Униформа, которая всегда болталась на Николае, словно на вешалке, теперь оказалась тесновата в груди и плечах. Рукава заканчивались намного выше запястий, а штаны – где-то над лодыжками. Да и злыдни бы с этим всем. Он ведь едет в Киев не красоваться.
Юрий Вадимович ждал на крыльце, держал тоненький кожаный планшет для бумаг.
— Важное. Следи за руками и языком. – Посмотрел многозначительно, когда оба уже шли через поселение. Николай понял, увеличил дистанцию между ними. – Молодец. Ехать недолго. Транспорт ждёт нас за рекой.
Опустив взгляд, Николай к собственному неудовольствию заметил, что носки его туфель сбиты. Всё-таки нужно было проверить, начистить…
— Почему вы взяли меня?
— Это не моё решение. – Напряжённо. – Пока идём, запоминай. На Ассамблее запрещено: ходить без именного жетона – его тебе выдадут на пропускном пункте; пытаться покинуть территорию комплекса, не получив заверенное печатями разрешение; перечить службам общественного порядка. Дальше: твои ладони всегда должны быть на виду. Держать руки в карманах нельзя, подмышками тоже нельзя. Носить при себе что-то кроме планшета стандартного образца или папки для бумаг нельзя.
— А если что-то нарушить, что мне за это будет?
Научный руководитель притормозил, поглядел сурово.
— Тебе не понравится. Обыщут до трусов. – И больше ничего не добавил.
Хоть Николаю и доводилось множество раз рассматривать карту своей страны, он всё равно не мог избавиться от иррационального убеждения, что Киев – это нечто умозрительное, недостижимое. А дорога между тем заняла всего-то два с половиной часа. Почти всё это время научный руководитель молчал. Глядя в окно, выстукивал что-то замысловатое по своему планшету.
Николаю ещё никогда не приходилось оказываться так далеко от Припяти, и теперь тревога мало-помалу сменялась нетерпеливым, восторженным предвкушением. Всё казалось удивительным – и огромная тёмно-красная машина с государственной символикой на дверцах, и её внутреннее убранство: мягкие кожаные сидения, удобные выдвижные столики… даже шкафчик с откидной крышкой, в котором Николай нашёл минеральную воду в стеклянных бутылках, письменный прибор, горький заграничный шоколад и, о ужас, несколько видов какого-то алкоголя.
Пока Николай осматривался, приоткрыв рот, научный руководитель косился с тёплым снисхождением. Комментировать не стал – и спасибо ему за это.
А вот глядеть в окно оказалось скучно – там тянулись лес и дорога, да встречные машины порой мелькали. Завидев правительственный транспорт, уважительно прижимались к обочине. Это пробуждало в Николае на удивление приятное чувство – будто он кто-то большой. И чего Юрий Вадимович боится? Как-то не верилось, что страшный-ужасный Киев стал бы отправлять такую машину за кем-то, кого собирается мучить и унижать. Может, их вызвали, чтобы поблагодарить за отлично проделанную работу?
Юрий Вадимович вдруг оживился, придвинулся.
— Вот теперь смотри, — почти задевал плечом. Нажал на маленькую кнопку – тёмное стекло медленно опустилось. В салон ворвался сухой августовский ветер. Город приближался – такой огромный, высокий, давящий, раскинувшийся широко, протянувшийся до самого неба, вонзившийся в солнечную высь куполами и шпилями…
— Какой он… — Николай не сдержал восторженного вздоха.
— Город на семи холмах.
— И вы здесь... И здесь же… — Николая вдруг пробрало холодом. Вцепившись в сильное горячее запястье, он стал трясти его: — Здесь же мама. Вы отослали её сюда. Вы знаете, где она сейчас? Пожалуйста, мы же можем?
Запястье закаменело, высвободилось.
— Ассамблея – город внутри города. За её пределы нас никто не выпустит.
Николаю больше не хотелось смотреть в окно. Всеми мыслями владело только одно:
— Я должен увидеть её. Пожалуйста. Пожалуйста.
— Хватит! – научный руководитель рявкнул. Потом сделал медленный вдох. – Руки. Слова. Дистанция. Тебе семнадцать. Так и веди себя соответственно. – Сунул планшет. – На вот, прочти, что везём. Больше пользы будет. – Закашлялся. – У меня нет сил на истерики и капризы. Ясно?
— Так точно.
Николай втянул воздух носом. Весь салон провонял табаком и шариками от моли. Гадость. Скорее бы выйти.
— Закрой окно.
***
Юра был немногим старше Николая, когда впервые оказался на Ассамблее. Он несколько лет прожил в Киеве, но, однако же, оказался совершенно не готов к дезориентирующей роскоши его сердца. Правительственный район, возвышающийся над всеми другими, отгороженный стеной со смотровыми башенками, был доступен лишь избранным. Оказавшись одним из Них, Юра растерялся. Если бы не Марта, наверное, наделал бы непоправимых ошибок.
Да, в первый раз на Ассамблею из Марий Эл Юра ехал с Мартой – тогда неожиданно для него самого и оказалось, что она – его будущая жена. Юра был совершенно растерян, потому мог только безропотно соглашаться. Марта многое знала – как себя держать, как на кого смотреть, что кому говорить. Марта наставляла, а он не задавал ей вопросов. Всем, что испытывал, была беспредельная благодарность.
И вот теперь уже Юра наставлял другого. Внимательно следил за каждым движением Николая, готовый предвосхитить даже самую незначительную оплошность. На Ассамблее лучше никого не провоцировать. Выйдет себе дороже.
Поверхностный обыск мальчик выдержал стоически. Только губы поджал – недоволен. А на что он рассчитывал, что встретят хлебом-солью? Пока руки деловито шарили по телу, Юра закрыл глаза. Прислушался к своему дыханию – размеренное. Хорошо. В запястье ткнулся собачий нос. Влажное сопение. Кажется, ищейка уловила оставшийся от Витязя запах. Вскинула голову, коротко тявкнула. Пришлось пройти повторный досмотр и сдержанно объясниться.
Выдали поблёскивающие жетоны. С внутренней стороны темнел бугорок следящего устройства. Заграничная технология, как и почти всё здесь. Николай тут же заинтересованно ковырнул свою следилку, за что чуть не схлопотал по рукам – Юра вовремя себя одёрнул. Мальчик не виноват. Не виноват в тех разочаровании и досаде, которые желчно дерут Юре глотку. Если бы не внезапно вторгшийся Киев… оказалось бы некуда откладывать трудный разговор, некуда сбегать. Эта поездка позволила взять отсрочку. Из огня да в полымя – впрочем, когда было иначе?
Юра не хотел брать мальчика с собой, но выбора ему не оставили. Это было неприятно – полученная служебная записка, её тон, её содержание. «Я хочу видеть твою игрушку». Николай не игрушка – Юра рьяно доказывал это. Мысленно. Воображаемому собеседнику. Удавалось на слабую троечку.
Потому что вчера всего на секунду промедлил. Где-то глубоко-глубоко внутри успел допустить возможность ответа на столь однозначно продемонстрированное влечение. Само это колебание, само это замешательство тут же расценил, как предательство. Всех и всего – Алекса, себя, Николая… даже покойной Марты. Теперь яростью, направленной внутрь, то и дело ненароком опалял мальчика.
Опасно оказываться на Ассамблее в таком раздрае. Где хрупко, там и хрустнет. В последний раз, когда Юру отозвали из Припяти сюда на шестимесячную муштру, он едва продержался.
Что успели решить блюстители? В курсе ли Светлейший и Справедливейший?
***
Николай старался не таращиться, но это было непросто. От пропускного пункта они и молчаливый сопровождающий в красивой красно-белой форме с государственным гербом на спине десять минут шли пешком по широкой улице, и, куда не глянь, на глаза попадалась какая-нибудь диковинка: то статуя, то фонтан, то тёмные сейчас фонари столь замысловатых форм, что около каждого хотелось остановиться. Поражали воображение и здания. Колонны, лепнина, каменные фигуры прямо на стенах – Николай не знал, как такое называется. Он настолько увлёкся созерцанием красоты, что даже успел позабыть об унизительном обыске.
В высокую изукрашенную резьбой дверь вошли, поднявшись по широкой сверкающей лестнице, усланной ковровой дорожкой с золотым кантом. Внутри оказалось ещё ошеломительнее, чем снаружи. Столько света, простора… Николай растерял все слова, годящиеся для достойного описания. Только крутил головой и хлопал глазами. Пока не ощутил хватку на локте.
— Ещё успеешь налюбоваться. Не тормози.
Уши запылали.
Юрий Вадимович затащил Николая в лифт. Потом пришлось пройти по длинному коридору, где на стенах висели картины в позолоченных рамах, а на столиках около каждой двери благоухали срезанные цветы в красивых пузатых вазах.
