Мариника стремительно неслась над световыми сетями – словно пчела над сотами. Только в каждой ячее этих жутких сот был не мёд, а клубящийся хаос неясных образов. Иногда, ведомая притяжением, противиться которому не могла, Мариника концентрировалась на какой-нибудь из ячей, и хаос всасывал её: образы обретали чёткие очертания, оживали яркие сцены, и Мариника становилась бесплотным, беспомощным наблюдателем.
Мариника видела мёртвых и живых, слышала их голоса, чувствовала их боль. Сцены настоящего, сцены прошлого, сцены, которые произойдут вопреки всему и те, которых уже никогда не будет.
Этот полёт показался вечностью, а соты простирались дальше, чем видел глаз.
Словно цветные линии рельсовых маршрутов, оплетающие мишурой карту города, перед взором Мариники медленно проявлялись пути. От ячейки к ячейке, из прошлого в настоящее – и дальше, до конца, которого нет, потому что всё цикличное и круглое. Каждую секунду пути переплетались и перестраивались, какие-то ячейки исчезали, какие-то – заполнялись заново – это сталкивались всевозможные вероятности. Долгое созерцание лишало рассудка. Чтобы выбраться, Маринике требовалось только одно – суметь отыскать ячею, в которой она просыпается.
Зеркала – жестокие правдолюбцы. Глядящая из их глубин истина отпечатывается в глазах смотрящего, и её уже не выковырять даже самой острой иглой. Мариника отрешённо изучала своё отражение: осунувшееся, усталое, оно снова и снова накручивало на пальцы тугие кольца пепельно-серых прядей. Мариника видела, что сутулится, и знала: перестать уже никогда не сумеет – точно не в этой жизни – слишком тяжёл доставшийся груз.
Мало получить откровение – нужно знать, как правильно им распорядиться. Теперь Мариника знала, но было поздно. Слепо покорившись своим предчувствиям, она оказалась последней нитью, вплетшейся в узор осуществившегося пророчества.
— Ты была права. Он приехал вместе с военными.
Мариника медленно отвела взгляд от своего отражения, Отметила, что снова не услышала, как распахнувшаяся дверь впустила Владлену в полусонное одиночество. Врач сильно похудела – ещё бы. Случившееся не пощадило никого – каждого затронуло и вывернуло.
— Я не могла ошибиться. — Прозвучало надтреснуто – будто сломался под каблуком осенний ледок.
Владлена стояла там, где за призванной создавать ощущение уюта голубой шторкой была лишь глухая стена.
— Здесь не хватает окон, — сказала после длительного молчания. Мариника пожала плечами, и Владлена продолжила: — когда я думаю, насколько глубоко мы сейчас под землёй… мне становится страшно. Я никогда не хотела остаться в земле.
Образ ворвался в реальность: кровь из культи, влажный блеск тёмной пасти, выстрелы… отступление.
— Я запрещаю допускать медиков в красную зону! Мать Вашу, я запрещаю! В жопу группу прикрытия! Вы позволили сожрать лучшего из наших специалистов!
Мариника моргнула.
«Ты не останешься в земле», — подумала сквозь оглушающую какофонию ещё не свершившихся криков — и закусила кончик языка. Она бы могла ещё раз предложить подруге уехать, но этот вероятностный узел был уже слишком прочен – его не разорвут и не разрубят никакие слова.
В затянувшемся молчании Владлена переступила с ноги на ногу.
— Николай, он…
— Пожалуйста, не надо. – Мариника вскинула ладони, заговорила быстро: — ни слова мне о нём не говори. Я не хочу ни слышать, ни знать…
Иначе не хватит решимости пойти в правильном направлении. И шансов вообще не останется.
— Мальчик держал щит почти сутки. Он спас жизнь тебе, дал время городу.
— Хватит о нём!!
Отвернувшись, Мариника впилась ногтями в ладони. Она уже и так знала больше, чем могла вынести.
Лишь через несколько часов после взрыва, когда магическая буря несколько улеглась, к останкам театра смогла приблизиться группа оперативного реагирования. Из тридцати четырёх человек выжили трое. Именно они вынесли Маринику и Николая.
Никто не понимал, что произошло. Никто не понимал, что делать. Происходящее было хаосом.
Следующими на место отправили волшебников – и снова потеряли большую их часть. А в городе тем временем развернулась эвакуация, и паники, подобной этой, Припять ещё не знала. Вывозили всех: лодками и автобусами, частным и муниципальным транспортом.
Припять стала опасна. Стремительно пустеющая, она готовилась медленно умирать. Некоторые люди ещё питали надежду: всё это – на несколько недель или месяцев. Но Мариника видела, какой будет Припять через пятьдесят, через семьдесят, через… почти целую сотню лет.
Мягкая ручка погладила плечо невесомым теплом, и Мариника вздрогнула.
