Юнги считает себя хладнокровным человеком. Ему чужда порывистость, излишние эмоции и горячность, с которой остальные члены группы реагируют на то или иное событие. Он предпочитает для начала проанализировать, прицениться и лишь затем составлять какое-то отношение к ситуации. И это, на самом деле, основательно бережёт нервные клетки. Ему, а также окружающим его людям, потому что когда ему срывает резьбу, он становится невыносимым.
Однако и у Мин Юнги есть эмоции, которые он не может перебороть. Это, как правило, раздражение и…
— Кофе с сахаром и молоком? — Хванмун вздёргивает бровь, косится на хмуро молчащего Юнги.
— Нет, чёрный, несладкий, — буркает тот, взъерошив недавно выкрашенные волосы, в которых нет теперь ни намёка на блондинистость.
…и ещё что-то. Что-то, чему Юнги никак не может придумать название. Причём эта неизвестная ему, а может, и всей науке эмоция проявляет себя только рядом с Чон Хванмун. И от этого он раздражается только сильнее.
— Ты сегодня какой-то особенно задумчивый, — хмыкает Хванмун, помешивая свой кофе леденцом на палочке.
Она тоже пьёт чёрный, но отказать себе в удовольствии съесть при этом конфетку-другую не может. Эта странная женщина до смешного любит сахар, несмотря на то что у неё на него аллергия. Юнги думает, что это наглухо ёбнутый алгоритм: наесться запрещённого, отстрадать, а затем наесться его снова. Он не может понять, зачем она творит с собой подобное. Невозможно же получать удовольствие, причиняя себе вред.
Так ведь?
Хотя ему ли её осуждать. У него тоже есть вещи, которые он делает, наплевав на логику и здравый смысл. Например, он зачем-то таскается в тесную, душную до хрипа в горле каморку стаффа, чтобы провести с Хванмун несколько минут, а может, и часов. Она при этом обычно занимается своими делами, как и он, так что временами они практически не разговаривают, и, что удивительно, им действительно комфортно молчать в обществе друг друга. Это разбавляет недоумение Юнги… уютом, что ли? Тихой радостью?
Хрен его разберёт.
Единственное, что он знает наверняка, — Хванмун не против такого времяпрепровождения. И этого ему пока что достаточно.
— Настроение — говно, — вздыхает Юнги.
Не глядя на Хванмун, он вытаскивает блокнот, кладёт его на колени и раскрывает на той самой странице, которая за последнее время успела его достать. Там текст, мучающий его вот уже третью или четвёртую неделю. В нём нет начала, нет конца — лишь невнятный огрызок из середины, где он рвёт волосы на голове и не сильно вежливо высказывается о мире, присыпая романтикой. На этом всё. Пока всё.
Пиздец…
Хванмун, легко уловив посыл, вынимает из кармана джинсовой куртки плеер. Она степенно разматывает наушники, ищет нужный трек, вталкивает капельки в уши и, задумчиво нахмурившись, проворачивает в пальцах карандаш. Перед ней лист бумаги, на котором несколько набросков, поэтому она прикусывает губу и делает широкий росчерк.
Юнги, засмотревшись, тяжело сглатывает. Затем он спохватывается, тоже хмурится и, рассердившись, почти всверливается взглядом в опостылевшие строчки. В присутствии Хванмун с ним творится форменная херня — это начинает не просто напрягать, а бесить. Он толком с мыслями собраться не может. Парни, не скрывая смешков, говорят, что он влюбился, Юнги считает, что они охуели в край. Раздать бы им воспитательных подзатыльников, особенно младшему поколению, которое борзеет в геометрической прогрессии, но времени нет. Юнги сочиняет, ему нужно родить грёбаную песню и вернуться в более привычное состояние. Он предпочитает думать, что это происходит именно из-за невозможности высказаться музыкой.
Хванмун между тем достаёт из ящика леденец и медленно разворачивает громко шелестящую обёртку. Юнги морщится, в очередной раз сбивается с мысли и вскидывает недовольный взгляд, но сказать что-либо едкое не успевает. Он видит, как губы Хванмун мягко обхватывают леденец — лимонный, клубничный, дынный, абрикосовый — господи, помоги! — и от этого лицу становится горячо, в желудок грузно опускаются все неозвученные претензии.
