Николай сосчитал половину пролёта спиной, половину – боком. Один раз досталось затылку, а один – локтю. Какой же научный руководитель всё-таки тяжеленный. В глазах рябило, Николая слегка подташнивало. Это почудилось, или он слышал хруст? Жаловаться особенно, впрочем, не приходилось, потому что там, где всего несколько секунд назад оба ещё стояли, теперь проносились мощные волны раскалённого воздуха. Лежащий в неудобной позе Николай наблюдал пузырящуюся краску и проступающие на свежей побелке чёрные полосы. В нос упиралась металлическая застёжка. Юрий Вадимович ведь ещё держит щит?
Дышать было трудно, Николай завозился, и научный руководитель тяжело перекатился в сторону. Нужно продвигаться к выходу из подъезда. Но как лучше – ползти сейчас, или дождаться, когда магический фон немного стабилизируется, а потом побежать? Интересно, военные слышали взрыв? Они примчатся на помощь?
Болезненный тычок в бок заставил поёжиться.
— Вниз, — слилось с гулом в ушах экономное указание. Упёршись ладонью в пол, Юрий Вадимович стал медленно подниматься. Спиной оттеснял Николая прочь от эпицентра взрыва, где уже стремительно разворачивалось нечто зеленовато-лиловое. Глядя на адаптирующуюся к новой среде тварь, Николай впервые в полной мере осознал, что именно лежало у него под кроватью, чем он множество раз пользовался, что несколько недель беспрерывно таскал за собой. Тварь, жуткая тварь в оболочке из чёрного пластика, металла и заклинаний.
Теперь оболочки нет.
Перед выходом в город генерал выдал Юрию Вадимовичу оружие. Сейчас научный руководитель вынул поблёскивающий пистолет из кожаной кобуры. Николай услышал тихий щелчок, потом выстрел – и стрекот. Зеленовато-лиловое облако распалось на множество мелких точек, точки затрепетали, ринулись вниз…
Пеленальщик! — понял Николай. И научный руководитель, кажется, понял тоже. Он чуть ли не пинком столкнул Николая со следующего пролёта, потом несколько раз выстрелил. Судя по всему, даже не целился. В тварей, подобных Пеленальщику, целиться, в общем-то, бесполезно, потому что на материальном плане они не целостны. Всё, чего можно добиться – рассеять внимание, тем самым выиграв время и заземлившись.
Ноги сами несли Николая вниз.
Сердце колотилось в ушах, в правом боку что-то ужасно болело. Согнувшись пополам, Николай остановился. Он должен доверять знаниям и опыту научного руководителя. Нельзя крутиться у него под ногами. Но хочется убедиться...
Николай вернулся к ближайшей точке обзора, запрокинул голову, вытянул шею. На площадке роились бабочки! Так много ярких перламутровых бабочек, что тёмная фигура Юрия Вадимовича едва проглядывала сквозь мельтешение крылышек.
Но ведь нельзя позволять себя окружить. Эта тварь окутывает, стягивается вокруг коконом – и выпивает всю жизненную энергию. Чтобы обезвредить Пеленальщика, нужно дезориентировать его троичной рунической цепью и сложной устной формулой.
Вот сейчас Юрий Вадимович должен был сотворить уже второе звено.
Но не сотворил.
Николаю стало страшно по-настоящему. Он будто снова очутился в старом театре, как тогда, ощущал лишь отчаянное бессилие. А бабочки, мечась, оставляли за собой нити, сплетали кокон. Злыднева сыть! Почему научный руководитель совсем ничего не делает?! И… другое, даже более важное: почему ничего не делает Николай?
Он бежал вверх по лестнице. Путь, который преодолел за какие-то секунды, теперь казался мучительно долгим. Николай отчаянно пытался воскресить в памяти устную формулу – и не мог. Последние годы волшебники МИЦ не работали с существами, подобными Пеленальщику, потому Николай не заучивал эту прокля́тую формулу, даже подумать не мог, что она ему пригодится. И вот теперь – чрезвычайная ситуация, а он не готов.
Вдруг на самом деле не готов и Юрий Вадимович?
Тишина, шелест нематериальных крылышек. Николай должен вспомнить формулу! Должен помочь! Злыдень, какой же он эгоистичный, как он посмел убегать?! Понял, что жалко всхлипнул, услышал, как выпавший из пальцев научного руководителя пистолет ударился об пол.
Так не должно быть! Так нельзя!
Снизу, из неописуемого далёка, слышался приближающийся топот. Это военные, Миха… Они идут.
— Помогите! – Николай завопил что было сил – и тут же зажал себе рот. А вдруг они не станут разбираться, сразу атакуют кокон? Он дёрнулся. Как-то заторможенно. Из хитрых энергетических сплетений на мгновение показалось запястье, слабо очертило незаконченный знак.
Это же научный руководитель, он же всё может. Так какого злыдня? Николай разозлился на Юрия Вадимовича. Именно на него – за то, что позволил себя поймать, беспричинно, так по-дурацки промедлил!
