~~ 神~~ 

Травма головы — дерьмово. Ещё дерьмовее, когда ты едва ли можешь нормально функционировать из-за сильного головокружения, постоянной тошноты и воспоминаний обо всём подряд. Жизнь может проносится перед глазами не только перед смертью. Либо же смерть медленно подкрадывалась к нему, готовая заграбастать в свои руки в самый неподходящий момент — когда помощь уже будет в ближайшей доступности.

Давненько Жан не страдал от настолько серьёзных травм. 

Первый раз, когда ему причинили боль, он даже не помнил. Помнил обиду, помнил женские крики, помнил, как ласково его обнимали тонкие руки с широким браслетом. Он часто видел перед собой этот браслет, помнил его лучше лица, и всё же безделушка досталась её настоящему сыну. Был бы Жан младше и глупее, он безусловно бы обижался на это, желая забрать у Кевина то, что тот не заслужил, но эта красивая и памятная вещица в конце концов и оставалась вещицей. У Жана были воспоминания, которые Кевину всё равно было не отнять. Никто не мог отнять его память. 

Это же и играло злую шутку, пока он валялся в горячке всё время возвращения обратно в Тя Чжоу. Проклятый город. Шумный, грязный, вонючий, многолюдный, чужой. Или же чужим был там Жан. Чужими были люди. А один конкретный вкладывал столько себя в то, чтобы это место стало более сносным для него. 

Думать об этом было тяжелее всего. Ведь быть столь уверенным в том, что ни один человек не возымеет достаточной важности в его жизни, чтобы начать сомневаться в себе, и это на самом деле произошло. 

Люди были гадкими в своих намерениях. Абсолютно все. Те, кто сидел на тронах, решали судьбы, развлекая себя чужими смертями. Те, кто подчинялся, веселили себя жестокими убийствами, веря в добрую волю своих господинов. Те, кто умирали, не всегда веселились: кто-то считал себя достойным только в смерти в бою, кто-то накладывал штаны от страха, к чему приводили собственные амбиции или преданность. Люди были неважны. 

А потом его величество. 

Джереми. 

С виду такой же, как и все, но при этом отчаянно пытающийся спасти то, что досталось ему после смерти отца. Ни разу не роняющий гордость в отношении своих подданных, ни разу не выносящий жестокие решения, лишь справедливые; ни разу не нарушивший обещания, ни разу не потакающий своим слабостям в убыток своему народу. До Жана. 

Кажется, они оба стали друг для друга некими исключениями. 

Сначала это была лишь забава, любопытство. Жан всегда видел, если вызывал интерес у людей — вычислить это было легко. И он относился к своим редким проявлениям потребностей вполне спокойно; будучи правой рукой Ичиро, у него не было проблем с тем, чтобы найти желающего провести с ним ночь. И Жан никогда не допускал, чтобы это выходило за рамки допустимого, никакой драмы, разочарованных партнёров или же непрошенных чувств. Он помнил о своей цели, но в то же самое время оставался человеком, одним из тех, кого презирал. Но он никогда не считал себя лучше других, даже если понимал, насколько несовершенны люди. Он легко принимал собственные пороки, ровно как и легко принимал, что он настолько же незначителен в отношении более важных вещей. Именно это понимание и удерживало его среди людей вместо того, чтобы сбежать давным давно в отдалённые земли, где никто бы его не трогал. 

Любопытство по отношению к королю и его случайному влечению к Жану не должно было стать чем-то серьёзным. В памяти хорошо запечатлелось то самое признание. Одно из самых простых и естественных, что были у Жана.

Его мучили головные боли, как это часто бывало, когда он проводил недостаточно времени в мире духов — по-настоящему свободном и восхитительном месте, которое он поклялся защищать до последнего. Хотелось остаться в нём навсегда, когда он только открыл его; и он пытался, правда пытался. Он пробыл слишком долго в медитации, бродя по лугам, лесам, знакомясь с тем, что было поистине прекрасным, — настолько долго, что в конце концов его физическое тело начало медленно умирать, а душа, чувствуя это, привела его к ущелью. 