Юнги снова сглатывает и, нервно схватив кружку, делает большой глоток кофе. Во рту разверзается маленькая адская пропасть: щёки, язык и нёбо обжигает едва остывшим кипятком. Но Юнги всё равно. У него и так горит всё внутри, боль от ожога теряется в сонме смятения и желания ударить себя по морде чем-нибудь потяжелее.
Поставив кружку на место, Юнги усилием воли заставляет себя оторвать взгляд от Хванмун, но в голове всё равно против воли возникает потрясающая в своей глупости мысль, что он ещё ни разу не видел её с ярким макияжем. То есть Хванмун, конечно, красится, но, допустим, красной помадой она на памяти Юнги пока не пользовалась. Этот факт его почему-то почти огорчает.
Опешив от широты размаха отупения, Юнги передёргивает плечами, однако перед глазами всё равно возникают непрошенные картинки. Он мысленно пытается «примерить» на губы Хванмун ярко-алую помаду и, когда образ обретает краски, ощущает безудержное желание выхлебать весь кофе не выдыхая прямо сейчас.
Чёрт подери, а ведь ей подошло бы. Он в этом уверен процентов на девяносто.
Юнги крепче стискивает карандаш и снова смотрит на Хванмун: та чуть покачивает головой в такт играющей в наушниках песне, чему-то улыбается, из-за чего на её щеках появляются ямочки, и вертит в пальцах палочку от леденца. У неё спокойный, умиротворённый вид, в то время как Юнги с каждым вдохом нервничает всё сильнее. Ему кажется, что воздух в каморке пронизывают тысячи невидимых нитей, которые неуловимо касаются тела, ног, лица, кончиков ресниц… Его это до чёртиков бесит.
— Как же жарко, — шепчет Юнги, сморщившись.
Хванмун, вздёрнув бровь, вынимает один из наушников.
— Ты что-то сказал?
Юнги качает головой, и она, пожав плечами, возвращает наушник на место. В этом помещении слишком мало места для двух пришибленных неизвестным недугом истеричек. Его одного вполне достаточно. Так что Юнги облокачивается на столешницу, подпирает подбородок кулаком и до рези в глазах вглядывается в строчки.
«…мысль неоконченной струёй отражается…»
Юнги зажмуривается.
«…отражается в… моём сердце?»
«Блять, — едва не рычит Юнги, вжав грифель карандаша в лист, — какого хуя из меня ваниль попёрла?!»
При чём тут струи вообще? И с какого хрена они неоконченные? Это же тупость и маразм! Намджун и Хосок оборжут его с ног до головы. Он на их месте именно так и поступил бы. Андеграундный рэпер, ага. В вокалисты податься, что ли? Это ведь как раз их тема: струи, бантики там, лепестки роз.
Юнги хочется в ярости смять листок и выкинуть его в урну, но рука почему-то не поднимается. Где-то глубоко внутри он уверен, что сможет справиться с этим текстом, каким бы дурацким он ни был, а снаружи всё равно бесится. У него даже волосы на руках становятся дыбом — настолько сильно его раздражает происходящее с ним дерьмо.
«…струёй отражается…»
Он сжимает переносицу пальцами и вздыхает. Усталость последних дней ложится грузом на плечи, давит их к полу, но Юнги не хочет поддаваться. Из-за ощущения, что в глазах скапливается песок, хочется всё время держать их закрытыми, но он с упрямством осла смаргивает его и снова смотрит в листок. Некогда расслабляться.
«…отражается в…»
Он опять смотрит на Хванмун.
«…бликах помады на её губах…»
Юнги вздрагивает и, ужаснувшись, торопливо замазывает написанное. Он воровато косится на Хванмун, но та по-прежнему поглощена рисованием и музыкой. К счастью, она не замечает его замешательства.
Юнги чертыхается, ещё жирнее замазывает последнюю строчку и с громким выдохом откидывается на спинку стула. Хванмун, кинув на него внимательный взгляд, неожиданно растягивает губы в улыбке. Она кивает в сторону блокнота, и Юнги, на миг похолодев и тут же сердито одёрнув себя, кривится. Нихрена не получается. Говно он, а не автор.