Николай ему всё выскажет. Вытащит – и выскажет.
Топот приближался. Только бы не стреляли. Стрелять нельзя!
Яростно сжал кулаки, готовый с голыми руками бросаться на проклятую тварь. Может, лучше и так! Лишь бы сгинула, сгинула, сгинула! В ушах звенело, что-то огромное скручивалось в Николае. Скручивалось, копилось – а потом вырвалось.
Оказалось, он стоит на коленях, вцепившись в них руками и запрокинув голову. А она кружится-кружится. И подъезд тоже кружится. И кто-то держит за плечи белыми пальцами. А повсюду вокруг медленно истлевают сотни поблекших крылышек.
***
Тёмное вино вязко переливалось от стенки к стенке – Настасья, Блюститель образования и развития, лениво покачивала фужером.
— Я получила будоражащие известия. Всеволод, дорогой, боюсь, вам придётся расстаться со своим виноградником. Чего и следовало ожидать, впрочем.
Всеволод, Блюститель государственного спокойствия, крякнул, опершись о скрипнувший подлокотник.
— Вы бы не зубоскалили, милочка. Полученные известия будоражат лишь вас одну.
Настасья насмешливо вскинула бровь.
— Уважаемые коллеги… неужто вы паникуете?
Терентий, Блюститель экономической стабильности, выдохнул струйку дыма, заговорил, наблюдая, как тот рассеивается:
— Анастасия, ваша позиция неуместна. Следует признать: потеха вышла из-под контроля. Мы уже несколько месяцев подвергаем немалым сомнениям покорность и лояльность вашего питомца. Произошедшее – это апогей. Вы обязаны нынче же, без промедлений отозвать Ульянского.
Когда Настасья покинула своё кресла, шёлк домашнего платья тихо шепнул. Она говорила, повернувшись спиной к коллегам. Наблюдала, как медленно наполняется бокал, и как огненные языки танцуют в камине.
— Отозвать Ульянского… Драгоценные мои, разве у вас есть на примете кто-то столь же идейный? Кого вы отправите на его место? Терентий, голубчик, собираетесь предложить вашего питомца? Или вы, — резко развернувшись на каблуках, обличительно ткнула пальцем, — мой бесценный коллега, отчитаетесь о благонадёжности вашего? Что там насчёт Елизара? Полагаю, я не ошибусь, если скажу: вы не сумели уследить за собственной игрушкой. Или же… — сощурилась, — нам больше не стоит вам доверять?
Кресло блюстителя патриотизма и солидарности утопало в мягких колеблющихся тенях. Он произнёс медленно и тягуче:
— Вам стоит остановиться на этом бокале, милая. Женщины так эмоциональны…
Настасья упёрла свободный кулак в бедро.
— Мы ждём ответов. Я жду ответов.
Он неторопливо поднялся.
— Не отдавайте ей виноградник. Боюсь, наша Настасья неравнодушна ко всему крымскому. – Приблизившись, аккуратно, но настойчиво извлёк хрусталь из стиснутых в праведном гневе пальцев. – Мы печёмся о государстве – вы не забыли. Каждый, как умеет. Я временно предпочёл вывести своего питомца на безопасный рубеж. Теперь готов понаблюдать за тем, как вы, Анастасия, сумеете обуздать вашего.
***
Он не боялся смерти. К чужой, как бы цинично это ни звучало, уже привык, с собственной заигрывал. Это возбуждало, наполняло, это удивительным образом дарило освобождение. Делать то, за что могут расстрелять, нарушать технику безопасности, выжимать максимум из Горыныча, зная, что тормоза уже неделю, как барахлят, прямо на раскопках, в чистом поле активировать древние артефакты, не начертив даже базового обережного кола. Он дразнил смерть – и уходил безнаказанным.
Кому и что демонстрировал?
Так или иначе, все его заигрывания были осознанны и осмысленны. Он раз из раза останавливался ровно там, где щекотание нервов могло бы превратиться в самоубийственность. Как бы Алекс ни корил и сколько бы ни ужасался, Юра никогда не собирался шагать за край.
А вот Милославский…
— Вы бросили вызов моли и проиграли? – басисто размножилось эхом в черепе. – Вас ни на минуту без присмотра нельзя оставить, волшебники. – Вдогонку прозвучало крепкое словечко. Юра безуспешно пытался соскрести по сусекам остатки сил. Как это было глупо – попасться Пеленальщику. Да ещё и… из-за чего. Злыднева слабость, бабочки, мать их…
— Произошла непредвиденная ситуация. Тварь вырвалась из камеры. Ну… игрушки. – Это говорил Николай. Достаточно складно говорил – Юра отметил не без толики гордости. – Существо навредило научному руководителю. Но сейчас оно устранено.
Устранено… как? Юра не понимал. Что сделал Николай? Это ведь сделал он?
— Вижу – не слепой. – Буркнул тем временем генерал. Где-то на теле Юра ощутил хватку. Вот, точно, это плечо. Миха держит за плечо. – Послали стихии балласт на мою бедную голову. Смотри на меня, Ульянский. Дай знать, если сможешь идти.
