— Испокон веков старый медведь спит на полуострове, уткнувшись носом в синюю кромку моря. Он спит так давно, что никто уже и не вспомнит, откуда медведь пришёл, почему остался на этом месте и почему уснул. Он спит так давно, что тело его затвердело и стало камнем, а шерсть обратилась лесом. Медведь спит крепко, лес поёт ему колыбельную, баюкает, но порой, раз в несколько поколений, маленькая и глупая кипарисовая шишка скатывается аккурат на медвежью морду, тревожа владыку леса, ударяя уткнувшийся в синюю кромку нос. Тогда лишь на одно мгновение медвежий сон становится чутким, и владыка лесов медленно ворочается, прежде чем снова уснуть на следующее столетие. Как мала кипарисовая шишка, как огромен медведь-гора. Даже от легчайшего движения море волнуется, и земля содрогается, и рушатся города, и из поднявшихся волн являются новые острова, а старые навсегда исчезают в пучине.*
— А люди, которые там жили, все умирают, да? И всё это из-за какой-то дурацкой кипарисовой шишки?
— Шишка не знает, какую порождает беду.
— Но если вся беда в шишках, мама, не лучше ли тогда вырубить кипарисы?
***
Отвратительный скрежет резанул по ушам. Это Карась сдвинулся на стуле, не удосужившись поднять зад. Юра опустил взгляд к карте, избегая смотреть на коллегу дольше необходимого. За полгода Парфентьевича раздуло, как снулую рыбью тушку на жарком солнце. Юра видел такие в детстве, исследуя каменистый морской пляж после разгулявшегося ночью шторма.
— Город эвакуирован, однако, в близлежащих районах осталось множество трупов, скончавшихся от магического выброса энергии. Это грозит нам гуманитарной катастрофой в ближайшие месяцы.
Глухое раздражение. Тупица. Ну почему Киев выбрал это ничтожество? Куда смотрели кураторы? Риторические вопросы.
— Ваши скончавшиеся трупы – последнее, о чём я сейчас беспокоюсь. — Тон получился резкий, с угрозой. Ещё немного, и клочки по закоулочкам полетят. Особенно, если Карась ещё что-то вякнет.
«Меньше эмоций, милый. — Таким ли был голос Марты, когда она говорила эти же слова, стоя над плечом, а не воплощаясь в голове тенью воспоминания? – Ты раздражён не из-за слов своего коллеги. Твоя злость состоит из других чувств. Каких? Это боль, да? Что это за боль?»
«Пожалуйста… не сейчас. Я слишком устал».
«Это эскапизм».
Затягивающийся на шее петлёй диалог прервал Карась, снова душераздирающе проскрежетавший стулом.
— Равно, как твоё мнение, Ульянский, это последнее, что беспокоит меня. Я всё ещё уверен, что именно ты – первопричина происходящего. И только то, что у меня недостаточно доказательств, не позволяет мне выдвинуть свои подозрения в качестве официального обвинения.
— Булькни что-то ещё, и заботиться придётся уже о твоём трупе.
Подавшись вперёд, Юра навис над столом. Карась хлопнул ртом, видимо, решив продолжать нарываться, и до предела накалившуюся ситуацию спас только ненавязчиво-вкрадчивый кашель Лизы.
— Уважаемые коллеги, достаточно. Все устали. Юра, сядь, Ваня, не переходи на личности.
Вдох-выдох, пальцы сцепить, зубы – тоже, отыскать точку равновесия внутри… Спасибо, Марта!
Наведя порядок, Елизар снова откинулся на спинку, изображая абсолютную незаинтересованность. Тёмная лошадка, он появился в МИЦ позже других, после подозрительно скоропостижной смерти предшественника, и почти всё своё время предпочитал проводить в архиве. Общался с коллегами и подчинёнными Лиза редко, а если и раскрывал рот, говорил так, будто на каждое слово брал немалую ссуду. Он был единственным из пятёрки, кого просчитать Юра так и не смог. Приходилось лишь иметь в виду и всегда учитывать в качестве совершенно непредсказуемой переменной.
— Что же… продолжим, — проговорил Юра ровно. Поставив локти на стол, подпёр подбородок сложенными пальцами. Отличная поза. Так голова не норовит завалиться на грудь. Не совещание – цирк. Время, потраченное на препирательства с Карасём, можно было бы употребить куда как рациональнее. Времени жаль. В особенности, сейчас. В особенности, когда Юра так нуждается в передышке. Это жизненно важно: хотя бы на полчаса остаться наедине с собой, сесть, наконец обдумать всё происшедшее, осмыслить… потери.
— Погибшими займутся мои люди, как только это станет возможным, — вступил вдруг в разговор поставленный басок присланного Киевом генерала. Юра дёрнулся и моргнул, концентрируясь. Почему это Миха включился? Карась снова что-то говорил? Наверное, на несколько секунд Юра всё-таки из реальности выпал. Плохо. Нельзя. Тёмно-зелёная форма возникла перед столом. Толстый короткий палец ткнул в одну из трёх нарисованных на карте линий. – Покуда вы не разберётесь вот с этим, я туда людей бросать не намерен.
— Сколько их у вас? – спросил Лиза вкрадчиво. А у этого-то что на уме – тоже трупы?