Юнги запрокидывает голову, закрывает глаза и беспомощно стонет, но предаться унылому самобичеванию не успевает, потому что раздавшийся следом стук в дверь заставляет его вздрогнуть.
— Открыто! — вынув наушники, бодро отзывается Хванмун.
В следующую секунду в каморку шагает визажист — весьма готичного вида девица, которая обожает чёрный цвет и не стесняется им пользоваться. Лин Джихо.
Юнги едва успевает сдержать гримасу. Только её тут не хватало.
Джихо приветливо улыбается Хванмун, однако когда её взгляд натыкается на хмурого Юнги, улыбка стекает с её лица. Она настороженно хмурится, но быстро спохватывается и, вспомнив о вежливости, кланяется.
— Добрый день.
Юнги становится смешно. Хочется поднять руку и беззаботно помахать в ответ, чтобы она перестала так напрягаться, но свинцовая тяжесть сковывает конечности. Его хватает только на кивок и не сильно дружелюбное «привет».
Джихо, однако, на большее и не рассчитывает. Переступив с ноги на ногу, она переключает внимание на Хванмун и умоляюще собирает брови домиком.
— Онни, — она вытаскивает из кармана небольшой мешочек, похожий на те, которые обычно используют ведьмы для своих ритуалов: бархатный, с атласной ленточкой, пугающе чёрный, — можно я пока оставлю это у тебя?
В Юнги слабым всполохом появляется интерес. Неужели там хранятся её руны? Или зелья? Или что там ещё за хренотень любят ведьмы?
— Конечно можно, — хмыкает Хванмун и хлопает ладонью по столешнице рядом с собой. — А что там?
Джихо, опасливо глянув на Юнги, подходит к столу. Она споро развязывает атласную ленточку, и интерес Юнги становится больше и сильнее. Вдруг там и правда колдовские штучки. Однако реальность оказывается тривиальнее и скучнее.
— Косметика. — Джихо вытаскивает на всеобщее обозрение несколько бутыльков, палетку и два тюбика с помадой. — Мне надо отлучиться на полчаса, а оставлять без присмотра не хочется. Она, конечно, не сильно дорогая, но…
— Не переживай, — со смешком перебивает её Хванмун, — мы присмотрим за твоим сокровищем. Беги по делам, дверь я оставлю открытой, если вдруг мне самой потребуется уйти.
Джихо благодарно улыбается. Настороженность ненадолго пропадает с её лица, но стоит Юнги поднять взгляд, она снова напрягается. Странно, думает он, с подозрением прищурившись. Они не так часто встречались за этот месяц, чтобы он успел настолько сильно испортить её мнение о себе. Хотя, может, кто-то из стаффа постарался. Его не то чтобы недолюбливают, но, если подумать, только с Хванмун у него складываются более-менее близкие отношения. Остальных он старается сторониться, чтобы лишний раз не отвлекаться от работы. Они наверняка считают его нелюдимым бирюком.
Юнги провожает Джихо взглядом до двери и, мысленно вздохнув, поворачивается к Хванмун. Та, дождавшись хлопка, с неожиданным интересом подтягивает к себе оставленный на попечение косметический скарб.
Бровь Юнги медленно ползёт вверх, губы растягиваются в ехидной улыбке.
— Не смотри на меня так, — фыркает Хванмун, мимолётно глянув на него. — Я девочка и люблю подобную ерунду.
Юнги хочется расхохотаться в голос, но вместо этого он говорит:
— Верю. Но если исходить из частоты пользования косметикой, мы с парнями больше девочки, чем ты.
Хванмун, отвлекшись, разражается смехом.
— Неужели? — тянет она, прищурившись.
— Ужели, — передразнивает Юнги. — Ты ведь практически не красишься. При нас, во всяком случае.
— Правильно. Я же стафф, а не айдол, — дёргает плечом Хванмун и берёт тюбик с помадой. Сняв крышечку, она проворачивает клапан, на свет показывается настолько насыщенный алый оттенок, что у Юнги появляется неприятное сосущее чувство внутри.