Кажется, он смог. Во всяком случае, постарался. Чувствовал, как его тащат вниз по ступенькам, вслушивался в голоса позади.
— Скажи-ка мне, Алёнушка.
— Николай.
— М-да, он самый.
Останков Пеленальщика было так много, что даже двумя пролётами ниже крылышки то и дело мерзко хрустели под подошвами. Скоро улетучатся, сольются с энергетическим фоном. Хорошо. Мозг, вроде, стабилизируется. Значит, скоро и остальное подтянется. А что там говорит Миха?
– Так вот, скажи-ка мне, сколько ещё нам ожидать непредвиденных ситуаций? Где ещё у вас в игрушках твари рассажены? Чтоб я сразу, заранее знал, с какой стороны меня могут за жопу цапнуть.
Из подъездной двери повеяло свежим ветром, и Юра вытянул шею ему навстречу.
— Я не… — замялся тем временем Николай. Юра запнулся о порог. Подумал, что снаружи можно будет попробовать заземлиться, обратиться к стихиям, восполнить то, что успел высосать Пеленальщик. Потом сквозь эти вялые мысли пробилась другая, яркая. И в тоже самое время внезапно выругался Николай. Он, очевидно, понял, как и Юра. Сразу озвучил:
— МИЦ. Весь МИЦ – это большая магическая игрушка. Там же столько людей! Злыдень! Их нужно вывести!
***
— МИЦ ваш, — как метко констатировал генерал, пока весь отряд, скучившись вокруг всё ещё слабого научного руководителя, возвращался назад самым коротким путём, — это пороховая бочка. И хорошо, если не рванёт. А если рванёт?
Николай даже думать боялся. Ведь МИЦ – это имперское наследие. Какого уровня твари там повсюду заключены? Выйдет ли с ними совладать? Сколько будет жертв?
На фоне нового ужасного озарения померкло даже потрясение от случившегося. Николаю следовало подумать, попробовать разобраться в том, что и как он сделал, снова найти в себе то странное, распирающее, огромное… но всё естество было охвачено страхом. Теперь небезопасно нигде.
Хоть это тоже было немалым риском, в лесопарке между городом и МИЦ Юрий Вадимович обратился к стихиям. Не без помощи Николая начертил коло, к вящему ужасу всех собравшихся отдал несколько капель крови в качестве ритуального подношения. Это сработало, и дальше научный руководитель шёл уже совершенно самостоятельно. Николай старался держаться рядом. Прошло слишком мало времени, и он ещё до конца не поверил, что опасность действительно миновала. Страсть, как хотелось коснуться, приходилось сжимать кулаки.
— Эта наша аномалия, — объяснял Юрий Вадимович, — как дырка в… ну представь… в лодке. Или в плотине. Такая вот пробоина от неосторожного обращения. Структура Яви и Нави настолько разная. Ну вот да, как у воды и воздуха, чтобы ты понимал. В нормальной ситуации всё пребывает в балансе, между мирами завеса. Во время магических переходов раскрываются врата, процесс контролируемый. А здесь…
Это было странно – слушать, как Юрий Вадимович описывает что-то настолько глобальное в грубой, донельзя упрощённой манере генерала. Удивительнее было лишь то, что Миха действительно понимал.
— Вы проломили стену вместо того, чтобы открыть дверь.
— Скорее, в дверь не пролезли, и вынесли всё на хрен.
Миха покивал.
— Так бывает, если впихивать невпихуемое. Что-нибудь может порваться.
От прокатившегося по отряду смешка Николай покраснел, втянул голову в плечи, пытаясь прикрыть пылающие уши воротником.
— Магический фон сейчас настолько перекосило, — продолжил, когда все отсмеялись, научный руководитель, — что привычные нам процессы стали непредсказуемыми. Я предполагаю, и это только предположение: Пеленальщик в камере Николая почуял дом, близость Нави и, когда мы его растревожили, рванулся. – На несколько секунд Юрий Вадимович задумался. Этого времени одному из бойцов хватило, чтобы тихо спросить:
— То есть… вы хотите сказать, что твари разумны?
— Пеленальщик-то? Нет, не тот коленкор. У этого инстинкты. Ближайший аналог разумности – наши собаки, пожалуй. Но это не так уж важно. Проблема в другом. Как бы там ни было, он прорвался сквозь все печати. Значит, либо узы ослабели в достаточной степени, либо Пеленальщик набрался сил из-за нарушенного баланса. Боюсь, Николай прав, нужно отводить людей из здания МИЦ.
— И куда отводить?
Несмотря на активное сопротивление, первым делом генерал вынудил научного руководителя спуститься на врачебный осмотр. В лифте Николай всё-таки словно невзначай задел горячую руку костяшками. Она перехватила и коротко сжала пальцы.
— Всё хорошо.
— Ты просто ничего не делал. Мог, но не делал.