— Ожидайте дальнейших распоряжений.
Сопровождающий щёлкнул каблуками – и стремительно удалился. Николай облегчённо выдохнул. Присутствие этого чужого, лощёного человека вынуждало ощущать необъяснимый внутренний дискомфорт, а ещё постоянно вспоминать: носки туфель сбиты.
— Обычно здесь размещают тех, кому предстоит пробыть на Ассамблее несколько дней, — отрешённо пояснял Юрий Вадимович. – В принципе, уже предусмотрено всё – разберёшься, но, если потребуется что-то сверх – можно воспользоваться телефоном. Исполнить могут почти любой каприз. Так что… наслаждайся, ни в чём себе не отказывай.
Николай вскинул подбородок.
— Вы серьёзно? Это… последнее.
Научный руководитель поглядел тяжело, почти припечатал взглядом.
— На этот раз что не так? – И, отвернувшись, прошёл вглубь просторной комнаты. До Николая донеслось негромкое, почти неразборчивое: – Злыднева сыть... – На широком блюде около усыпанного подушками диванчика лежало множество фруктов. Юрий Вадимович взял апельсин, подбросил его на ладони. – Просто дай мне решить все вопросы – и мы уедем.
Николай подбоченился.
— Значит, думаете, вы будете работать, а я… м… наслаждаться и ни в чём себе не отказывать?
Юрий Вадимович шумно выдохнул, ковырнул апельсин кончиком ногтя.
— Было бы неплохо. – Апельсин, взвившись в воздух, шлёпнулся о ладонь. — Постарайся мне не мешать. Этим ты поможешь лучше всего.
***
Юре уже однажды выделяли эту комнату. Тогда он успел разыскать все точки наблюдения и прослушки – впрочем, их никто особенно не скрывал. О том, что гостиница Ассамблеи – это паноптикум, Марта предупредила ещё по дороге сюда в самый первый раз. Когда точно знаешь, что в любой момент за тобой могут следить, невольно начинаешь сам себя контролировать. Каждое слово и движение. Даже мысли. Если бы параноик Алекс хоть раз испытал нечто подобное на себе, он бы сошёл с ума в первый же день.
Николая разместили по соседству. Можно было бы перестукиваться морзянкой – смешная мысль. И горькая, очень горькая. Ведь Николай – не Алекс, ведь внешнее сходство – это подделка, реплика, ячменный порошок вместо кофейных зёрен.
Впрочем, за неимением лучшего, ячменный порошок тоже можно пить.
Но с каких это пор стал думать такими категориями? Со вчерашнего дня, с шёпота «что мне сделать?», с раскрытой ладони напротив сердца?
Бесцельно прошёлся по мягкому ковру, оставляя оттиски подошв на длинном бежевом ворсе, заглянул в спальню и отделённый наборной перегородкой кабинет. Юра провёл здесь немало часов и дней – читая патриотическую литературу, выполняя гнетущие задания от идеологов и кураторов, уныло таращась в изукрашенный геометрическим орнаментом потолок.
Слушал об ответственности и долге, о благе для всего государства — а думал об Алексе. Механически проговаривал вслух постулаты и лозунги — а в мыслях тянулся к Алексу. Только тем и спасался — что муштра не навсегда, что можно будет, вернувшись в Припять, словно липкий налёт стряхнуть с себя последствия влияния Ассамблеи.
Прежде все её блага не имели значения. Зачем нужны произведения искусства, если не с кем их обсудить? Зачем кулинарные изыски, если в одиночестве всё, словно картон на вкус?
А вот теперь в Киеве Николай.
Выйдя на балкон, Юра закурил, выпустил струйку дыма навстречу солнцу. Как-то внезапно вспомнил, что вечером можно подняться в бар с бассейном на одной из крыш – насладиться пузырящейся водой, сладкими коктейлями и головокружительным видом на отблески редких огней в тёмной речной ленте. А ещё есть смысл поблуждать по улочкам вокруг Палаты пяти приказов. Там на каждом шагу диковинки — музей под открытым небом. Стоит отвести Николая и в кафетерий около Думы, и ещё, может быть, в ресторан-аквариум с прозрачным полом, под которым медленно проплывают тёмные силуэты медуз и огромных рыб. Кто знает, окажется ли ещё мальчик когда-либо здесь. Он так искренне восхищался каждой мелочью на пути, что даже Юра невольно вновь сумел посмотреть на Ассамблею широко открытыми восторженными глазами.
Как жаль, что всё это доступно столь малому количеству людей.
Сигарета кончилась. Юра бросил окурок в распахнутую пасть золотого медведя-пепельницы. Главное сейчас – не распыляться на второстепенное, суметь удержать внимание на самом для себя важном. Он ведь неделями ждал этого вызова. Он давным-давно расставил приоритеты, чётко определил, чего хочет добиться и какими средствами будет действовать.
И рыбку съесть, и костью не подавиться. А ещё, крайне желательно, постараться самому не попасться ни на крючок, ни в сети.
Юра точно знал: рано или поздно Разрыв должен быть ликвидирован – чтобы не приходилось через день хоронить солдат, чтобы не приходилось читать рапорты о детях, задранных в близлежащих деревнях навьими тварями.
Ни ради чего, ни ради кого Юра не был готов заключать сделок с собственной совестью.
Но и действовать агрессивно не собирался. Он пробежал пальцами по нагревшемуся от солнца лакированному дереву широких балконных перил. Шаг первый – прощупать почву. Шаг второй – постараться заинтересовать блюстителей Николаем. Шаг третий – обставить дальнейшую деятельность вокруг Разрыва так, чтобы, работая в направлении его устранения, аккуратно вывести мальчика из системы. А там, быть может, удастся и ещё что-нибудь выгадать. Постепенно, без спешки. Так или иначе, решать проблемы нужно по мере их возникновения и по степени значимости.
Задумчиво высек одинокую искру – она растаяла в золотистом полуденном мареве. Сколько придётся ждать? Киев никогда не был особенно торопливым. Возможно, маяться придётся несколько дней или, чего доброго, даже недель. Но и такое, если подумать, вполне неплохо. Юра сделал глубокий вдох. Чувствовалась какая-то нехватка воздуха – то ли здесь, в центре огромного города он был слишком загрязнён выхлопными, то ли так воспринималась психологическое давление Ассамблеи. Марта рассказывала: иногда такое бывает. Эмоции, которым не дали выхода, или очень сильные чувства могут отражаться на состоянии тела, вызывать вполне ощутимые физические симптомы. Вот, наверное, это что-то такое. Приложил руку к солнечному сплетению, переходя на диафрагмальное дыхание. Однажды вот так, животом, учил дышать Николая. Как давно это было, какой он тогда был маленький…
Вроде как, стало легче. Это оказалось как раз вовремя, потому что в дверь поскреблись. Так скоро? Тревожный знак.
Пересёк гостиную зону, щёлкнул дверным замком.
Разворачивая перетянутый красной лентой с печатью лист, вымел из головы всё лишнее.
Пора сконцентрироваться. Здесь пасовать нельзя.
***
Настасья ждала, расслабленно откинувшись в кресле. Поигрывала туфелькой, то оголяя, то вновь пряча ножку во тьме мягкой замши. Каминное пламя потрескивало, в ложбинке между грудей прятался нефритовый холодок. Она дала Ульянскому достаточно времени. Теперь оставалось выяснить, сумел ли питомец им верно распорядиться.
На пороге он появился быстро. Застыл, склонив голову. Блюститель подняла раскрытую ладонь – и схлопнула, звонко щёлкнув четырьмя пальцами о ладонь. Ульянский отмер, как и положено, сделал шаг вперёд, сложил руки напротив груди.
— Здравствуй, Настасья.
Она сдержанно кивнула.
— Рада видеть, что вояки не успели тебя испортить. – Указала взглядом. – Окажи любезность. Потом можешь сесть.
Дозволение прикоснуться к еде или питью блюстителя было жестом, демонстрирующим высшую степень доверия. Ульянский знал. Наливая вино, держался так, чтобы она могла наблюдать за его руками. Но Настасья смотрела в камин. Питомец не причинит ей вреда.
— Я наконец услышан?
Обхватив гладкую прохладу изящной ножки, она сделала крохотный глоток.
— Услышан ты был сразу. Понимаешь, за что тебя наказали молчанием?
Ноздри раздулись – Ульянский справлялся с гневом. Хрусталь тонко запел под ногтем Настасьи. Она вслушалась в этот мелодичный звон, продолжила, так и не дождавшись ответа: — Нам не нравится, когда что-то затевают у нас за спиной. Нам не нравится, когда от нас чего-то требуют. И когда от нас пытаются уйти, нам тоже не нравится.