«…отражается в бликах помады на её губах…»
Его передёргивает от прокатившейся по телу щекотки.
— Мне не положено сиять ярче своих подопечных, — продолжает Хванмун, не заметив его реакции. Спрятав помаду обратно, она отставляет тюбик.
Юнги ощущает жгучее разочарование. Его это почти шокирует.
— Ты это Лин Джихо скажи, — недовольно буркает Юнги, отложив карандаш, чтобы ненароком не сломать его, — а то она временами перебарщивает. Джин-хён вот, например, скоро в обморок падать будет при её появлении.
Хванмун удивлённо моргает.
— Серьёзно? Почему?
Юнги против воли снова возвращается взглядом к тюбику помады.
Сочный алый цвет. Насыщенный, яркий, бросающийся в глаза.
Это же как выпить крови с её губ.
Господи…
— Потому что она перебарщивает, — едва ворочая языком в пересохшем рту, повторяет Юнги. — Слишком много чёрного. Такое ощущение, что она в ведьмы решила заделаться.
— Да брось ты, — беззаботно взмахивает рукой Хванмун. — Джихо на самом деле тот ещё одуванчик. Ты просто её не знаешь.
— Сложно сказать, что я огорчён по этому поводу. — Юнги ехидно ухмыляется. — Боюсь, даже когда она смывает весь этот ужас, она остаётся устрашающей. Не хотел бы я встретиться с ней в тёмных коридорах. Шепелявый рэпер — всё-таки ещё куда ни шло, а вот рэпер-заика — явный перебор.
Хванмун в возмущении поджимает губы. Она снова зачем-то берёт тюбик с помадой и, ткнув им в сторону Юнги, фыркает.
— Знаешь, если меня накрасить настолько же ярко, я тоже стану пугающе выглядеть. Но ты ведь не будешь бояться меня из-за этого, правильно?
Юнги пожимает плечами и разводит руками.
— Кто знает. Сложно судить, ведь я ни разу не видел тебя с ярким макияжем.
Провокатор из него никудышный, но глаза Хванмун всё равно превращаются в щёлочки. Она придвигается и вкрадчиво спрашивает:
— Хочешь проверить?
«…в бликах на губах…»
У Юнги почти получается изобразить ленивый азарт.
— Хочу.
Хванмун подскакивает на месте и, надменно вздёрнув подбородок, открывает помаду.
— Тогда готовься ужаснуться, — бросает она и, провернув клапан, прижимает ярко-алый стержень к губам.
Язык Юнги приклеивается к зубам. Пока Хванмун медленно размазывает помаду, он не может даже моргнуть, не говоря уже о большем. Во рту повторно пересыхает, горло начинает першить, живот почему-то напрягается — Юнги чувствует мелкую дрожь сведённых мышц.
Блики.
На губах.
Юнги теперь даже сглотнуть не может из-за сухости, но мысль о давно остывшем кофе его голову так и не посещает, потому что он смотрит на становящиеся вызывающе красными губы и ощущает себя лежащим на солнцепёке вампиром. Он горит, чёрт возьми. Самым синим пламенем, которое только существует в природе.
Закончив, Хванмун убирает помаду и, явно неправильно истолковав направленный на неё взгляд, довольно усмехается.
— Ну как? Достаточно жутко?
Юнги не может ответить. Он сейчас как абонент, который недоступен, мозговая активность колышется где-то возле нулевой отметки. Он во все глаза смотрит на чуть вышедшую за контур губ помаду и никак не может понять — плохо ему из-за этого или из-за того, что напрягшийся живот почти влипает в позвоночник.
Стиснув вспотевшие руки в кулаки, Юнги делает над собой усилие и хмыкает.
— Пока не очень, — его голос кажется трескучим, как пергаментная бумага, — но если ты продолжишь накладывать макияж без зеркала, боюсь, я всё-таки умру от разрыва сердца.
Пальцы Хванмун вздрагивают. Она поднимает брови, подносит руку к лицу и касается уголка губ.
— Промазала всё-таки? — огорчённо уточняет она.