— Слабость. Подвёл.
И лязг разъезжающихся дверей.
— Юрий Вадимович, могу ли я увидеть бойцов с магическими ранениями? Если вы позволите.
Николай сам принял это решение. Казалось совершенно неправильным впускать кого-то чужого в тёплое и новое, в доверительно близкое. В жизни Николая всегда существовало два Юрия Вадимовича. Теперь эти двое просто сильнее размежевались.
— Иди.
Николай ожидал расспросов, чего-то вроде «зачем тебе это нужно?», и, наверное, слишком явственно выразил замешательство. Уголки губ научного руководителя мягко дрогнули:
– Я объективно не могу контролировать всё. Если тебе пришла путная мысль – иди проверяй. Выйдет что-то толковое – сам поделишься. Справишься – ко мне. Как ты понимаешь… нам есть, что обсудить.
Николай понятия не имел, путная ли мысль. Его вело предчувствие, странное, будто пришедшее извне осознание: он должен увидеть этих людей. Так же, как Николай, они связаны с аномалией, с Навью, с тем огромным распирающим чувством, которое в критический момент уничтожило Пеленальщика. Когда Николай поймёт, чем именно это было, ему, вероятно, удастся подобрать ключ ко всему происходящему, а, может быть, даже выяснить, куда исчезали выпущенные Климентьевым пули.
Около нужной двери он замер. Лучше бы попросил сопровождение, дождался Юрия Вадимовича или ещё кого-то… Николай же совсем не умеет ни знакомиться, ни общаться. Он боится людей, а люди его не любят.
Собственное никчёмное одиночество противно клокотало внутри. Николай взялся за холодную дверную ручку. Он просто поздоровается, просто посмотрит, пожелает скорейшего выздоровления – и быстро уйдёт. Это всё легко. Вскинул подбородок, сощурился.
***
Подробная карта местности заняла почти всю столешницу.
— Когда я пришёл в МИЦ, мы затеяли реновацию. Слишком меня тревожила история предшественников, осознание, что МИЦ – это крепость, которую легко осадить. – Юра размашисто ткнул пальцем в две точки. – Вот сюда и сюда можно выйти. Мы прокопались. – Взглянул на генерала не без довольства. Тот хмурился.
— Если вы прорыли узкие тоннели, в случае чего быстро отступить по ним не получится. Лучше иметь, конечно, чем не иметь, но… знаешь, Ульянский. У меня раньше на загривке от твоего МИЦ волосы просто шевелились. Теперь они дыбом стоят. Хочется отсюда убраться. Поскорее и подальше. Только куда?
Юра отслеживал пальцем центральную трассу, очерчивал контур Припяти, лесополосу, ленту реки. Ближайшие деревни слишком далеко. Город нарочно задумывался таким, оторванным от других, ограждённым отдельным кордоном. Так и строился. Отчасти, как и МИЦ, поднимался из руин прошлого, отчасти возводился с нуля. Разом, в рекордные сроки.
Юра поскрёб колючий подбородок. Почему-то некстати вспомнил заросшую тропинку, светлый затылок Алекса, скрип велосипедов. Вспомнил, как забирались в чащу, искали уединения. Хорошие были годы, самые первые, самые яркие. Тогда всё объездили, нашли и старое-старое кладбище, и полуистлевшую сторожку, и глубокий дореволюционный колодец с проржавевшим механизмом и бурым худым ведром, и длинные грубые бараки…
Медленно моргнул – в глаз, видимо, соринка попала.
— Слушай. Не знаю, что там сейчас, но лет пятнадцать назад находил за городом поселение строителей. Припять же поднимали быстро, а жили рядом во времянках. Сомневаюсь, конечно, что сейчас там есть хоть что-то пригодное, но само место хорошее, за рекой. Если бы мы смогли закрепиться и обустроиться приблизительно в этой точке. Смотри. Это ведь уже относительно безопасная зона, зелёная линия. Хорошо бы её разведать и освоить, а сюда отсылать отряды вахтовым методом.
***
Николай чувствовал, какие они сильные, видел их глаза – ужасающе причудливые, нечеловечески яркие. Вот чёрно-зелёные спирали. Они фосфоресцируют, медленно вращаются. Такими глазами видеть уже нельзя – в них ни зрачков, ни радужки, но глаза всё равно смотрят. И видят. Видят куда глубже.
«Привет»».
Это прозвучало в голове чужим голосом. Николай едва не шарахнулся. Жуткие спирали исчезли под веками, и только тогда удалось рассмотреть простое веснушчатое лицо.
— Ты можешь ещё раз так сделать?
Это было первое, что Николай произнёс, стоя у двери под дюжиной настороженных взглядов. Парень кивнул.
— Ты громкий. От тебя голова болит.
— И душный, — пискнула единственная здесь девушка.
— Душный? – Николай растерянно переступил с ноги на ногу. – Хотите, чтобы я ушёл?
Споро поднявшись с раскладушки, на которой до этого сидела, девушка в три шага подошла к Николаю, по-мужски протянула раскрытую руку.