Ядовитый дух в виде отравляющего разум тумана заманил его к себе. И Жан бы стал ещё одной потерянной душой в нём, если бы в момент отчаяния, когда всё, о чём он мог думать, — насколько же бессмысленной и ненавистной была его жизнь после смерти Кейли, — маленький воронёнок не приземлился бы рядом с ним. Птенец был настолько обыкновенным, крохотным и уязвимым, что убить его можно было бы, сжав его слабо лишь одной рукой. Но даже в отчаянии, слыша лишь насмешки Рико и Тэцуджи, видя отворачивающиеся лица Натаниэля, ощущая потерю рук Кейли, он нашёл в себе силы поднять в ладони маленькую птицу. Она запела песню, и туман перед ней начал рассеиваться, выводя его из ущелья. Мир духов по какой-то причине выбрал его, позаботился о нём и дал ему не просто шанс — смысл. Это было важнее всего. 

Очнувшись в физическом мире, он наконец понял, что не будет больше терпеть жизни, которую выбрал Тэцуджи, которую жаждал Рико и с которой смирился Кевин. И когда он глянул на своё окно, то заметил того же воронёнка, что вывел его из тумана. Хэ Ньяо не покидал его с тех пор, став самым лучшим спутником в жизни.

И он остался верен своей цели, он выбрался из лап Тэцуджи, он смог добиться расположения Ичиро. Думал, что смог убедить его в сохранении мира духов неприкосновенным, но оказалось, что это не так. Со всем этим в любом случае ему помогали медитации и часовые изучения мира, куда лучшего, чем тот, в котором вынужден был жить он. Жан не самоубийца, и прекрасно понимал, что он не окажется в этом месте, пока не сделает всё, чтобы защитить его от угрозы извне. Но удержаться от того, чтобы задержаться там подольше, он не мог. Это вызывало привыкание, словно опьяняющие травы. Без настолько глубоких медитаций он не мог нормально функционировать. 

И тогда, вдали от запечатанного портала, который пришлось оставить позади из-за внезапно открывшегося плана Ичиро, сбегая, медитации дали даваться сложнее. Тя Чжоу — место далёкое от чего-то духовного. Вся его архитектура и природа кричало о том, что оно кишит людьми, уничтожающими всё духовное, чтобы жить только для себя. 

Голова раскалывалась, и Жан позволил себе сморщиться, опираясь на стол, когда вся свита короля и его доверенные люди начали выходить из зала собраний. Одно из многочисленных, где ему приходилось рассказывать о планах Ичиро, точнее то, что знал он сам. Жан никогда не делал вид, что ему радостно находиться в обществе людей, но он из понимания социальных норм, знал, когда нужно быть более сдержанным в своих реакциях. Сейчас же, когда отвратная мигрень начала возрастать, он был рад хотя бы тому, что собрание наконец закончилось. Не учёл он, что король не покинул комнаты. 

— Мне позвать лекарей? — раздался голос позади, но Жан не вздрогнул, отчасти привыкнув к тому, что интерес короля к нему проявлялся в такой ненужной заботе. — Сегодня, кажется, хуже, чем обычно. 

Жан лишь покачал головой, всё ещё не поворачиваясь. Тогда Джереми подошёл сам. 

— Я могу попросить Альварес сопроводить тебя загород снова, — предложил он.

Это сработало в прошлый раз, когда Жан саркастичным тоном заявил, что отсутствие связи с духами в столь не духовном месте было причиной его головных болей. И Джереми настолько сердечно предложил тому, кого должен был держать под строжайшим наблюдением, отправиться за Внутреннюю стену города, подальше от зданий. Это помогло, но ненадолго.

— Не стоит, ваше Величество. 

— Я же просил называть меня Джереми, — мягко попрекнул он. Так мягко, что Жану совершенно не хотелось огрызаться. 

— Мы с вами не друзья, — заметил Жан. По какой-то причине это только добавило ему больше головной боли. 

— Я не настаиваю, лишь беспокоюсь. 

