Исцеление – это больно. Мучительно больно чувствовать пронзающие тело магические потоки. В первое мгновение Николай заорал и стоящий в страховочном круге Юрий Вадимович подобрался: он волнуется, он может прервать ритуал. Пришлось отрицательно замотать головой, стиснув зубы, зажав себе рот. Линии заклинаний вокруг пульсировали, воздух вибрировал, льющиеся из глаз слёзы смешивались с катящимся со лба потом. Отец читал заклинание твёрдым голосом, выглядел бесстрастным, но потом стремительно побледнел, кажется, пошатнулся – или это так всё расплывалось перед глазами? Линии круга засветились ярче, почти ослепляя. Николай зажмурился, но даже сквозь подрагивающие от напряжения веки продолжал видеть. Магия разливалась по сломанной руке пламенем – оно обхватывало от плеча до кончиков пальцев.
А потом пальцы дёрнулись – и медленно сжались в кулак.
Ритуал кончился, заклинание сработало. Наверное, надо было вопить от счастья, но сил не осталось вовсе. Свернувшись клубочком в центре своего круга, Николай в совершенном изнеможении заскулил.
На следующий день в школе Ефим долго всматривался из-за угла, и, чувствуя этот взгляд, Николай не подавал виду. Супостат попялится – и уйдёт. Но он не ушёл, приблизившись, опёрся поднятой рукой о стену над головой, отсвечивая дыркой на свитере.
— Чё, духу не хватило, царевна? Труслив еси.
— Ой, да пошёл ты…
Супостат рассмеялся и двинулся прочь, пнув по пути рюкзак Николая. Чтобы не выдать себя и не сболтнуть лишнего, пришлось поспешно отвернуться. Насмешливый голос Ефима всё ещё отражался в ушах – но что этот остолбень мог понимать? Пусть себе насмехается – Николай выше этого, он сделал невозможное, и скоро об этом узнают все. А лысого Ефима в МИЦ не возьмут даже поломоем: он слишком туп. Какая-то часть Николая зудела: Ефим помог. Впрочем, отмахнуться от неё оказалось просто. Не из добрых же побуждений супостат разбрасывался советами?
***
— Мне нужно время. – Юра барабанил кончиками пальцев по стопке бумаг на своём как обычно заваленном столе. Отава ещё помнил, каково на этом столе лежать. Тогда бумаги разлетались белыми крыльями, шуршали под спиной... – Я не ожидал, что всё выйдет так скоро. Подготовленную мной почву ещё удобрять и удобрять. – Он оперся подбородком о сложенные ладони. – Нам с тобой придётся хорошо поработать, Алекс.
Отава сидел на стуле для посетителей. Слишком далеко, как чужой. Больше не любовник и даже не друг, наверное.
— Ты собираешься проводить ритуал в МИЦ? У стен есть глаза и уши. Если что-то выплывет?
— Я подобрал несколько надёжных помощников из нашего отдела. А потом… Нам ли с тобой не знать, как скрывать… — Он запнулся. – Так или иначе, нам придётся много говорить, соблюдать баланс. Никому, кроме тебя, я это не доверю. Мы продумаем каждое слово. Детали ритуала я засекречу, так что… — Юра замолчал, отрешённо глядя сквозь собеседника. Отава уселся удобнее.
— Киеву плевать на то, что ты там засекретишь.
Смешок. Нехороший.
— Киев уже слишком заинтересован. Я четыре месяца срал им в уши. Они не станут мне препятствовать. Теперь уже нет. – И сощурился.
— Что ты им пообещал?
Выражение Юриного лица стало хищным:
— Я намекнул, а они додумали. Всё как обычно. Всем хочется трахаться и жрать, и, желательно, вечно.
— Ты… пообещал… — У Отавы даже слов подходящих не было. Юра отмахнулся небрежно.
— Я дал проекту кодовое название. А теперь ты идёшь к жене. На этот ритуал она должна согласиться по доброй воле.
Уже схватившись за дверную ручку, Отава задал последний вопрос:
— Что ты считаешь нужным объяснить Николаю?
Юра сжал виски пальцами, сделал медленный вдох.