— Немного, — кивает Юнги и невольно морщится, когда она начинает тереть пальцем другое место. — Не здесь, левее. — Хванмун послушно смещает руку. — Да нет же… вот… Блять! Ну вот же! — Юнги цыкает сквозь зубы, когда она опять принимается вытирать не ту область, и, не отдавая себе отчёта, привстаёт. — Дай я!
Он протягивает руку, чтобы дотянуться до её губ и вздрагивает, когда Хванмун порывисто придвигается, почти укладываясь на столешницу, чтобы ему было удобнее. На несколько мгновений её лицо оказывается настолько близко, что дыхание перехватывает.
Это уже слишком…
Хванмун закрывает глаза и розовеет от смущения, Юнги приходится одёрнуть себя, чтобы перестать так откровенно пялиться на неё. Он сжимает зубы, мысленно бьёт себя по голове и снова стискивает кулаки, чтобы отогреть заледеневшие кончики пальцев. Однако когда он всё-таки касается уголка губ Хванмун, внутри что-то обрывается.
Юнги замирает и пару секунд бестолково моргает, впившись взглядом в щедро отражаемые помадой блики потолочных ламп. Глаза обжигает их яркостью и сочностью, а потом пальцы будто прошивает разрядом тока. Рука дёргается, срывается, тянется дальше. Под ладонью проскальзывают шелковистые чёрные волосы, которые в этот раз оказываются распущенными, а не утянутыми в две забавные гульки, и горячее дыхание внезапно разбивается о чуть приоткрывшиеся в удивлении губы.
Хванмун успевает лишь распахнуть глаза и в немом шоке посмотреть на опешившего от собственных действий Юнги. Затем лежащая на её затылке рука напрягается и последние сантиметры спокойной жизни превращаются в ничто. Его слишком давно мучает это непонятное «что-то», и сейчас он как никогда намерен разобраться со всем сразу.
Не помня себя от сотрясающей нутро дрожи, Юнги сминает её губы своими. По телу ураганом проносится тягучая сладкая истома, пальцы, зарывшиеся в мягкие волосы, сводит судорогой. Внутренности кипят от накатывающих эмоций, но в голове при этом оказывается восхитительно пусто. Юнги и так знает, что пожалеет о своём поступке, но сейчас, когда по его губам жирно размазывается натёршая мозг до опухолей сраная помада, а на языке появляется приторный привкус, он чувствует незамутнённый восторг. Ему хорошо. Ему так блядски хорошо, что всё меркнет. Он будто обретает давно потерянную гармонию. И это круче любой эйфории. Круче пьянящих алкогольных коктейлей и последней затяжки перед тем, как бросить.
«…и мысли льются тонкой струйкой в душу, но мне уже не страшно, что я никогда не смогу почувствовать себя счастливее, чем я есть сейчас…»
Сопротивление Хванмун постепенно слабеет. Сперва она упирается обеими руками в столешницу, чтобы оттолкнуться, мычит что-то неразборчивое и, кажется, пытается укусить Юнги. Но затем тоже втягивается: напряжённая шея расслабляется, губы становятся мягче, зубы, наконец, разжимаются. И Юнги теперь может пустить в ход язык без страха, что она откусит его ко всем чертям.
Углубляя поцелуй, он думает, что сейчас сойдёт с ума. Дыхание постоянно сбивается, сердце глухим набатом бьёт прямо в уши, усилившаяся дрожь превращается в протяжный стон, который застревает в горле. Однако когда Хванмун, окончательно сдавшись, не сильно уверенно отвечает, коснувшись языком его губ, Юнги почти теряет рассудок. Внутри с силой закручивается спираль, которая замирает на долю мгновения, а затем так резко опускается в низ живота, что становится физически больно. Под ногами разверзается пропасть, готовая поглотить его в любую секунду. Чтобы спастись, следует немедленно остановить это безумие. Хотя бы ради того, чтобы уберечь Хванмун от… себя?
Шумно втянув носом воздух, Юнги заставляет себя прервать поцелуй. Он расцепляет сжимающие затылок Хванмун пальцы, отодвигается и не сильно уверенно поднимает взгляд, ожидая увидеть на её лице отвращение, ненависть или ещё что похуже. Но когда глаза цепляются за её губы, дыхание снова сбивается. Юнги не осторожничал, поэтому алая помада оказывается размазанной, наполовину съеденной и от этого отчего-то ещё более привлекательной.
