Николаю снилось кафе на понтоне: красные полоски на пластиковой трубочке, колкий холодок сладкого лимонада, запахи цветущей акации, реки, маминых духов… Снились крупные цветные плитки, которыми была выложена центральная аллея в тенистом сквере. Николай шёл под сенью густых шелестящих крон, чувствовал ладони мамы и отца, сжимая их, улыбался.
Проснулся на мокрой наволочке, в раздражении вытирал пылающие щёки о чуть-чуть шершавую ткань. Так никогда не было. В реальности так никогда не было. Разве только очень давно, в далёком-далёком детстве.
Нужно вставать. Рассвет. Работы, как всегда, непочатый край. Некогда горевать, и жалеть себя некогда. Потому что если начать, будет уже не выбраться.
Хоть рёбра ещё болели и, конечно же, не срослись, Николай вышел на общий сбор. Ёжась от утренней прохлады, пытался выполнять упражнения. Получалось из рук вон плохо, но он уговаривал себя продолжать. Ведь лучше сделать неправильно, кое-как, чем вообще ничего не сделать. Когда основная масса солдат разошлась, настало время перейти от физической тренировки к магической. Прошлым вечером к группке одарённых присоединился ещё один офицер. Или не офицер, кто-то более высокого звания – Николай нещадно путался в сложной иерархии. Так или иначе, ещё вчера уважаемый человек, сегодня он стал изгоем. Боевые товарищи его сторонились, а в группку Николая он был пока не готов влиться сам.
— Что мне теперь, мальчишке в рот заглядывать? – лязгнул холодным металлом голоса. Сложил руки на груди, отступил, глядя с презрением. – Пущай бы лучше сдохнуть мне было.
Николай стушевался. На него смотрели: Яся, Даниил, Серго, все остальные… а он не знал, как ему поступить, что сказать, как будет правильно — пустить ситуацию на самотёк, пожаловаться Михе, спросить совета научного руководителя? Да он даже не знал, как правильно обращаться к новому человеку. Наконец сформулировал, и сам устыдился того, как неуверенно звучал голос:
— Мы все учимся. Мы все не выбирали быть здесь.
— Ты-то конечно… не выбирал. – Сплюнув, солдат отвернулся и двинулся прочь. Николай в смятении уронил руки, почувствовал лёгкую девичью ладошку – она похлопала по локтю.
— Сыч – он Сыч и есть. Терпеть его не могу. Пусть его.
Но Николаю было не по себе. Окажись на его месте научный руководитель, он бы в мгновение ока разрешил напряжённую ситуацию. А всё, что сумел Николай – в который раз продемонстрировать своим людям и самому себе, насколько он бестолковый. Да и его ли люди? Может, они бы вполне и без Николая справились? Сжал пальцами кончик косы, бросил быстрый взгляд на столпившихся одарённых – те, кажется, ожидали каких-то действий.
— Дайте мне минутку.
И бросился вслед за Сычом, вырос перед ним.
— Помнишь того бойца, который сгорел в казарме? — Сыч глядел исподлобья. Николай взволнованно схватил порцию холодного воздуха. – Не дашь выход магии – она разрушит тебя изнутри. А может и кого-то задеть, кто окажется рядом. – Правая бровь Сыча медленно изогнулась. Николай почувствовал, как сильно щиплет в носу – с самого детства это мерзкое ощущение было предвестником слёз. – Не хочешь учиться – отчитайся об этом своему генералу или моему руководителю – мы оба примем их решение. Я пока не имею права тебя принуждать.
— Меня принуждать. – Сыч иронично усмехнулся. – От горшка два вершка, мальчик. Голову из-под юбки своего руководителя вытащи.
Николай в раздражении тряхнул головой, тревожно оглянулся на одарённых.
— Чего ты хочешь добиться? – спросил в отчаяньи. Сыч отлепился от стены, процедил почти по складам:
— Я. Ненавижу. Магию.
— Боишься, — констатировал Николай. Сыч отвёл взгляд.
— Ступай, мальчик.
Что оставалось Николаю? И впрямь уйти. Яся встретила тёплым взглядом:
— Я же говорила.
Николай понуро опустил плечи, услышал мягкий восточный акцент Серго:
— Хочешь, мы к нему подойдём после тренировки?
Под тугими повязками зародился маленький тёплый комочек. Николай несмело скользнул взглядом по лицам своих одарённых.
— Я думал: вы мною разочарованы.
Насмешливый ответ услышал у себя в голове:
«Особо не обольщайся. Ты никого, кроме Яси, пока не очаровал».
Ответственность была Николаю до ужасного велика – как серый пиджак, который однажды, подчинившись сиюминутному порыву, украдкой набросил себе на плечи. Едва утонув в тёплой, головокружительно пахнущей ткани, тотчас заполошно из неё выскочил, запоздало осмыслив, каковы могут быть последствия – вдруг владелец пиджака узнает и, того хуже, спросит?
Николай сунулся в то, к чему был не готов, к тем, кого даже не понимал. И если в магии разобрался, то в людях – нет. А новая роль – это, между тем, не чужой пиджак, её с плеч так просто не сбросить, следы не замести. Остаётся только учиться, пытаться быть искренним, признать свои слабости, найти в себе мужество их исправить.
Прежде чем выловить Ясю – самого дружелюбно настроенного к себе члена команды, долго собирался с духом. Говорить о своей проблеме вслух оказалось страшно.
Николай мялся и запинался – Яся слушала, склонив голову к плечу. В её чудных пурпурных глазах медленно плыли отражения летних гроз. Потом замерцали отблески белых молний. Николай тут же представил прозрачный купол, вложил в этот воображаемый щит немного своей энергии. Яся фыркнула.
— Ну да, ты совсем бирюк.
— Кто я?
— Забудь. – Отбросила со лба коротко остриженную тёмную прядку. – Я им не говорю, что у тебя внутри. Они все думают, что ты просто зазнавшийся засранец.
Николай не знал, как должен на эти слова реагировать. Было и смешно, и обидно, но какая из этих эмоций правильная, он понятия не имел, потому постарался совсем ничего не выказывать. Вдруг ощутил тычок локтем в бок, болезненно зашипел. Яся подмигнула:
— Ледышечка, отомри. – Тут же покаянно опустила ресницы. – Ой, у тебя же рёбра. – Ласково огладила повязки, отчего Николай паки пришёл в замешательство. – Значит, мы тебе не оловянные солдатики? – И вновь он не знал, как правильно отвечать. Яся взяла лежащую на плече косу, просунула палец между растрепавшихся звеньев – и Николай с удивлением заметил:
— Ты солдат… и ты ногти красишь?
Яся рассмеялась.
— А кто мне запретит? Или, думаешь, некрасиво? – Наверное, Николай покраснел, потому что, выпустив косу, Яся сказала: — Не только тебе трудно – веришь. Нам тоже. Мы все из разных отрядов. Теперь вот в отдельном. А раз уж так, то надо вместе держаться. Стараться. Чтоб спину можно было доверить. Вот ты нам спину доверишь? То-то. И мы тебе нет. Пока что.
Он спросил глупо, по-детски.
— И что мне делать?
В пурпурных глазах вновь засветились молнии, и на сей раз Николай не стал намеренно закрываться. Кажется, Ясе это понравилось. Она предложила:
— На стрельбы с нами айда.
Принудительная изоляция не оставила одарённым никакого выбора, кроме как сплотиться, обратившись крепкой командой. И весь вопрос теперь состоял лишь в том, сумеет ли Николай стать её полноправной частью.
