегда говорила: ей не хватает ума на такие игры, а отец когда-то лишь отмахнулся, что, мол, для такого хорошо бы немножечко подрасти. Теперь Юрий Вадимович нахмурился как-то неодобрительно, но, тотчас похлопав Николая по плечу, там и оставил руку.
— Значит, скооперируемся с тобой против этого зануды, маленький лаборант. И вместе его разгромим. Как ты на это смотришь?
Огромная шуршащая карта заняла почти весь ковёр в большой комнате. К карте прилагалось несколько наборов карточек с различными тварями, заданиями и условиями, множество цветных фишек и потемневший от времени деревянный зелёный кубик с точечками на гранях. Отец энтузиазмом не горел, но Юрий Вадимович излучал его за двоих. С жаром объяснял правила, тасовал карточки, расставлял фишки на исходные позиции по контуру карты. Правила были сложными. Требовалось завоёвывать территории, обмениваться ресурсами, продумывать каждый ход. Чтобы переставлять фишки, приходилось хорошенько поползать вокруг карты, и это оказалось смешно и весело. Николаю и Юрию Вадимовичу достались золотой рудник, драконьи горы и слабенькая, но армия. Однако все продовольственные запасы, промышленность и склады выпали отцу. Научный руководитель потирал руки. Он ходил быстро, бросал кубик резко. Отец же тёр подбородок пальцами, обдумывая каждое слово и действие так долго, что Николай и Юрий Вадимович успевали сбегать на кухню за чем-нибудь вкусным. Вскоре перетащили тарелки и чашки в комнату, расставили их вокруг карты.
Игра поглотила всех. От неё отвлекались только чтобы похрустеть меренгами или потащить в рот ломоть колбасы. Когда приходилось терять ценные территории или ресурсы, Юрий Вадимович активно негодовал, а отец лишь поджимал губы. Торжествовали примерно так же. Отец – скромно, а Николай и научный руководитель — от всей души.
— Меняю фруктовые сады на твою лесопилку!
— Да ладно… Ты шутишь? Сам свои яблоки собирай, а мы строим флот, нам нужны эти сосны!
— Твой крылатый змей сожрал половину моего табуна! Ты бессовестный, Юра!
— Злыдень тебя дери, мне срочно нужны фрукты для моих моряков!
— Надо было брать сады, когда предлагал.
Юрий Вадимович зарычал, а отец показал язык. Это было так внезапно и так… на него не похоже, что Николай даже выронил кубик от изумления. Всегда серьёзный и сдержанный, отец… забавлялся? Взрослые рассмеялись. Научный руководитель сидел, скрестив ноги, похлопывая стопкой карточек по колену. Ткнул отца локтем:
— Сады отдавай, злыдень бездушный!
И снова смех. Тёплый, уютный. Николай подобрал и бросил кубик на карту. В сгущающихся сумерках стало плохо видно. Скоро игру придётся заканчивать, потому что на то, чтобы охватить всю карту, обычных свечей не хватит, а газового светильника в большой комнате нет. Стало немного грустно. Николаю безумно понравилось «Внеземелье», а больше него – возможность ползать вокруг карты рядом с научным руководителем, обсуждать стратегию, оспаривать его решения и предлагать собственные. Отец должен проиграть! Тогда счастью Николая вообще не будет пределов.
Но Юрий Вадимович внезапно поддался. Он точно поддался – Николай видел! Объявили боевую ничью.
— Мы же могли победить, — Николай насупился. Горячая рука на мгновение сжала плечо.
— Могли. Но не успели бы до темноты, так что игру пришлось бы и вовсе бросить. – Поднявшись, гость протянул Николаю руку. – Удовольствие от процесса ценнее торжества победителя. Теперь вам пора ужинать, а мне – возвращаться домой.
Но он не ушёл.
— Я рассчитывал на тебя, дармоед, — бросил отец с улыбкой, сворачивая карту, и Николай снова добровольно отправился заваривать чай.
Ужинали в зеленоватом свете газового светильника, и впервые со дня катастрофы Николаю было уютно сидеть на кухне. Отец и Юрий Вадимович негромко переговаривались, много шутили. Отец смеялся. Николай ещё никогда не слышал, чтобы он смеялся так много. Потом гость рассказывал разные истории. В некоторых местах отец яростно двигал бровями и много жестикулировал. Это выглядело забавно, так что один раз Николай даже фыркнул хлебными крошками на столешницу. Юрий Вадимович упреждающе занёс ладонь над его лопатками.
— Подавишься, маленький лаборант… больше не буду тебя смешить.
Позже обсуждали игру, бурно делясь впечатлениями. Как-то незаметно переключились на работу.
— Если бы у нас были такие лампы, как в МИЦ, можно было бы хоть до утра играть, — протянул Николай мечтательно. Отец хмыкнул.
— А заряжать их?
— Он про электрические.
— Да я про какие угодно. Обидно же! – Вдруг осмелился подёргать гостя за рукав. – А есть тот проект с шишиморой, расписанное заклинание? Вот бы его доработать…
Вилка звякнула о тарелку. Прежде чем отвечать, Юрий Вадимович отпил чая.