— Две тысячи восемьсот тридцать девять без учёта раненых.
Голос генерала растянулся во времени, будто Миха медленно разжёвывал цифры. Сука-сука-сука. Нужно скорее заканчивать здесь, сунуть башку в холодную воду, размяться – что угодно, лишь бы не отключиться. Карась было приоткрыл рот, но Юра опередил его.
— Я собираюсь оценить масштаб катастрофы лично. Буду признателен, если вы обеспечите мою безопасность, — Говоря, поднялся из-за стола.
— Самоустраняешься, Ульянский? – поинтересовался Карась с вызовом. — Алексей так уже умер. Вместе с половиной наших специалистов.
Юра припечатал карту раскрытыми ладонями, во второй раз за несколько последних минут угрожающе нависая.
— Хотите отправиться вместе со мной? Отыскали в себе внезапную жилу мужества?
Мутные глаза Карася моргнули, тонкие бровки вскинулись.
— Если бы это называлось мужеством, а не идиотизмом…
А, может, злость сейчас – это и полезно. Она, по крайней мере, бодрит. Появившихся сил как раз хватит, чтобы поставить Парфентьевича на место.
— А что вы мне предлагаете? Сидеть и ждать в бункере ещё двое суток?
Из тени снова вынырнул Елизар – сраный миротворец.
— Мы не можем ничего предпринимать до пробуждения мальчика. – Когда он менял позу, лак его новёхоньких начищенных туфель скрипнул, и Юру, который даже зубную щётку в последний раз брал в руки, кажется, ещё в Марий Эл, это взбесило окончательно. Выдержки и ума, чтобы ничего не ляпнуть, впрочем, хватило. Лучше помалкивать, когда речь заходит о Николае. Так пока безопаснее. А вот то, что под нервно напрягшимися пальцами смялся край карты, паршиво. Судя по следующим словам, Карась этого не проморгал.
— Ульянский к Отаве допущен не будет, — булькнул своим отвратительным тоном. – Я не доверяю ему. Кто знает, откуда…
Генерал, Миха, нарочито громко прочистил горло, заставляя Карася прерваться на полуслове.
— Как вы что-то наладите, когда в голове ладу нет? – спросил либо устало, либо разочарованно, а потом, отвернувшись, бросил: — Добренько. Пошли, руководитель, покажу тебе пекло.
— Надевай.
Предложенный бронежилет Юра взвесил в руке с некоторым сомнением. Килограммов пять, не больше того, но на манёвренность всё равно повлияет существенно.
— Я буду подвижнее без балласта.
Глаза Михи сощурились. Он был на полголовы ниже Юры, но ухитрялся смотреть свысока.
— Балласт не жилет, а ты.
Вот ведь… уел.
Тяжесть опустилась на плечи, защёлки щёлкнули. Перетянуть волосы, затолкать под каску, отломить носик стеклянной ампулы. Розмарин в сложившейся ситуации что мёртвому припарка, конечно, но лучше перебдеть.
— Бери. — Миха протянул чёрную кобуру. Юра нахмурился.
— От оружия откажусь.
— Бери, не трои.* Это на крайняк.
Всё-таки приняв оказавшуюся довольно увесистой кобуру, Юра покрутил её в руках. Потом положил на столешницу, скрестил руки на груди, чувствуя под курткой пластины бронежилета. Юра не собирался брать в руки оружие, и совсем не потому, что не умел с ним обращаться. Дело было в другом, Юра точно знал, что непредсказуем и, даже с голыми руками, опасен для окружающих. Так как мог доверить себе В-9?*
— Единственный, кого мне удастся подстрелить – я сам.
Если Миха сейчас не догонит и не отцепится…
— Это не обсуждается, Ульянский.
Нет, не догнал.
Волна раздражения, напряжение в нижней челюсти, тихий шум – это кровь в ушах. Наверное, от усталости. Сколько прошло часов с панического Алёшиного звонка – девяносто шесть или уже больше сотни? А сколько удалось поспать – часа три урывками?
Юра прокашлялся.
— Значит, так. Я работал с Навью всю жизнь, так что определённо понимаю, с чем столкнусь. Дальше. Если я отказываюсь, у меня априори есть на то объективные причины. Имей уважение, Михаил Потапович, и впредь следи за тоном. Я не в твоём подчинении.
Миха тоже скрестил руки, нарочито копируя позу.
— Смотри, какая штука, Юрий Вадимович, — оскалился, хмуря густые брови, — это меня и моих ребят прислали сюда, чтобы разгребать дерьмо волшебников, а не наоборот. То, что я видел пока, не дало мне ни единого повода уважать что тебя, что твоих коллег. Дальше. Ты не в моём подчинении, а под моей защитой, и я намерен делать свою работу так, как считаю нужным. Если ты хочешь вернуться назад живым, ты будешь внимать каждому моему чиху.
По чёрной кобуре Юра побарабанил кончиками пальцев, осведомился нейтрально:
— Я могу считать это угрозой?
Снисходительный смешок, каре-зелёный прищур.
— Это инструкция. Двигай, Ульянский. – Но потом Миха остановился. – Зачем тебе эта вылазка: что-то выяснить или просто подёргать кота за усы?