Жан наконец повернулся, криво усмехнувшись. Джереми выглядел до смешного переживающим. Жизнь короля утомляла и его, оставляя эти вечные мешки под глазами, но у него оставалось время на заботу о других. Ох, какой же противоположностью он был Жану, давно переставшему заботиться о людях. У того же Ичиро на человечество были великие планы, но при этом его не заботили отдельные его представители. Джереми умудрялся сочетать любовь к своему народу, обязанности и искреннюю вовлечённость в жизни подчинённых, одним из которых теперь являлся и Жан. 

— Не слишком ли подозрительно много заботы о том, кого считают предателем родины, ваше Величество? — наконец поднял тему он, заставив Джереми мило растеряться, а потом нахмуриться. 

— Не думай, что я делаю это из каких-то плохих побуждений, — ответил он, не отрицая. Это даже было интересно. По какой-то причине Жан ждал отрицания. 

— Тогда из каких же, если вы не хотите получить что-то в ответ? 

Джереми продолжал очаровательно молчать, что Жан мог оценить даже сквозь неприятную пульсацию в голове. 

— Заметьте, что я не сказал, что меня оттолкнула эта забота. 

И тогда это однозначно привлекло внимание Джереми. Он был хорош в том, чтобы держать лицо при других, и Жану ещё тогда следовало догадаться, что раз ему позволяли видеть больше, это было что-то более серьёзное, нежели простое увлечение. 

— Не самое удачное время, чтобы обсудить это, — в итоге нахмурился он, глядя на сгорбленного Жана.

И если бы Жан знал, к чему приведёт это, он бы согласился, и, возможно, они бы не возвращались к этой теме. Но в тот момент он поддался искушению своей человеческой стороны, которая страдала из-за того, что он не мог окунуться в своё настоящее отвлечение. И раз он не мог сбежать в мир духов, он мог позволить себе другие отвлечения. 

— Вы предлагали помощь, кажется? 

— У тебя есть что-то на уме? 

И так они оказались в покоях Джереми. Жан попросил лишь о том, чтобы тот сам наложил ему компресс и присмотрел за тем, чтобы никто не причинил вред Хэ Ньяо, пока Жан в моменте такой уязвимости. На самом деле Хэ Ньяо мог сам позаботиться о себе, но Жану было любопытно, что предпримет Джереми, чтобы выполнить своё обещание облегчить ему боль. Жану в принципе было любопытно, что будет делать Джереми рядом с ним в таком состоянии — нечто вроде проверки. И Джереми прошёл её блестяще, не делая ничего за рамками оговорённого. 

В тот момент Жан, который не мог справиться с назойливыми мыслями из-за горячей головы, засматривался на закатанные рукава Джереми, смачивающие полотенце в ведре, принесённом слугами, чтобы осторожно положить ему на лоб, засматривался на распущенные медовые локоны, что обрамляли его лицо, когда заколка была снята с пучка. И даже когда их взгляды пересеклись, они, прекрасно осознавая влечение, не делали ничего: Жан — оценивал, чтобы понять, стоит ли оно того, Джереми — оставалось только догадываться. 

— Разве вы не боитесь слухов, ваше Величество? — спросил всё же Жан через какое-то время, лёжа на диванчике в покоях короля, пока сам король аккуратно убирал стёкшие по лицу капли воды. 

— Неважно, что подумают, пока я буду доказывать, что не стоит сомневаться в моей верности, — сказал он так, словно заготовил речь. Ещё одна вещь, заставившая Жана удивиться тогда. 

— А что же насчёт того, что это может отпугнуть потенциальных невест? — не мог не спросить он, ощущая, как полотенце бережно прошлось по его скуле. 

— Я… — остановился Джереми, затем печально улыбнулся. — Я давно свыкся с тем, что у меня не будет невесты. 

— Значит, только мужчины, — сделал вывод Жан, что, впрочем, не удивило его. Самому ему не было дела до пола человека, когда мысли заходили о физическом влечении, но он понимал, что может быть по-разному. — И у вас это позволено — не жениться? 

