Это случилось через неделю после истории с лютиками – неделю, которую Александр старательно избегал друзей и даже балкон запер, когда Юра на него залез.
«Смерть профессора Ульянского: неожиданная трагедия!», — этот заголовок Александр увидел утром в газете, которую мать читала с обычным надменным видом. Пересилив себя, подошел поближе и поздоровался, чтобы не вызывать подозрений. Невпопад отвечая на какие-то вопросы, жадно всматривался в мелкие, плохо пропечатанные на дешёвой бумаге буквы короткой, сухой статьи. До последней строки не дошёл – мать отложила газету в сторону.
— Ульянский, — проговорила задумчиво, подперев подбородок тонкими музыкальными пальцами. – Это не тот ли, у которого твой кукушонок-басурманин?
— Он не… — Александр, было вскинувшись, тут же осёкся. Какое матери дело? Слушать она не станет, а если и станет – то не поймёт. – Мне нужно уйти. Пожалуйста. Можно?
— К Ульянским? Конечно, нет. – И встала — прямая, как палка. Невозмутимо отпила кофе из крохотной чашки, отставив в сторону мизинец. – Их наверняка уже забрали в приют. Во всём плохом есть хорошее, Александр. На этом твоё якшание с оборванцами окончено. – И тут же завопила: — Вернись немедленно! – когда за спиной у метнувшегося прочь Александра кухонная дверь ударилась в косяк с такой силой, что цветные квадратики стёклышек в ней громко задребезжали.
Александр боялся, что уже поздно. До подъезда Юры и Анечки бежал со всех ног. По лестнице тоже взлетел стремглав, ударился в дверь всем весом – застыл, тяжело дыша, упёршись в колени ладонями. Тишина-тишина-тишина… Шаги и щелчок. Анечка в тёмной прихожей кажется такой маленькой, хрупкой. Потом за её спиной появляется силуэт, а у Александра в горле сухие комья земли песком рассыпаются. Квартирка Ульянских маленькая. Здесь пахнет Анечкиной стряпнёй. Иногда ещё перегаром, но это нечасто. Скоро тут вообще ничего не будет.
— Чай! – Анечка встрепенулась крошечной певчей птичкой, стоило Александру перешагнуть порог. Прислонившийся к стене Юра кивнул, и она метнулась за угол, к кухне. Только тогда друг подошёл, взглянул на Александра сверху вниз в пугающем, взрослом молчании.
— Я из газеты знаю, — прохрипел Александр. Юра поджал губы, ничего не ответил. – Я боялся, что вас уже забрали, что мы потеряемся, что я приду, а тебя нет, вас обоих тут нет… а ты мне…
Горячая рука легла на плечо.
— Приюты переполнены. А мне уже пятнадцать. Если я пройду испытание на взрослость, что бы оно не значило, меня не заберут.
— А Анечку? – Спрашивать было страшно. Юра скрипнул зубами.
— Пока я живой, не отдам!
***
Камень впивался в ладонь острыми гранями; холодный, согревался теплом руки – Отава сжимал его, и накопитель пульсировал. Опечатывающая стихия – земля. Если накопитель выйдет из-под контроля, Отаву размажет по стенам тоненьким слоем, хоть энергетический заряд и совсем невелик. Эксперимент будут проводить коллеги. Почему? Потому что так решил Юра. А Юра так решил лишь по одной причине. Он точно знает: Отаве не хватит духу. Или всё-таки боится за своего Алекса? Несколько лет назад в экспериментах с накопителями Юра потерял пятнадцать человек. Задействованная теоретически, на практике команда Отавы ни разу не привлекалась.
Тогда Юра не хотел подвергать опасности любимого человека. Чем руководствовался сейчас?
— Попробуем перегнать в цветовые вспышки.
Цвет – средство подачи сигнала, а вот огонь – это уже оружие. Юра не допустит подобного ни в экспериментах, ни, тем паче, в отчётности – слишком зыбко доверие Киева. Мало создать энергетический аккумулятор. Сложнее понять, как его использовать, как пропускать энергию через себя и при этом выжить. Такое – уже реальное волшебство, а не его иллюзия.