— Мой многоуважаемый коллега – не кот. Даже метафорически. И, если ты хочешь осведомиться, осознаю ли я цену... Защищая меня сегодня, кто-то, скорее всего, умрёт. Это то, о чём ты спрашивал?
Помимо прочего, Юра хотел измерить общий магический фон, но все шестокрылы вышли из строя одномоментно, когда произошла катастрофа. Однажды это всеобъемлющее в своей однозначности слово он услышал от Николая, стоя под ласковым утренним солнцем около благоухающей сдобой пекарни. Катастрофа заключает в себе всю страшную суть, но в тоже время не позволяет увязнуть в деталях.
А вот и пекарня – та самая, только теперь тёмная, опустевшая. Дверь, ещё так недавно впускавшая покупателей, оставлена нараспашку. Всё ещё можно уловить запах муки и хлеба. Кислый – это перебродившее тесто.
— Твой коллега боится трупов, и он действительно прав. Если мы не хотим задыхаться в мае, нужно зачистить город. И не только погибших, все склады тоже. – Миха держался рядом, говорил негромко.
— Проблема вообще не в трупах. И не в складах, — ответил Юра ровно. Разговор отвлекал от ужасающего зрелища. Открытые окна, потерянные вещи, брошенные сумки, игрушки, газеты…
— А в чём же, по-твоему?
Корабль. Взгляд вырвал недокрашенный остов. Детскую площадку так и не успели закончить. И не закончат уже никогда. Да и зачем бы, если играть на ней больше некому? Юра сглотнул.
— О каком будущем может идти речь, когда мы понятия не имеем, что делать сейчас? Какой, на хрен, май, Миха? Ты думаешь, мы до него дотянем? Вчера ты потерял больше сотни человек. Да, я хочу позаботиться о погибших. Но живые пока важнее. Живые здесь, живые в близлежащих городах. Я хочу обсуждать, где мы будем расквартировывать твои обещанные резервы, что мы будем есть, как мы обустроимся, как распределить оставшиеся у нас человеческие ресурсы. Кого куда бросить, запрашивать ли введение чрезвычайного положения в других областях и, если запрашивать, то в каких. И кто будет заниматься теми тварями, которые проникли за выставленное позднее оцепление, и скольких детей теперь задерут в лесу и….
Рука на плече.
— Тебе бы отдохнуть, руководитель. Размотало тебя.
Отдёрнувшись в сторону, Юра сжал кулаки.
— Да иди ты… на хер. В гробу я теперь отдохну. Если не повезёт, скоро.
И, вот ведь удивительно, главнокомандующему хватило ума заткнуться. Остановившись, он приотстал. Может, уже что-то про Ульянского понял и просто не захотел нарываться?
Юра шёл, пиная клочья тумана – неестественно густого, белёсого. Дышалось тяжело, как перед грозой, когда воздух настолько тяжёл и пропитан влагой, что, кажется, его можно налить в стакан. Впереди, на расстоянии трёх метров, двигалось трое военных. Справа и слева – ещё по паре. Позади кто-то тоже топал. От такого количества вооружённых людей Юру передёргивало. Как ни пытался, довериться он не мог, ведь прежде военные всегда появлялись лишь для того, чтобы насаждать волю Киева. Враждебность засела внутри рыболовным крючком. Да, сейчас Миха и без малого три тысячи его подчинённых получили приказ помогать в устранении последствий случившегося, но один звонок – и охранники станут палачами.
Беспомощность и усталость.
Он так устал...
Юра знал, что случилось. Каким-то невообразимым образом сама Навь вышла из-под контроля.
Едва разобрав подробности произошедшего через помехи связи, понял с кристальной ясностью: это Алекс. Потому что сходились даты, потому что никто, кроме Николая и Алекса, не додумался бы работать в театре.
Почему Юра ожидал, что почувствует беду? Ведь ещё не почувствовал ни разу: ни с Аней, ни с Мартой, ни… в этот раз. Сердце не ёкнуло, никак не предупредило. Алекс просто умер. Юре просто сказали – и пустота. Позже – глухая ярость.
Тогда, в Марий Эл, поступил иррационально – как и всегда, всю свою злыдневу жизнь. Согласно инструкциям, получив официальный вызов, Юра должен был подтвердить его через Киев, потом отдать распоряжения, оставить заместителя и только затем, взяв машину, отправляться в путь. Но даже секунда промедления казалась непростительным преступлением, и он, словно импульсивный подросток, умчался в рассвет на двух колёсах Горыныча, заглушая монотонность голоса жены в голове ветром и рёвом.
Хоть спешить уже было некуда.
О том, что жив Николай, Юра ещё не знал.
В первый раз он проходил этот путь много лет назад, выжимая всё возможное из казенной «Ласточки». Второй раз был бегством. Беда всегда о трёх головах. И вот она, третья гонка. Горыныч её не пережил. Перегревшись, в какой-то момент просто заглох. Идущего по обочине пешком Юру нагнали военные. Полтора часа в автомобиле Михи он то ли спал, то ли дрейфовал в каком-то непонятном бреду.
Дальше – Припять. Её приближение обозначилось завораживающими цветовыми вспышками. В жизни своей Юра ещё не видал подобного буйства красок и даже не сумел подобрать им названий.