— Сейчас, когда он на грани нервного срыва? Я буду думать, как поддержать и оградить его. Если ты не заметил, этот мальчик мне очень дорог.
Где-то внутри кольнуло – обидой, ревностью?
— Если ты не забыл, этот мальчик, вообще-то, мой.
***
Мариника грызла ногти с самого детства. Стоило разволноваться или задуматься, и пальцы сами собой оказывались во рту. На какие бы ухищрения ни шли родители, эта привычка оставалась неизменной до самого происшествия с фургончиком, и даже сейчас, спустя столько времени, рука конвульсивно подёргивалась. Теперь оставалось только мусолить губы – они у Мариники были всегда искусаны и выглядели, наверное, плохо. Когда Мариника была совсем маленькой, мальчишка со двора учил её отрывать лапки жучкам – жучки забавно подёргивались, перевёрнутые на спины. Всю жестокость такой игры осознала, лишь повзрослев. А вот теперь прочувствовала сполна на себе самой. Мариника – беспомощный жучок. Жучка легко раздавить – но Маринику не давят, ей предлагают спасение, в которое совершенно не верится. Может, она не проснулась или это ещё не кончилось действие препаратов?
— Ты ничего не теряешь, Ника. — Муж сидел рядом – так близко и так далеко одновременно, говорил мягко, но с некоторым нажимом. Маринике очень хотелось коснуться его руки, хотя бы руки, или, чтобы он...
— Я знаю. – Она пролепетала одними губами, ей было страшно соглашаться на ритуал… на магию, которой, при всём уважении, Мариника подспудно боялась...
— Ты будешь крепко спать – я обещаю. Не будет ни больно, ни страшно. – Муж откинулся на спинку стула – тот жалобно скрипнул. – Это твой последний шанс, единственный. Ты просила меня подписать разрешение и прекратить… — Он сглотнул, не стал заканчивать фразу. – Этот ритуал создавали для тебя. Несколько лет. Ты хочешь отказаться и сделать все усилия напрасными?
Мариника медленно перекатила голову из стороны в сторону и закрыла глаза. Так вот почему он не приходил, почему работал так много. Пока она думала, что он нашёл другую женщину, Саша искал способ спасти... Как теперь она может не согласиться, поддаться страху?
— Почему ты мне не рассказывал?
Он отвёл взгляд.
— Потому что не верил, что это возможно. Если бы ты ждала и надеялась, а потом оказалось, что эти надежды тщетны?
***
Николай нервничал. Даже несмотря на тщательную подготовку и на то, что формулу заклинания знал безукоризненно, он был напуган до полусмерти. С каждым новым днём становилось хуже — особенно после того, как Юрий Вадимович назначил дату. Третье февраля – цифру Николай обвёл в календаре красным и смотрел на этот неровный кружок с внутренним содроганием. Остался какой-то месяц.
Наверное, дело было именно в ожидании – оно отнимало все силы. Иногда Николаю казалось, что время вообще не движется, а заветная дата не приближается; потом он думал: нужно повторить заклинание, паки отработать произношение, и тотчас пугался, что не успеет, чувствовал: времени недостаточно, оно мчится слишком стремительно… в панике начинал метаться из угла в угол… позже замирал, обессиленный, падал лицом в подушку, представляя самое худшее, жалел, что сейчас каникулы и уроками не отвлечься.
В январе у научного руководителя день рождения, но Николаю было совсем не до праздников. Он даже новогодние совсем проморгал – ничего не приготовил для мамы. С нею теперь разговаривать было страшно… Потому что отец рассказал, хоть мама и просила этого не делать, он рассказал: мама хотела умереть. Мама просила укол милосердия. Отец отказал. На этот раз – отказал. Если у Николая не выйдет, если ритуал не сработает… мама снова попросит – и отец согласится.
В середине января Николай всё-таки приехал в больницу. Хотел бы поговорить, но горло заледенело. Сидя на полу у кровати, он гладил мамину руку, прижимался щекой и губами к пергаменту кожи. Молча. Он не имеет права на ошибку, на оговорку, на любую слабость, а ответственность давит, давит…
— Николай не выдержит. Для исцеления Мариники понадобится гораздо больше энергии, чем для сломанной руки. – Отец, угрюмый больше обычного, сказал это за неделю до ритуала, сидя в кабинете научного руководителя с чашкой кофе. Николай вскинулся.