Склонившись, Отава положил камень обратно в коло. Из пяти накопителей, которые Юрин отдел пытался создать на этой неделе, удались три. Для того, чтобы работали механизмы древности, в их нутро заключалось призванное из Нави существо. Пока существо жило, механизм работал – лампы светили, турбины вращались, детские игрушки пели смешные песенки. Потом существо выдыхалось и умирало – вещь отправлялась на помойку, потому что не подлежала восстановлению. Тогда волшебники ещё знали, как заключать существо в предмет так, чтобы оно точно не вырвалось и не навредило людям. Впрочем, даже во времена магического расцвета происходили несчастные случаи. Ещё будучи стажёром, Отава читал старые новостные сводки и официальные отчёты: о том, как вырвавшаяся из обогревателя тварь сожрала ребёнка, о том, как на одной из электростанций система вышла из строя и, прежде чем существо было устранено, пропала бригада технического обслуживания. Если тогда заклинания были не идеальны, то что говорить сейчас?
Юра взялся за один из самых спорных проектов.
— Если невозможно заточить живое существо, обладающее, в некотором смысле этого слова, волей и интеллектом, можно попытаться собрать высвобождающуюся в момент его смерти энергию.
— У нас магическо-исследовательский центр, а не скотобойня, — высказанное одним из ведущих волшебников предложение было встречено горячим протестом. – Согласно этой теории, мы должны жестоко выжимать существо, пока оно не умрёт, и сцеживать его силу куда-то. Это уже живодёрство.
Отава сидел и барабанил пальцами по столу, Юра в задумчивости тёр подбородок, наконец, выслушав возражения, поинтересовался:
— В лампе над вашей головой медленно умирает заточённое существо. Комфортно вам сидится?
Его слова встретили ропотом, подавшись вперёд, Юра сощурился – Отава уже видел, что он заинтересовался проектом, вцепился в него, как собака в кость, и отстоит, не выпустит.
— Я изумлён вашим двоемыслием. Сами убить вы не можете из, — он выделил ядовито, — моральных принципов, но охотно пользуетесь плодами жестокого обращения с живыми существами. Быть может, на следующем совещании вы выдвинете на рассмотрение предложение о защите оных? Напомню, — он поднял палец, – мы работаем с материалом. С энергетическим, — он подчеркнул, — материалом – не более того. Вы можете доказать мне обратное?
— Вам известна теория структуры Нави. – Юрин оппонент сопровождал каждую фразу активной жестикуляцией. – Существа в нашем распоряжении не обладают личностью, однако, есть причины предполагать, что высшая форма… — запнулся. – И в Нави существует некая высшая форма жизни.
Юра хмыкнул.
— Это мой проект, а не ваш, и если высшая форма существует, когда-нибудь я с ней потолкую. Пока же, — он будто припечатал слова ладонью к столу, – прежде чем защищать наш подопытный материал, начните с защиты низшей формы жизни в собственном мире. Я видел, вы обедали кровяной колбасой. Вкусно вам было?
Проект был одобрен и взят в работу, а Юрин оппонент отстранён и позже переведен в отдел Карася. Юра не испытывал никакой сентиментальной жалости к навьим тварям, и у него, равно как и у Отавы, имелась на то личная причина. Убивая очередное существо в коле, Юра улыбался, а Отава задавался вопросом: он тоже вспоминает красные от крови ромашки?
Доказательство тому, что накопители создавались и в древности, удалось отыскать в одном из Скифских курганов. Подвеска – золотой амулет, совершенно точно не предназначенная для чужих глаз, а прятавшаяся в одежде, словно оружие – стала первым оказавшимся в Юриных руках накопителем. От времени он почти выдохся, но Юра и его ближайшие помощники вдохновились безмерно. Свою первую копию создали через год, но накопитель взорвался сразу после ритуала, унеся с собой жизни двух человек. Юра выжил чудом. Прошло ещё несколько месяцев, и затея увенчалась успехом – предмет выдержал. Но что делать с ним дальше?
Зацепку нашли, как ни странно, в религиозных текстах о великом Онаре. Легендарный волшебник обладал легендарным же могуществом. Исходя из записей и свидетельств современности, он творил удивительные вещи своими силами, не входя в круг и не рисуя рун. Потому ли увешивался украшениями и носил кольца на каждом из пальцев?
Когда впервые удалось разрядить накопитель, пропустив силу через волшебника и превратив высекание искры из пальцев в продержавшийся на ладони тридцать секунд язык пламени, из Киева пришла высочайшая директива. Проект полагалось закрыть, а все накопленные материалы – немедленно уничтожить.
Сделал ли Юра второе? Конечно, нет.