Он ужасно хотел быть принятым. Зачем, и сам до конца, наверное, не знал. Может, в отмеченных Навью, отвергнутых всеми людях Николай в некотором смысле увидел отражение себя самого?
Впервые со дня катастрофы, а, может, и даже впервые в жизни у него появился шанс стать кем-то больше себя прежнего, обрести побратимов, товарищей. Николай только сейчас, в солдатской среде услышал это сокровенное, важное «побратим».
Быть одиночкой Николай научился в детстве. Теперь поставил себе новую цель. Сперва Николай станет частью группы, а потом… потом интегрирует себя и своих людей в армию, докажет, что они не только безопасны, но и полезны.
Это, между тем, было не так и просто, ведь если солдаты одарённых лишь сторонились, то сотрудники МИЦ чуть не подняли целый бунт.
— Одних слов мальчишки недостаточно, чтобы вот так выпускать ваших Мутантов из-под надзора, — говорил на очередном совещании один из уцелевших ведущих волшебников. – Где гарантии, что в них ничто не вселилось, что они не причинят никому вреда, что это вообще люди? Мы и без того на Разрыве как мухи дохнем – почему должны теперь озираться ещё и тут?
Слово «Разрыв» звучало теперь наряду с другими: «воронка» и « «аномалия». Кажется, первым его предложил научный руководитель, и, то ли из-за своей краткой ёмкости, то ли ещё по какой причине, оно стремительно приживалось, и в последние несколько дней стало даже мелькать в ежевечерних отчётах.
Николай с жадностью наблюдал, как Юрий Вадимович разрешает разного рода конфликтные ситуации. Знаниями научный руководитель делился охотно, и теперь Николай постоянно носил при себе ручку и блокнот. Всё, чему научился, старался внедрять во взаимодействие со своей маленькой группой. Официально Николай ещё не был назначен руководителем магического состава, однако это назначение уже буквально витало в воздухе.
Вскоре Николай отважился впервые вывести своих одарённых в город. К тому моменту группка насчитывала уже девятнадцать человек. В их число вошёл и всё ещё отрешённый, но более-менее смирившийся с переменами в себе Сыч.
Николай, а вернее, он вместе со своими людьми, наконец были готовы оказывать реальную магическую поддержку. Задумали несложную пробную операцию – принять на себя страховочные щиты. Те конструкции, которые сейчас худо-бедно держались на рунических цепях, выходили из строя по нескольку раз на дню, что приводило к множеству жертв.
В безопасных лабораторных условиях Николай уже провёл несколько экспериментов, завязав то заклинание, которому давным-давно его научил научный руководитель, на немалый потенциал своих одарённых. Созданный совместными усилиями щит получался прочный и, что важнее, стабильный. Теперь предстояло провести полевое испытание. Если затея увенчается успехом, укреплённый кордон развяжет руки исследователям-теоретикам. Чем прочнее щиты, тем меньше прорывается тварей, и тем меньше вреда от воронки.
Разрешения на вылазку добивались долго. Было очевидно: Юрий Вадимович не даёт добро потому, что боится за Николая.
— Они и так говорят, что я у тебя под юбкой. Всё будет хорошо. Я не один, у нас есть группа прикрытия. Пожалуйста.
Научный руководитель сложил пальцы щепотью, закашлялся дымом.
— Ты гонишь коней, Николай. Вы не сработались. Никто из вас не готов.
— Может, нам в самоволку уйти?
На следующее утро Николай нашёл разрешение в своей комнате. К верхнему уголку усыпанного печатями листка была приколота записка «…и пеняй на себя». Вот ведь… разозлился. Ну ничего, вечером, когда Николай докажет свои правоту и полезность, конфликт сам собой уладится.
Но всё-таки обидно. Мог бы и проводить.
В Красную зону пробирались с осторожностью. Прислушивались к себе и миру, в напряжении озирались, держались кучно.
Рядом с Разрывом на Николая нахлынуло странное, ни на что не похожее чувство. То было и притяжение, и тоска, и мощное, не поддающееся здравому смыслу влечение, покорившись которому, хотелось зачарованно идти в распахнутую пасть Нави. Разрыв монотонно пел – низкие тихие вибрации были слышны не ухом, а грудью, прокатывались по каждой косточке, заставляли всё тело покрываться мурашками, пробуждали к жизни пульсирующие болью порезы.
Разрыв влёк Николая, и он же вынуждал цепенеть, как приближающийся луч света — глупого зайца. Зов тащил – Николай противился. Благодаря какому-то внутреннему чутью, пришедшему, вероятно, вместе с прочими умениями и способностью видеть Правь, Николай знал, что должен держаться от Разрыва на расстоянии.
Склонившись к самому Ясиному уху, тихо попросил:
— Контролируй мои эмоции.
Она серьёзно кивнула. От лёгкости и смешливости сейчас и следа не осталось. Рядом с Николаем шла не постоянно дёргавшая его за косу девчонка, а старший офицер Ясиновская – как оказалось, настоящего имени Яси не знали и её сослуживцы. Интересно, а если у Михи спросить, он Николаю скажет?
Было так странно смотреть на знакомую с детства дорогу сквозь обрывки дрейфующего над землёй перламутрового тумана. В этом тумане терялись кроны искорёженных магией лип, их стволы покрывали причудливые наслоения многоцветных наростов разных текстур и форм. Вдалеке маячили жилые дома и круглый свод спортивного комплекса. В момент взрыва стеклянная часть крыши обрушилась. Оставшаяся от неё металлоконструкция слабо мерцала красным, как раскалённая.
От унылого зрелища и мрачного настроения Николая отвлекло переданное по цепочке предупреждение: группа прикрытия засекла нескольких тварей в радиусе возможного поражения. Обещали устранить опасность своими силами, но всё-таки просили быть начеку. Для уверенности Николай нащупал на поясе рукоятку В9. Надеялся: доставать его не придётся.
Ещё квартал, крюк через фонтанную площадь – и оказались на заранее оговоренной позиции, около страховочного кордона. Здесь группу Николая встретил до смерти вымотанный ведущий волшебник МИЦ.
Прежде чем преступать к задуманному, тщательно осмотрелись. На полуразрушенной детской площадке волшебники обустроили опорный пункт: подготовили запас магических расходников, сухофруктов и сахара для восстановления физических сил, а так же оружие, медикаменты и питьевую воду.
— Не страшно есть и пить в такой близости к воронке?
Волшебник устало отмахнулся:
— Тут и дышать страшно. Но дышим же как-то?
С ответом Николай не нашёлся. Вернулся к уже существующему щиту. Посмотрел на него через Правь, сощурившись. Хилый такой – можно пальцем пробить. Мерцает.
Чтобы не нарушать и без того нестабильный баланс стихий, необходимые вспомогательные руны и круги волшебники МИЦ чертили на специально приспособленных для этого кусках ткани. Для самых важных элементов использовали принесённые из МИЦ меловые доски – их крепили в сантиметре над землёй на импровизированных распорках. Предметы, которые использовались возле Разрыва, изнашивались до обидного быстро: ткань истлевала, дерево рассыпалось трухой, будто прослужило век, а не пару дней. Николай не без изумления заметил, что в некоторых местах задействованы школьные доски, простыни и скатерти с кружевами. Что же будет, когда закончится и всё это?
Если сейчас Николай и его люди осуществят задуманное, контролировать Разрыв станет в разы проще, и тревожиться о подобном более не придётся.