— Я справлюсь.
— А если нет?
— Что ты предлагаешь, Алекс? — Юрию Вадимовичу уже сняли гипс, так что в примирительном жесте он поднял правую руку. Отец прочистил горло, подался вперёд.
— Я совершенно уверен, что никто не обучал такой сложной магии кровного родственника каждого нового реципиента. Следовательно, имперские волшебники знали что-то, чего не знаем мы, и как-то обходили это ограничение. Если у нас будет больше времени, мы сможем попытаться…
— …Нет, — Николай перебил. – У нас нет времени. Я проведу ритуал, я справлюсь.
— Мы убедим Маринику дождаться.
— Сказал же, нет! – Николай почти прорычал, вскочив со стула. – Мы уже ничего не будем откладывать! Мама и так достаточно ждала и мучилась!
— Ты можешь перегореть, не выдержать!
— Хватит, хватит, хватит! – Копившееся внутри напряжение прорвалось наружу, вылилось несправедливо, не вовремя. Николай занёс крепко сжатый кулак – тут же уронил. Скрипнуло кресло, послышались шаги Юрия Вадимовича, руки легли на плечи, и Николай вырвался. – Не надо вот этого! Я не маленький и не слабый! Я всё смогу! А вот он, — ткнул трясущимся пальцем, — не верит в меня. Вы тоже не верите? Может, ты хочешь, чтобы у меня не получилось, чтобы она умерла? Ты хочешь, хочешь!...
Мир был белым, расцвечивался алыми всполохами, в ушах нарастал монотонный писк. Научный руководитель и отец быстро переглянулись.
— Достаточно, — произнёс Юрий Вадимович мягко. – Тебе нужно взять себя в руки. Поедешь со мной, мале… Николай? – Прикасаться он больше не пытался, но стоял близко. – Алекс, закончи с моими бумагами. Мне понадобится час-полтора.
Отец, на удивление, даже не спорил. Николай чувствовал, как колотится сердце – удары были настолько громкими, чудилось: этот грохот разносится по всему кабинету. Научный руководитель в молчании ждал ответа. Николай произнёс:
— Куда и зачем?
Руки тряслись, было страшно и очень стыдно. Глаза жгло непрошенными слезами. Николай уже пожалел, что не позволил себя обнять, но попросить сам не отважился бы ни за что.
— Ты же мне доверяешь?
Юрий Вадимович взял служебную машину. Пока он выруливал со стоянки и проезжал все пропускные пункты, Николай понуро молчал, ломал ногти, глядел в окно.
— Это всё нервы. И возраст такой. – Научный руководитель нарушил тишину первым. В салоне воняло бензином и табаком. Николай нахмурился, вздохнул тяжело.
— Вы злитесь на меня?
Машина ехала аккурат по оставленным другими водителями смазанным колеям. Научный руководитель придерживал руль одной рукой, вторую положил на рычаг переключения передач.
— Нет. Не на тебя. – И поджал губы. – Знал, что такое будет, но оказался всё равно не готов.
— Мне стыдно.
— Напрасно.
— Куда мы?
— Подальше в лес.
Снега насыпало будь здоров, но после недавней оттепели он покрылся слоем хрусткого наста, а кое-где и вовсе смёрзся ледышками. Местами было скользко, идти — трудно. Машину оставили на обочине около столба указателя. Вдали от города и основной дороги стояла почти абсолютная тишина. Её нарушать не хотелось, и оба молчали. Каждый – о чём-то своём.
— Вы тоже думаете… как он, что я не справлюсь, что сил мне не хватит? – спросил Николай, когда оба вышли на берег небольшого замёрзшего озерца. Получилось жалобно. Изо рта вырывался пар.
— Это ведь не первый твой ритуал. Ты сильнее, чем тебе кажется. И Алексу, раз уж на то пошло. — И Юрий Вадимович стал рассеянно стряхивать снег с коры ближайшего дерева затянутыми чёрной перчаткой пальцами. – Я встану в страховочный круг, а Алекс будет с тобой. Пока так, чтобы всем было спокойнее.