Как давно он начал вынашивать повстанческие идеи? Зная, что Отава слишком труслив, этого напрямую с ним Юра не обсуждал. А, может, дело было в доверии, которого оказалось не так и много?
Теперь волшебник уже сомневался во всём. Кем в действительности он был для Юры? Самым близким человеком? Смешно, ведь Юра женился по любви и был счастлив в браке. Другом? Друзья у него разбросаны по всем Киевским Землям – как только ухитряется их заводить. Опорой? Но какая из Отавы опора? Из него даже грелка в постель получилась не очень.
Зато получился почти идеальный символ, прекрасное лицо, которое отлично смотрится рядом с газетными заголовками.
***
Трое ведущих волшебников, в числе которых был отец, склонились над чертежами. Юрий Вадимович стоял рядом, скрестив руки на груди, внимательно слушал. Николай тоже слушал внимательно – он пришёл в отцовский кабинет, чтобы отчитаться о проделанной работе, но оказалось, что отец занят обсуждением нового проекта. Николай ожидал: его попросят уйти, но, поскольку прямо этого не сказали, воспользовался ситуацией и, подобравшись поближе, остался. Стоя вне зоны видимости, вникал в разговор.
— Как только мы вынесем его из кола, он рванёт. Вы снова хотите трупов?
— Или произойдёт мгновенный саморазряд.
Отец указал на что-то, чего Николай не видел:
— Мы можем просто остаться на уровне злыдней. Создать связку накопителей. Много маленьких вместо одного большого.
Юрий Вадимович поменял позу, опёрся рукой о столешницу.
— Александр Александрович, если у вас нет дельных предложений, не предлагайте вовсе. Я не собираюсь хвалить вас за изобретённый велосипед.
— Саша прав, — темноволосый, как и научный руководитель, волшебник Георгий Павлович вступился за отца. – Никакой предмет не выдержит.
— Не нужно рассказывать мне, как у нас не получится. Расскажите, как получится.
— Не требуй от нас невозможного, — отец вскинул голову, а Юрий Вадимович перевёл взгляд на Николая:
— Коль уж ты тут, маленький лаборант, подойди и включись в обсуждение. — Николай вышел несмело, научный руководитель кивнул на чертежи. – Есть условный кирпич, который мы заряжаем энергией. Как только он оказывается за пределами сдерживающего круга, материя не выдерживает и взрывается. Как вынести предмет из круга и укрепить?
— Сложная задачка для лаборанта, — буркнул тот из волшебников, чьего имени Николай не помнил. Юрий Вадимович побарабанил пальцами.
— У него незамыленный взгляд и потрясающее чутьё.
Николай думал. Первое, что вспомнил – собачьи останки в круге. Тот пёс погиб от переизбытка энергии.
— Почему предмет не взрывается сразу?
— Потому что коло, — научный руководитель ткнул пальцем. – Мы ввели стабилизирующую цепь. Ты её знаешь. В последнем ритуале мы тоже её использовали.
— А как выдерживают сосуды с русалками?
Ответил отец:
— Потому что сдерживающая цепь содержится в приказе, и потому что мы наносим руну на пробку.
— Ты наносишь, — бросил безымянный волшебник чуть-чуть ядовито.
Николай продолжал лихорадочно думать. Научный руководитель ждал и смотрел. Интересно, если бы в кабинете оказался не Николай, а Ефим, его бы тоже позвали? Хотелось верить, что нет. Вот он, шанс доказать, что Николай способен на многое, напомнить научному руководителю, кто на самом деле совершил невозможное. Мысли кружились в голове, как светлячки в банке, куски складывались в целое.
— А что, если рисовать коло не вокруг предмета, а на предмете? Как на тарелках?
Юрий Вадимович кивнул.
— Господа ведущие волшебники, как видите, вы разжалованы. – И накрыл голову Николая ладонью. – Мысль не свежая, но хорошая.
***
Отава впился ногтями в ладони. Если бы не брошенный Юрой предостерегающий взгляд, волшебник бы выставил сына сразу, как тот появился – но Юру Отава понимал слишком хорошо, без слов. Юра хотел, чтобы сын задержался. Зачем? Снова решил втянуть Николая или действительно верил в его гениальность? Сын весь раздулся от гордости, а Отава разглядывал прыщ на его носу.
— Тут смотри, какая штука, — Юра развёл руками, — накопитель должен быть достаточно крепким, чтобы выдержать энергию и достаточно маленьким, чтобы носить его при себе. А на маленьком предмете все необходимые цепи не выписать. Не справится даже ювелир.