— Это я с ума так схожу, или ты правда настолько боишься? Нас, да? Зачем тогда пришёл? Тоже посмотреть и повздыхать?
Николай тупо глядел на раскрытую девичью ладонь. Потом резко её сжал. Кажется, он ещё никогда не был так близко ни к одной женщине, кроме матери. Мозолистая ладошка перехватила инициативу, тряхнула запястье.
– Я Яся.
— Я Николай.
Сидя в кругу совершенно чужих, но удивительно близких людей, Николай чувствовал себя странно – вроде непривычно и неуютно, а уходить не хочется. Яся оказалась самой говорливой, рыжий мужчина, Серго, серьёзным и отстранённым, парень с глазами-спиралями был немного застенчив… К своему стыду, Николай не мог удержать в голове всех имён. Как бы ни пытался, постоянно всё путал и забывал. Яся подбадривала заливистым смехом. Впрочем, Николай очень быстро ощутил: это жизнерадостность обречённой. Все эти двенадцать бойцов знали, что произошло нынче утром. Каждый из них был уверен, что тоже скоро умрёт. От магии – чего-то непонятного, страшного и большого, поселившегося внутри.
Это большое снова разбухало внутри и у Николая.
И снова вели предчувствия.
Набравшись храбрости, он поочерёдно брал в руки ладони каждого. Закрывая глаза, отдавался внутренним ощущениям, смотрел каким-то другим, новым взглядом. Может, через Правь – высшую, незримую оболочку мира, которая, по легендам, была доступна лишь порождениям Нави да ещё самому Онару?
— У них есть личное могущество. Они не накопители – понимаете? – Юрий Вадимович подпирал щёку рукой. Слушал. Николай по привычке комкал рукав. – Один из них залез мне в голову, другая определяет то, что я чувствую. Это странно, но я… я тоже так могу, — на секунду смутился. – Но я только вас почему-то, а она всех. Мне нужно время, чтобы во всём разобраться. Скажите, пожалуйста, могу ли я… можем ли мы вместе с ними изучить это всё? Эти способности?
В тишине монотонно тикали стрелки. Потом Юрий Вадимович медленно проговорил, излучая настороженность, густо замешанную на страхе:
— В голову залезть? Ты мне?
— Нет. Я… нет. – Николай почти осязал стену отчуждения между ними. Всего на мгновение из-за своего опрометчивого признания он оказался куда ближе к двенадцати инаковым незнакомцам, чем к самому дорогому для себя человеку. – Сегодня на совещании. Я сначала думал: мне кажется, а потом сопоставил. Это нестабильно, и не зависит от моего желания. Но я иногда как будто могу, не глядя на вас, почувствовать злитесь вы или довольны, боитесь или… — под пальцами хрустнула ткань. – Несколько раз ещё Миху уловил. И других тоже. Но чаще вас. Наверное, потому что ну… это же вы. Я вас же давно…
Раскрытая ладонь научного руководителя, резко вскинувшись, заставила Николая умолкнуть.
— Да ты у нас с сюрпризом, Алёнушка, — с усталым опустошением невесело протянул генерал. Посмотрел на Николая в упор. – Являешь и являешь, мать твою, чудеса. – потом вдруг добавил: — Почему ты так скособочился?
***
— Трещина в двух рёбрах. – Владлена тщательно отмывала руки от мази, которую нанесла на бок и грудь Николая. – Синяки ты и сам видишь. Мальчику нужен полный покой, постельный режим и на несколько дней я наложу фиксирующую повязку.
Николай хмурился.
— Я лежать не буду. Сразу предупреждаю.
Последние пару часов в МИЦ барахлила система отопления, и Юра сунул стынущие пальцы подмышки.
— Почему ты сразу мне не сказал, что болит?
Тонкое вафельное полотенце соскользнуло с металлического крюка на пол, и Владлена наклонилась поднять, сказала с усмешкой, вытирая ладони:
— У него перед глазами очень плохой пример. Я вам обоим постельный режим прописала. И оба вы… — Она не договорила. Вынула из коробки широкий бинт. Николай, до этого сидевший, ссутулившись, нехотя отвёл тонкие руки от тощей груди – смущался.
— Само бы прошло. Извините, Владлена Игоревна. А можно как-нибудь так зафиксировать, чтобы я завтра смог на зарядку выйти? Или каких-нибудь обезболивающих мне дайте.
— Не понимаю. Почему пули пропали, а вот рёбра треснули? То есть, получается, ранить тебя можно, а убить – нет? – Глаза у Николая подозрительно заблестели, и Юра поспешно добавил: — Ставить какие-либо эксперименты я не намерен. Слушай, мне… очень жаль. Я не подумал, что могу тебя травмировать.
Двери лифта разъехались, и Николай торопливо вышел, настороженно огляделся, бросил:
— Это пустяк. – Было ссутулившись, тут же выпрямил спину. Раздумчиво протянул: —Мне сегодня сказали, что я дохляк. – Дёрнул плечом и тут же скривился. – Я пообещал Ясе, что завтра выйду на зарядку. Если откажусь от своего слова, она меня потом уважать совсем не будет. Никто не будет.