Алекс бы смог.
К тому моменту, как авангард вошёл в город, эвакуация уже завершилась. Произошло и ещё кое-что важное – стих магический шторм. К руинам театра отправили первую группу, затем – вторую. Ситуация менялась каждое мгновение, и в этой ситуации требовалось ориентироваться.
Выяснилось, что живы Мариника и Николай. Окончательно подтвердилась смерть Алекса – его опознали по фрагменту руки, найденному в соседнем квартале. И снова внутри лишь злость. Те полгода, что провёл в Марий Эл, Юра пытался подобрать правильные слова. Теперь они все оказались мусором.
Ещё через полчаса Юра лишился последней опоры, на которую ещё мог рассчитывать. Погиб Алексей — единственный из всей пятёрки, кто ещё со времени муштры перед назначением стал ему не коллегой, а другом. Именно Алёша на своих плечах вынес первые, самые страшные часы. Он организовал спасение горожан, он разослал всю необходимую информацию. По его зову с приграничных территорий был переброшен усиленный отряд особого назначения. Друг сделал всё, что было в его силах. Оставалось продолжать с того места, где он не справился.
Когда совершенно внезапно в бок ткнулся приклад генеральской винтовки, Юра едва не выругался. Моргнул, услышал почти сочувственное:
— Ты спишь на ходу, Ульянский. Но тут нельзя.
Чтобы привести мысли в порядок, тряхнул головой. Отсутствие концентрации сейчас – это безалаберность.
— Брошенный город – тот же покойник, — вдруг сказал Миха несколько философски. – Сначала он кажется крепко спящим. Потом очевидно разлагается. Без людей это происходит быстро. Не успеешь моргнуть.
— И много ли ты видел брошенных городов?
Поддерживать разговор Юра был не настроен, однако необходимость формулировать фразы не позволяла выпадать из реальности.
— Случалось. На границе. – Миха ответил раздумчиво, медленно – что-то вспоминал, очевидно. А в следующую секунду толкнул Юру вправо, заставив упасть на асфальт. Выстрел, второй, чёрная тень… Юра сотворил несколько сложных рун, и они, как обычно, выстудили нутро.
Повисла гнетущая тишина. В ней прижимались к земле, чутко вслушиваясь и даже принюхиваясь. Потом напряжение разорвал смешливый басок генерала:
— Что, обосрался, руководитель?
К своему вящему изумлению, Юра даже не смог найтись с подходящим ответом. Миха, беззлобно расхохотавшись, споро поднялся на ноги. Будет ли ошибкой принять протянутую руку?
— Для лучшего обзора поднимемся на крышу.
Она была ровной и влажной, магический улавливатель на самом краю – оплавленным. Поймав Юрин взгляд, Миха сказал:
— Одна из вот этих штук сделала, — ткнул толстым коротким пальцем. – Сейчас дам бинокль, налюбуешься. От этого дерьма вреда больше, чем от тварей.
То, что Миха назвал дерьмом, оказалось поразительным зрелищем. Лилово-зеленоватые, мерцающе-янтарные, текучие, желеобразные, круглые, продолговатые — обрывки полу-материи трепетали на ветру. Одни походили на медуз, другие – на трёхмерные следы пролитого в лужу горючего. Одни двигались, другие слабо трепетали.
— Это неконтролируемая энергия. Мне уже доводилось сталкиваться с подобным. Правда… тот фрагмент был не больше ртутного шарика.
Опустив тяжёлый бинокль на крышу рядом с собой, Юра проводил кончик генеральской сигареты голодным взглядом. Стрельнуть не позволила гордость. Миха предложил сам, сказал со смешком, когда Юра закашлялся слишком торопливой затяжкой:
— Основная наша задача на данный момент – сдержать распространение тварей и этой заразы. Мы очертили зону и выставили кордоны. И если тварей отстреливать удаётся, то что будет, когда доплывут эти твои сгустки… понятия не имею. Пули их не берут. А вот они бойцов косят. Притягиваются на живое, как мухи… – Выпустив дымок, Миха кивнул в сторону театра. – Сегодня я рассчитывал увидеть эффективную работу высшего руководства. Увидел кодло. Теперь мне понятно, почему вы, волшебники, ни хрена не добились за столько лет. Срались.
Вздох Юра замаскировал затяжкой. Главнокомандующий продолжил:
— Всё, что я от вас слышу — «не знаю» и «не могу». Забились, как тараканы, в бункер. Вас наберётся три сотни вообще? А толковых сколько?
Правда скреблась в кишках:
— Человек сорок.
Показывая, что не собирается продолжать разговор, Юра щелчком пальцев отправил окурок вниз и, улёгшись на живот, стал отстраивать линзы. Он всё ещё избегал смотреть в сторону театра. Но куда тянуть дольше? Вот она, Навь. Окуляры отпечатываются холодом вокруг глаз, а зрение туманится, так что сфокусироваться удаётся с трудом.
Что нужно было сотворить, чтобы породить подобное, пошатнуть сами основы равновесия?
«Ты знаешь ответ. Ты почти готов его сформулировать, но вытесняешь, потому что боишься».
«Пожалуйста, Марта».