— Это же лишняя переменная? – Молчание в ответ. Казалось, Николай мог бы услышать звук от падающей снежинки. – Зачем вы меня сюда привезли?
Он пожал плечами.
— Тут можно побуянить, покричать — и никто тебя не услышит. Кроме меня, а я никому не скажу. – Положив руку на плечо, сжал. – Ты на пределе своих возможностей. Это нормально, что тебе дурно. Ненормально, что ты срываешься в неподходящий момент. – Николай переступил с ноги на ногу, чувствуя снежный холод даже сквозь толстые подошвы ботинок. Юрий Вадимович осторожно зашагал вниз, к озерцу. – Я только-только разменял третий десяток, когда грянула реструктуризация МИЦ, и меня… — Он запнулся, будто подбирая слово, закончил нейтрально: — повысили. Ты думал, я хотел? Я не хотел, – неподалёку прозвучало воронье карканье. – Каждому возрасту – свой уровень ответственности. Тогда мне было рано за всё отвечать – вот как тебе сейчас. Меня так кры́ло… — Николай слушал и помалкивал. Представить себе, как сдержанного, даже немного холодного научного руководителя могло «крыть», он не мог, а спросить стеснялся. Наконец остановившись, Юрий Вадимович разбил слой наста, поднял большой, тяжёлый на вид кусок. – Марта вывозила меня в лес, и я колотил посуду, которую она приносила с барахолки. Расколотишь пару сервизов – и уже легче. А потом ещё осколки собираешь – тоже полезно, осмысление последствий собственных действий. – Протянув ледышку, кивнул в сторону озера. – Видишь, где палка вмёрзшая торчит? Докинешь?
Николай взвесил кусок на ладони.
— Далеко. Придётся хорошо размахнуться.
Научный руководитель отошёл и кивнул.
— Давай. — Занося руку над плечом, Николай чувствовал себя глупо. Краем глаза видел научного руководителя. Он стоял вполоборота, будто вовсе не наблюдал. – Выдох на броске, — посоветовал отрешённо.
Ледышка не долетела, и Николай взял следующую, замахнулся – лёд раскалывался об лёд. Как же много накопилось опасного, красного напряжения – теперь оно подрагивало в каждой мышце, и было уже плевать, как Николай выглядит со стороны. Замах, бросок, выдох, замах, бросок…
— Я смогу! Я… всё. Смогу!
Палка хрустнула, когда кусок льда разломил её. Запал наконец кончился, плечи опустились, Николай понял, что больше не сможет сделать не то что броска – даже шага. Юрий Вадимович подошёл, обнял, зашуршав курткой. Он гладил по спине, хоть сквозь слои одежды это почти не чувствовалось.
— Мы не допустим непоправимого.
— А вдруг я сделаю какую-то дурацкую ошибку? Запнусь, или…
— Будем начинать заново столько, сколько потребуется.
— А вдруг отец прав, и мне сил не хватит, и я...
— Идём в машину. Холодно, маленький лаборант.
— А всё-таки?
Юрий Вадимович молча взял за руку и вёл за собой, как ребёнка, а Николай не сопротивлялся. Ответ получил, уже лишь усевшись на переднее сидение.
— Я буду в страховочном круге. Я не позволю тебе выгореть, разорву цепь на любом этапе. – От включившейся печки повеяло теплом.
— Прерывайте ритуал, только если это будет опасно для мамы, — попросил Николай, не глядя на собеседника, и тихо добавил: — Она важнее меня.
Машину занесло — научный руководитель выругался.
— Не смей. – Он, кажется, разозлился, вцепился в руль, выправляя ход. – Что за черта такая дурацкая? У обоих. Жертвы, мать вашу. – И медленно втянул воздух. Николай съёжился.
— Извините.
Научный руководитель ничего не ответил — глядел вперёд, и лишь желваки ходили. Бросил, уже припарковавшись на служебной стоянке:
— Выбирать, кто важнее, я не намерен. И ты отучайся. Это понятно?
***
— Владлена сделала твои тесты. – Юра поднял глаза, кивнул.
— На подоконник положи – посмотрю. Что Мариника?