Что же…
Он вдохнул, выдохнул, нарисовал квадрат, чтобы успокоиться. Обвёл взглядом лица, тихо спросил:
— Мне надо что-то говорить, или все всё знают?
Сыч презрительно хмыкнул, Серго коротко улыбнулся, Яся погладила локоть Николая – именно так каждый из них поступал и на тренировках. Привычные реакции, жесты, взгляды. Николай закусил щёку. И первым опустил ресницы – теперь смотрел через Правь.
Они лепили свой щит, словно снежный ком. Николай очертил его, создал основу, сбалансировал, передал дальше, Ясе. Та вплелась новой ниточкой, зафиксировала конструкцию, снова передала – по её лицу крупным градом катился пот. Николай в волнении наблюдал, как барьер становится плотным и прочным, как сцепляется с уже существующим, вбирает его, растягивается, растёт. Из рук в руки катился ком. А в видимой части мира не происходило ничего. Ждал волшебник МИЦ, ждали бойцы из группы прикрытия. Вот в конструкцию вплёлся Сыч, вот – Даниил. Остались Борис и Серго. Николай позволил себе расслабиться.
И в этот самый момент случилось непоправимое.
Кто не рассчитал? Это они дали больше, чем Серго мог выдержать, или он разом израсходовал весь резерв?
Николай увидел, как аура Серго прерывисто замерцала, как стала стремительно угасать.
Николай стоял от него дальше всех, и должен был отдать приказ ближайшему одарённому. Тогда ситуацию ещё бы удалось спасти. Тогда Серго бы ещё удалось спасти!
Но Николай бросился сам, отталкивая всех со своего пути.
Конечно же, опоздал.
К тому времени, как оказался рядом, сердце побратима уже не билось.
На опорном пункте нашлись носилки. Тяжёлые. Николай сжимал прорезиненные ручки так, что мучительно ныли пальцы. Смотрел на лицо побратима – смерть украла с него крохотные выразительные морщинки. Да как же так? Николай волновался о щите, о тварях, о технической составляющей – не о людях. Даже не представлял, что кто-то может погибнуть.
Шли в ногу. Словно на тренировочном марше.
«…и пеняй на себя». Злыдень… Как страшно. Кто-то слегка толкнул Николая плечом. Сыч.
— Давай мне.
Мотнул головой, хоть уже не чувствовал рук. Собрался ответить – не смог. Не хватило ни слов, ни духу. Сыч продолжал идти рядом. Но больше не предлагал сменить Николая. Никто не предлагал. Все понимали что-то, чего не понимал и он сам.
Они принесли Серго в МИЦ.
Николай совершенно точно должен был что-то сказать, но длил малодушное молчание. Несколько секунд бойцы ещё ждали. Потом отвернулся Сыч, а следом за ним остальные. Носилки уже подхватил санитарный отряд. Николай неприкаянно стоял около здания МИЦ. «…и пеняй на себя».
Почему никто ничего не сделал? Почему Николай не учёл? Почему не сориентировался? Почему сразу не составил безопасные связки, не поручил каждому следить за состоянием напарника? Почему бездумно бросился сам, лишив собственным поведением Серго последнего шанса?
Николаю бы так хотелось найти виноватого, свалить этот груз на кого-то другого – да на любого из группы. Они же все – в прошлом бойцы, офицеры, у них у всех опыт, звания и регалии. А что у Николая? Вина совершенно не перекладывалась. Ведь это же он назвался груздём, он попросил полномочия, он же организовал злыдневу вылазку. Ему же теперь отвечать.
«…и пеняй на себя».
Услышал шуршание гравия.
— Хочешь, пойдём с тобой? – Это не Яся – старший офицер Ясиновская. Николай изумлённо окинул глазами отряд.
— Вы… почему вернулись?
— Потому что. — угрюмо бросил стоящий поодаль Сыч.
Миром на миг завладели медленно движущиеся спирали.
«Мы знаем смерть, а ты – нет».
И вновь Николай не нашёлся с ответом.
— Я должен сам отчитаться. Вы все… вы меня дождётесь?
В глаза Михи заглядывал, будто в дуло. А генерал долго молчал. И сидящий неподалёку Юрий Вадимович молчал тоже – взглянуть на него Николай боялся даже мельком.
Потом Миха мягко спросил:
— Хреново? Злишься?
Николай отозвался слабым виноватым эхом:
— Хреново, злюсь.
Скрипнуло кресло научного руководителя.
— Достигнуты ли поставленные цели? – Он спросил так, как если бы разговаривал с кем-то чужим, а не с Николаем. Холодно и сухо. Николай резко кивнул.
— Цели достигнуты. Гипотеза подтверждена. Исходя из… произошедшего, нам понадобится немного больше времени. В течении десяти-четырнадцати дней я предоставлю окончательный проект внедрения магической поддержки. Если… — Голос осип. Николай смотрел только в пол. Ужасно хотел заплакать, ужасно хотел, чтобы Юрий Вадимович понял, поддержал. Но тот только смотрел, из какого-то неописуемого далёка.
— Бери своих – и идите на плац. Пусть вас Сыч погоняет, — бросил наконец генерал.
Николай вздрогнул, поднял ладонь – это Серго научил правильному жесту. В шутку, играючи, пока все вместе отдыхали в перерыве на импровизированном стрельбище.
— Так точно, господин главнокомандующий. – И тут же уронил руку, в упор посмотрел на научного руководителя. – Это наказание, да?
— Так хочешь, чтобы тебя наказали? А не за что. Поставленная цель достигнута, потери минимальны. – Он подался вперёд, опёрся локтем о стол. – Отличная работа – что сказать. Ты хотел – ты сделал. Молодец. Жду письменный отчёт.
— Так… вот такой ценой, я не хотел. – Николай сделал шаг к столу, впервые осознанно попытался уловить эмоции научного руководителя. Наткнулся на нечто, чего не сумел разобрать, услышал:
— Человеческий фактор. Умение его учитывать приходит с опытом.
Николаю было плохо от каждого слова. Хотелось закричать – в пустоту, на кого угодно. Он стиснул зубы, вцепился пальцами в ткань рукавов.
— Отставить разговоры, — Генерал с резким хлопком свёл ладони. – Кругом – и на плац. Пока работают мышцы, мозги отдыхают.
Миха оказался прав. Напряжение тела, необходимость подчиняться отрывистым командам, падать и вставать, бежать, пока лёгкие не запылают, а в боку не начнётся нестерпимое колотьё – всё это не оставляло места для размышлений. С тех пор, как Владлена Игоревна позволила снять повязки, плац стал для Николая отдельной разновидностью пытки. Сегодня, однако, оказался спасением. Локоть к локтю, плечо к плечу – команда Николая тренировалась до изнеможения – яростно, молча, выплёскивая все свои боль и гнев. Когда ни эмоций, ни сил не осталось вовсе, повалились на траву, долго смотрели в небо. Яся принесла тёмную флягу, пустила по кругу. Это был какой-то военный ритуал, которого Николай не знал. Каждый делал по глотку. Когда фляга неизбежно дошла и до Николая, он услышал, что из неё нестерпимо воняет спиртом. Металл хранил тепло чужих рук, горлышко – влагу губ.
— В МИЦ запрещено. Я не могу, — промямлил Николай – и тяжёлый взгляд Сыча буквально размазал его по молодой траве.
— Это дань уважения. Погибшему побратиму.