— Ты очень потрясена произошедшим, моя милая, — Владлена стояла за спиной, но Мариника могла ясно представить исполненный сочувствия взгляд. – Скажи, я бы могла сделать для тебя что-то? Чтобы тебе стало легче.
Колени задрожали. Мариника опустила взгляд на свои босые ноги, потом резко перевела на одну из четырёх стен, в которых оказалась заперта с формулировкой «до выяснения».
Когда что-то ещё было можно сделать, Мариника не видела линий вероятности и вместо того, чтобы предотвратить Сашину ошибку, отправившись за помощью в МИЦ и пойдя таким образом по одному из множества путей, который бы мог обрубить фатальную ветку… осуществила её своим появлением.
А, может, так и должно было быть? Разве нам даётся не то, что мы можем вынести? Сцепив пальцы, Мариника сказала:
— Делай то, что можешь там, где ты нужна. И… знай: я тебе благодарна.
Удаляющиеся шаги, щелчок провернувшейся ручки… Мариника схватила воздух открытым ртом: ещё можно окликнуть Владлену, попросить хотя бы минутку, хотя бы посмотреть…
Чтобы срастить правильно, иногда приходится сломать. Для Мариники-матери места в жизни Николая уже не осталось. Дверь тихо затворилась, снова щёлкнула ручка. Судорожно выпустив так и не превратившийся в слова воздух, Мариника в опустошении закрыла лицо руками.
Она знала, что он придёт, и вновь не ошиблась.
Он источал густой запах пота, смешавшегося с бензином, и ощущение почти осязаемой, свинцовой усталости. Переступив порог, замер у двери – несвойственно тихий и неподвижный. Успел ли увидеть достаточно за несколько часов, минувших с его возвращения? Мариника не спеша повернула голову, ощутила спазм в горле и, постаравшись сглотнуть незаметно, запретила себе опускать взгляд.
— Теперь я знаю, кого он любил. Я видела. – Горечь этих слов расплескалась во рту. Гость с тихим шорохом опёрся о стену. Он не спал больше суток и двигался заторможенно. Ничего не ответив, поджал губы. Понимал, что Мариника продолжит – был в этом прав. – Какой же вы страшный человек, Юрий. Лучше бы мне не видеть того, что вы сделали. – Он сухо прокашлялся, но вновь промолчал. Мариника наконец обернулась полностью, сделала шаг к нему. – Я хочу вас ударить, хочу… — вскинула руки, и собственные кулачки показались такими крохотными. Он поднял раскрытые ладони, медленно развёл в стороны. Всё ещё живая часть Мариники-женщины была готова расплакаться, но другая, новая, отрешённая этого не позволила. – Всё… Воспоминания о том, что уже произошло и ещё произойдёт не со мной, поток видений, линий и вероятностей… я не знаю, как объяснить, и вы вряд ли меня поймёте.
— Я постараюсь, — первые хриплые слова. Мариника едва не рассмеялась.
— Если это – дар, то каково же тогда проклятие?
— Боюсь, у меня не найдётся ответа. – Он сплёл пальцы на животе, а Мариника сделала бесцельный, исполненный нервозности шаг.
— Я так ненавижу вас… Одни стихии знают, насколько я вас ненавижу. Но, что бы я ни сказала и ни сделала, это не причинит вам большей боли, чем та, которую вы испытываете сейчас. Да и мне вряд ли станет легче.
— Если бы я был здесь?
Тихий шёпот на грани слышимости. Понимал ли гость, чему адресует вопрос? Осмысливал ли хотя бы толику происходящего в полной мере, или воспринимал этот разговор сумбурным сном, который вскоре забудется?
Образ притянул, затмевая реальность. Мариника увидела красную гербовую печать на белом конверте, две сигареты. Одну приняли, от второй отказались. Пуль тоже две. И два выстрела. Алая кровь на кипенном снегу.
«Дело №52773, обвиняется в… приговор: расстрел. Дата ___ Подпись: ___».
Внутренне Маринику скрутило морским узлом. Каждый вопрос опасен. Любое слово может породить череду видений. Чтобы ослабить дар, нужно как можно скорее оказаться как можно дальше от энергетического источника.
Позже Юрий даст этому источнику имя. Он ещё не придумал его, но Мариника уже знает – слышала, видела…
— Даже если у меня есть ответ, вам он без надобности, — сказала она сухо, выравнивая дыхание.
Как показалось, он кивнул благодарно. Вновь прокашлявшись, с заметным усилием взял деловой, почти официальный тон.
— Что ж… Мариника. Я подготовлю все необходимые бумаги и документы. Когда Николай оправится, организую ваш отъезд.