— Значит, нужно свернуть и сократить.
Юра склонил голову набок:
— Невозможно. Сам знаешь, что сказал глупость.
— Значит я… сдаюсь. – А потом что-то пришло ему в голову. Что-то, из-за чего сын весь подобрался, снова забыв своё место, схватил Юру за руку. – Можно, я наедине с вами поговорю?!
Юра долго и пристально смотрел Николаю в лицо, потом, выпростав руку, поднял раскрытую ладонь:
— Господа, расходимся. Вы мне надоели, и я вам тоже. Пища для размышлений есть, задание есть – работаем. – И, когда все, кроме Отавы, вышли из кабинета, спросил с толикой искренней заинтересованности: — Озарение, маленький лаборант? — Николай уже не казался таким возбуждённым. Опустив голову, теребил кончик косы. Юра ободряюще взял его за плечо. – Формулируй, сколько потребуется.
Сын закусил губу.
— А зачем нужны предметы? В смысле… какая цель у создания накопителей?
— Энергия для использования вне кругов.
— Но предметы-то зачем?
Отава переступил с ноги на ногу в раздражении. Всё-таки сын недалёкий. А вот Юра был терпелив:
— Если ты помнишь, у людей нет персонального могущества. Нам нужны сторонние источники. Накопитель задуман, как источник, который можно носить при себе.
Сын продолжал теребить свою косу.
— Вы говорили, что мамины способности работают по принципу накопителя. Значит, человека тоже можно… м… зарядить, хранить энергию в теле? — Безумие. Это безумие. Юра должен понимать. Но глаза у него лихорадочно заблестели. Сын продолжил говорить быстро и сбивчиво: — Я просто сложил всё, что знаю. Если в маме есть остаточная энергия, значит, человеческое тело способно её держать.
— Мариника не контролирует свои способности. У неё просто повышены показатели интуиции.
— Но мы и не преследовали цель сделать из неё накопитель.
Отава не выдержал. Сделав шаг вперёд, схватил Юру за локоть.
— Ты ведь понимаешь, что такое технически невозможно? – Вздёрнув подбородок, сверлил Юру глазами. – У тебя нет достаточного количества людей, чтобы ставить на них эксперименты. Представляешь, сколько будет потерь?
Юра кивнул.
— У меня нет стольких врагов… — И улыбнулся. – Хорошая мысль, маленький лаборант. Действительно, интересная, но совершенно нежизнеспособная.
Николай, насупившись, помотал головой.
— Я могу это сделать.
— Нет. Ты не можешь и не будешь. Между оправданным и неоправданным риском тонкая грань. Сейчас риск определенно неоправданный.
Взгляд сына заметался, вонзился в Отаву.
— Это всё потому, что ты испугался! Это из-за тебя!
— Младший лаборант, помните своё место. – Голоса Юра не повышал, но от излучаемого им холода вздрогнул и Отава. – Попроси прощения у отца.
— Да за что? – Юра не ответил. Николай стоял, стиснув кулаки, и ноздри у него гневно раздувались. Юра глядел неотрывно:
— Я жду, Николай.
Опустив голову, сын её тут же вскинул, подался вперёд, выпалил:
— Извините. Извините, мне очень жаль, что мой отец такой трус! – И, развернувшись, бросился вон – только коса хлестнула. Эхо от удара двери о косяк носилось под потолком. Отава стоял, не зная, что делать. Ему не было обидно из-за слов Николая – ведь сын был прав. А вот его поведения волшебник устыдился так, как если бы оно было собственным.
— Ты не пойдёшь за ним? – выдавил наконец. Юра отмер и хмыкнул.
— А зачем? Сегодня вечером он извинится перед тобой, а завтра придёт ко мне.
Отава принялся собирать разложенные бумаги. Он не понимал, почему Юра так спокоен и почему настолько уверен, но в то же время знал: Юра прав.
— Иногда я не могу избавиться от ощущения, что он твой. Мне Мариника с тобой точно не изменяла? – пробормотал Отава, глядя на свои руки. Юра подал пустую папку.
— Мне тоже порой так кажется. – Несколько листов спорхнуло со стола на пол, и Отава присел, чтобы их поднять. Юра смотрел сверху вниз задумчиво. – В тебе столько меня, что… Может…
И замолчал. К лицу прилила краска. Отава снова уронил листы, которые только что поднял. Такое физически невозможно, и Юра должен это хорошо понимать. Скорее всего, понимал. Но зачем тогда?...