«От сколь многого ты бежишь сейчас, когда от тебя требуется мужество, милый».
«Я на пределе. Пожалуйста. Хочешь, чтобы я сорвался при генерале?»
Запредельно-темно и ослепительно-ярко. Воронка затягивающая, воронка выталкивающая, переваривающий сам себя смерч. Оно клубилось, вихрилось и, казалось, занимало не три – множество измерений. Воронка двигалась то быстрее, то медленнее, во всех направлениях, против физики и логики… это была дыра в пространстве – живая, пульсирующая, мелко вибрирующая… она убаюкивала, гипнотизировала, она пленяла воображение и внимание… На некоторых витках она выплёвывала чёрные точки тварей, на других – что-то всасывала, и всасывала, и вса…
Подзатыльник был таким мощным, что, выронив бинокль, Юра впечатался лицом в шершавость пахнущего смолой покрытия крыши. Подняв голову, всмотрелся в нависающего сверху Миху. Генерал двоился и плыл. Три генерала, как в дверцах зеркального буфета. И у всех троих шевелятся губы.
— Затянуло. М? Извини, Ульянский. Но оно сводит с ума. Ты перестал дышать на девятой минуте.
— Девятой?
Три Михи наконец схлопнулись в одного. Этот один кивнул. У Юры монотонно пульсировало в висках. Голова болела немилосердно. Выматерившись, стащил каску и резинку с волос.
— Ощущалось, как секунд тридцать.
— Ну да.
— Долго же ты ждал…
Со стоном откинувшись на спину, Юра крепко зажмурился. Услышал, что Миха досадливо сплюнул.
— А не должно ли быть наоборот? Какого хрена я рассказываю тебе, как это работает, волшебник? Кто должен в этом понимать?
Во рту было сухо, внутри – тревожно.
— Злыдень… просто заткнись. – Дезориентация, ощущение потерянности и потери. Перекатившись на бок, обхватил руками колени, вдохнул и выдохнул. Вот она, Навь, в своём абсолютном великолепии. Первозданный хаос, малая его часть, толика, крупица, которая теперь, словно через глазок, видна сквозь разрыв в завесе. Что делать с ним дальше?
— Курить ещё есть? – спросил хрипло. Измятая пачка небрежно упала рядом с лицом. Вытащил сигарету Юра трясущимися пальцами. Высечь искру смог с пятого раза. Порядок в голове навела третья затяжка. – Спасибо.
— Ну надо же… вспомнил, как это произносится.
Проигнорировав предсказуемо едкий ответ, Юра докурил одну сигарету – и тут же взял следующую.
Не было ради кого теперь бороться с застарелой привычкой.
Погребальным курганом навалилась тоска – такая удивительно запоздалая...
Усевшись лицом к руинам театра, Юра вглядывался в цветные вспышки, пытался без бинокля рассмотреть завораживающие завихрения.
Он ещё не знал, что именно сотворил Милославский, но чётко понимал, какие механизмы оказались задействованы.
Глупая кипарисовая шишка… догадывалась ли она, какую беду породит?
Алёша перевёл МИЦ в чрезвычайный режим согласно инструкциям, однако они оказались совершенно не предназначены для ситуаций, подобных этой, так что изобретать подходящие на ходу пришлось уже Юре. Едва вернувшись из города и позволив себе лишь пять минут для оправления нужд, он собирался засесть в кабинете. Умом понимал: пора отправляться в постель и, желательно, душ. Дать себе хотя бы час передышки. Но вылазка и так продлилась дольше запланированного. Придётся снова пожертвовать сном.
В кабинете сидела помощница. Поскольку письменные отчёты составлять было некогда, в Юрино отсутствие она худо-бедно конспектировала все устные доклады. Время, источник, краткое содержание. Юра пробежал бумаги глазами, отметил, как кренятся буквы и как много девочка допускает орфографических ошибок. Тоже устала, бедная. Хорошо бы собрать всех женщин, помимо медсестёр и врачей, отправить в безопасность. Да, пожалуй, он так и сделает. Только разгребётся немного. Нечего таким хрупким здесь делать. Женщина не создана для…
Девочка подняла туманные глаза, и Юра отметил остатки макияжа. Наверное, она наложила его ещё до случившегося, а времени полностью стереть так и не нашла. Размазанная чёрная линия тянулась от века к виску.
— Есть для вас записка из госпиталя.
Развернув клочок бумаги, Юра всмотрелся в наспех нацарапанные слова на татарском. Никогда не знаешь, что и кто пригодится в будущем. Вот, например, Владлена из орудия внезапно обратилась соратницей. Это хорошо. Особенно сейчас, когда за каждого медика Юра бы охотно по весу золотом заплатил. А уж за преданного себе медика… «Мальчик проснулся. Он ждёт».
Скомкав записку, Юра сунул её в карман.
— Посади кого-нибудь вместо себя и отправляйся спать.
Девчонка упрямо поджала губы.
— Я не устала.
— Три ошибки в слове из пяти букв. Спать, душа моя.
МИЦ стремительно превращался в крепость.