Юнги внутренне содрогается от пронизывающего желания срочно повторить испытанное, бледно-красные губы Хванмун с остатками былой яркости кажутся ему космически притягательными. Это грёбаный ад, ведь мысль, что в таком виде они должны быть ещё более сладкими на вкус, тут же грузно ныряет в пах.
Хванмун, наконец, глубоко вздыхает, и Юнги немедленно приходит в себя, ужаснувшись себе и своим извращенским наклонностям. На самом деле, он заслуживает хорошей оплеухи — такой, чтобы всё дерьмо из него выбила. Но Хванмун отчего-то не торопится лупить его с поистине заслуженным негодованием. Вместо этого она облизывает губы и усмехается.
— Тебе нельзя тут спать, — внезапно говорит она.
Юнги, снова невольно замечтавшись, в недоумении вздёргивает бровь.
Что за?.. Это к чему сейчас было?
— Я не сплю вообще-то.
— Ну да, ну да, я вижу, — прищуривается Хванмун. — Открывай глазки, господин Мин Шуга, иначе я вылью на тебя остатки кофе из кружки, а потом прилеплю на лоб леденец и позову сюда кого-нибудь из ваших. Давай, просыпайся, ты ведь не хочешь, чтобы парни ржали над тобой всю дорогу до общаги?
Юнги моргает, в шоке уставившись на смеющуюся Хванмун. Какая муха её укусила?
— Да не сплю я, — оторопело бормочет он. Её поведение сбивает с толку, но рассердиться и потребовать объяснений он пока не может — слишком велико изумление.
— Ага, — саркастично отзывается Хванмун, подперев щёку ладонью, — твой храп — это новый бит. — Она глубоко вздыхает, выжидает несколько мгновений и вдруг рявкает так, что Юнги едва не падает со стула: — А ну просыпайся, Мин Юнги, иначе я за себя не ручаюсь!
Юнги, дёрнувшись, открывает рот, чтобы задействовать свой богатый матерный, но язык отказывается повиноваться. На пару секунд тело наполняется глухим вакуумом, а затем в голове происходит небольшой взрыв. Юнги проваливается в глубокую чёрную пропасть. Проглотив панический вопль вместе с воздухом, он крепко зажмуривается, а затем в ужасе распахивает глаза.
Первым делом ошалелый взгляд натыкается на потолок. Юнги напрягается, пытаясь справиться со сбившимся дыханием. Он медленно моргает, борясь с испугом, дожидается, когда сердцебиение приходит в норму, и только после этого поворачивает голову. Шея отзывается натужным скрипом и болью, но всё это меркнет, когда он находит глазами усмехающуюся Хванмун.
— Доброе утро, солнышко, — не скрывая ехидства, тянет та.
Юнги ощущает себя круглым дураком. На её губах нет ни намёка на красную помаду. Ни малейшего. Даже блёсток нет. Выходит… ему всё приснилось?
Горло опаляет горячим дыханием, Юнги целую секунду пытается убедить себя, что рад этому, однако разверзшаяся внутри пропасть разочарования слишком очевидно жжёт лёгкие.
Как всё-таки хорошо, что Хванмун не умеет читать мысли, иначе он сгорел бы от стыда.
— Ёбтвою… — шипит Юнги и, с трудом подняв запрокинутую голову, трёт затёкшую шею.
Боль отдаёт пульсацией в затылок, перед глазами появляются цветные искры, голова гудит, а сковавшая конечности сонливость никак не желает рассасываться. Юнги ощущает себя куском хорошенько отбитого мяса. Куском пристыженной тухлой говядины, если уж на то пошло.
Размечтался, кретина брикет.
— Долго я так провёл?
Хванмун бросает взгляд на дисплей телефона и пожимает плечами.
— Минут двадцать. Хотя, может, больше. Я обратила внимание не так давно, — её губы трогает насмешливая улыбка, — когда ты начал храпеть.