И Джереми, всё ещё печально улыбаясь, рассказал ему тихо и ненавязчиво, не перекладывая никаких эмоций на него, что ему повезло, что у отца было несколько детей. Что наследником мог быть его младший брат, либо же дети его сестёр, одна из которых как раз ожидала первого ребёнка. Его семья, в отличие от отца, всегда была принимающей. И Джереми в своём рассказе даже зашёл настолько далеко, чтобы признать, что смерть отца — одна из серьёзно ударившим по нему вещей — всё же принесла облегчение от понимания, что теперь его точно не заставят жениться. 

— Я не понимаю, почему рассказываю тебе всё это. Ты…

— Слишком мало знаком с вами? Слишком неподходящий для таких секретов? 

Джереми, сидящий в это время на полу у диванчика, поднял на него взгляд. 

— Я не знаю, что и думать. 

Почему-то эта простая искренность заставила Жана улыбнуться. 

— А я скажу вам правду: просто ваше влечение заставляет вас думать нерационально. Если бы я оказался шпионом, я бы уже воспользовался этим. 

— Почему-то я сомневаюсь, что ты сделаешь это.

— Верно. Потому что я не вру, говоря, что  мои приоритеты далеки от приоритетов Ичиро. Вы убедитесь в этом. 

Джереми вздохнул, потирая глаза, и Жан поудобнее устроился, ложась на бок. Он не собирался объяснять Джереми всё, что было у него на уме, но эта была была правда — Жан против того, что Ичиро собрался сотворить с миром. 

— Так глупо, что я хочу тебе верить. 

— Я не прошу вас об этом, потому что вы и так убедитесь сами, когда настанет время. 

— Тогда… что мы будем с этим делать? 

Вопрос, который Жану никто не задавал. Всегда было так легко договориться о рамках, ограничениях, чтобы просто весело провести ночь или две, но даже он, никогда не рассматривающий человеческие взаимоотношения как что-то требующее осторожности, понимал, что связь с королём — совершенно другое дело. Тем более будучи презираемым, либо же довольно подозрительным для приближённых этого короля. Жан не глупец, чтобы ставить себя под удар ради обыкновенного интереса. 

— Я не собираюсь взваливать на вас лишние проблемы, ваше Величество, — честно сказал он. — Меня беспокоит лишь моя безопасность в этом вопросе. И добавлять вам ещё одну проблему, чтобы решить этот вопрос, я не буду. 

— Значит… только обеспечить тебе безопасность? — услышал из всего этого Джереми, что в очередной раз удивило. 

И этот разговор медленно перетёк в результат. Жан не ожидал, что к нему станут относиться с большим доверием, но люди, смотревшие на него ранее с угрозами, теперь либо презрительно отводили взгляд, либо же воспринимали просто холодно или нейтрально. А всего лишь, оказалось, следовало показаться глупее, чем он был, чтобы все недоверчивые решили, что он — не угроза. Джереми извинился в один из вечеров, когда они снова остались одни в его покоях, сказав, что пусть они лучше считают Жана его «фаворитом», чем он якобы хвастался перед теми, кто воспринимает человеческие взаимоотношения более по-животному. Джереми было стыдно признавать, что он вынужден был сказать, что Жан был не рад такому выбору Джереми, но, видимо, людей успокоило то, что не он занимался соблазнением короля, а король заставил его занять эту роль подле себя. Что-то насчёт «он должен расплатиться всем, чем может, за то, что мы не казнили его сразу же». Те, кто знали Джереми по-настоящему, конечно же, не купились на такое его заявление, однако для остальных Жан перестал быть угрозой. Удивительно. 

Когда Джереми со стыдом рассказал об этом, извиняясь за это, Жан мог лишь коротко рассмеяться от того, что люди в очередной раз доказывали свою гадкую сторону — ведь никто не посмел сказать королю, что принуждать другого человека к такой связи неправильно, даже если он враг и может громко и грубо выражаться в адрес короля. Джереми тогда не понял его реакции, что было ещё более мило. И Жан положил руку на его щеку, говоря о том, что даже не думал, что Джереми на самом деле найдёт выход из ситуации. Захочет что-то сделать, чтобы защитить Жана, пусть и такими грязными слухами. 