— Извини. Я правда смотрю на него… как если бы... имел к нему отношение. Стыдно признаться.
Отава закончил с бумагами. Застёжка на папке щёлкнула.
— Юр, ты… я… хочешь, я останусь… сегодня?
Он забрал папку и покачал головой.
— Нет, — прозвучало выхолощено, тоскливо, вонзилось в нутро острой, холодной спицей. Сейчас Юрины глаза казались пустыми. Он быстро их отвёл. – Тебе нужно домой, принимать извинения от сына.
— Да почему?!
— Потому что я ни в чём не уверен. Я очень устал.
Нужно сделать что-то решительное, что-то, чтобы вернуть всё, как было, пробиться сквозь холодную стену. Отава стоял без движения, пока Юра шёл на выход, стоял, пока его поглощал полумрак коридора. Ручка опустилась, замок щёлкнул, а Отава так и не шелохнулся. Он вновь ничего не смог. Дорога была ложка к обеду. Теперь уже можно в помойку выбросить.
***
У матери появился новый любовник, и Александр оказался предоставлен самому себе на две недели. Он такие периоды обожал. Матери до него не было почти никакого дела, и можно было гулять столько, там и с теми, с кем он хотел. Хотел всегда только с Юрой и Анечкой. С тех пор, как Аня и Юра остались совсем одни, встречаться с ними удавалось совсем нечасто. Теперь они оба жили на пособие по утрате кормильца, и по будним дням Юра подрабатывал везде, где мог, а Анечка пекла и продавала своё печенье. Александр тоже старался помогать – его травяные сборы для хорошего сна покупали охотно, и он даже придумал, как красиво заворачивать их в вощёную бумагу. Юра сопел и злился: «Ты не должен нам ничего». Александр отмахивался: «Мы же друзья? И разве я много делаю?». На слове «друзья» Юра непременно поджимал губы.
Этой весной потеплело рано. Доехав на бесплатном городском паровозе до самой окраины города, можно было гулять в зелёной лесной тени. За последний год Юра вытянулся и окреп, Анюта похорошела и только Александр, как ему казалось, из гадкого утёнка превратился в ещё более гадкого – не в будущего мужчину, а в нечто отвратительно усреднённое. Год назад Юра сказал, что Александр ему нравится – теперь это всё, конечно, осталось в прошлом, ведь как, в самом деле, такое пугало может нравиться? Да и не до подобных глупостей было Юре теперь – почти всё время он учился, пытаясь закончить школу по ускоренной программе, а по вечерам и даже порой ночам работал – то подмастерьем, то грузчиком, то уборщиком. Дни, которые выкраивал для прогулок, стали бесценной редкостью.
Анечка убежала вперёд по узкой лесной тропинке. Прячась то за одним деревом, то за другим, она то и дело высовывалась, махала рукой и снова терялась среди стволов и кустарника.
— Смотри, осторожнее. Платье не порви о ежевику. И шипы я из тебя доставать не буду! – Напутствовал Александр. Анечка только показала ему язык – уж что-что, а колючие ягодные кусты обходить стороной она уже давно научилась.
Юра начал разговор, когда сестра в который раз исчезла из поля зрения.
— Ты видел объявления, Алекс? – произнёс тихо, сцепил пальцы на животе, ожидая ответа, а потом сунул руку в задний карман и вынул аккуратно сложенную, порядком потрёпанную бумажку. Тут же запихнул назад. – Государство ищет талантливых молодых людей. Приветствуются знания языков малых народностей, творческие способности и патриотический дух.
— Это куда? – По спине отчего-то пробежал холодок и, сам не подумав, что делает, Александр вцепился в Юрино запястье – оно было сильным и горячим.
— В Припять. Ты же знаешь, что там какой-то грандиозный проект уже несколько лет разворачивают – нам с Аней отец рассказывал. – Аккуратно высвободив руку, Юра тут же поймал ладонь и переплёл пальцы. – Они обещают жильё, финансирование и ещё очень много всего. Не только для тех, кого выберут, но и для членов их семей. – Пальцы сжались крепче. – Вдруг я им подойду?
— Юр… это же значит, что вы… — под ногой хрустнула веточка – конечно, Александр опустил взгляд именно из-за этого. Закончил угрюмо: – Вы уедете отсюда.