Они выжидающе смотрели. Все, как один – своими нечеловеческими, жуткими, вынимающими душу глазами. Николай покачал флягу из стороны в сторону. Услышал: «до дна», опасливо зажмурился.
Пойло обожгло нутро, прокатилось огнём, распёрло и глотку, и кишки. Пока Николай, надрывно кашляя, вытирал льющиеся из глаз слёзы, Яся забрала из руки опустевшую флягу.
— Смерть выбирает сама.
Фраза прокатилась по кругу, размножилась восемнадцатью голосами.
— Смерть выбирает сама, — механически повторил Николай. Ему стало дурно. Надёжная земля под ладонями казалась мягким куском ватного одеяла. Николай запрокинул голову – и она смешно отвалилась назад. Даже шея хрустнула. Сыч, кажется, сплюнул. Николай испугался. Присоединившись к солдатскому ритуалу, он нарушил одно из самых суровых правил. Если бойцам Миха всё простит, то простит ли Юрий Вадимович Николаю? Он ведь и так до крайности зол. Так или иначе, придётся идти с повинной. Ведь не получится же бегать от научного руководителя целые сутки?
Бегать Николай не хотел и не собирался. Во-первых, нужно отвечать за свои поступки, а во-вторых – кто, если не Николай, позаботится о том, чтобы научный руководитель сегодня уснул?
Яся добровольно вызвалась проводить. Подпирала Николая плечом. Он шёл – и до ужаса волновался. Ведь не напрасно в правилах появился пункт шестнадцать дробь восемь? Что, если одарённые, одурманенные своим жутким пойлом, сотворят что-то страшное с другими или с собой?
Яся остановилась так резко, что Николая чуть-чуть повело вперёд.
— Эй, слушай, вообще-то горилка всех расслабляет и веселит. А я от твоей паники скоро рехнусь. Ты Ульянского, что ли, боишься? – И поглядела так, будто что-то знала. Николая пробрало холодом. Он мотнул головой, почувствовал, как Яся удобнее перехватывает локоть, услышал:
— В спальне пока пусто. Хочешь, туда пойдём?
К горлу что-то подкатывало – может, возвращалась злыднева горилка?
— Ко… мне.
Здесь царил полумрак. Николай запоздало подумал, что утром не заправил постель. Спальные места бойцов выглядели безукоризненно, а вот Николай не удосужился расправить даже складки на простыни. Теперь этого постеснялся. Перед внезапной гостьей было неловко. Яся закрыла дверь изнутри, стянула куртку.
— А неплохо живут волшебники. Правда, одному это ж уныло. Тоска-тоска-тоска. Ой, у тебя тут книги. Сколько много. Ты любишь читать? – сделала большие глаза. – Ну да, все волшебники книжные червяки. – Рассмеялась.
— Я тут только сплю, — запоздало ответил Николай в невыразимом смущении. Бросив свою куртку на пол, Яся подступила неприлично близко, почти вплотную.
— Когда тебе больно, хорошо бы забыться. – Николай чувствовал девичью ладошку у себя на груди и ничего не делал. А ладошка скользила вниз, до самого пояса. Николай хотел перехватить её – и не смел. Снова не знал, как правильно. – Всё в первый раз бывает. В первый раз убиваешь, в первый раз побратима поминаешь. В первый раз трахаешься. Ты ещё никогда не убивал и не трахался, да?
Отступив, Николай упёрся задом в боковину кровати. Яся, вдруг солнечно рассмеявшись, примиряюще подняла ладони.
— Ты очень забавный. Смешной, ледышечка. Ты мне понравился. – Подмигнула. – Ты хорошо меня магии научил. Я тоже могу научить тебя. Тоже почти магии.
— Ты это… — Николай медленно сглотнул. – Ты это всерьёз, или меня дразнишь? Шутка какая-то солдатская, да?
Прянув вперёд, она коротко и сухо мазнула своими губами по губам Николая. Крепкий захват всего на мгновение оказался на самом…
Она сжимала пальцы так сильно, уверенно. Николай мелко задрожал. Яся, отступив, улыбнулась.
— Я серьёзна донельзя.
— Если я попрошу тебя уйти, ты обидишься на меня?
Смех. Заливистый, тёплый.
— А я уже говорила, что ты забавный?
Николай всё равно знал совершенно точно: если Яся сейчас уйдёт, добрыми друзьями им уже никогда не стать. А ведь ему нравилась эта девушка – по-военному грубоватая, искренняя и проницательная настолько, что от этого иногда становилось на диво страшно – то ли за неё, то ли за себя, попавшего под каток безжалостной Ясиной прямоты. Она нравилась ему, как диковинка, нечто новое, с чем прежде он ещё никогда не сталкивался. Но был ли Николай готов позволить к себе прикасаться?
Она уже направлялась к двери, и Николай поспешил окликнуть, вытащил из стопки книг первое, что под руку подвернулось. Взглянув на обложку, сглотнул:
— Слушай. Если хочешь. Ну, ты бы не могла со мной посидеть? Кажется, мне ещё не совсем хорошо.
Яся окинула Николая задумчивым взглядом.
— Читать будем, что ли?
— Ну… — Николай теребил пальцами тканевый корешок. – Это ботанический атлас. В нём картинки красивые.
Сбросив тяжёлые ботинки, Яся взобралась на кровать. Не спрашивая разрешения, натянула на колени край одеяла, подложила под спину подушку, не забыв предварительно её взбить.
— Знаешь, что скажу тебе. Зря отказался. Ты же не знаешь, что будет завтра. Никто не знает, что будет завтра. Сегодня Серго умер, а завтра могу я. – Вдруг настойчиво потянула Николая за косу. Вроде и издёвка, но какая-то тёплая. – Одним днём надо жить. Тут так точно. — Николай в задумчивости несмело опустился на край кровати, тихо сказал, глядя только на свои руки.
— Я всё время думаю… Юрий Вадимович говорит, что женщины не созданы для такого. Что женщин нужно оберегать, они хрупкие, что в армии им не место. Он даже с Михой ругался на этот счёт. А ты… здесь, такая…
Она презрительно фыркнула.
— А я-то всё думаю, чего это он меня бесит? Пить у него нельзя, жить у него нельзя,– Сморщила нос. – А на плац не суётся. Женщину хрупкую боится, видать – вдруг накостыляю.
Николай только ниже опустил голову. Зря ей сказал. Да ещё и… так. И зачем вообще начал? Нет, он положительно не умеет общаться. Тем более, с женщинами. Вот ведь…
Яся снова потянула за косу.
—- Ну нету у меня члена. И что? Это даёт кому-то право решать, где мне место?
— Женщины – ну… это же берегини. Матери, сёстры… — Николай закусил губу. Подняв руку, Яся размашисто покрутила у виска пальцем.
— Я вот думаю, Николай. А стоит ли нами командовать кому-то, у кого с кукухой такие беды?
Николай доложил о горилке, о поминальном обычае, который ему навязали. Знал, что делает это ни сколько из желания поделиться, сколько от жгучей обиды. Как Яся вообще могла такое сказать? Даже подумать… как она посмела? Он же попытался быть с ней искренним, передать то сокровенное отношение, которому научился. А Яся всё отвергла, не оценила. Ещё и посмела осуждать. Это она всё назло Николаю, точно. И научному руководителю назло. Бесит он её… так пусть теперь, поделом! Юрий Вадимович смотрел странно. И Миха тоже. Николая трясло – от гнева, от обиды. Где-то в теле ещё гуляло преступно выпитое. Когда Николай закончил говорить, генерал медленно встал, окатил ледяным презрением.
