«Анализ завершён. Никаких посторонних примесей в крови не обнаружено».

Капитан, не веря, вновь и вновь сканирование запускает, вновь и вновь причину ищет.

Ведь всё это правдой ненавеянной быть не может.

«Ничего не обнаружено», — монотонный голос мед-дроида гулким эхом в голове отзывается.

«Вы абсолютно здоровы, капитан», — повторяется вновь и вновь.

Это ложь, ложь, ложь. Ложь!

Но мед-дроид беспощадно одно и то же повторяет, результаты сканирования — тоже.

Ничего, ничего, ни-че-го.

Единственно: сердце стеснённое всё ещё в припадке заходится, о похрустывающие рёбра колотится, да режет, режет тупым ножом без анестезии.

Сердце глупое, сердцу чужды разума речи строгие, сердце, как мотылёк, к любви безумной рвётся.

«Всё в порядке, капитан?»

Теряется стать да выправка, когда нежно-васильковые глаза с тревогой смотрят, в самую душу проникают, всё вверх дном переворачивая.

Да только жёсткий китель мучительно в плечи впивается, о строгих годах учёбы напоминая, отрезвляя.

«Держите спину прямо, кадет Милт».

«Забудьте о слабости, кадет Милт».

«Контролируйте эмоции, кадет Милт».

И всегда, всегда, всегда помните о данных вам уроках, капитан Милт.

Не забывайте сами, не позволяйте забывать другим.

«Субординация, лейтенант».

«Извините, капитан».

Слабость — непозволительна, любовь — под запретом.

Нельзя, нельзя, нельзя, капитан.

Ограничения сковывают, на дно тянут да утопить в озере горьких сожалений стараются.

Но вновь и вновь: нельзя.

Не может капитан, не имеет права в забытье впадать, даже коль сердце на куски, на осколки разлетается, да под кожей благословенным ядом глупая влюблённость растекается.

Отворачивается капитан, от тревожных вопросов отмахивается и глушит, глушит тревожащие душу реакции.

Нельзя. Никак. Никогда.

Забыть, стереть, убрать.

Уничтожить.

Закрыть все двери да выбросить ключи в открытый космос.

Невозможно.

Будто заперт капитан в тесной морозной камере, а выхода нет — только маленькое окошко высоко-высоко над головой.

Не допрыгнуть, не дотянуться.

И отпустить-оттолкнуть никак, и признать-принять нельзя.

Всё под запретом, всё на тонкой грани.

Хрупкий баланс — лишь тронь, и всё разрушится.

И от единого касания всё летит в бездну, рассыпается, словно карточный домик, задетый неосторожным взмахом.

Строчки прошения о переводе перед глазами пляшут, слова прощания в уши ввинчиваются да оседают в груди горьким пеплом.

Всё равно вам должно быть, капитан.

Всё равно.

Ка-пи-тан.

«Прощайте, лейтенант».

«Прощайте, капитан Милт».

Ти-ши-на.

Впивается в сердце острыми кольями, душит, лишает воздуха, оставляя после себя лишь бессонные ночи.

Пус-то-та.

Ширится, поглощает собой всё, что некогда было — казалось — важным, а под ней — ничего.

Не столь уже бесстрастен мед-дроид, не так девственно чисты результаты сканирований.

Только нет, нет, нет в этих ровных строчках причины — лишь следствия, лишь итоги да результаты.

Причина — она глубоко внутри, она колет с каждым днём всё острей, не оставляя в одиночестве ни на мгновение.

Не забыть, не убрать, не стереть.

Обрастает сердце каменными стенами, но рушатся они в единый миг — как вновь с затаённой тревогой смотрят сверху вниз нежно-васильковые глаза.

«Здравствуй, Лорал».

«Субординация...»

«Мы не на службе».

Трескается, рассыпается мелким песком, казалось, намертво приросшая маска Капитана.

Лорал, Лорал, Лорал...

Не капитан Милт.

Лорал.

Девушка, женщина — сейчас она не капитан.

Может себе позволить забыть о правилах.

Может быть любимой.

И любить.