— Боится.
— Не удивлён. – Выронив ручку, Юра склонился. – Не говори ей, что я имею к этому отношение. Ей не понравится.
— Вы ведь знакомы шапочно? – Отава демонстративно присел на подлокотник Юриного кресла. Юра так же демонстративно поднялся – и промолчал. – Какие-то тайны?
— Не всё же тебе замалчивать? – Снова уткнулся в бумаги. Отава расковыривал ногтем трещинку на дерматине.
— Предпочтёшь работать стоя – лишь бы подальше от меня?
— Не ставь нас обоих в ситуацию, которая может тебе не понравиться. Я не железный.
Взяв с подоконника принесённые Отавой листы, вскользь просмотрел глазами, поцокал языком. Отава в Юриных методах ничего ровным счётом не понимал, но, давая людям странные задания, вопросы или тесты с выбором вариантов, на основании их результатов Юра обычно делал ошеломляюще точные выводы. Вот и сейчас, отложив листы, кивнул самому себе, затем – и Отаве.
— Подходит, берём Владлену.
— Она староверка.
— А я язычник и сумасшедший. Что дальше? – Усевшись на посетительский стул, Юра скрестил ноги, вдруг посерьёзнел, даже помрачнел. – Ты мог согласиться, обставить смерть жены так, чтобы носу не подточил не только Николай, но и я, и избавился бы от своего ошейника.
Пальцы у Отавы похолодели, он их поджал. Встав с подлокотника, медленно сел в кресло, будто пытаясь спрятаться в его скрипуче-тёмной глубине. Юра смотрел испытующе, пристально.
— Что ты хочешь услышать? – что я об этом не думал? Так я думал. Это было первое тогда, что вот оно… шанс.
Юрино лицо не дрогнуло.
— Тогда почему?
Лучше встать и уйти, прямо сейчас сбежать. Отава сверлил взглядом разложенные бумаги.
— У тебя руки длинные, ты умнее меня – всегда был и будешь. И я не душегуб. Я достаточно плох, чтобы об этом думать, но… Я же трус, Юра. Прекратить мучения, когда шансов нет – это милосердие, а вот, когда вы с Николаем уже стояли на пороге открытия… это бы было убийство, самое настоящее. И Николай… Он же одержим, это бы его уничтожило.
Юра кивнул и встал.
— Ты не трус. – Пройдя к окну, опёрся на подоконник, уставился сквозь стекло в разыгравшуюся метель. Отава тоже подошёл, встал рядом, не решаясь задеть собеседника даже локтем.
— Ты хотел, чтобы я был искренен. Да, я малодушно мечтаю, что она не переживёт ритуал – в этом Николай прав. Но, если у вас всё получится, я буду вынужден это принять. Снова стану счастливым мужем.
Молча протянув руку, Юра накрыл запястье – Отаве чудилось, что кожей он чувствует его пульс, и что собственное сердце сбивается лишь для того, чтобы подстроиться под чужое.
— Я всё ещё думаю, что вам стоит поговорить, и что ты справишься с этим, Алекс.
***
И вот она – та самая дата. Оставшиеся до неё дни Николаю было наказано отдыхать, набираться сил. Он копил их, как мог – хорошо ел, хорошо спал, пил травяные сборы. Будет ли этого достаточно? Местом проведения ритуала назначили одну из самых секретных, отлично укреплённых лабораторий на нижнем ярусе. Это было нелепо, тем более когда Николай вспоминал, что всё это – излишества, и что все эксперименты Юрий Вадимович позволял ставить просто в большой комнате, без напичканных серебром стен и тяжёлых дверей. Теперь меловые линии расчерчивали молчаливые лаборанты – всех их Николай знал. Не лично, но в лицо. Двое работали у отца, ещё двоих привёл научный руководитель. Лаборанты ни о чём не спрашивали – просто работали. Юрий Вадимович наблюдал, стоя у стены – холодный и отрешённый. Отец колдовал над смесью благовоний. Это было всё, что они могли подготовить заранее, до того, как привезут… маму.