Юра бесцельно сунул левую руку в карман.
— Яся это кто? – Потом припомнил. – Девушка из тех двенадцати… м… одарённых, да? Понравилась тебе? Хочешь произвести впечатление?
У мальчика запылали уши. Юра коротко, так легко, как только сумел, коснулся его напрягшихся лопаток.
— Личная территория, да?
Николай ткнулся взглядом в пол.
— Не нравится мне никто. Вот ещё... – И резко перевёл тему. – Что вы решили? Мы ведь не можем оставаться здесь… долго? Мне… очень не по себе. Тут ведь в каждой стене кто-то. – Вздрогнул. – Раньше не задумывался. А теперь…
За поворотом послышались шаги, и Николай отступил в сторону, намеренно увеличивая дистанцию. Юра хмыкнул, ответил:
— Через несколько дней прибудут резервы. Разобьём лагерь за рекой и попробуем обустроиться там. Но всё постепенно. В любом случае, первоочередная задача для меня сейчас – избежать паники среди личного состава, потому распространяться крайне не рекомендую.
Николай недоумённо хлопнул длинными ресницами.
— Разве… все не должны знать, быть готовы в случае чего?
Идущий навстречу секретарь приветственно поднял ладонь.
— Есть новости? Из Киева не поступало никаких распоряжений? – поинтересовался Юра, не сумев скрыть своё тревожное напряжение. Секретарь качнул седеющей головой.
— Тихо, как на кладбище. Отчёты аналитиков у вас на столе. И несколько донесений.
Ответил Юра только, когда секретарь отошёл на несколько метров.
— Ты видел, как люди Михи боятся Магии? – Дождавшись кивка, продолжил. — Иногда приходится делать выбор. Даже если он неприятен. В конце концов, мы тоже могли не знать. Не будь происшествия в городе. Я здесь, вся верхушка здесь. Мы никого не бросаем, не обманываем и не подводим, а выдавать всю информацию в любом случае не обязаны.
***
Безвылазно в МИЦ пришлось провести ещё четыре дня. Каждый из них, впрочем, стоил дюжины. И длился, как дюжина. Несмотря на анальгетики, боль в боку Николай чувствовал постоянно. А ещё постоянно чувствовал страх. Даже не страх – ожидание неотвратимой беды, дыхание в спину. Где-то он читал, что такое называется паранойей. Стены, пол, потолок – всё источало враждебность. Иногда Николай, ненароком сощурившись, видел туманные дымки – то были отражения аур заточённых существ. Просидев несколько часов над старыми книгами, Николай утвердился в своих догадках. Ауры – это Правь. А нормальные люди Прави не видят.
Николай вообще выяснял слишком много. Слишком – для столь ничтожного временного отрезка: о себе, о людях вокруг, о мире и о… научном руководителе. Или… кто Он теперь? Мысленно постоянно сбивался. Днями почти всегда был с ним – слушал, наблюдал, иногда участвовал в обсуждениях. Ночью сидел рядом – как-то так повелось. Николай же почти не спал – было слишком страшно. Наверное, следовало подумать, что кто-то может истолковать превратно, распустить слухи. В те тяжёлые дни всем, впрочем, было не до того, где, с кем и как кто ночует. Главное – отдыхать. Если не отдохнёшь – допустишь ошибку. Именно это Николай говорил Ему каждый вечер. И вёл за руку. Задавался вопросом: а как он жил раньше, если засыпать один не умеет?
В первый из четырёх дней пришли долгожданные указания. Научный руководитель сперва глубоко дышал, потом матерился и нервно курил – Николай вдыхал терпковатый дым и вбирал отголоски эмоций. Они были так сильны, что стоило огромных усилий ими не заражаться.
— Действуйте по ситуации, сука. Изучайте, исследуйте, докладывайте, вашу мать. Они не понимают ни хрена! Не понимают масштабов! Так сунулись бы.
Киев выбрал позицию стороннего наблюдателя. Юрий Вадимович бушевал, генерал лишь хмыкнул. Николай не понимал, потому предпочёл сделать всем кофе. Было и хорошее – новые документы.
— Индульгенцию тебе дали.
Это было важно, но, попытавшись надеть на себя новое имя, Николай заглянул в какую-то противную едкую пустоту. Стало не легче, а хуже. И в два раза больше вины. Словно он предал… даже не отца, а что-то другое, большее.
Разве именно так должны воплощаться глупые фантазии обиженного ребёнка?
На второй день Юрий Вадимович снова собрал большинство в совещательном зале. В этот раз не разменивался ни на дискуссии, ни на эффектные жесты. Никого ни о чём не спрашивал – только раздавал указания. Холодно, по-военному.