— Он провальный. Там дорабатывать нечего. Я проверял. ЧП, которое ты застал, произошло как раз потому, что Климентьев пытался засунуть в свой генератор что-то с последних страниц бестиария. Мы даже не знаем, что. Карась засекретил данные. К сожалению. — Пальцы научного руководителя медленно сжались в кулак и так же медленно разжались. – Ублюд... кхм…
— Я очень давно над этим думаю, но ни у одного из вас никогда не спрашивал. Почему бестиарий оканчивается срединными духами? Если есть срединные, то это само собой предполагает, что есть кто-то сильнее и выше? – задал Николай вопрос, который уже много дней не знал, как правильно сформулировать.
Юрий Вадимович замер – с поднятой вилки свисала длинная макаронина.
— Мне нравится линия твоих рассуждений.
Отец поперхнулся чаем и, обменявшись с научным руководителем многозначительными взглядами, медленно провёл указательным пальцем по воздуху перед горлом, играя бровями так нарочито, что рассмеялся не только Юрий Вадимович, но даже Николай.
— Да я и не собирался. – Гость ответил на что-то невысказанное. Теперь уже он отыгрывал пантомиму – менее успешно, но с полной самоотдачей.
— Тебе только волю дай, забьёшь Николаю голову. – Отец говорил непринуждённо, но всё-таки хмурился. Пришлось подать голос.
— Я всё ещё тут.
Оба одновременно хмыкнули.
— Юра, нет. Ладно… Да ладно, говорю же… О, злыднева сыть… — И схватился за чашку. – У Юры своя священная корова, свой покрывшийся пылью проект.
— Я бы попросил. Я всё ещё работаю. Просто медленно.
— Так что за проект? И почему корова?
Давным-давно люди поклонялись различным богам, и даже в славянской истории сохранились упоминания о множестве ритуалов. Богам приносили жертвы и посвящали капища, их ярости страшились и на милость надеялись. Боги были жестоки. Они требовали повиновения, играючи уничтожали целые города и творили ужасы, и когда мир оказался на краю кровавого хаоса, на свет появился великий волшебник. Он сумел обуздать и подчинить богов, он разъединил миры и запер магические врата, названные его именем. Он победил богов, но был убит одним из своих учеников. В легендах говорилось: великий Онар воскрес и дожил до глубокой старости. Истоки легенд забылись, волшебника обожествили. Почти в каждом городе Киевских земель всё ещё было можно полюбоваться величественными храмами, которые многие поколения возводили великому волшебнику. В Припяти храмов не было, но картинки Николай видел и изумлялся. Его самого с детства учили поклоняться только одним стихиям. Но ведь когда-то же люди верили и в Онара?
— Мы прощупываем Навь кончиками пальцев. Я собираюсь сунуть туда руку по локоть.
Когда Юрий Вадимович засобирался домой всерьёз, Николай хотел было проводить его вместе с отцом, но гость покачал головой.
— Маленький лаборант останется и уберёт со стола. Хорошо? – Он быстро, почти невесомо потрепал по волосам, и Николай не нашёл в себе ни сил, ни решимости, чтобы с ним спорить. С отцом бы смог, но не с научным руководителем.
Медленно сгружал тарелки в раковину, ощущая, как пусто и тихо во всей квартире. Теперь Николай понимал, почему Юрий Вадимович поддержал его, теперь Николай знал совершенно точно.
— У ваших проектов есть кое-что общее. Оба они совершенно безумны.
Отец произнёс это почти без эмоций. Николай бы хотел поспорить, но не мог. То, к чему стремился Юрий Вадимович… это ведь и впрямь было какое-то сумасшествие.
— Там что-то есть, наверняка есть. Если не боги, то другие разумные существа. И, если они есть, я найду их.
— Но ведь легенды говорят, что боги были жестоки, что они приносили хаос и…
Усмешка Юрия Вадимовича… она была страшной, страшной потому, что Николай видел в ней отражение собственного безумия.
— Я читал другие легенды. Боги были разные. Что же касается достоверности легенд… разве пример новейшей истории не достаточно показателен?
Съехав по одной из тарелок, чашка звякнула о дно умывальника. Николай открыл воду. Нужно вымыть посуду, чтобы занять руки. На самом деле совершенно всё равно, чем заниматься. Главное – заниматься. И даже не беспокоит, что научный руководитель и отец остались наедине. Не беспокоит… почти. В мыслях другое.
Он хочет найти богов, влезть в Навь так глубоко, как только возможно. Почему? Николай читал это в обрывках небрежных слов. Николай не должен был додумываться, но всё-таки он додумывался. Безумие… это безумие было повзрослевшей версией собственного безумия Николая. Только Николай цеплялся за призрачную надежду, а Юрий Вадимович – за древние языческие легенды.
И он зашёл куда дальше.
Потому что боги из легенд иногда возвращали мёртвых.
А Юрию Вадимовичу было, кого… вернуть.