Друг долго молчал. Его большой палец зачем-то вырисовывал бесконечные круги у Александра на коже.
— Мне нужно что-то делать. Ну… для Ани. В одном твоя мать права, что мы голодранцы. А теперь, когда отца нет… я не справляюсь, кажется, но я… очень хочу, чтобы ей было хорошо.
Юра был прав, но внутри гадко щемило. В свои пятнадцать друг уже хорошо знал, чего хочет и к чему стремится, и, самое главное, у него было, ради кого. А ради чего и кого живёт Александр? Ради бесконечных ссор с матерью, ради её надежд, которые никогда не мог оправдать?
— У тебя всё получится. Ты такой, ты… всё сможешь. – И Александр высвободил свою ладонь. Крепко сжав кулак, сунул его в карман – пусть ногти вопьются в кожу. Из-за дерева выскочила Анечка и, подбежав к брату, безо всякой причины крепко обняла. Она была низенькая, доставала Юре макушкой чуть выше солнечного сплетения. Наклонившись, Юра чмокнул её растрепавшиеся русые волосы. В отличие от Александра, он не стеснялся проявлять свои чувства.
Впрочем, какие чувства у Александра? К кому бы – к надменной холодной матери?
Анечка что-то произнесла: то ли язык был тот самый, крымский, то ли Александр недостаточно вслушивался, но слов он не понял. Юра дёрнул сестру за косичку.
— Только не потеряйся. – И, снова поцеловав, подтолкнул вперёд.
Юрино лицо светилось, он улыбался – в нём было столько любви, сколько Александр ни у кого никогда не видел. Александр ужасно завидовал другу – конечно, беззлобно, так, как умеют завидовать только друзья. Ведь у него самого сестры никогда не будет.
— А чего хочешь ты, Алекс? – спросил друг через минуту молчания, разбавляемого стрекотом сороки над головами. Александр замялся.
— Сам же знаешь. Чего я хочу – в конечном итоге это не имеет значения. Будет, как мать решит.
Юра, как всегда, разозлился, но комментировать не стал – только зубы стиснул, что-то прошипел – то, кажется, было «сука». Взяв себя в руки, бросил:
— Она тебе жизнь ломает. И тебя самого. – Потом всё случилось внезапно. Ещё мгновение назад они шли бок обок, а в следующее Александр уже ощущал позади себя теплую шершавость коры, а впереди – жар чужого тела. Юра держал за плечи, но не за руки – Александр бы мог оттолкнуть.
Но просто стоял.
— Если у меня получится, если меня возьмут… поехали с нами, пожалуйста. Ты нам нужен: Анечке… и мне. – Юра тяжело дышал, пугающе тёмные глаза смотрели непонятно, опасно.
Александр откинул голову. Внутри шевелилось что-то горячее – он не мог совладать с этим чувством: не мог отстраниться, сбежать, оттолкнуть, хоть как-то ответить.
Юра большой, высокий – заслоняет собой весь мир. Он может быть страшен в гневе, но нет друга надёжнее, нет человека ближе. А сердце колотится в горле.
— Юр… так… нельзя.
— Я знаю. Я знаю… — Он шепчет тихо. Пальцы снова рисуют круги, взгляд блуждает по лицу, по ключицам. – Хочешь – ударь меня и уйди, вставь мне мозги на место, а то я с ума сошёл совсем уже. Алекс… Я же всё хорошо понимаю, как оно есть. А всё равно не могу на тебя смотреть просто как на друга. – Когда его правая рука успела запутаться в волосах? Почему гладит висок так ласково, и этому касанию хочется подаваться навстречу? Почему собственным ладоням так удобно лежать у него на талии и почему представляется, как побледнело бы лицо матери, увидь она сына здесь и сейчас?
— Она была права.
Выражение лица у Юры растерянное. Он, конечно, не понимает, а Александр добавляет скорее для себя:
— Не надо мне было с тобой водиться, — но сам прижимается крепче, пальцы сплетает у Юры за спиной – и тот, наконец, улыбается.
— Не водись. – Ощущать кончик его носа на своём тепло и приятно. Он аккуратно трётся и отстраняется – Александр невольно подаётся за ним.
— Мне страшно, — выдыхает.
— Мне тоже.
— Ты же бесстрашный, такой… Это же ты. – Александр почувствовал, как Юрины пальцы настойчиво обхватили за шею – и с благодарностью прижался к надёжной, горячей груди. – Если Аня увидит?