— Да ты крыса… — пробормотал изумлённо. И вышел, грубо отодвинув Николая плечом со своего пути. Юрий Вадимович закурил, выдохнул дым. Источал усталость.
— Слушай, — спросил как-то очень растерянно, — ты в детстве от Алекса ремня ни разу не получал?
Что-то пошло не так. Впрочем, а на что Николай рассчитывал, когда со всех ног сюда мчался?
— Поразительный паразит. – Научный руководитель стряхнул пепел на опасно высокую груду окурков. – Ты вообще понимаешь, что натворил?
— Я…
— Сядь. – Он долго молчал. Прошёл к окну, открыл створку. И просто сверлил Николая взглядом. От этого взгляда было не сбежать, не укрыться, он вжимал Николая в стул, выворачивал наизнанку. – Знаешь, что я сделаю дальше? Сейчас вернётся Миха, мы возьмём тебя, все вместе пойдём в казарму твоего, — подчеркнул, — отряда. Потому что пока ты не доложил, проблемы не было. А теперь… как я могу закрыть глаза? Мы проведём обыск и лекцию, мы поругаемся с генералом на почве пересечения уставов наших организаций. Возможно, придём к компромиссу. Возможно, нет. Я поручу тебе каждые три дня контролировать личные вещи твоих подчинённых. Ты будешь отчитываться мне в письменной форме.
Николая трясло. Юрий Вадимович докурил одну сигарету и вытащил следующую.
— Кто важнее всего в отряде? Кто главный?
— Руководитель?
Ответ был неправильный – Николай это почувствовал. Юрий Вадимович отвернулся, выдохнул в окно.
— Злыднева сыть… мне хочется тебя выпороть. – Грош цена руководителю, которому некем руководить. А тебе будет некем. Что ж… Сейчас я закончу с бумагами – и мы пойдём, — тяжело вздохнул, — разбираться.
Он не работал с бумагами – скорее, их перекладывал. Николай уже достаточно хорошо изучил методы научного руководителя, чтобы понимать: он даёт время подумать, нарочно тянет тяжёлую паузу, ждёт каких-то выводов, слов… Николай чувствовал жгучий огонь в кишках – словно злыднева горилка там всё ещё перекатывалась, живо представлял: сейчас время кончится. А ведь научный руководитель всегда выполняет свои обещания. Он действительно пойдёт, потащит с собой Николая… Как страшно и стыдно. Это будет страшно и стыдно. Представил лица своих людей, их глаза.
— Я просто… разозлился на Ясю. У нас был один разговор, и она… осудила вашу позицию. Это вывело меня из себя и я…
Научный руководитель сложил бумаги в аккуратную стопку, согнул её пополам, сунул в мусорную корзину.
— А ещё ты знал, что я тобой недоволен. Выслужиться хотел? – Николай сокрушённо опустил голову, почувствовал Его очень близко – и даже теперь, вопреки своей воле, потянулся навстречу. Научный руководитель смотрел сверху вниз. – А сейчас чего хочешь?
Николай хотел отмотать назад, он бы поступил по-другому. Как, пока что не знал. Пропахшие крепким табаком пальцы сжали за подбородок.
— Уважение Генерала, боюсь, ты потерял навсегда.
— А тв…аше?
Николай покаялся перед своими людьми, рассказал, как было. Оказалось невыносимо трудно брать ответственность за собственные действия и их неминуемые последствия, признавать ошибку. Тот ритуал, к которому Николая приобщили, был для бойцов сакральным. Это значило так много, а Николай всё испортил, всё растоптал – и доверие живых, и память о мёртвом.
Выслушав, одарённые промолчали. И только старшая офицер Ясиновская дала Николаю пощёчину.
— Заслужил.
На следующий день хоронили Серго. Его и ещё троих погибших вчера ребят.
— У него дочка маленькая – ты знал? – тихо спросил Сыч. Потом отвернулся: — Да что ты можешь знать, впрочем.
Больно.
Николай вцепился в край куртки Сыча.
— А у тебя… Кто у тебя? Кто-то же… есть у всех?
Сыч посмотрел тяжело, устало.
— Конечно… у всех. Но неужто ты думаешь, что кто-то из нас покажется родным, когда мы теперь вот такие?
— А у меня никого. Никого совсем – понимаешь? Только вот, — поискал глазами фигуру научного руководителя, но не нашёл, предпочёл даже не заканчивать.
Сыч сложил руки на груди.
— Да знаешь… не мудрено.
Разговор с генералом выдался тоже непростым.
— То, что осознал, хорошо. Только вот скажи – это ради нас или для Ульянского? Ты сам хочешь что-то в себе изменить, или чтобы он тебя по головке погладил? Не отвечай. Завтра утром я жду тебя на стрельбище. Если уж Ульянский не может перевоспитать неперевоспитуемое, дурь из тебя попробую выбить я.
Через три дня Николай вместе с генералом и Юрием Вадимовичем впервые перешли реку. Осматривали расположение – низкие старые бараки, над которыми вот уже неделю не покладая рук трудились десятки солдат. МИЦ требовалось оставить любой ценой. Вслед за системой отопления из строя стали выходить лифты, начали барахлить вентиляция и, в некоторых местах, освещение. С нижних ярусов подняли госпиталь, опечатали проблемные зоны дополнительными цепями обережных рун. Информация о нестабильности МИЦ, которую до последнего замалчивали, стала, наконец, общественным достоянием.
Научному руководителю предложили перебраться в более безопасное место, но тот решительно заявил, что будет работать из своего кабинета, пока здание МИЦ не покинут и полностью не опечатают. Это предсказуемо подняло его в глазах солдат и коллег. Впрочем, на то и был расчёт. Некоторые вещи, такие, как нерегулярные выходы в город вместе с отрядами материальных разведки и обеспечения, или ежевечерние посещения раненых, научный руководитель делал ради поддержания престижа. К тому же приобщал Николая. Юрий Вадимович даже вышел на плац. И феерично там опозорился. Однако, после нескольких подобных показательных выступлений военные мало-помалу стали слушать указания научного руководителя, не дожидаясь дополнительного кивка или одобрения Михи.
Николай, наблюдая, мотал на ус.
Миха, как обещал, активно включился в процесс воспитания Николая. Николай в жизни не слыхал столько матерных конструкций в одном предложении и понятия не имел, что одно бранное слово в различных вариациях может описать почти каждое из его, Николая, качеств. Все качества были исключительно отрицательными. Николай оказался вялым, медлительным, слабым бестолковым задохликом. Миха гонял его на стрельбищах и по плацу, отправлял на стройку и в город по поручениям, а ещё чистить горы овощей на кухне, и мыть горшки, в которые испражнялись раненые в госпитале.
— Мало сделать из тебя хорошего управленца. Этим пусть Ульянский занимается. У меня человеком станешь. Понятно?
— Так точно.
Юрий Вадимович наблюдал, но не вмешивался. Он жёсткую военную методу, кажется, полностью одобрил.
Ходил Николай теперь вразвалочку – слишком болело тело. Зато его люди снова стали смотреть с теплом и сочувствием. Сперва давали советы, затем позвали Николая на вечерние посиделки, где травили такие похабные анекдоты, что, слушая их, Николай то краснел, то, к собственному стыду и ужасу, возбуждался.
