Завтрак Сережи составила овсянка на воде с маленькой щепоточкой сахара и ромашковый теплый чай. Олег принес все в постель, вставал специально с утра пораньше. Он очень устал, ему самому был нужен человек, что за ним побегает. Но все только начиналось, и где-то в глубине души Волков был готов.

— Золотце, ты не против, если сейчас придет доктор? — Олегу приходится обращаться с Разумовским, как с пятилетним. Иначе мог быть триггер, после — ад. Как показала практика, Птица готов на ужасные вещи, касаются ли они Волкова — вопрос открытый, проверять не хотел никто.

— Который из? — Сережа смотрит полными страдания глазами, зная, что болен весь. — Тут и психиатр нужен, и невролог, и гастроэнтеролог, и ортопед, и гепатолог, и иммунолог, и дерматолог, и бог знает кто еще…

— Психиатр и медсестра, последняя бы взяла кровь на анализ?

— Мне бы лечь да обследоваться, но еще одну больницу я не вынесу. — Сережа жмурится. — Обними меня, а? — Садится на кровати.

Волков послушно обнимает, целует в шею. Его радовало, что, спустя неделю, Разумовский заговорил-таки и меньше капризничал — таблетки после экспресс-обследования психиатром по дороге в Италию помогали.

— Давай психиатра, чтоб потом патологоанатома напрягать не пришлось.

Олег на шутку глаза закатывает, целует любимого в лоб и уходит, захватив с собой пустые кружки.

— Ты только при мне будь, если врачей пустишь! — Сережа говорит с ощутимой тревогой.

Волков кивает, это успокаивает.

Следующий час Разумовский лежит у Олега под боком, вцепившись в него, пока психиатр пытался выстроить диалог. Давался он сложно, потому что все, что не ласка голосом Волкова, больному не нравилось совершенно. После первых нескольких фраз врача Сережу тут же пробило на слезы, он не мог сказать ничего внятного, лишь панически тяжело дышал и сжимал руку Олега так, что костяшки белели. Олег пытался успокоить, но это не помогало — Разумовского мысленно отправили в самые адские времена. Он даже не обратил внимания, как кровь взяли — полностью проигнорировал все действо от и до, пришлось объяснять, зачем ему вата и локоть сгибать.

Врач качает головой, выписывает лекарства. Волков не может встать, — на нем лежит Разумовский — просит доктора взять с тумбы две тысячи евро, лежавших четырьмя бумажками по пятьсот, сходить за лекарствами — либо заказать — и принести их сюда как только, так сразу. Сдачу предложил оставить себе. Доктор кивает, сочувствуя Сереже, что в его практике случается крайне редко.

— Олеж, ты каждый день мне снился, знаешь? — Разумовский разбивает нависшую после ухода врача тишину, держит ватку на сгибе локтя.

— Тебе это помогало? — Олег говорит негромко; Сережа, лежавший у него на груди, наслаждается басистым рыком, слыша, как он исходит от самой диафрагмы.

— Очень, только потом наяву плохо совсем было. Я кашу больше не буду. — Разумовский переводит тему разговора, скача от мысли к мысли, кровавые пятна на вате рассматривает.

— Не доедай. Ты молодец, что вообще питаться нормально начинаешь.

— Никогда не думал, что будут времена, когда ты похвалишь меня за еду. И вот мы здесь. — Сережа ухмыляется, лицо к телу Волкова прижимает, вдыхает его запах, словно держится этим в реальности. Как же чертовски он скучал.

— Да ты вообще у меня прелесть, дорогой. — Олег смотрит на Разумовского, тот голову чуть задирает, чтоб взглядом пересечься.

И смотрит своими голубыми глазами. Огромными, круглыми, умными и осознающими.

Волков обожает Сережу всем сердцем. И рассматривать его любит. Белую-белую кожу, россыпь родинок, густые брови, которые никогда не лежали ровно. Длинные черные ресницы, которые всегда дрожали, потому что ровно Разумовский смотреть не мог. Тонкие вечно искусанные губы. И румянец, который проявляется постоянно. От каждого слова, от каждого касания. Его мальчик.

— Олег, а что будет потом? — Разумовский говорит шепотом.

— Я не знаю. Но, если ты останешься в моей жизни, наверняка что-то прекрасное и интересное.

— Я останусь. — Сережа смеется, щекоча дыханием волковский торс.

Главное, что Олег видел общее будущее. Эта мысль в голове хорошо вытесняет Птицу.