— Про меня она знает. Кому бы я ещё мог ныть? – Его мягкий смех сливается с ударами сердца – чьё Александр слышит?
Это становится неважным, потому что обоих вдруг оглушает вопль.
Так можно кричать только от страха и боли.
Здесь может кричать только Аня.
***
Мариника знала, что Николай не спит. Размешав капельку мёда в тёплом молоке, она тихо отворила дверь в комнату сына. Он сидел за столом – скрюченная фигурка в свете от тусклой свечки. Услышав звук открывшейся двери, дёрнулся, развернулся, закаменел.
— Почему ты не ложишься, Ники?
Сын встал. Он будто прикрывал спиной свой рабочий стол. Ответил вопросом на вопрос:
— Почему ты не стучишь, мама?
Мариника растерялась, протянула ему чашку – и рука дрогнула. В темноте цвета вокруг Николая выглядели пугающе. Из общей какофонии выделялись бордовый, странно синеватый, устало серый и нечто, похожее на языки пламени.
— Спасибо за молоко. – Николай принял чашку, свободной рукой поймал ладонь и погладил – этот жест был у сына новым, казался позаимствованным. – Я работаю.
— Дома? У тебя столько нагрузки? Уже ночь, Николай.
— Я буду работать тогда и столько, сколько посчитаю необходимым. И если ты не будешь стучать, мне придётся запираться постоянно. Мои бумаги не предназначены для посторонних. Даже для тебя. А теперь иди отдыхай, мама. Спокойной ночи.
***
Николай хотел искупить вину, знал, что наговорил лишнего, что был неправ – не в том, что сказал об отце, а в том, что позволил эмоциям одержать верх и нагрубил научному руководителю. Наверное, было бы достаточно просто пойти к нему, просто извиниться. Юрий Вадимович простит. Но Николаю этого будет мало.
Он работал всю ночь, снова и снова пытаясь свести сложную цепь к наименьшему числу символов. «Пока ты не веришь в невозможность чего-то, ты вполне можешь найти способ, как это возможным сделать». Это будет девизом и правилом Николая.
Сколько выдранных с мясом листов за ночь в раздражении бросил себе под ноги?
Только на рассвете, удовлетворившись полученным результатом, всё-таки выпил остывшее молоко.
***
Наполовину распустившийся венок из полевых ромашек. Эти ромашки повсюду – Александр должен был видеть что-то другое, но видел только ромашки – мелкие-мелкие, белые-белые. Белые на зелёном. Платье у Анечки тоже белое, льняное, лёгкое – ей Юра купил недавно. Оно теперь красное, и трава вокруг тоже красная. Безвольная рука откинута в сторону, пальцы подёргиваются, в уши вонзается страшный, монотонный звук – это уже не крик и не стон: Аня скулит – мелко, протяжно.
И что-то чавкает.
Что-то сидит на ней, сверху.
Это зверь?
Он похож на домашнего кота – на очень большого кота с угольно-чёрной шерстью. Учуяв появление людей, зверь поднимает голову. Из пасти свисает что-то лиловое, длинное.
— Аня!
Глаза у зверя светятся потусторонним красным. Это не зверь – это страшная тварь из баек!
Александр сам не успел осознать, как схватил бросившегося вперёд Юру. Как смог его удержать? Зверь утробно заворчал, Аня затихла. Тишина оказалась страшной, страшнее всего на свете – потому что она была мёртвая.
А потом был прыжок – зверь напал на новых людей. Всё, что мог Александр – сотворить обережную руну, которую знал от матери. Между зверем и ним вырос Юра – каменный, готовый укрыть собой.
Что-то свистнуло в воздухе, зверь заскулил, затрещали ветки.
Человеческие голоса, отрывистые команды.
В памяти – провал, и следующая картина: дыра в животе у Анечки – такая большая, что, кажется, можно увидать позвоночник. Но ничего не видно, потому что всё красное. И Юрины руки в этом красном. Он что-то кричит, захлёбываясь словами. Аня выдыхает, или это лишь чудится?
— Б… больно.
Опять голоса. Чужие. Юрины красные руки что-то отчаянно ищут на Аниной шее – зачем? Он смотрит на них и что-то бормочет, палец застывает слева, под подбородком. Анины губы дрожат:
— Б… больно.
Потом темнота – и крымская колыбельная. И люди вокруг, из отряда магического контроля.