Николай вместе со своей группой закончил создание и укрепление барьеров вокруг Разрыва. Всё, что теперь оставалось – отправлять на опорные пункты по нескольку одарённых для того, чтобы контролировать и поддерживать готовые энергетические конструкции. Как Николай и надеялся, новые щиты помогли сохранить несчётное количество жизней, а то, что теперь одарённые работали не сами по себе, а в связках с волшебниками МИЦ и основным составом, стало мало-помалу сужать пропасть отчуждения. Впрочем, до её полного исчезновения было ещё очень и очень далеко.
В начале мая в городе появились дикие звери. И если прежде основную опасность представляли некрупные твари и энергетические сгустки, то теперь по улицам разгуливали лисы и кабаны, а однажды Николай и его люди даже встретили волка.
Самый первый свой выход в город Николай теперь вспоминал не без ироничной усмешки. Сколько тогда было приготовлений, предосторожностей… Но люди ко всему привыкают – привыкли и к новым обстоятельствам, стали в них жить почти так, как прежде. Ведь невозможно неделями оставаться в колоссальном напряжении, невозможно всякий раз внутренне умирать от ужаса, по пять раз на дню готовясь к худшему. Привычка породила потерю бдительности и даже какую-то поразительную безалаберность. Это, в свою очередь, приводило к несчастным случаям. Юрию Вадимовичу вместе с Генералом пришлось издать дополнительный приказ, запрещающий выходить в оранжевую и красную зону без каски, оружия и бронежилета. Впрочем, сами руководители свой же приказ регулярно и нарушали.
В первой декаде мая группа Николая насчитывала уже двадцать пять человек. Было бы больше, но за минувшее время потеряли ещё троих. Один парень выгорел во время обучения, другой – не рассчитал своих сил на щитах. Третьей погибла девушка. Сосредоточившись на магии, пропустила подкравшегося из-за спины злыдня.
После этого происшествия Николай впервые в жизни кого-то отчитал – расхаживая перед бойцами группы прикрытия, каждый из которых был раза в два его, Николая, старше, снова и снова истерично повторял: это их вина.
Позже отчитывал уже Юрий Вадимович. Николая. За то, как плохо держался, за то, сколько эмоций себе позволил. Николай слушал, запоминал, обещал исправиться.
Научный руководитель был прав.
Зацвела черёмуха. Пахла так, что кружилась голова и подкашивались колени. Николай и Юрий Вадимович всё чаще приезжали в новое поселение. Здесь разбили большой палаточный лагерь, и по вечерам тёмный берег расцвечивался множеством ярких костров. Около них часто бренчали гитары, дудели губные гармошки, слышались удалые песни и взрывы хохота. Юрий Вадимович несколько раз и сам брал в руки гитару. Он вообще старался приобщаться к солдатам. Его примеру следовали и другие сотрудники МИЦ.
С каждым днём тело болело всё меньше, а тренировки давались всё легче. Николай худо- бедно научился стрелять, разрешать ситуативные управленческие задачи, которые каждый вечер для него придумывал научный руководитель, а ещё быстро и много бегать, чётко выполнять чужие приказы и правильно отдавать собственные. Мышцы Николая окрепли, разум пришёл в равновесие. И лишь с одним сердцем так и не удавалось совсем ничего поделать… Сердце бесновалось. Вместе с ним бесновалась плоть.
***
— Свяжите со Смирновым, пожалуйста, — Юра отвёл трубку радиотелефона от уха. Из мембраны неслись перемежаемые помехами гудки. Потом – усталый голос диспетчера:
— На данный момент линия недоступна. Попробуйте позже.
Да что за дрянь!
Рычаг жалобно хрустнул, когда Юра грохнул о него трубкой. Неужто Киев решил оставить на произвол? У них там всех вообще здравый смысл атрофирован? Или чего они ждут – что Ульянский приедет лично? Бред, нет никакого резона даже пытаться соваться на Ассамблею без специального пропуска. Юру не то, что не выслушают – не впустят. Было тревожно.
Связь руководства МИЦ с Киевом могла осуществляться несколькими путями. Несрочные сообщения пересылались скоростной почтой, по более значимым поводам разрешалось запрашивать звонок в соответствующий Приказ. Был и ещё один путь – доставшаяся от волшебников прошлого магическая система, которая использовалась в основном для передачи служебных записок, содержание которых отправитель не был готов доверить ни почте, ни телефону. Чёрный ящик молчал давно. Юра несколько раз пытался им пользоваться, но ответов и оттуда тоже не получал. А что, если они были, но не дошли из-за проблем с магией? Что, если Юра пропустил какие-то важные директивы?
С чего бы ещё Киеву играть в молчанку, когда ситуация настолько критична?
Прошёлся по кабинету из стороны в сторону. Снова запросил звонок, послушал гудки, шваркнул трубкой. И снова запросил.
— Срочное сообщение для Смирнова. Мы нуждаемся в поставках оружия и медикаментах. Через семьдесят два часа здание Магическо-исследовательского центра будет опечатано. Мы передислоцируемся за реку, в связи с чем нам в ближайшее время потребуются специалисты следующих квалификаций…
Юра ощущал возбуждение сродни тому, которым наслаждался всякий раз, когда шёл на осознанный риск. Успевать едва ли не в несколько мест сразу, разрываться на десяток деятельных частей, сбиваться с ног, оперативно принимать сложные решения, каждый день находить пределы своих возможностей только для того, чтобы за них выйти – это было ему по душе, к этому его готовили много лет. Впрочем, он понимал, что долго так не протянет. Порой сбоило тело, порой – снижался уровень концентрации. Он стал всё больше записывать, потому что разум отказывался быть настолько многозадачным. От выходов на плац пришлось отказаться полностью – они заканчивались тяжестью в груди и долгими приступами кашля. Уснуть порой не выходило даже в присутствии Николая. Сигареты не успокаивали. Юра стал раздражительнее, нетерпеливее, нетерпимее.
«Ты должен делегировать больше своих обязанностей».
«А, можно, я сам как-нибудь разберусь?» — ухитрялся перечить даже Марте, в собственной голове.
Молчание Киева было последней каплей. Юра знал всю разрушительную силу нарочитого игнорирования, но оказался совершенно не готов испытывать его воздействие на себе. Ожидание и неведенье сродни пытке. Он всё-таки не выдержал, отправил в Киев официальную делегацию, пытался достучаться до последнего оставшегося коллеги – Смирнов там вообще живой? Заместитель вернулся не солоно хлебавши. Юра, впрочем, особо и не рассчитывал. Если Киев решил отстраниться – пусть потом на себя пеняют. Какой-никакой поддержки от своего высшего командования сумел добиться Миха. И хорошо. Главное — результат. Ребятам нужны патроны, раненым – анальгетики. А то, что унизили Ульянского… всё пройдёт.
Отдушину нашёл за рекой. Суетливость временного палаточного лагеря, смешение терпковатых запахов дыма, свежей краски, стружки и человеческого скопления возвращали Юру в молодость, на Оку, в то благословенное время, когда ещё выезжал на раскопки лично. Дикость – ночевать в шелестящем от каждого дуновения шатре, зарывшись с головой в тёплый спальник, дикость – обжигаться запеченной в костре картошкой, пачкаться сажей, пускать по кругу один на всех ковш курящегося паром крепкого взвара, потому что уж очень лениво возиться с кружками. Всё это дикость. В особенности для кого-то в Юрином положении. Видимо, вопреки стараниям Алекса и кураторов, он так и остался басурманином-дикарём. Но именно здесь Юра чувствовал жизнь, здесь, за рекой, она возрождалась во всей своей поразительной полноте.