Место под госпиталь выделили на одном из нижних ярусов, и, поскольку с каждым часом раненых становилось всё больше, Юра предполагал, что вскоре им придётся отдать целый этаж. Так же под землю переместили кабинеты научных руководителей, ценные бумаги, переносные генераторы и некоторые склады. Наземная часть здания ещё могла считаться относительно безопасной, потому пищеблок и комнаты отдыха пока оставались на своих местах.
Все прилегающие к МИЦ территории контролировали военные. Они же заполонили здание и внутри. Выйти из кабинета и не наткнуться взглядом на тёмно-зелёный было теперь невозможно. Со времени вылазки в военном ходил и Юра, поскольку ни костюм, ни то, в чём приехал с Оки, оказалось не предназначено для ношения с бронежилетом. Чтобы не затеряться среди людей Михи, закрепил значок-коловрат в петлице. Вот освободится немного времени, можно будет переодеться обратно.
Пока добирался до госпиталя, успел отдать несколько устных распоряжений и наткнуться на Карася. Во всеобщем цейтноте паршивец выглядел преступно бодро и холёно. Едва заметив Юру, шагнул наперерез:
— Найдётся минутка, Ульянский? – Хотелось рявкнуть, «нет, иди на хер», но ответа Карась не ждал, начал, недобро таращась мутными глазёнками: — Мы здесь провели обыск. В комнате волшебника Отавы был найден медицинский нож, в лаборатории – упаковки из-под перевязочных материалов и бумажные салфетки со следами крови. – Он что, по заготовленному говорит? Юра даже глаза скосил в поисках шпаргалки. А Карась продолжал: — Также некоторое количество плохо замытой крови найдено на полу. Что вы об этом думаете? И куда, к слову, направляетесь?
О том, чтобы в лице ничего не дрогнуло, Юра позаботился. Позволил себе только сцепить пальцы за спиной.
— Я думаю, что последние полгода волшебник Отава был вашим подчинённым, Иван Парфентьевич, и что ваши находки – исключительно ваша забота.
Обогнув идиота, нарочито ускорил шаг в расчёте на то, что Карась, с его лишним весом, предпочтёт не доводить себя до одышки. Расчёт оказался неверным.
— Твой поспешный отъезд, Ульянский, и то, что Отава перевёлся – это же попытка подставить меня. Я это докажу. Так куда ты спешишь?
Кодло. Миха отлично выразился. Юра резко сменил направление, оттеснив не ожидавшего манёвра коллегу к стене.
— Меня затрахали твои теории заговоров. Делом займись, наконец, — прошипел, точно зная, какое впечатление производит. Закончил, отступая, уже вызывающе: — Спешу, кстати, срать. Так что не рекомендовал бы меня задерживать. Или хотите проследить? Вдруг и там обнаружите что-нибудь интересное?
Пока Карась хлопал ртом, Юра успел скрыться в ближайшем лифте. Тот плавно скользнул вниз и, воспользовавшись секундами уединения, он от души шарахнул кулаком в металлическую стенку. По кабине прошла вибрация. Карась землю носом роет – и он ведь дороет, сука – это лишь вопрос времени.
С одного удара легче не стало.
Лифт остановился, двери разъехались.
— Ягымлым. – (Милый, дорогой). Прежде это слово он слышал только от матери. Теперь его снова и снова упорно повторяла Владлена, и хоть Юре наверняка следовало пресечь такое необъяснимо покровительственное к себе отношение, он раз за разом принимал его со странно щемящим чувством.
— Благодарю, что уведомила.
Ласковая пухлая ручка мягко легла на локоть.
— Идём, мой мальчик. – И снова что-то тёплое, воистину женское. – Мне запретили тебя пропускать. – Выпустив воздух с тихим смешком, она бросила на Юру короткий лукавый взгляд, тотчас нахмурилась. – Сам на себя не похож. Тебе нужен отдых.
— Некогда пока.
— И после смерти дел на три дня останется.*
Повисла долгая пауза. Лишь остановившись перед нужной дверью, Владлена тихо сказала:
— Он совсем разбит. Не отдавай его стервятникам.
— Да если бы мог…
В том месте, где наскоро обустроили одиночную палату, раньше располагалась небольшая кладовка. Юра помнил её… слишком хорошо. Неприметная и редко используемая, кладовка отлично подходила для тайных коротких встреч. Алекс всегда приходил сюда первым.
Теперь Алекса нет, а за дверью ждёт Николай.
«Какие эмоции ты сейчас испытываешь?»
Прежде чем войти, Юра сделал глубокий вдох.
Николай, как и Мариника, был в эпицентре произошедшего. Её это изменило. Что сталось с ним?
Электрический свет обнажал все детали: распечатанный конверт на тумбочке, влажное пятно на наволочке, казенные одноразовые тапочки у кровати. Дверь со щелчком закрылась. Николай поднял взгляд. Ощущалось, как дежавю: выцветшие глаза и седые волосы… Какой-то другой человек, на которого уже не натянется старое уютное прозвище. Больше не маленький.
До кровати шёл медленно. Николай молчал, Юра тоже. Да и что они могли сказать? Металлическая сетка качнулась под опустившимся на неё весом и, только усевшись здесь, Юра в полной мере ощутил груз своей усталости.
— Ну вот мы… и остались с тобой одни.