На этом месте он споткнулся, словно что-то оценивал. Собирался ли сказать правду о том, как мало у него сейчас полномочий и как зыбко его собственное положение? Мариника не стала дожидаться, проговорила:
— Я уезжаю одна, — тем тоном, с которым не спорят и после которого не задают никаких вопросов. Гость вскинул брови. Мариника пожалела, что стоит в центре комнаты. Кроме собственной воли, не на что опираться.
— Он должен остаться с вами. – Губы искривились. – Он сделал неправильный выбор. И я его не прощу.
Гость склонил голову к левому плечу, потом бросил устало:
— Вы фальшивите, Мариника. – Попытавшись изобразить улыбку, потерпел неудачу. – В этой комнате один лжец и манипулятор. Точно не вы.
— Так или иначе… Я уезжаю. Николай остаётся здесь.
Юрий вдруг отлепился от стены и, сделав шаг, присел перед Мариникой – так, снизу вверх, заглядывают в глаза маленьким детям.
— У меня не осталось сил для экивоков – и у вас тоже. Скажите мне, что вы знаете. Как иначе я смогу отпустить вас одну?
Даже сейчас, когда он смертельно опустошён, глаза у него преступно красивые. Как Саша заглядывал в них? Череда образов, ком тошноты. Крик, который не выпустить, ломает изнутри рёбра.
— Человек, который покалечил моего мужа… Не делайте вид, что обо мне заботитесь. Я знаю, что вы ему обещали, я знаю, зачем втирались в моё доверие. Лжец и манипулятор. Вы сможете и отпу́стите, — Мариника выдавливала каждое следующее слово всё с большим усилием. — У нас обоих есть предназначение. Ваше – позаботиться о настоящем, моё – о будущем. – Приложив ладонь к животу, почувствовала, что дрогнули губы. – Теперь вы можете искупить. Хоть малость. Сделать то, что умеете лучше всего – ломать людей.
— Вы о?…
Она перебила:
— Сделайте Николая лучше, а я позабочусь о том, чтобы в нужный момент прикрыть его спину.
— Я снова не понимаю. – Между его бровей пролегла крупная складка. Он с заметным трудом фокусировал взгляд. Тёмная бирюза глаз туманилась. Мариника не могла отыскать в себе ни жалости, ни сочувствия.
– Я Никогда не прощу вас, Юрий Ульянский. Но это теперь не имеет значения. Николай всё равно останется здесь. Вы оба в этом нуждаетесь. Если он уедет со мной, когда вы умрёте, некому будет продолжать ваше дело. Ни у кого другого нет того, что есть у Николая. Он – единственный, кто сможет противостоять Киеву. Научите его, закалите его. Сломайте. Правильно он срастётся уже без вас.
— Вы сошли с ума, Мариника. От горя и от всего, что пережили.
— Тогда почему вы мне верите? – Это было не совсем правдой. Глядя в лицо Маринике и почти не моргая, он явно тонул в сомнениях. И она заговорила, наверное, слишком поспешно: — Саша принёс жёлтые цветы. Вы нашли их у себя на пороге в тот день. И несли с собой до нашего дома, стояли под подъездом, курили, но войти и покаяться так и не отважились. Хотите, расскажу, что вы делали в Марий Эл, как два месяца…
— Хватит, — он попросил еле слышно. – Этому человеку вы хотите оставить своего единственного ребёнка?
— Более того. – Содрогнувшись от гадливости, Мариника сдержалась: не отступила, не отшатнулась. – Мне дан второй шанс. Другой ребёнок.
— А этого можно выбросить…
— Замолчите.
Молчал он долго. Потом осторожно взял руку Мариники. Горячая твёрдость лба прислонилась к запястью. Наверное, он собирался что-то сказать, но в итоге тишина оказалась красноречивее.
После нескольких гулких ударов сердца, за которые внутри обоих что-то вставало на положенные места, он тихо поднялся, дёрнул плечом, сделал несколько шагов из стороны в сторону и зачесал растрепавшиеся пряди назад пятернёй.
— Я… думаю, что смогу оформить документы и все необходимые пропуска приблизительно через сутки. Вас вывезут частным образом. Поскольку сейчас большинство беженцев направились в столицу, проблем с тем, чтобы спрятать дерево в лесу, не возникнет. Так же вы получите… — Он запнулся, — ключи от… некоторой собственности вашего мужа. Его сбережения я переведу на счёт, который открою на ваше новое имя. По-моему… это всё. – Мариника кивнула. Он глухо спросил: — Что вы имели ввиду, когда говорили: позаботитесь о том, чтобы прикрыть его спину?
Маринике дан второй шанс. Мариника вырастит того, кому Николай однажды доверит сердце. Мариника станет лжецом и манипулятором, чтобы каждый человек оказался в нужное время в нужном месте.
— Мстислав. Он придёт сюда, когда нас с вами уже не будет.
— Хотел бы я сказать, что стало понятнее. Но это не так. Что же… мне пора. И ещё одно, Мариника. Боюсь, вам пока придётся покрасить волосы.