Пальцы Ульянского легли на подлокотники кресла. Напряглись.
— Прости меня, — механически. Ни капли раскаянья, осознания. Настасья сощурилась.
— И это всё, что ты можешь мне предложить?
— А как ещё я мог бы заслужить твоё прощение, чем угодить?
***
Вот ведь сука. Змея. Юра отслеживал каждый свой жест и каждое своё слово. Интонации, мимику.
Когда он встретил Настасью впервые, она неуловимо напомнила ему мать Алекса. Но если Милославская была просто надменной стервой, то от Настасьи веяло неприкрытой опасностью. Она относилась к тому типу женщин, которых Юра не понимал и которых не мог не бояться. Слишком сильная, слишком хитрая, ядовитая, обладающая почти безграничной властью…
— Кристальная честность – вот, чего я жду от тебя. – Она вновь отпила вина. А, может, только изобразила глоток. – Тебе придётся мне исповедаться, – проговорила неожиданно мягко, и эта мягкость никак не сочеталась с хлёсткостью следующей фразы. – Если же ты будешь уличён во лжи…
Недосказанность осталась на откуп воображению.
— Во лжи? Каждый мой отчёт был кристально честен. Ты не услышишь ничего нового.
Настасья рассмеялась коротким недобрым смехом. Этот грудной звук вынудил Юру инстинктивно податься назад, словно уходя от летящей пули.
— Ты утверждал, что не знал, чем занимается твой ведущий волшебник.
— Не знал.
— Драгоценный мой… — Настасья отставила фужер в сторону, закинула ногу на ногу. – Давай попробуем ещё раз – последний. Ты не знал, что делает твоя подстилка?
Всё пошло не по плану. С самого начала всё в задницу злыдням!
Где тонко – там хрустнет.
Юра выдал себя тут же: лицом, руками, тем, как дёрнулся кадык и на миг отнялось дыхание. Она не могла знать – никто не мог знать! Но ведь и Николай не мог. А тайна, которая известна больше, чем одному, может легко перестать быть тайной… Оставалось решить, что делать сейчас. Решить за один удар сердца.
Сделал медленный вдох животом.
— Что ж… Теперь и я знаю, что ты знаешь. Давно ли? И почему же тогда не принимала меры? – Он попытался произнести спокойно, даже слегка небрежно, но и сам уловил собственную фальшь. Пухлые губы Настасьи медленно обнажили жемчужинки зубов.
— Разве я могла лишить мою любимую игрушку её любимой игрушки? – В тонких пальцах вновь засверкал хрусталь, отражая пламенные блики. Юра поймал себя на том, что держит воображаемую сигарету. Курить хотелось немилосердно. Это бы успокоило гремящее в горле сердце. Стирая ядовитую улыбку, Настасья провела по губам тонкой прозрачной кромкой. – Маленькие слабости есть у каждого из нас. Но, похоже, пора пожалеть о том, что я потакала твоей.
***
Николай исследовал всю предоставленную ему комнату. Для одного человека она была слишком большой. Так потрясшая в первые минуты роскошь теперь давила. Он ведь приехал сюда не за тем, чтобы принимать ванну, даже если она такая белоснежная и манящая; и не для того, чтобы чревоугодничать, хоть различных заграничных вкусностей нашёл неописуемое количество. «Наслаждайся, ни в чём себе не отказывай». Хотелось что-то разбить. Или покричать. На здоровенной кровати лежало с десяток разноразмерных подушечек, и, силясь успокоиться, Николай от души побросал одной из них в стену. «Тебе уже семнадцать, так и веди себя соответственно». Это как именно, он считает? Сидеть, не мешать, не высовываться? Снова бросил подушку — она плюхнулась на паркет. Там Николай её и оставил. Что он себе навыдумывал, когда полез вчера с предложениями? А сегодня — неужто полагал, что будет полезен, нужен? Ну да, держи карман шире! Николай же… «не Алекс». Его можно запихнуть куда-нибудь — и забыть. А потом на обратном пути походя прихватить. Как портфель без ручки.
Чем дольше Николай так и эдак крутил в мыслях свою обиду, тем больше и крепче она становилась.
Чего ради тогда вообще это всё было? Для чего он учился? А те ритуалы — зачем?
Метался по предназначенной для работы и приёма гостей части комнаты. Дверь – окно, дверь – окно. Пытался набраться терпения – но злился лишь пуще. Потом стало не по себе. Всего на несколько секунд Николай замер столбом под тяжёлой сверкающей люстрой. Вдруг его всё-таки будут судить? Впрочем, эту мысль он тут же отмёл, ухватился за другую. Где-то здесь, в Киеве, мама.
Бесшумно распахнув створки, опасно высунулся наружу. Ужасающая высота, сколько этажей даже не сосчитать. Всё слишком огромное, непреодолимое. Уселся на подоконник. Горло сдавливало, от затылка до бёдер то и дело прокатывалась нервная колкая дрожь. Может, другого шанса уже никогда не представится. Прижавшись спиной к ребристому деревянному откосу, Николай крепко зажмурился. Всего-то и нужно, что как-то просочиться сквозь закрытую дверь, потом покинуть охраняемое здание, потом – добыть пропуск с территории ассамблеи. Дальше – сориентироваться в гигантском городе, суметь отыскать там одну-единственную женщину, которую и как зовут-то теперь, неизвестно, и, где именно она живёт, неизвестно. Да и осталась ли в Киеве вообще?…
И нужен ли ей Николай…
Не нужен.
Ведь она его бросила.
Безнадёжно – всё безнадёжно.
В дверь постучали. Наверное, нужно подойти, хоть и заперто.
Но замок щёлкнул. Спросив дозволения, вошла красивая девушка в аккуратном белом платье с широким поясом, поставила на столик круглый поднос, сняв с него крышку, склонила голову.
— Если вам что-то понадобится, позвоните по телефону. Если вам станет плохо – дёрните за красный шнур, — произнесла отрешённо и, не успел Николай ничего ответить, бесшумно ушла.
Красных шнуров с кисточками в комнате было несколько. Николай только сейчас понял их предназначение. Хорошо хоть, раньше из любопытства не дёрнул. Содержимое подноса источало запах, отозвавшийся голодным урчанием в животе. Николай ведь не ел ничего, кроме небольшой шоколадки, со вчерашнего обеда.
Мясо с картошкой и сыром проглотил, толком не жуя. А вот густой, пахнущий миндалём какао пил медленно, облизывая и губы, и края чашки. Может, попробовать ещё попросить? Или уже не влезет?
Сытость разморила. На Николая навалилось усталое оцепенение. Ничего… быть может, всё образуется. Рано или поздно вернётся Юрий Вадимович. И можно будет ещё раз попытаться с ним как-то договориться. А пока – подремать.
Какой привкус во рту неприятный. Странно. Надо бы чем-то его перебить. Холодок в пальцах, жжение на бёдрах.
Руны, будто ожив, опалили острой мучительной болью…
***
— Зачем здесь Николай?
Вопрос был хриплый, почти жалкий. Настасья уловила внутри себя некое сожаление – не о том, что Ульянский прогнулся, а о том, что это случилось так скоро, далось так легко. За время, минувшее с их последней встречи, он сдал – и внешне, и, как оказалось, внутренне.
— Хотела рассмотреть твою новую игрушку поближе, — она иронично вскинула бровь. Ощущать в ложбинке между грудей нефритовый холодок сейчас было особенно приятно. Ульянский сцепил пальцы – красноречиво оборонительный жест.
— Мальчик не…
— …о, избавь меня от подробностей. – перебила с лёгкой брезгливой насмешкой. – Играйся с ним как хочешь. Но не заигрывайся. – Откинувшись в кресле, расслабленно свесила кисть. – Положим, я приму на веру, что ты действительно не знал. Но в этом случае мне так же придётся в тебе разочароваться. — Он шумно сглотнул – Настасья это услышала. — Так кто же ты – предатель или дурак?
***
Нужно собраться с духом и силами. Юра всмотрелся в пляску пламени. Лучше наблюдать, как о стекло ударяются крошки искр, чем и дальше выносить взгляд Настасьи. За минувшие годы она совершенно не изменилась. Как и все блюстители, и Посадник, она носила на шее императорский нефрит – эти кулоны были одними из немногих сокровищ, которые сохранились во время войны и смуты. Камни не дарили своим носителям абсолютного бессмертия. Лишь долголетие и молодость – что тоже не так и мало.
А ведь рано или поздно нефриты выдохнутся – однажды Юре уже удалось на этом сыграть.
Выйдет ли сейчас?