Скулы Юнги обжигает румянцем. Он растерянно моргает, жмурится, снова трёт шею и, наконец, спохватывается. Распахнув глаза, он быстро обшаривает взглядом столешницу и, не заметив ведьминского мешочка с косметикой, хмурится. Неужели визит Джихо ему тоже приснился?
— Что-то потерял? — вкрадчиво интересуется Хванмун, подперев щёку ладонью — совсем как во сне за минуту до пробуждения.
— Нет, — отмахивается Юнги и, похолодев, бросает косой взгляд на свои джинсы. Те, слава всем богам, нигде не топорщатся, иначе он точно сдох бы от стыда. — Мне просто снилось, что… — рассеянно начинает он и осекается на полуслове.
Вот придурок! Не хватает только выложить всё как на духу и окончательно опозориться. Гений, твою мать, Мин Шуга!
Поймав недоумевающий взгляд Хванмун, Юнги раздражённо отмахивается.
— Забей, ересь мне какая-то снилась, вспоминать стыдно.
Хванмун с подозрением хмурится, но, к счастью, не настаивает. Она вообще не сильно любопытная и никогда не досаждает с раздражающими расспросами. Юнги ценит это качество в ней едва ли не сильнее, чем всё остальное.
Вздохнув, он несколько озадаченно смотрит на свой блокнот, в котором жирно замазана последняя строчка, губы невольно растягивает усмешка, когда он пытается вспомнить приснившееся окончание.
Как же там было? Про счастье что-то?..
Надо будет потом покопаться в памяти, хорошая фраза получилась — в меру ванильная, в меру смысловая. Наверное, следует всё-таки сделать из этой песни лирику. Всё равно в голову сплошная соплятина лезет.
Стук в дверь застаёт Юнги врасплох. Он дёргается и оборачивается, затем в горле появляется ком невероятных… непроглатываемых размеров, потому что любые панические мысли с успехом опережает голос Хванмун, звучащий с той же бодрой интонацией, что и во сне:
— Открыто!
Дверная ручка поворачивается, дверь приоткрывается. Юнги едва успевает подхватить летящую вниз челюсть: в каморку просачивается их визажист — готичная, устрашающая Лин Джихо. Она находит глазами лицо Хванмун, улыбается, потом натыкается взглядом на опешившего Юнги и заметно напрягается. Сцепив руки в замок, она порывисто склоняется.
— Добрый день.
Юнги кажется, что его бросают в жерло вулкана. Тело стремительно покрывается испариной, остатки сна слетают с такой скоростью, что кажется, будто он и не спал вовсе. Уши наполняются гулом, перед глазами виснет пелена, а в голове появляется единственная мысль: «Бежать!».
Юнги подскакивает, хватает блокнот и, бросив невнятное «потом увидимся», почти выпрыгивает за дверь каморки. Ему срочно нужно оказаться как можно дальше и от этого места, и от Хванмун, потому что если Джихо и вправду принесла долбанный чёрный мешочек с косметикой, он за себя не ручается.
Хотя…
Юнги сбавляет шаг у выхода из служебного здания.
Как знать, вдруг это — именно то, чего ему так сильно не хватало?..
— Чушь собачья, — буркает Юнги и, вырвав исчирканную страницу, швыряет её в урну.
Ему нельзя сосредотачиваться на подобных глупостях. Ради группы, ради себя. Ради Хванмун, которая наверняка в гробу видала такие стрессы. Связь с айдолом, тем более с подопечным айдолом, с которым постоянно приходится контактировать по работе, — удовольствие ниже среднего. И если с Юнги пиди-ним вряд ли сделает что-нибудь плохое — максимум пожурит и велит держать штаны застёгнутыми, — для Хванмун такие отношения закончатся куда большими жертвами. Этого он допустить не может. Он не настолько эгоист.
Вздохнув, Юнги спокойно выходит на улицу и, глубоко вздохнув, впервые за последние годы жалеет, что бросил курить. Оглянувшись на дверь, ведущую обратно в служебные помещения, он целое мгновение борется с желанием вернуться, затем натягивает рукава кофты на ладони и направляется к общежитию. Лишние треволнения ни ему, ни ей не нужны. Во всяком случае, сейчас.