***
Маринике снились кошмары, и пришедшая на её крик сиделка принесла успокоительные капли. Лучше от них не стало. С тех пор, как Маринику перевели в эту больницу, она никогда не выезжала дальше внутреннего дворика, так что теперь боялась. Будет ли больно ехать в машине, удастся ли это выдержать? Мысли затмили даже страх перед ритуалом. Мариника очень надеялась, что у неё будет возможность попрощаться с сыном… на всякий случай. Но сын не пришёл. Наверное, он тоже был занят в лаборатории. Мариника подготовила столько слов, так много… важного, того, что Николай был должен обязательно услышать прежде, чем Мариники не станет – ведь не станет же. На Сашин магический эксперимент она собиралась, словно на плаху. Мужу доверяла, а вот сказать того же про магию не могла. От чего умирать страшнее – от магии или от укола?
Владлена Игоревна тоже была встревожена, хоть виду старалась не подавать. Утром Маринику обтёрли, переодели. Врач пришла, уселась на посетительский стул, скрипнула спинкой.
— Мы готовы к транспортировке. Если не сможешь терпеть, говори.
Прежде чем отвечать, Мариника задержала дыхание – будто перед прыжком в ледяную воду. Потом резко кивнула.
— Я выдержу.
Владлена коснулась плеча, улыбнулась ласково.
— Я совсем ничего не понимаю в магии, но верю, что всё будет хорошо. Отважиться на это, как мне кажется, лучше, чем принять укол милосердия. Я помолюсь за тебя Онару – он покровитель волшебников, хоть, в большинстве своём, они и закрыли свои сердца. Онар, вот увидишь, услышит.
Наверное, было бы легче, если бы рядом оказался муж – но Саша ждал в МИЦ. Носилки плавно покачивались, пока Маринику несли к машине. Сверху нависало хмурое зимнее небо – с него срывались одинокие белые хлопья. Потом были запах бензина и коричневый потолок, мелкие ямки, на которых машина подпрыгивала, а Мариника шипела. И снова небо, и потолок – уже белый, высокий. Просторный лифт, мужские голоса, душащие запахи благовоний…
Мариника постаралась положить голову так, чтобы видеть хотя бы что-то вокруг себя. Взгляд вырывал обрывки – меловые линии на полу, расставленные свечи. Потом рядом появился Саша, и было накатившая тревога вмиг отступила.
— Как ты? Готова?
Саша сцепил пальцы на животе. Мариника впервые видела мужа, одетого в униформу. Просторный, удобный костюм цвета топлёного молока шёл ему безумно. Потом рядом появилось другое лицо.
— Мам, ты в порядке? – Николай был бледен и, кажется, за те три дня, что Мариника его не видела, похудел. На руке у сына белела повязка. Мариника зацепилась за неё взглядом, и уже не могла отвести глаз. Почудилось, пахнет кровью. Сын быстро, невесомо погладил по щеке. – Всё будет хорошо. Я обещал – ты помнишь?
— Время. – Чья-то большая рука накрыла плечо Николая. Мариника приподняла голову, встретила бирюзовый взгляд и постаралась выдавить вымученную улыбку, ведь уже давно отпустила обиды. Да и сколько их было, обид тех – всего два слова.
— Сука, ненавижу!
Она никому не рассказала, а он уехал, и она ещё долго гадала, за что её так невзлюбил единственный Сашин друг. Потом он вернулся уже в новой роли – не импульсивный подросток, а энергичный юноша, научный руководитель. Все изумлялись: «Ну надо же!». Киеву, впрочем, виднее, кого выбирать. Сашу спросила о друге всего однажды: «Вы же были близки?». Муж отмахнулся: «Это всё в прошлом». Потом был один из балов, которые, как Мариника знала, «энергичный юноша» пытался организовывать наряду со множеством других, самых различных мероприятий для города. В этом, конечно, от бала было одно название – впрочем, кто уже помнил, какими на самом деле были имперские балы? Все театралы были приглашены – их назначили ответственными за танцы.
— Научите медведя не оттаптывать дамам ноги? – он перехватил её во время смены партнёров, поднял руку, придерживая за пальцы, предлагая или закружиться, или ускользнуть дальше. Платье взметнулось куполом.
— Не так уж страшен тот медведь. – Мариника присела, склоняя голову.