Он сделал медленный вдох. Ничего страшного не случилось. Пока что – нет. Да, каким-то образом Настасья сумела прознать об Алексе, но конкретно сейчас об этом лучше не беспокоиться. Она использовала информацию лишь как орудие, и выбитый из колеи Юра уже и так допустил ошибку – вероятно, именно этого Настасья и добивалась. Во второй раз он её не порадует.
Думать, просчитывать, дышать.
— От моего ответа ничего не зависит – так ведь?
Блюститель снова взяла фужер. В этот самый момент бесшумно приоткрылась дверь. Проскользнувшая в неё помощница, склонив голову, молча протянула Настасье сложенный вчетверо лист. Он зашуршал, когда его разворачивали украшенные одним-единственным перстнем пальцы. Помощница исчезла так же ненавязчиво, как и появилась. Пока Настасья читала, Юра, как и полагалось, изо всех сил притворялся мебелью. Передышка в несколько секунд – это хорошо, даже отлично…
- Ну вот… мы только что дали твоему приёмышу цианид.
Кресло грохнуло. Юра сначала это услышал, а потом понял, что уже стоит на ногах. Настасья вздёрнула бровь:
— Я разве позволяла вставать?
Затем медленно подняла свободную руку, щёлкнула пальцами, будто отдавала команду собачке:
— Сядь. – И тут же, — нет, стой. – Сука! Протянула записку. – Возьми. Не читай, сожги.
Листок впитал влагу с Юриных пальцев. Он не мог совладать с паническим страхом, хотел заглянуть хоть краем глаза – что там написано? Что с Николаем? Брошенные так небрежно слова – это призванная спровоцировать его злая насмешка, или?...
Нарушить указания не осмелился.
Отодвигаясь, скрипнула стеклянная заслонка камина, огонь хищно набросился на бумажное угощение. Юра замер, сложив ладони напротив груди и склонив голову – так, как полагалось по этикету. Несколько секунд длилось изматывающее молчание. Потом Настасья хмыкнула.
— Оставь свою клоунаду. Ты знаешь, что твой приёмыш жив. В связи с этим у меня лишь один вопрос – почему об этом его свойстве мне стало известно не из кристально честных отчётов?
Дышать. Дышать. Дышать. Юра ведь знал, что такое Киев, готовился морально, пока сюда ехал.
— Не всякую информацию можно доверить бумаге. Ведь я надеялся оказаться здесь гораздо раньше.
— И лично рассказать, — в интонациях Настасьи сквозил утрированный скепсис.
— Возможно, и так.
«Где же ты, Марта? Почему замолкаешь именно тогда, когда так нужна?»
В самый первый раз, когда Юра сидел, скованный змеиными глазами Настасьи, Марта была рядом, держала ладонь на плече. Теперь её нет даже в мыслях.
— Довольно с меня. Время исповеди. Ульянский.
***
Николай всё-таки задремал – в кресле, совсем неудобно. Шея и поясница из-за этого затекли. Хорошо хоть коленями не перевернул столик с грязной посудой – он выглядел неустойчивым.
Потянулся. Сколько прошло времени? Даже чашка из-под какао ещё тёплая. Получается, совсем секунды какие-то. Непонятно. Поднявшись, охнул, едва не потеряв равновесие. Дотащился до окна, вдохнул свежий воздух. Кажется, стало легче. Сощурился, глядя на улицу через Правь. Состояние походило на то, что обычно испытывал, истратив все внутренние резервы. Но Николай ведь не прикасался к магии вовсе. Может, просто переволновался?
Интересно, как скоро вернётся Юрий Вадимович? Он вообще ничего не сказал. Но не собирается же держать здесь Николая вечно?
Не собирался.
Замок щёлкнул минут через сорок. Научный руководитель молча дошёл до кресла, упав в него, сгорбился.
— Иди ко мне. – Кивнул напротив себя. Долго изучал взглядом. – Как ты себя чувствуешь?
Николай водил пальцем по складочке на штанах. Юрий Вадимович источал столько напряжения и усталости, что делиться с ним ещё и странностями своего состояния показалось совершенно излишним. Да и зачем оно Ему? Сказано ведь было: не мешать, не докучать своими капризами. Интересно, где был научный руководитель? Пауза слишком затянулась, и Николай коротко буркнул:
— Нормально. А вы… м…
Он невпопад кивнул, протянув руку, взял со столика чашку. Держа за ручку, стал раскачивать из стороны в сторону – лежащая внутри ложка при каждом движении проскребала по кромке – мерзко.
— Хочешь попробовать настоящий кофе?
Было обидно. Сколько же можно бичевать за вчерашнее? Не выслушал, не договорить не дал – глядит сквозь, будто Николай – пустое место. Какой-то грязной посудине больше внимания уделяет.
— Да хватит, злыдень дери?! – Николай перехватил чашку, обрывая навязчивый звук. Дёрнул на себя. Научный руководитель поглядел исподлобья – видимо ждал объяснений. Но Николай только шумно дышал носом. Потом, грохнув донышком чашки о покачнувшийся столик, рывком вскочил на ноги. – Кофе так кофе.
И первым пошёл на выход. А то, чего доброго, вновь одного запрут.
***
Некоторые жили на Ассамблее постоянно, другие приходили строго по расписанию. Закрытая безопасная система, которую здесь создали, требовала больше рук, чем могла вместить. Впрочем, любые соприкосновения с внешним миром происходили под чутким надзором службы безопасности — её сотрудников Юра замечал на каждом шагу. Знал, что среди людей в штатском тоже скрываются надзиратели. Этих вычислить было уже сложнее – приходилось лишь постоянно помнить: где бы ты не находился, слежки не избежать. Любое неосторожное слово будет услышано, каждое подозрительное движение зафиксировано.
Шагая по цветным плиткам рядом с Николаем, Юра автоматически держал обусловленную приличиями дистанцию. Впрочем, имело ли это теперь значение? Липкое ощущение снисходительного брезгливого смеха Настасьи всё ещё скользило под кожей. Она не права, и Алекс был не прав. Почему они видят то, чего в реальности нет? Или это он сам упорно чего-то не замечает? Замедлив шаг, немного отстал, окинул мальчика пристальным взглядом. Юра возил его на рыбалку, пытался, как мог, воспитывать, быть рядом, поддерживать…
Никто, никогда не сможет заменить Алекса.
Это будет суррогат, жалкое подобие.
Но что, если хотя бы допустить?…
— Ник? – Юра окликнул. — Прости. Я был резок в машине, — произнёс сухо, но вполне искренне. Николай оглянулся через плечо, нахмурился.
— Вы злитесь на меня за вчерашнее. Понимаю. А ещё я балласт. У вас нет сил на мои капризы. – И зашагал вперёд, глядя только себе под ноги. От его голоса веяло декабрьской стужей. Озноб пробрал до костей. Уставившись в небо, Юра попросил терпения у далёкой голубизны – та встретила мольбу блёклым равнодушием.
— Завтра собирается малый круг Вече. Я буду отчитываться. Тебе позволено присутствовать. На данный момент это единственное, что должно волновать нас обоих. А что до вчерашнего…
Николай скрестил руки на груди. Спохватившись, выпростал ладони наружу – пальцы принялись теребить приколотый к плечу именной жетон.
— Что до вчерашнего… я уже и так понял – не тупой. – Теперь он шёл спиной вперёд. Его губы болезненно кривились. Слишком много эмоций напоказ. Здесь так нельзя. Юра одёрнул:
— Иди нормально. – Кажется, от этого стало хуже, потому что весь остаток пути Николай не раскрывал рта. Даже осматриваться вокруг прекратил – игнорировал и барельефы, и захватывающие мозаичные панно под ногами, и мирно шепчущий на круглой площадке фонтанчик с живыми рыбками. Юра досадовал и на себя, и на запутавшуюся в конец ситуацию. Всё так не вовремя и некстати… Должно было быть иначе. Тогда бы он показал Николаю красоты Ассамблеи, а может быть, даже сумел добиться разрешения хотя бы под конвоем пройтись до Софийского собора.
Именные жетоны позволяли пользоваться всеми благами Ассамблеи совершенно бесплатно – сладкий пряник в золотой клетке. Настоящий кофе подавали около здания Думы. Белоснежные столики, белоснежные скатерти, белоснежные кресла с мягкими коричневыми подушками. Куда не плюнь – сплошь то антиквариат, то баснословно дорогие ткани, то позолота. Все богатства Киевских земель стекались на Ассамблею. Огромное государство питало крохотный островок, и на каждом углу изобилие буквально перехлёстывало через край, приторно горчило на языке своей вопиющей чрезмерностью.
Когда Юра сделал заказ, Николай всё-таки не выдержал – стал ёрзать на своём стуле, нетерпеливо озираясь по сторонам. Даже несмотря на всё произошедшее, на всю неоднозначность и напряжение, присутствие мальчика удивительным образом успокаивало. Глядя на него, Юра рассеянно улыбался. Да, не без огрех, но пока всё идёт по плану и, если так будет и дальше, Юра выторгует шанс хотя бы попытаться отнять Николая у магии.