Вдохновлённые идеей иметь относительно безопасное место, бойцы взялись за стройку с неутолимым энтузиазмом. Среди солдат Михи нашлись и слесари, и столяры, и каменщик, и даже один неопытный газовщик. Отыскали остатки старых коммуникаций. Что не подлежало никакому восстановлению – заменяли взятым из города. Клали, цементировали, красили. Посменно, с утра до вечера. Сумели перебросить ветряк, который раньше обеспечивал здание МИЦ, а ещё перенесли все найденные в городе генераторы, благодаря чему удалось электрифицировать и качественно осветить новое поселение. Отреставрировали мост и задумали наведение нескольких понтонных переправ.
А тем временем вокруг Разрыва кипела совсем другая работа.
Благодаря существенному вкладу одарённых удалось минимизировать опасность воронки. Теперь, наконец, пришло время перейти от глухой обороны к аккуратному прощупыванию аномалии. Это было благодатное поприще для научно-исследовательской работы — то, чего с нетерпением ожидали уцелевшие сотрудники МИЦ. Всё чаще поднимались вопросы: что делать с Разрывом? В каком направлении двигаться? Да и вообще… можно ли что-то делать? Мнения разделились. Некоторые волшебники выступали за то, чтобы извлечь из воронки выгоду – попытавшись её подчинить и разработать, словно нефтяное месторождение. Другие настаивали на необходимости как можно скорее аномалию устранить. В любом случае, принятие окончательного решения напрямую завесило от указаний Киева. Юра каждый вечер отправлял на верх все имеющиеся результаты наблюдений, стенограммы проведённых совещаний и свои личные выводы.
Параллельно с этим медленно, постепенно, шаг за шагом передавал некоторые обязанности Николаю: ссылаясь на занятость, пропускал планёрки, заставлял мальчика принимать ответственные решения, обрабатывать отчёты, составлять письменные приказы и расписания.
Кончилась весна – а вот молчание киевлян, увы, продолжалось. За это время выяснилось, что даже укреплённые одарёнными барьеры – не стопроцентная гарантия безопасности. Раз в несколько дней активность Разрыва возрастала, вследствие чего происходило обрушение одного или нескольких щитов. Их восстановление неизменно оплачивалось жизнями. Так же удалось зафиксировать, что воронка медленно расширяется. Незначительно, чуть заметно. Но Юру это не на шутку встревожило. Скрепя сердце, он принял решение одобрить один из проектов, ещё в мае предложенных Николаем.
Мальчику, при активной поддержке одарённых и волшебников МИЦ, предстояло частично воссоздать роковой ритуал, попытаться взять Разрыв под контроль.
Увы, удалось добиться отрицательных результатов. Растревоженная Навь ответила немалым энергетическим выбросом, напрочь снеся несколько защитных укреплений и разом лишив жизни половину оказавшейся подле боевой смены.
Вторая половина, больше тридцати молодых солдатиков, оказалась в ужасающем состоянии.
Миха находился на стройке, за рекой. Самый тяжёлый в своей жизни приказ: облегчить страдания ребят, чьи тела исказила магия, Юра отдал сам. Приняв на себя ответственность, стоял, наблюдал, слушал. Что-то мучительно кололо под левой лопаткой, по-звериному хрипел белокурый мальчик, скрюченными пальцами сдирающий с себя клочья мерцающей тёмно-пурпурным плоти. Выстрел, выстрел, выстрел.
Они добились повторного взрыва. Безнадёжная затея. Дорогая цена ошибки.
Нужно было послушать Владлену, обустроить в черте города оперативный штаб для дежурства медиков. А Юра женщин пожалел, выслал за реку всех, безрассудно заявив: навыков первой помощи, которыми обладают солдаты Михи, вполне хватит для того, чтобы доставлять даже тяжело раненых в поселение.
Из-за этого решения потеряли время. Минуты оплачивались жизнями.
Юра мог только смотреть. Он всегда мог только смотреть. Как кто-нибудь умирает.
Облачённые в белое девчонки начали спархивать с бронеавтомобиля, как показалось, раньше, чем тот окончательно остановился. Последней из передней двери грузно вышла Владлена. Она-то, самый ценный специалист, зачем сюда выехала? Отмахнулась от Юры, сразу направилась к раненным, не обращая ровным счётом никакого внимания ни на стрельбу, ни на низкий гул бурлящей на расстоянии нескольких кварталов воронки. У девочек Владлены были отрешённые лица. Сколько же сил дано женщине, как она необычайна и как поразительна. Сколько в ней мужества и отваги. Ведь она совсем не для этого предназначена. Но вот они, здесь, пачкаются в крови, накладывают швы и повязки, вводят препараты, закрывают глаза умершим. Наблюдать за этим страшно, но в жуткой картине – некая извращённая гармония. Вот они, Берегини. Хрупкие лишь на вид.
Ощутив движение рядом, Юра повернул голову. Отрешённо подумал: если бы Николай уже не был седым, в этот страшный день поседел бы точно. Лицо мальчика было пустым и бледным, а глаза – красными. Нужно сказать ему, что никто не виноват, что он не виноват.
— Мы, — Николай заговорил хрипло, — восстановили щиты. Контроль. – Шумно сглотнул. – Позвольте моему человеку присоединиться к медикам. — Потом втянул воздух носом, оглянулся по сторонам, будто собираясь, сдавшись, уткнуться в плечо и наконец расплакаться. Но медленно обхватил себя трясущимися руками, сжал зубы. — Яся может облегчить боль. Позвольте ей оказать посильную помощь.
***
Когда-то для того, чтобы укрыться от ужаса, Николаю бы хватило серого пиджака. Теперь кошмар не могло заслонить ничто – он просочился внутрь, мерзко перекатывался оглушительной болью в черепе. Николай пытался взять Разрыв под контроль. Николай потерпел неудачу. За это поплатились другие. Он видел знакомые лица. Припоминал – вот этот парнишка играл на аккордеоне, с собой его притащил, по вечерам выносил к костру. Интересно, куда денут аккордеон теперь? Выбросят, наверное.
Юрий Вадимович стоял рядом. Если бы прислониться к нему… могло бы стать легче. Но Николай держался... старался держаться на равных. Он же теперь почти тоже… руководитель. Должен был привыкнуть – и к смерти, и к её неприглядности, к ужасу, к боли… Почему до сих пор не привык? Почему хочется безудержно кричать в небо?
Николай уже успел увидеть шесть ужасающих трупов. Иногда бывает и так – магия искажает материю, меняет структуру и цвет, обращает кожу чешуёй, а волосы – травянистой порослью, делает кости гибкими, кожу – жидкой. Непредсказуемо, неописуемо. К этим несчастным проявили милосердие – Николай знал, что этот приказ отдал научный руководитель.
А хватило бы Николаю мужества на подобное?
И каково было тем, кто этот приказ исполнял?
Чрезвычайные ситуации требуют чрезвычайных решений. И приходится быть выше себя самого, переступать через собственные чувства. Делать, что должно на том месте, где ты находишься.