— Помнится, я сказал лишнего. – Он завёл одну руку за спину. Второй осторожно придерживал Маринику, внимательно глядя на подающих пример танцоров – коллеги-театралы медленно кружились на возвышении. Такт – сменили направление. Мариника подняла взгляд.
— Это было давно. Я ничего не помню.
— А я не бегу от своих ошибок.
— Видимо, были причины.
— Видимо, были. Но это меня не извиняет. — Музыка кончилась, танцоры застыли в полупоклоне.
— Вам нужно моё прощение?
— Только понимание, что теперь я поступаю правильно.
Кивнув, Мариника отступила.
— Если спрошу, за что, вы не ответите?
— Не отвечу.
— Что ж… вы попытались. – И, отвернувшись, она зашагала прочь, а позже увидела, как, прислонившись к стене, он медленно рисует квадрат в пустоте перед собой. Наверное, это была какая-то магия – тогда Мариника не знала. Почему не смогла простить? Они не были знакомы, но Саше этот человек был близок, и он Маринику не принял, а слова, брошенные им накануне свадьбы, снова и снова отравляли счастливые воспоминания. Ответа на главный вопрос: «За что?» Мариника для себя так и не получила. Если бы получила, стало бы легче?
Воспоминания укрыли от резкой боли, когда молчаливые люди перекладывали Маринику с неудобных носилок на твёрдый холодный пол. Рядом тотчас возникли отец и сын, сверху нависал научный руководитель.
— Извини, что не дали тебе обезболивающего, но нам понадобится твоя чистая кровь. Потом ты уснёшь. – Саша стиснул запястье, резко запахло спиртом. Ледяная ладонь сына погладила лоб. Маринике захотелось сказать так много. Муж сделал надрез.
— Саша, почему… Ники здесь?... – Ей так не хотелось, чтобы сын наблюдал. Николай склонился почти к самому лицу. Светлая коса, перекинувшись через плечо, упала Маринике на грудь.
— Мам, я тебя люблю.
А потом в вену вонзилась игла, лицо Николая подёрнулось пеленой – и Мариника уснула без сновидений. А, может быть, умерла?
***
Николай запомнил урывками: вот Юрий Вадимович вносит правки в одну из основ, вот отец со скальпелем – прикосновение холодное, но боли нет. Рисовать нужно много – в два раза больше, чем в прошлые разы. Николай рисует методично. Главное – не чувствовать. Отец и научный руководитель рядом, они страхуют.
Сладкая вода – Николай поперхнулся.
— Хотел бы тебя обнять, но не могу в этой роли, — тихое, с сожалением.
— Я сильный.
— Я знаю.
Носилки. Белое покрывало, и руки у мамы белые. Губы бледные, тонкие, мама дрожит. Ей холодно или страшно?
— Мам, я тебя люблю.
Должно ли Николаю быть стыдно за эту слабость, или никто не услышал?
Мамина кровь, времени почти нет. Николай сильный, Николай сильный, Николай сильный.
Первая руна, вторая, третья. Линия, линия, крюк и спираль.
Свечи. Первый щелчок – и последний, как из тумана. Отец за спиной, а лишние люди вышли.
Юрий Вадимович в круге, на подстраховке – Николай доверяет ему абсолютно, безоговорочно.
Семнадцать минут, горловые, неудобные звуки. Исцеление – это больно, но вся эта боль разделяется пополам.
Николай знал, что не выдерживает – это видели все. Прижимая раскрытую ладонь к похожему на раздавленного паука кровавому символу, Николай смотрел только на научного руководителя.
Если он прервёт ритуал, всё будет напрасно.
Но он не прерывал.
Он в Николая верил.
Заклинание заработало. Николай скрутился клубочком у ног отца. С завершающей частью отец справится сам, сам проведёт отсылание. А Николаю нужно поспать… немножко… поспать. Руки совсем холодные, всё тело совсем холодное, и кровь по губам бежит – вот она горячая. А отовсюду надвигается темнота…
Наверное, он всё же перегорел. Только бы… не зря. Как бы там Юрий Вадимович ни ругался, мама важнее Николая, гораздо… важнее.