А потом? Что потом?
Кофе подали по-особому. В отдельной подогретой чашке его, согласно своим предпочтениям, предстояло самостоятельно смешивать с тёплым молоком и сахарным сиропом. В этом ощущалось волшебство момента. Николай им всецело проникся – цедил кофе крохотными глоточками, вдыхал бодрящий насыщенный аромат , блаженно улыбался и щурился.
Юра имел возможность приходить сюда сколь угодно много, но пил настоящий кофе всего однажды – тогда сидели здесь вместе с Мартой.
Потом её не стало.
— Давай введу тебя в курс дела насчёт завтрашнего дня? – Юра предложил примиряющим тоном. Ему хотелось искупить свою давешнюю резкость, но злыднева конспирация связывала и руки, и язык.
Николай вскинул взгляд, хлопнул ресницами. Мечтательность на его лице сменилась угрюмой настороженностью.
– Тобой заинтересовались, — продолжил Юра тихо. Он выбрал уединённый столик, но и здесь наверняка были уши, которых надлежало остерегаться. – Возможно, с тобой захотят поговорить. Чем меньше ты скажешь, тем безопаснее будет всем нам. Я знаю, как ты растерян, как тебе здесь неуютно – мне тоже. Но твоё частичное неведенье – это пока что необходимость. Ты ведь мне доверяешь?
Мальчик поёрзал на стуле. Острое колено случайно толкнуло Юрину ногу.
— Если не вам, то кому ещё?
Вынув из деревянного держателя мягкую бумажную салфетку, Юра подал её Николаю, легко, непринуждённо задел пальцы своими, пользуясь невесомым белоснежным прикрытием. Затем наладил зрительный контакт.
— Мне предстоят бессонные ночи. – Опасная откровенность на самой грани. Зачем? Он не знал. Николай понял, обхватил свою чашку двумя ладонями и никак не прокомментировал. – Завтра держись рядом со мной. Здесь практически всем известно, кто ты. Твою неуязвимость сегодня уже проверили. – Увидев, как Николай вздрогнул, Юра успокаивающе отыскал его колено своим, пользуясь длиной скатерти. Колено отстранилось – Юра снова его нагнал. – Теперь они хотят этой неуязвимости для себя. Никто не заинтересован в устранении Разрыва. Завтра будет рассматриваться возможность его разработки.
— Но ведь… — Николай помрачнел, вжался в окаймлённую резными птицами спинку стула. – Ведь мы с трудом его контролируем. Какая, к злыдням, разработка?
Юра толкнул ногой, обрывая на полуслове.
— Твоя задача молчать. А я всё улажу.
И осознанно прервал выстроенный контакт – отвёл взгляд, спрятал колено за ножкой стола, принялся потягивать кофе, который успел остыть.
— Зачем вот это вот было? – спросил Николай через несколько секунд. Его пальцы терзали салфетку. – Объясните, наконец, толком: как можно, а как нельзя, или, кому что можно, а кому нельзя — хватит меня уже путать. – Взгляд у мальчика был решительный и серьёзный. Подошва чиркнула по полу. Юра медленно втянул носом воздух – услышал биение сердца в ушах.
— Ну как тебе настоящий кофе – понравился?
Николай чуть заметно вздрогнул.
— Я тоже уже умею вот так уходить от темы.
Взяв сверкающий гранями сосуд с сахарным сиропом, Юра добавил в чашку несколько тягучих коричневых капель.
— В таком случае ты знаешь, что если кто-то уходит от темы, значит, она либо неуместна, либо у него есть другие на то причины.
Сморщив нос, мальчик тоже потянулся к сиропу.
— Кофе отличный. Спасибо, руководитель Ульянский.
Юра позволил себе дёрнуть уголком губ.
— Когда-нибудь из тебя получится хороший дипломат, Николай. Схватываешь на лету.
***
Настасья медленно водила билом по краю поющей чаши – длила, и длила, и длила гудящий звук. Он откликался в груди приятной вибрацией. То выше, то ниже. Наконец истаял, угас – Настасья ударила билом снова. Как интересно получается с этим приёмышем, с его одарёнными подопечными, с накопителями, которые волшебники научились создавать у разрыва. Било скользнуло внутрь чаши, звук захлебнулся, потом взмыл вновь. Завтра первый круг Вече. Настасья уже знает, о чём будет говорить Ульянский – питомец не посмеет сказать ничего сверх условленного, он всё ещё покорен и подконтролен, хоть, чтобы в этом убедиться, и пришлось выложить из рукава давно прибережённый козырь.
Энергией Разрыва заинтересуются. Так много путей, так много соблазнительных перспектив… Но Настасья преследует лишь одну цель. Ей так приятно чувствовать грудью нефритовый холодок.
Приятно, но недостаточно. Теперь она знает, что Навь способна дать человеку неуязвимость. Даст ли бессмертие?
Питомцу предстоит это выяснить.
***
Костюм, который принесли утром, ужасно жал между ног. Обтягивающие штаны очерчивали все контуры, и Николаю отчаянно хотелось прикрыться. Светлая, словно лоснящаяся ткань не прятала, а выставляла всё напоказ, и он ощущал себя голым. Хорошо хоть, пиджак оказался свободным и удлиненным – иначе бы Николай совсем со стыда сгорел.
— Косу можешь не заплетать.
Юрий Вадимович был одет почти так же. Николай поклялся себе, что будет смотреть только ему в лицо. Ну или на воротник рубашки, на расстёгнутые пуговки, смуглую шею в окружении белоснежных, словно вспененных складочек. Сглотнул.
— Зачем нас так нарядили? – буркнул, косясь на своё непривычное отражение.
Вместо ответа научный руководитель протянул Николаю две сложенные пополам проволочки -заколки, чтобы закрепить прядки у лица. Они то топорщились, то соскальзывали, и Николай на них раздражался.
— Давай сам сделаю, — предложил Юрий Вадимович, когда злыдневы железки в третий раз подряд легли как-то криво. Николай замешкался. Здесь, при всём и после всего, любое прикосновение воспринималось особенно остро. Какие-то секунды Он был очень близко. Николай смотрел ему в лицо и, невзирая на все обиды, тонул в мягком взгляде.
— Не спали сегодня, да? – едва шевельнул губами. Заколка щёлкнула, Он кивнул. Секунды кончились.
— Вот теперь идеально, — как ни в чём не бывало отступил научный руководитель.
Николай лишь фыркнул. Всё это казалось ему такими излишествами... Ведь в чём бы он ни пришёл, как бы ни выглядел, это не повлияет на решение относительно Разрыва.
Но, оказавшись в здании Думы, мнение изменил. В окружении колонн, живых цветов, произведений искусства и позолоты, в месте, где даже открывающие двери прислужники выглядели, как короли, Николай порадовался тому, что одет не хуже. Плечи расправились сами собой, походка стала твёрже. Видела бы сейчас Николая мама – в самом сердце страны, в самом главном здании. Всё-таки хорошо, что Юрий Вадимович сказал оставить волосы распущенными. Нетипично длинные для мужчины, да ещё и седые – они привлекали множество взглядов. Это льстило. Николай даже об узких штанах перестал беспокоиться. У всех ведь такие, а не у него одного.
Малый круг вече состоял из пяти Блюстителей. Здесь же присутствовали Юрий Вадимович и ещё один научный руководитель – тот самый, который просыпа́л кофе в МИЦ и не трудился ходить за тряпкой. Николай покосился на него неприязненно. И Юрий Вадимович, как показалось, тоже. Он занял своё место, Николай встал за его плечом – ему самому садиться в присутствии столь высокопоставленных особ запретили. Хоть на столешнице было предостаточно места, изукрашенный государственной символикой поднос с пишущими принадлежностями и двумя стаканами воды вручили Николаю. Помощники с точно такими же подносами вскоре появились около каждого блюстителя. Встали с каменными лицами – Николай постарался изобразить такое же. Страшно хотелось сощуриться, поглядеть через Правь, но почему-то не хватало решимости. Николай и сам не знал, чего именно опасался.
Наконец тяжёлые двери захлопнулись. Собрание началось. Николай ожидал чего-то необыкновенного. Но блюстители оказались просто людьми – не очень молодыми, не очень красивыми. Да, дорого одетыми – но дорого одет был сейчас и сам Николай. Одна женщина, один толстяк, один мужчина с аккуратной бородкой. Они сидели, скучающе слушали доклад Юрия Вадимовича, порой небрежно бросали скупые вопросы, порой что-то записывали.