Ответом был прерывистый вздох, смешавшийся с шуршанием простыни. Николай вжался в угол. Глядел оттуда волком, потом сказал:
— Вы нас бросили.
Юра вязко сглотнул скопившуюся слюну.
— Да, бросил. – И пауза. Расточительно долгая. – Я думал: так будет лучше. Всем нам.
— Вы нас бросили, — Николай повторил нараспев, почти по нотам, и спрятал лицо в коленях – то ли не желая смотреть на Юру, то ли боясь, что что-то увидит он. – А я вам доверял, — прозвучало глухо.
Юра сел удобнее, отчего сетка вновь мягко качнулась.
— Что вы натворили. Что вы…
Лицо Николая вскинулось. В Юру впился яростный прищур красных заплаканных глаз.
— Вы меня обвиняете? Вы?!… Вас здесь не было! – Рывком подавшись вперёд, он обрушился на Юру всем весом, стал молотить кулаками – истерично, бездумно. – й…а, ждал! Тр-ус. Содомит. П-р-ед…атель.
«У мальчика срыв», — отрешённо отметил в голове голос Марты. Удары продолжали сыпаться градом, и Юра осторожно поймал сначала одно, а потом и второе тоненькое запястье.
— Я в бронежилете, — сказал как мог ласково. Николай весь как-то обмяк. Теперь было можно привлечь его к себе, ткнуться носом в макушку. – Лучше? – Ничего не ответив, он только вздрогнул. Всё-таки маленький, хрупкий, живой. Главное, что живой. Юра гладил его по спине, по спутанным волосам… и больше не мог отрешаться. Только сейчас окончательно принял: Алекса действительно нет, он поставил точку, он умер, оставив от себя фрагмент руки с обручальным кольцом, хаос… и своё продолжение.
Зашевелившись, Николай решительно высвободился, сел рядом, но взгляда не поднимал.
— Простите.
— Всё хорошо.
— Хорошо? – он переспросил шёпотом. – Вы просто не знаете, Юрий…
— Оставь это, Николай. Мы правда теперь остались одни. Друг у друга.
Хотелось снова обнять его, почувствовать живое тепло и, когда Юра поднял руку, Николай привалился к нему, поёжился.
— Запах ужасный.
Юра рассмеялся, глухо и пусто, смехом, от которого было больно.
— Ты теперь седой, — сказал тихо. Определённо, говорить было проще о чём-то таком. Николай кивнул, и Юра добавил: — Мариника тоже.
— Вы видели её? – Мальчик тут же закаменел, а Юра осознал: не сможет рассказать о том исполненном безумия разговоре, что помнился горчаще-туманным сном. Как передать другому то, чего не понимаешь и сам, но чего подспудно боишься до нервной дрожи?
— Сделайте Николая лучше, а я позабочусь о том, чтобы в нужный момент прикрыть его спину.
— Вы сошли с ума, Мариника.
— Тогда почему вы мне верите?
…
— «Ты». Говори мне ты, — Юра сказал хрипло, уводя разговор в безопасное русло.
— Нет, не смогу.
— Это проще, чем тебе кажется.
Он смутился. Выпутавшись из рук, взял с тумбочки конверт. Долго смотрел только на него, на свои пальцы, сжимающие веленевую бумагу.
— Это от мамы, — проронил наконец.
— Позволишь?
Отрицательно качнув головой, Николай сунул конверт под подушку, обернулся с какой-то пугающей решимостью.
— Я лучше всё сам расскажу. Ладно?
— Зона относительно безопасная. Можешь пойти один. Ждём внизу. У тебя тридцать минут.
Юра поднялся всего лишь на пятый этаж, но чувствовал себя так, будто взошёл на легендарную вершину, на Эверест, о котором всю свою жизнь мог только читать и мечтать. Сердце отбивало по рёбрам затейливую морзянку. Наверное, было очередной импульсивной ошибкой отправляться в город сразу после разговора с Николаем, после всего услышанного. Но Юра должен был понять, должен был найти оставленные Алексом письма. Он не мог думать ни о чём другом, весь был взведённым курком.
На последнем пролёте вдруг ощутил бессилие. Никакие письма уже ничего не изменят. Да и ответы Юра давно знает сам. Желание повернуть назад было столь сильным, что мышцы заболели от напряжения. Всё равно нужно идти. Обязательно нужно. Жаль, что военные остались внизу. При них бы точно не спасовал.
Отмычка, которую нёс с собой, не пригодилась. Дверь была распахнута настежь: здесь кто-то уже побывал. Кто-то, кто вывернул все шкафы, кто-то, кто сперва что-то разыскивал, а потом совершил множественные акты бессмысленного вандализма. Когда это произошло? Почему группы военных, дежурившие по всему городу, ничего не услышали? Почему не обратили внимания? Эти вопросы задал Михе, который поднялся через пару минут после того, как, высунувшись в окно, Юра махнул ему.
— Иногда крупные твари хозяйничают в квартирах.
— Это разумная двуногая тварь, Миха.
И эта тварь возвращалась дважды. В первый раз, чтобы что-то найти. А во второй… недавно. Как он это понял? Неведомый гость разлил чернила у Алекса в кабинете, и ко времени второго визита они уже успели засохнуть, так что не испачкали упавшие в них предметы.