Николай всё-таки нашарил Его руку. Так и направлялись к раненым, сплетя пальцы. Расцепили только под газовым фонарём. Здесь медсестра с густой русой косой тщательно обрабатывала пузырящиеся магические ожоги. Вторая бережно отмачивала одежду от спёкшихся ран, но вместе с тканью всё равно то и дело снимались лоскуты кожи. Воняло кровью, спиртом и испражнениями. Голову раненого у себя на коленях держала Яся. Сомнамбулически покачивалась из стороны в сторону. Николай приложил ладонь к её шее. Пусть берёт энергию, если ей нужно. Впрочем, после неудачного ритуала и восстановления щитов у Николая самого почти ничего не осталось.
Видел отрывками, слышал отдельными словами.
— Он примет тебя в благости и мудрости своей. Он видит деяния твои и все твои помыслы.
— Я Люсю… люблю.
— На вот, зубами сожми.
— Больно, мне больно!
Владлена не только осматривала раненных. Она держала их за руки, говорила странные вещи:
— Да будет светел и чист твой путь. Как на земле, так и на небесах, и в чертогах его, и в руках его милосердных, в любви его бесконечной, в его заботе и покровительстве. Да будет твоё сердце открыто.
Дальше – лишь монотонный шум. Успокоительные капли, горечь под языком, мокрые щёки.
— Я больше не могу. Я не могу.
— Мне не по душе это проповедничество, — устало бросил Юрий Вадимович, когда всё закончилось и они оба погрузились в бронеавтомобиль вместе с медиками. Владлена Игоревна выгнула бровь. Из какого материала сделана эта женщина? Почему она держится отрешённо, а у Николая не получается?
— Это их религия. Так же, как и моя. И если мои слова облегчают их боль, сможешь ли ты, мой мальчик, заставить меня умолкнуть?
Устало откинувшись на обшарпанную спинку сидения, научный руководитель медленно закрыл глаза.
— Поэтому ты здесь? Нести свет Онара? – поинтересовался не без иронии. Николай чувствовал его гнев. Направленный невесть на кого, порождённый глухой усталостью, этот гнев просачивался вовне, заполнял собой всю машину. Мягкая ладошка Владлены Игоревны погладила стиснутые на подлокотнике пальцы – научный руководитель не отдёрнулся, а Николай заметил на коже врача оставленные кем-то из раненных борозды тёмных царапин.
— Я здесь, чтобы облегчать страдания. Посредством всего, что имею: моих знаний, моей веры, моего сердца. Быть может, тебе бы тоже не помешало выговориться, мой мальчик? Наши двери всегда открыты. – Потом добавила что-то на языке, которого Николай не знал. Научный руководитель лишь тяжело вздохнул.
— Да что хочешь делай.
Вот уже почти месяц, как все оставили МИЦ. Здание опечатали и наблюдали за ним с безопасного расстояния. Юрий Вадимович уповал на то, что сложная система, которую, уходя, они активировали, не позволит ничему прорваться в город, но всё равно глаз с МИЦ приказал не спускать – это было правильно.
Магии веры нет.
Начальству выделили отдельное здание – самое невзрачное и крохотное из всех, но в тоже время самое безопасное и комфортное. Работы в поселении всё ещё продолжались, кипели целыми сутками. Однако, худо-бедно жить уже было можно.
Из МИЦ перенесли всё, что только сумели. В своей комнате Юрий Вадимович воссоздал прежнюю обстановку. Забрал даже камни. Их – в первую очередь. Николай странным образом понимал.
На новом месте оказалось безопаснее – и не только из-за того, что Разрыв теперь значительно отдалился. Здесь, в поселении, где у всех были свои, отдельные корпуса, Николай не чувствовал постоянного наблюдения. Никто не шастал по коридорам, из новых стен не успели прорасти уши.
В том корпусе, где жили научный руководитель и Николай, размещалось ещё девять человек, все – сотрудники МИЦ, доверенные люди и ближайшие помощники. В соседнем здании расположились Миха с высшим командным составом, отряд Николая и некоторые волшебники. Дальше – склады, госпиталь, технические постройки, казармы, плац… Поселение разрасталось. Люди пускали корни. Будто чувствовали, что останутся здесь на годы, а, может, и на всю жизнь.
Только вечером удалось остаться наедине. Николай тихой тенью скользнул в Его дверь, затворил изнутри, прислонился, так и не выпустив ручку. Научный руководитель обернулся, держа в руках колбу со звёздочками аниса.
— Как ты?
Роли сползали старой ненужной кожей. Не было смысла кем-то притворяться – оба знали друг о друге достаточно, чтобы не бояться признаться в слабости. За несколько месяцев сделали совместные вечера частью своей рутины. Сперва в МИЦ, потом – и на новом месте.
Приблизившись, Николай заглянул в чашу. Сегодня корицы там было больше обычного.
— Честно? Ужасно. Ты вообще веришь, что это когда-нибудь кончится? — Скрипнула столешница, звякнули колбы. Он не ответил, бросил три горошины перца. Николай покатал одну пальцем. – Напрасно накинулся на Владлену. Эти её проповеди действительно помогают. Я видел. В аурах.
Он закашлялся. Это тревожило Николая. Юрий Вадимович слишком много курил.
— Пусть верят во что хотят. И молятся чему хотят. Покуда это не противоречит нашей работе.
Налив базового масла, отошёл от стола.
Больше сегодня никто ничего не скажет.
Николай не помнил, когда это началось, не помнил, когда это случилось впервые. Наверное, ещё в МИЦ. Было так же плохо. Николай не находил себе ни места, ни утешения. Тогда научный руководитель точно так же отступил в сторону.
— Отдай огню, — сказал тихо. – Он заберёт. Всё рассудит.
Оранжевые языки лизали податливый полумрак. Николай склонился над чашей, потянулся навстречу пламени. Коса скользнула по плечу, очутилась в опасной близости от раскаленной чаши, и Николай ощутил, как её убирают назад, заботливо прячут за ворот.
— Будь осторожен.
Ограниченная округлыми металлическими стенками чаши стихия безудержно бесновалась, языки то вздымались, то опадали, голову кружил самый любимый запах. Николай смотрел, не моргая, чувствовал тугой комок в горле, чувствовал, как дрожат веки. Он так устал, он так сильно устал. А огонь поглощал весь мир, становился миром, и не было больше ничего кроме первобытной оранжево-жёлтой пляски. Вот, что Он делал, вот, зачем был Его ритуал. Густой сладковатый дым, жар пожираемых пламенем благовоний… и пустота, и немного копоти. Холод столешницы под ладонями. Сверху – уверенная тяжесть чужих. И шёпот над самым ухом:
— Просто смотри в огонь.
Кто сплёл пальцы?
Николая обхватили его же руками. Надёжно и крепко. Жарко и хорошо.
Он хотел что-то сказать. Тогда бы ещё осмелился что-то сказать.
— Просто смотри. В огонь.
Языки плясали. Дыхание учащалось. Сзади Николай чувствовал твёрдость кобуры. Почему Он ещё не снял её? Почему это ощущение так будоражит?
Последний язычок безвольно опал, остатки благовоний красновато мерцали в чаше. Руки исчезли, спине стало холодно. Николай боялся пошевелиться, боялся выдать себя, свои мерзкие мысли и ощущения. И ещё кое-что… горячее и постыдное, наливающееся болезненной раскалённой пульсацией.
— Я усну сам.
Три тихих слова. Странный отголосок непонятных эмоций, шуршание одеяла.
— Т… точно?
— Иди.
Они ни разу об этом не говорили. Но когда, подготовив смесь, Он молча отступал в сторону, Николай внутренне замирал.
Так же молча шагал к столу.