Научный руководитель говорил хорошо: стройно, спокойно – так умел доносить информацию только он. О расчетах аналитиков, о расширении Разрыва, о том, сколько людей около него погибает. Говорил и о предполагаемом ущербе для жителей близлежащих поселений, и о множестве тварей, которые, прорываясь сквозь все кордоны, рассеивались по территории государства.
— Какова расчетная энергетическая ценность каждого отдельного накопителя? – это спросил блюститель с аккуратной бородкой. Юрий Вадимович, который в этот момент пояснял, насколько непредсказуемо любое взаимодействие с Разрывом и как важно бросить все силы на его ликвидацию, на секунду потерял нить собственной речи.
— Э-э… КПД варьируется в зависимости от множества факторов, и мы…
— Лично меня не волнуют предметы. Что насчёт людей? – не дав ему закончить, вкрадчиво поинтересовалась женщина. Её длинные чёрные волосы крупными кольцами лежали на полуобнажённом плече. Когда она подняла руку, жестом требуя письменный прибор, прядка у виска тяжело качнулась. – Вы не находите, что мы отклоняемся от самого перспективного направления? В нашем распоряжении есть более ценный и интересный объект. Организованный вчера эксперимент подтвердил, что соприкосновение с Навью способно дать человеку неуязвимость.
Юрий Вадимович оглянулся на Николая – коротко, многозначительно посмотрев, взял с подноса стакан воды. Прокашлялся.
— При всём моём безграничном уважении, я бы всё же осмелился подвергнуть некоторым сомнениям этичность и уместность подобного рода экспериментов. Если же отбросить моральные аспекты данного вопроса… объект, которому вы милостиво даровали прощение и который был передан под моё покровительство, за что я нижайше вам благодарен, — он сделал небольшую паузу, переведя дыхание, — обладает определёнными сверхчеловеческими свойствами по той лишь причине, что является в некотором роде структурным элементом образовавшейся магической системы, из-за чего какие бы то ни было шаги в направлении изучения его, как своеобразного магического феномена, требуют тщательных расчетов и предварительного осмысления. Я не могу гарантировать ни стабильности свойств… объекта, ни того, что сумею воссоздать те же свойства в лабораторных и, тем более, полевых условиях. Однако, я всецело согласен с тем, что исследования в этом направлении необходимы. Но, повторюсь, это требует осторожности и, не в последнюю очередь, немалых временных затрат.
Речь закончилась. Николай понял, что запутался в оборотах.
Почему его обсуждают, называя словом «объект»?
Молчать. Главное — молчать. Нужно доверять научному руководителю. Он точно знает, что делает.
Женщина хмыкнула, толстяк широко зевнул.
— Как насчёт перерыва и перекуса? Настасья, он меня утомил.
***
Вече шло отвратительно. У Юры разболелась голова. Он чувствовал биение сердца в горле.
Вопреки тому, что он донёс всю имевшуюся информацию в максимально доходчивой форме, отупевшие в тепличных условиях Ассамблеи Блюстители явно продолжали видеть в Разрыве лишь перспективы и выгоды. Теперь каждый тянул одеяло на себя, и даже не вслушивался ни в цифры, ни в озвученные выводы аналитиков. Тревожнее того оказалась лишь чрезмерная заинтересованность Николаем. Она была необходима Юре, но, чтобы оградить мальчика, а не превратить его в то, что уже было охарактеризовано обезличенным термином «объект», требовалось удерживать хрупкий, выверенный баланс.
На перерыве Настасья подошла к мальчику и долго изучала его внимательным цепким взглядом. Николай, благо, не растерялся – сложил ладони перед грудью и склонил голову.
— Здравствуй, — пробормотал кротко. Блюстители не имели ни фамилий, ни отчеств – их высокое положение являлось опорой достаточной для того, чтобы отказаться от связи с родом. Обращение на «ты» тоже обуславливалось традицией.
Настасья усмехнулась. Перстень на её пальце блеснул, когда она взяла Николая за подбородок. Змеиные глаза впились в Юру.
— Такой хорошенький…
Как наяву вспомнилась пожираемая огнём записка. «Сука», — хотелось прошипеть. Юра выступил вперёд, пытаясь заслонить Николая плечом.
— Я безмерно счастлив, что Николай в порядке. Было бы крайне досадно потерять его из-за некой… прихоти.
Она качнула головой, отчего блестящая прядь соскользнула с плеча в глубокое декольте.
— И впрямь… было бы досадно. Но теперь это позади. Покуда мне не приходится сомневаться в твоей лояльности, тебе нет резона беспокоиться о его сохранности.
От Настасьи густо пахло пряностями и, совсем немного, терпким вином. Подавшись ей навстречу, Юра прошептал:
— Будь покойна и ты. Чтобы иметь мою лояльность, не обязательно держать меня за горло.
Она рассмеялась.
— Думаешь, за горло? – шепнула многозначительно. Крыть оказалось нечем. Хлестнув тугой прядью, Настасья стремительно двинулось прочь, а Юре захотелось демонстративно прижать к себе Николая.
Закончили вничью – Юра знал, что будет именно так. Завтра соберётся уже расширенный круг, во главе с Посадником. И именно завтрашний день станет решающим.
— Коллега, вы превзошли самого себя, — Смирнов перехватил Юру и Николая в холле, где они задержались, потому что мальчик, хоть и устал, захотел рассмотреть одну из старинных фресок. Юра поднял ладонь в приветственном жесте, радушно оскалился:
— Ты паскуда, Андрей Михайлович.
Смирнов вернул тот же оскал, хлопнул по плечу.
— Все мы заложники ситуации. Но я безмерно рад, что ты ещё с нами, цел и невредим.
— Твоими молитвами, полагаю. Ты столь рьяно обо мне волновался, что не нашёл времени ответить на письма и звонки.
Смирнов цокнул языком, возвёл взгляд к потолку.
— Не серчай, Ульянский. Ты знаешь – когда твоя покровительница поднимает пальчик, прыгают все. И все умолкают, если она того хочет. Привет, Николай. Как ты вырос и возмужал. Прекрасный молодой человек. – Мальчик что-то буркнул в ответ. От медового дружелюбия, которое источал Смирнов, у Юры сводило зубы.
— С твоего позволения, на этом я бы хотел завершить обмен дежурными любезностями. Каждый из нас устал.
Смирнов снова расплылся.
— Конечно-конечно, коллега, само собой. Но… — прежде чем вы оба отправитесь отдыхать. Мне бы хотелось сгладить образовавшиеся между нами шероховатости.
Юра поджал губы.
— Будем считать, что уже.
— Нет-нет, это так не делается. Предлагаю сегодня около восьми встретиться, — изобразил лёгкую задумчивость, — в Национале. Поговорим с глазу на глаз в приятной обстановке, вспомним старые добрые времена — только ты и я. Отказ сочту оскорблением.
«Националь» слыл одним из немногих относительно конфиденциальных мест Ассамблеи. Столь настойчивое приглашение туда в преддверии решающего круга Вече не сулило ничего приятного, однако отвертеться вышло бы совершенно точно себе дороже. Юра не питал особого расположения что к Смирнову, что к его покровителю. Скорее всего, размякший в Киевской сытости Смирнов попытается обсудить возможность носу не казать на опасную территорию. Что ж, это Юра ему с готовностью предоставит. А вот о цене можно будет попробовать сторговаться.
Прежде чем уходить вечером, заглянул в комнату Николая – принести отличную новость.
— Настасья милостиво даровала нам разрешение. Завтра после Вече на три часа выйдем в город.
Мальчик просиял, дёрнулся всем телом, едва не бросившись обниматься. Юра шагнул ему навстречу, коротко потрепал по спине – отечески, покровительственно. Да и не всё равно ли теперь, как именно, если получено высшее одобрение?
Не представлять. Не думать. Не предавать ни себя, ни Его, ни Алекса.
Потом будет не отмыться.
— Я бы так хотел найти маму. Знаю, что это почти невозможно, но мне так… необходимо. Быть может завтра?...
Плечи Николая поникли, он весь ссутулился, стал меньше и словно младше.
— Я понимаю, — сказал Юра как мог мягко. – Но даже если бы я знал, где она сейчас, мы выйдем в сопровождении службы безопасности. Думаю, ты бы не хотел привести их к ней.
Кивок, закушенная губа.
— Зайдёте когда вернётесь? Расскажете, чего он хотел? Если так можно, конечно.
Тянуло. Непонятным образом тянуло. И Юра не понимал, как именно, до какого предела и в каком качестве.
— Не можно. – вздохнул, а потом добавил. – Но я зайду.
И тихо затворил дверь за своей спиной.
Пусть будет как будет. Пускай идёт, как идёт. Куда бы в итоге не привело — какая, в сущности, разница? Юра насильник, убийца и содомит.