— Все товары из магазинов и со складов, ещё пригодные для употребления, а также продукты, оставшиеся в квартирах, должны быть собраны. То же касается переносных спальных мест, осветительных приборов, перевязочных материалов и медикаментов. В ближайшее время я намерен организовать не только военный лагерь, но и поселение для наших сотрудников дальше, за рекой, на месте деревеньки строителей. – Николай уловил его усталость. – Мы оставляем город. В ближайшее время красная зона будет расширена.
Припять предстояло разрушить.
Это приводило в ужас всех сотрудников МИЦ – ведь они здесь жили, любили эти дома и улицы… Военным было проще. Впрочем, Николай чувствовал: абсолютно каждого захлестнула глубочайшая скорбь. А ещё — гнев. Он был направлен на научного руководителя.
— Разве они не понимают, ради чего это всё?
Это оказалось очередным уроком, тем самым «бременем власти», о котором Николаю когда-то уже довелось услышать.
— Людям слишком больно, они должны найти виноватого. Вот и выбирают того, кто принял решение. – Дёрнул уголком губ, попытавшись невесело усмехнуться. – Знаешь, в древние времена принёсшего дурную весть гонца могли и казнить…
Людям предстояло стать мародёрами собственных домов, собственной жизни, которую до последнего совещания кто-то из них, вероятно, ещё надеялся возродить. Новые указания стали точкой невозврата. Юрий Вадимович собирался перейти не просто местную реку, а Рубикон.
А ведь Он тоже любил Припять, он был её покровителем, и если отец искренне ненавидел этот закрытый город, то научный руководитель пытался обратить тюрьму местом, где всем будет хорошо.
Николай не умел, не знал, как поддержать его. Спросил самое неправильное:
— Можно ведь было оградить наших людей от этого? Зачем было их туда бросать? Военные бы справились сами – их больше, они лучше приспособлены для подобного.
Указательный палец научного руководителя веско и весомо прижался к центру лба Николая – Юрий Вадимович всегда так делал, когда заставлял подумать.
— Между волшебниками и военными пропасть. Хочешь её расширить?
Ночью Николай путал пальцы в Его волосах. Должен был уйти, но сидел, задыхаясь от огромного, сладкого чувства. Оно было краденым и порочным – такая всеобъемлющая, пронзительно-яркая боль. Он спал чутко и беспокойно. Николай смотрел в темноту. Изумлялся. Разве знание чьих-то слабостей не должно было оттолкнуть? Почему стало наоборот? Почему это было так важно и ценно – заботиться, осознавать себя нужным? С мамой ощущалось иначе – она была хрупкой, слабой. А Он?
Большой, сильный человек, которого нужно ограждать от бабочек и от мира.
Когда усталость брала своё, и Николай бесшумно выскальзывал из Его спальни, ладонь ещё хранила тепло и древесный запах. Теперь и Николай засыпал, накрывая лицо рукой. Странная привычка. Странная, но понятная. Так действительно хорошо. Как будто бы… безопаснее.
Структура МИЦ менялась бесповоротно. Большая армия неумолимо поглощала горстку волшебников. Юрий Вадимович и генерал теперь всегда работали вместе, а если и расходились, оставляли друг другу доверенных людей, как гарантию равноправности. Такой гарантией от волшебников внезапно для всех и себя самого оказался Николай.
— Ты же хотел, чтобы они тебя уважали?
Была у Николая и другая важная миссия – двенадцать одарённых бойцов. С ними Николай проводил по нескольку часов каждый день, и это приносило плоды. То огромное, что Николай в себе обнаружил… он медленно учился этим овладевать. Личное могущество – вот, чем это было. У каждого – своё, уникальное. Путём проб и ошибок каждый из двенадцати познавал свои новые способности. Николай же был собранным из кусочков проводником. В себе самом он обнаружил всего понемногу. Совсем недостаточно, чтобы, как Яся, управлять чужими эмоциями или, как Даниил, подчинять себе воздух, но ровно столько, сколько требовалось, чтобы понять и направить других.
— Ты же понимаешь, какой это потенциал? Это магическая поддержка, о какой мы и мечтать не могли.
Николай говорил воодушевлённо, жестикулировал размашисто. Юрий Вадимович хмурился. Потом глухо сказал.
— Тебе всё-таки придётся снять штаны, Николай.
***
Мальчик переминался с ноги на ногу, вцепившись в ремень так, будто Юра собирался раздевать его насильно прямо здесь и сейчас. Отчаянно бледнея и краснея, отводил взгляд.
— Я же всё расписал.
Юра побарабанил пальцами по столешнице.
— Ты наносил руны без шаблона. И если где-то ошибся, я хочу знать. Как ты связан с Навью, с Разрывом в завесе, с этими нашими одарёнными. Тебя, быть может, и воодушевляют твои новые способности, окрыляет то, что ты делаешь. Но мне это совершенно не по душе. Я хочу наконец понять, что с тобой происходит.