Под подошвами хрустели обломки и осколки, сорванная штора валялась на полу около стола. Нужно затратить немало усилий, чтобы устроить такой погром. Но что это – холодный расчёт или слепая ярость?
Остановившись, Юра положил ладони на столешницу – туда, где однажды лежали ладони Алекса. В груди родился протуберанец то ли изнурительной боли, то ли бессильной злости. Юра услышал звук воздуха, который втянул сквозь зубы. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: затеянный Карасём обыск территорией МИЦ не ограничился. Но зачем было отдавать распоряжение всё здесь крушить?
Пространство кабинета Юра сканировал взглядом медленно: вскрытый тайник в полу, развороченные книги, разорванная пустая папка. Кто бы здесь ни побывал, этот неизвестный обнаружил и вынес всё. Значит, сегодня, когда Карась выдвигал очередную порцию своих обвинений, он знал про эксперименты с кровью куда больше, чем демонстрировал. Но может ли он доказать причастность Ульянского? И что Милославский написал в своих письмах, которые теперь оказались не в тех руках?
А вот и комната Николая. Могло ли что-то остаться здесь? И, что важнее, хранил ли мальчик в месте, которое считал безопасным, все свои наработки?
Здесь неведомый вандал бесновался особенно рьяно. Прижав ладони ко лбу, Юра пытался уловить что-то, зудящее на подкорке. Кто-то пришёл сюда второй раз, кто-то, кто нанёс множество ножевых постели Николая, кто-то, у кого была личная боль, личная мотивация. Юра вцепился пальцами в волосы, мысленно пролистывая всех, кто остался в МИЦ. А потом понял, бросился назад в кабинет, оттолкнув со своего пути озирающегося Миху.
В центре стола, среди обломков статуэток и разбитых бумаг, аккуратно стояла фотография Николая. Она не уцелела случайно – её сохранили. Сохранили, потому что рассматривали.
— Миха, ты помнишь сводку погибших за последние сутки?
— Помню… примерно.
— Мы же потеряли одного из ведущих волшебников? Кто это был – Климентьев?
***
Рассказав всё, Николай почувствовал не облегчение, а какую-то пустоту. Вскоре вернулась Владлена Игоревна, и Юрий Вадимович ушёл – ему было нельзя находиться здесь, нельзя видеться с Николаем. После всего случившегося научному руководителю не доверяли. Возможно, и поделом. Доверяться ему всецело Николай пока тоже был не готов.
Скрестив ноги, сидел на кровати. Думал, и думал, и снова думал. Думал об отце, которого больше никогда не увидит, думал о городе, о катастрофе, которую не предотвратил, о чём-то неясном, что ощущал у себя внутри, о бледном свечении, которое заметил, когда Владлена Игоревна принесла ужин.
— Если нельзя, почему вы привели его? Вы рисковали, — Окликнул врача Николай. Он чувствовал, что больше не вынесет одиночества. После секундных раздумий врач села туда, где сидел научный руководитель.
— Потому что он единственный, кто заинтересован в тебе, как в живом человеке, а не источнике информации.
— Вы знаете, что в письме?
Она покачала головой. И, когда Николай протянул ей конверт, вынула оттуда маленький белый листок. Написанные на нём десять слов Николай заучил наизусть, они, ледяные и острые, навечно застряли между ключиц. «Оставайся с тем, кого выбрал. Я никогда тебя не прощу».
Отложив листок, Владлена ничего не сказала. Раскрыла руки, и Николай прижался к её мягкой груди. Наверное, это было неправильно: позволить ей, почти незнакомому человеку, увидеть и прочесть то, к чему не подпустил даже Юрия Вадимовича. Но эта женщина была подругой матери, и через её объятие Николай ощущал слабый отголосок присутствия.
— Вы знаете, куда она уехала?
Он хрипло спросил спустя целую вечность самообмана. Владлена покачала головой:
— Я знаю, что Юрий отправил её на машине военных в Киев.
— Она права. Понимаете? Я заслужил.
Тёплая рука взъерошила волосы, потом погладила по щеке, заставляя Николая поднять лицо.
— Всё происходит по воле божьей. Даже если нам от этого больно, ему, — бросила взгляд в потолок, — так было угодно.
Отвернувшись, Николай спросил глухо:
— Это всё тоже, получается, вашему богу угодно? То, что отец… мы сделали с городом.
Владлена сняла крышку с подноса, придвинула его к Николаю.
— Господни пути неисповедимы. Ешь, Николай, набирайся сил. Раз уж ты остался здесь, значит, ты здесь нужен.
Говяжью котлету Николай ковырял безо всякого интереса. От запаха подташнивало. Хотелось заткнуть нос, а лучше – подышать свежим воздухом. Интересно, выпустят ли Николая когда-нибудь на поверхность, или расстреляют за то, что он сделал?
— А вы почему не эвакуировались? Вы же не сотрудник МИЦ, — спросил хрипло.
— Место врача там, где раненые. Здесь я нужнее.
Когда она ушла, Николай отодвинул поднос и, рухнув на постель, снова отдался потоку мыслей.
Потом тихо шепнула дверь.
На пороге стоял Ефим, и свет электрической лампы отражался у него в лысине.