Одним грехом больше, одним меньше…
Ведь и сам мальчик очевидно этого хочет.
Именно в тот момент решение было принято.
«Националь» встретил музыкой. С возвышения в самом центре, где грузно темнел силуэт рояля, лился хрипловатый, чарующий женский голос, сопровождаемый мягкими переливами какого-то скрипичного инструмента. Тут и там ненавязчиво позвякивали столовые приборы, пахло обжаренным чесноком, чем-то сладковато-сливочным и, кажется, запеченной под сыром рыбой.
Смирнов уже сидел в уединённой нише, расположенной на таком выверенном расстоянии от возвышения, чтобы живая музыка одновременно позволяла и говорить друг с другом, и быть уверенными, что этого не сумеют подслушать.
Юра обогнул услужливого парнишку, чьи гладко выбритые щёки подпирал белоснежный накрахмаленный воротник, сам выдвинул себе стул, молча сел. Лишь тогда отрешённо бросил сухое приветствие. Смирнов вращал в пальцах тонкую ножку фужера. Внутри тёмно-бордово плескалось вино.
— Опаздываете, коллега. – Бросил с улыбкой, от натянутости которой щёки заболели даже у Юры. – Не помню твоих предпочтений, так что будь добр, определяйся с заказом сам. Здесь подают отличные морепродукты. Опята в сливочном соусе тоже хороши.
Тот самый услужливый парнишка протянул кожаный планшет с рукописным меню. Блюдо Юра выбрал почти не глядя. Кролик с мёдом. Придётся ковыряться в костях.
— Ты знаешь: я не ценитель этого, — сказал вполне искренне. Сдобрил усмешкой: — Ну и ради чего ты меня сюда дёрнул?
— Тебе не повредит немного культурного досуга. Ты слишком много работаешь, Ульянский. Это дурно влияет на цвет твоего лица. – Смирнов приподнял фужер. – За встречу. Или хочешь предложить другой тост?
— Воздержусь.
Тем не менее свой фужер Юра взял из вежливости. Вино оказалось невыносимо кислым. Юра его едва пригубил — и тут же отставил, скривился несколько нарочито. Губы Смирнова обнажили скудную полоску полуулыбки.
— Красное сухое тебе не по вкусу? А вино между тем прекрасно. Это Римское. Пьемонт, достаточно долгая выдержка.
— Я всё ещё в рабочей командировке. При исполнении.
— Брось, Ульянский. Правила МИЦ теряют вес в Киеве.
— О чём ты хотел поговорить, Андрей Михайлович?
Принесли белоснежные блюда. Только сейчас Юра не без некоторого удивления отметил, насколько голоден.
— Что ж, мой настойчивый коллега, коль скоро вы хотите взять быка за рога, тянуть не стану. — Из-под ножа, которым Смирнов разделял большой ломоть мяса, просочилось несколько капель красного сока. – Далеко не всем понравилось то, о чём ты сегодня говорил. К завтрашнему кругу тебе бы следовало подготовиться тщательнее. К примеру, учесть интересы всех заинтересованных сторон.
Кролик таял во рту сочетанием соли и сладости.
— Я всё ещё слушаю.
— Разрыв обладает великолепным потенциалом. Было бы крайне неосмотрительно его разбазаривать. На ликвидацию никто не согласится – ты должен понимать.
Нож Смирнова проскрёб по стеклу, певица на возвышении дотянула особенно длинную ноту. Одна песня сменилась другой. Юра вслушался в текст, но не смог разобрать ни слова – это был язык одной из малых народностей.
— О каком потенциале ты говоришь? Ты видел все материалы, которые я сегодня представил. Разрыв расширяется, он несёт угрозу для населения. В перспективе – даже для столицы.
Челюсть Смирнова мерно двигалась. Ответил он, лишь проглотив и отпив вина.
— Столица рассчитывает на иные перспективы. Ульянский, ты пытаешься усесться трусливым задом на золотую жилу.
Рояль укачивал мерными переливами. Но даже расслабляющая музыка была неспособна унять разгорающийся в Юре гнев.
— Не говори мне о трусливом заде, Смирнов. Ты не был там. – Снова проскрёб нож. Ощутив стеснение в груди, Юра схватил лежащую на краю стола салфетку с вышитой монограммой, закашлялся в жёсткую ткань. Смирнов наблюдал, занеся нанизанный на вилку кусочек.
— Проблемы со здоровьем? Нервная работа всё-таки тебя подкосила?
Наверное, Николай всё-таки прав касаемо сигарет. Следует признать. Салфетка небрежно соскользнула под стол, и уже через мгновение услужливый парнишка подскочил с новой.
— Не отягощай себя пустяшным беспокойством, — елейно протянул Юра, вновь возвращаясь к медовому кролику. Бросил кость в предназначенную для этого пиалу. – Вижу, сегодня на Вече ты недостаточно внимательно меня слушал. Я повторю – мне не сложно. Щиты нестабильны. Каждый день мы теряем людей. А если воронка продолжит увеличиваться и дальше, в ближайшие месяцы мы будем вынуждены расширять зону эвакуации. Пострадают тысячи людей, придётся привлекать больше военных – ты этого хочешь? Я уж не говорю о том, как много навьих тварей уже разгуливают по Киевским землям.
Смирнов напрягся. Даже пресловутая приватность «Националя» не была абсолютной, и вещи, о которых Юра решительно заговорил прямым текстом, да ещё и повысив голос, заставили коллегу тревожно ёрзать.
— Как интересно… — пробормотал он, наконец взяв себя в руки. Нет, ему было совершенно не интересно. – Ты слишком щепетилен, мой друг. А между тем на рудниках и угольных копях тоже погибают люди – и что же, кто-то прекращает из-за этого разработки?
— Это несравнимые вещи, — звякнул ножом о край блюда Юра. Впрочем, что-либо говорить было очевидно тщетно. Началась новая песня. Чтобы успокоиться, Юра на несколько мгновений отдался пульсации слабых и сильных долей. Четыре? Или три? Нет, кажется, четыре по три. Он ещё никогда не встречал такого размера в музыке.
— Я вовсе не сравниваю, Ульянский. Я лишь предлагаю тебе рассмотреть некое допущение. Только предположить, что имеющиеся у тебя цифры значительно завышены.
Кроличье мясо легко сползало с костей. Снова подступал кашель. Юра окинул взглядом стол в поисках воды, но обнаружил лишь тёмно-бордовую кислятину в сверкающем хрустале. Поднял ладонь, подзывая парнишку, а сам тем временем произнёс:
— При всём моём уважении. Я не смогу этого сделать. – Четыре по три, струнные и рояль.
— Ты не можешь этого сделать или не видишь возможности, как это может быть сделано?
Принесли воду – она источала ненавязчивый запах розовых лепестков. Дождавшись, когда парнишка с крахмальным воротником отойдёт на безопасное расстояние, Юра усмехнулся:
— Неужто ты пытаешься говорить со мной методами, которые мне известны?
— А разве твоё знание нивелирует их действенность? — Последний кусочек мяса исчез за губами Смирнова. Позволив крахмальному парнишке забрать опустевшее блюдо, он принялся за грибочки в сливочном соусе.
— У меня всё ещё есть совесть, и я помню, как ею пользоваться, — процедил Юра сквозь зубы. Ему становилось всё сложнее сдерживать раздражение. Что там у музыкантши – всё ещё четыре по три?
— О, совесть – это несомненно весомый аргумент. Но что же мы можем положить на другую чашу?
Предел. Вот он – предел. В этом ленивом тоне, в этом лощёном лице, в этой жеманности. Смирнов так привык к роскоши Ассамблеи – он слился с ней и сроднился, пропитался ею насквозь. Приторно. До тошноты приторно. Нужно скорее кончать. На воздух, закурить… Юра яростно пронзил вилкой остатки кролика.
— Есть предложение. Давай поступим следующим образом – поменяемся на полгода. Я останусь на Ассамблее: буду наслаждаться культурным досугом, морепродуктами, научусь ценить вино долгой выдержки, стану приходить сюда слушать рояль и скрипку…
— Это виолончель.
— Вот видишь, какой я тёмный. Мне совершенно точно не повредит. Может, и цвет лица улучшится, и здоровье поправится… А ты отправишься в Припять – разрабатывать Разрыв, ставить какие угодно эксперименты. Сможешь сам проверить все выводы аналитиков… — Смирнов схватил фужер, осушил его залпом. Юра совершенно точно ткнул пальцем в самое уязвимое. – Что, не по душе тебе моё предложение? Отчего же?
— Я… — Он прокашлялся. – Полагаю, мы оба хороши каждый на своём месте.
Сделав вид, что собирается встать, Юра отрубил:
— В таком случае, нам больше не о чём говорить. Я не стану занижать уровень угрозы. Я не стану замалчивать.