Чем дольше Юра говорил, тем сильнее Николай втягивал голову в плечи. Сдавленное «ладно» промямлил одними губами и тут же схватился за пряжку. Та коротко щёлкнула. Юра провернул ключ в замке, чтобы избежать несвоевременных посетителей. Запоздало подумал, что, вероятно, стоило пригласить Владлену или кого-нибудь. Впрочем, вряд ли присутствием постороннего удалось бы сгладить неловкую для мальчика ситуацию.
Припухшие рубцы казались более свежими, чем были на самом деле. Николай стоял, прижав руки к бокам. Кусая губы, таращился в потолок. Юра сверял знаки. Вот цепь выписана грубо, на грани ошибки. Вот нечёткая связка – здесь, наверное, Николай не справился с болью. Так и есть, сплоховал. Юра запустил пальцы в волосы надо лбом. В замысловатый рисунок вклинивалось тёмное пятнышко. Поискал глазами. Так и есть, три. Злыдень, три родинки. Как у Алекса. Подушечки пальцев всегда их нашаривали, безошибочно ложились поверх … В тот злыднев день тоже. Сквозь красный туман помнил родинки.
Николай резко прикрылся, ссутулился, отшатнувшись. Твою мать… он ведь улавливает эмоции. Он мог что-то ощутить. Ненужное ему.
— Как я и думал. Ты ошибся, — пробормотал Юра хрипло. Мальчик мотнул головой. Неловко наклонился – из-за повязок и травмы это далось ему нелегко. Юра торопливо зарисовывал увиденное. Какая-то важная догадка скакала в мыслях вёрткой блохой. Что он сделал? Почему он выжил?
— Можно я…. Это? Ну… пойду?
Дверь захлопнулась. Юра вытащил сигарету. Глубоко затянувшись, закашлялся. Перед глазами стояли злыдневы родинки. Три тёмные точечки. Слишком много сходств. У Алекса родинки были чувствительные. Такие…
Сука.
Алекса нет. Он ушёл, сам так выбрал, навалил целую гору дерьма – и умыл руки, исчез, весь исчез, испарился. Будто и не было – а лучше бы не было! Сука, лучше бы не было.
Высунулся в окно.
Скоро зацветут лютики. Или уже зацвели?
Хорошо, что Николай заплетает косу. Хорошо, что коса седая. Иначе это сходство было бы вовсе невыносимым. Пытка слушать, пытка смотреть. Слишком взрослый стал – не тот нескладный кузнечик, которого возил на рыбалку. Злыдень! Почему ты молчишь сейчас, Марта? Что, и тебе противен своими мыслями?
Ну почему он не умер там, в руинах театра? Нет, не так, конечно, не так. В этом вопросе слишком легко углядеть сожаления, а Юра не жалеет – Юра так счастлив, что есть этот мальчик. Хрупкий. Прошлым вечером он снова пришёл. Спасатель. Попросил разрешения постоять рядом, пока догорали благовония. Стоял так близко, что тепло его тела Юра мог ощутить своим. И пах почему-то Алексом. Мелиссой лимонной. А, может, это лишь чудилось?
В другой вечер, ещё раньше, Николай принёс стакан тёплого молока. Сказал, что в далёком детстве так делала мама. Сказал, что сам любит. Сказал, что добавил мёд.
Алекс тоже добавлял мёд. Только не в молоко – а в сено своё противное, которое заставлял выпивать до дна. Юра пил и морщился. Теперь бы не морщился. И не жаловался бы.
Но Алекса нет. Нет его – и всё тут. Смерть необратима, хоть ты лбом об стену стучи.
Юра не стучит. Прижавшись щекой к облупившейся краске оконной рамы, яростно растирает пальцами сигарету по металлу оконного карниза. Пальцы ломит от напряжения. Под ними – месиво из табака и бумаги.
«Да что я мог сделать, Алекс? Что я должен был сделать, чтобы ты мне раньше открылся!?»
Его даже в голове нет. Хотел бы – пришёл бы. Как Марта пришла. Но не хочет. Никогда не хотел.
Рванулся к столу.
Почему Николай выжил? Как он мог уцелеть около самой воронки?
Вспомнилась Мариника – седая, постаревшая женщина с жутким, выворачивающим наизнанку неживым взглядом. Она тоже видела Правь?
Что же ты натворил, Милославский, злыдни тебя дери!?
В глаза глядели наспех зарисованные руны. Вместо замыкающей печати Николай нарисовал что-то другое. Что-то сродни родовому знаку. Вот, наконец ухватил.
Холодно. Это снова барахлит отопление, или дело в догадке?
Юра спрятал лицо в ладонях.
Нет, Николай не выжил – он умер в театре. Он стал частью заклинания, частью огромной разветвляющейся системы. Вот почему Николая невозможно убить, вот почему Мариника его оставила.
Мальчик уравновешивает Разрыв. Он – стабилизирующий элемент.
Юра сложил пальцы щепотью, отдавая огню то, что зарисовал. Он пока не знал, что собирается делать со своими догадками. Он отчаянно хотел прямо сейчас разыскать мальчика, крепко обнять, прижать и не отпускать.
Снова и снова убеждаться в его реальности.