Четыре по три, четыре по три – какая же долгая песня. Смирнов вскинул раскрытые ладони.
— Погоди, не гони лошадей. Что насчёт твоего покровителя? У неё ведь в Разрыве собственный интерес.
С усталым выдохом Юра подпёр подбородок сплетёнными в замок пальцами.
— Её позиция вполне прозрачна – полагаю, нет резона это озвучивать.
— И эта позиция крайне непопулярна. Я бы на неё не поставил. Так или иначе… ещё не поздно передумать, Ульянский. Не усложняй завтра. Сделай, как сказано – и сожалеть тебе не придётся.
Юра развёл руками.
— Увы. Мне жаль. Я не стану изменять собственным принципам, равно как и не стану играть против своего покровителя.
Словно из ниоткуда в руках Смирнова появилась объёмная папка. Он протянул её через стол – над хрусталём и объедками.
— Мне тоже жаль, Ульянский.
Плотная бумага, казалось, жгла пальцы. Недоброе предчувствие ощутимо стесняло грудь.
— Что это? Конверт сибирской язвы?
Усмешка в ответ.
— Вероятно, и так.
— Ты знаешь, что внутри?
— Возможно.
— Хотелось бы больше конкретики.
— Значит, ты прочтёшь сам. — С этими словами Смирнов поднялся из-за стола. – Встретимся завтра на Вече.
И удалился.
Несколько секунд Юра сидел, опустив папку на колени. Открывать не хотелось. Он знал: открывать нельзя. Неотвратимо подступал кашель. Можно просто оставить папку здесь, на стуле – и злыдни бы с ней. Николай наверняка не спит, ждёт новостей, ждёт… Юру. Вечер поздний, снаружи прохладно и хорошо. Юре бы встать. Выйти, но тяжесть под грудиной не даёт разогнуться.
Попробовал продышаться.
Это там что – снова четыре по три? Всё-таки у певицы очень приятный голос.
Плотная бумага хрипловато вздохнула.
«12.10
Объект наблюдения (в дальнейшем О.Н.) проявляет яркие признаки дизадаптационного расстройства. Импульсивен, эмоционален, имеет склонность к внезапным вспышкам агрессии.
…
21.05
Сексуальная перверсия, упомянутая в отчёте от 16.03, является следствием деструктивных гендерных убеждений и выступает средством канализации чрезмерной агрессивности. Сильная половая конституция О.Н. требует непременной реализации.
…
01.06
О.Н. легко внушаем. Хорошо поддаётся контролю, обладает яркими организаторскими качествами. Эмпатичен, наблюдателен, активен.
…
15.06
…
22.07
…»
Это что? Это как? Цифры и слова. Он не понимал, понимая. Знал этот почерк, знал эту терминологию.
***
— Тебя прислали к нам руководителем. Но если ты продолжишь в том же духе, закончишь скверно. — Марта подошла к нему на Оке, села рядом в траву, посмотрела задумчиво. – Что-то болит у тебя. Вот здесь, — ласково коснулась ключиц тёплыми пальцами. Он захотел отдёрнуться – и не смог. Не было сил. Уже ни на что. – Хочешь, я научу, как справляться с гневом?
***
«Объект наблюдения (в дальнейшем О.Н.) проявляет яркие признаки дизадаптационного расстройства».
Юра не помнил, как и когда ей открылся. Сходящий с ума в Марий Эл, уцепился за предложенную ему руку помощи. Он уехал на раскопки в день свадьбы Алекса. Он был уверен, что на этом всё кончено, что стерпится-слюбится. Такая вот жертвенная юношеская глупость – отступить, уступить. Лишь бы Милославский был счастлив.
Когда он рассказал Марте? Наверное, ещё там, на Оке. Говорил не об Алексе, а лишь о самом себе, о собственной ненормальности. То даже не было откровенностью – самоубийственным порывом скорее. Первым и единственным.
«Сексуальная перверсия, упомянутая в отчёте от 16.03, является следствием деструктивных гендерных убеждений и выступает средством канализации чрезмерной агрессивности».
Так вот откуда Настасья обо всём знала.
Вот почему Марте позволили ехать за Юрой в Киев. Вот почему она держалась на Ассамблее столь уверенно и спокойно.
Всё – ложь, ложь.
Свадьба, сын, о котором они говорили…
— Я принимаю тебя таким, какой ты есть.
Он знал, что она его изучала. Он сам это допускал – в рамках её научной работы, её увлечения, исследования. Их союз был взаимовыгодным, с какой стороны ни смотри.
Юра ей доверял.
«21.11
Объект наблюдения…
…»
Невозможно. Просто невозможно – ни читать прокля́тые документы дальше, ни это осмысливать.
Он засыпал на её коленях. Она была его идеалом женщины-берегини. Он мечтал, что однажды Алекс поверит, услышит, сумеет преодолеть свою дурацкую ревность…
Ведь Юра любил их обоих.
У любви столько лиц…
— Хочешь, я сама с ним поговорю? Я бы могла отыскать подход.
Четыре по три – откуда-то издалека в уши врывалась музыка. Фортепиано, хриплый голос, виолончель… чей-то кашель. Это его кашель?
Он сам не здесь, не в шикарном ресторане. Он сам далеко.
«Что настоящее? Что тогда настоящее, Марта?!»
Отчёты, отчёты, отчёты. Дальше – что-то, другое, оформленное иначе. Словно заявление.
«11.08
Я, Ульянская М.Г. (урождённая Любовски), прошу освободить меня от возложенных на меня обязанностей. Их дальнейшее корректное исполнение является невозможным по причине моих некомпетентности и эмоциональной вовлечённости».
Подпись и снова дата.
Ниже торопливая, прикреплённая скрепкой записка:
«Пожалуйста. Позволь мне покинуть Припять».
«Так вот, как это называется, Марта – эмоциональная вовлечённость!? В августе ты уже носила ребёнка».
Где настоящее?
«24.09
Прошу прояснить полученный мною шифр. 01\03\34. Вероятно, допущена ошибка».
На миг потемнело в глазах.
09.10
С чем связано это решение? Считаю его чрезмерным и потому протестую.
…
01.11
Я поняла. Дайте мне отсрочку. Пожалуйста, — больше она не придерживалась установленных правил официально-делового стиля. – Позвольте исполнить полученные указания после родов».
Даты на последней странице не было.
«Ваши указания приняты к сведенью. Необходимые средства получены. 01\03\34. Я выжду семь дней. Если опровержений не последует, указания будут выполнены».
Первого марта тридцать четвёртого года была расстреляна императорская семья. Памятная дата превратилась в один из секретных шифров, и Юре было известно, что именно он означает.
Теперь он знал, как и почему умерла жена.
Она исполняла приказ.
01\03\34
Внутри значка-коловрата – символа власти, который Юра всегда носил на своём плече, пряталась маленькая белая капсула. На случай чрезвычайной ситуации. На случай получения шифра.
Была ли у Марты точно такая же? Проглотила она её или раскусила?
А Юра сидел на раскопках. Его туда отослали.
Понял, что кашляет, согнувшись над полом, а пожелтевшие от времени документы листок за листком сползают с колен под стол.
«Что ты чувствовала, Марта? Почему не попыталась сбежать? Сейчас почему молчишь?!»
Проскребя скатерть ногтями, схватил розовую воду, опрокинул в себя залпом не глядя. Злыдень! Римское вино долгой выдержки обожгло глотку горечью и кислотой.
— Простите, с вами всё в порядке?
— На-х-хер.
Он яростно отбросил со своего пути услужливого парнишку в крахмальном воротнике. Музыка разламывала череп, перемешивала мозги скрипичным смычком. Ах, нет, это же не скрипка – это виолончель! Завтра вече, завтра нужно держать речь на вече. Смирнов знал, что делает. Но Юра не сломался – он не сломался! Завтра он… будет… смотреть в глаза Настасье.
01\03\34
Захлопнул дверь туалета. Здесь наверняка тоже есть и глаза, и уши… как плохо, нельзя показывать. Нельзя показывать…
Где настоящее? Что настоящее?
Алекс был настоящим? Марта была настоящей? А Николай? А сам Юра?
Кашель, стеснение в груди, иголочки бегут по рукам и ногам. Призрачное острие под лопаткой – хорошо, глубоко вошло.
Завтра… Вече завтра.
Холод под щекой – то ли унитаз, то ли пол… как же мучительно больно. Дышать не выходит. Будто на груди погребальный курган. Осыпается в глотку земляными комками. Что-то в ушах шумит: может, музыка, может, море.
Он так хотел показать Алексу море.
Марте показать, сыну, которого нет, показать.
И Николаю ещё.
А умирает человек всегда в одиночестве.