И тогда Жан попросил его поцеловать. Растерянность Джереми однозначно была более привлекательна, чем всё человеческое, с чем Жан имел дело в последние годы своей жизни. 

Рядом с Джереми головные боли затихали. Не сходили на нет, но вместе с тем, как они проводили время вместе по вечерам, с тем, что это помогало входить в желанный уровень медитации легче, мигрень стала куда менее мешающим фактором, чем ранее. 

Джереми становился всё более значимым, чем следовало. Первым, кто боролся за Жана, после смерти Кейли. Конечно, он не был из тех, кто променял бы своё королевство на одного человека, но Жан этого и не требовал. У них свои цели, своё будущее, но было нечто такое в Джереми, что заставляло в первую очередь, входя в комнату, искать взглядом именно его. 

Это всё было легко поначалу. Никаких обязательств, лишь весело проведённое время вместе. Жан не вмешивался в его королевские дела, но и про этом высказывал своё мнение, если Джереми хотел выговориться. Они обменивались поцелуями, воспоминаниями, маленькими незначительными секретами, объятиями. Джереми стал в какой-то момент самым продолжительным партнёром, что были у Жана, но это и неудивительно, ведь он не был дома, а люди вокруг не доверяли или недолюбливали его — не было смысла искать другого партнёра. Бывали и споры, как например, о том, что Жану необходимо отправиться в Голунбию, чтобы найти некую информацию касательно предыдущего Аватара: Джереми не хотел отпускать его, вероятно, всё ещё видя некую брешь в верности Жана, и правильно делал; если бы он безоговорочно доверял человеку, служившему другому правителю около десяти лет, Жан бы счёл его глупцом, недостойным его внимания. Однако он смог доказать важность своего дела, и с ним Джереми отправил одну из своих ближайших подруг-охранниц. 

Как Лайла, так и Альварес обе не доверяли Жану, не будучи обманутыми сплетнями. Их бы и невозможно было обмануть, учитывая, что они были ближайшими подругами короля, зная его лучше всех. Альварес, родившаяся среди песков пустыни Ши Вонг, привыкшая к тому, что чужих в Тя Чжоу принимают не совсем удачно, имела к Жану меньше подозрений, потому что сама когда-то прошла через это. Она была из семьи песочных пиратов — как это назвал Джереми — тех, кто зарабатывал на жизнь обворовыванием суден и экипажей, которые вели путь через пустыню. В одну из таких облав они покусились на экипаж королевской семьи, считая, что это лишь богатая повозка, и сразу же пожалели. Альварес было семь лет на тот момент, и она была вынуждена смотреть, как убивают её родителей. Джереми был не менее напуган, когда к нему в экипаж ворвался другой ребёнок, чтобы спрятаться. Их так и нашли, прижатыми друг к другу, когда всё закончилось. 

Только из-за желания Джереми Альварес осталась с ними, а не была брошена в пустыне среди тел. И хоть она не была по-настоящему выращена среди своего народа, она чтила его культуру до сих пор, потому что то, чем занималась её родители, хоть и было распространено среди песочного народа, но всё же это было далеко не единственным источником заработка. Она до сих пор ходила с бритой головой, а её кожа была смуглее, чем у типичных представителей народа земли. Весь её образ состоял из максимально простых и удобных вещей, она была настолько прямой в выражениях, насколько и преданной Джереми. Лишь рядом с Лайлой она могла вести себя более нежно, и Жану не нужно было знать больше, чтобы понимать, что между ними происходило. 

История Лайлы же была проще — она была одной из детей слуг, постоянно убегала из-под крыла матери, чтобы смотреть на тренировки королевских детей, мечтая самой так же управлять стихией. В один из таких разов Джереми её заметил, и сказал показать, на что способна она, хотя его учителя хотели прогнать Лайлу. Она была очень способным магом для своих лет, повторяя то, что подглядела ранее, и учителям пришлось смириться с желаниями наследника короны. 

Именно так у Джереми и появились две его главные преданные спутницы, которых он в будущем назначил своими личными охранницами, потому что они были преданы именно ему. Изначально они очень подозрительно относились к Жану, который бесцеремонно входил в покои короля, и прекрасно знали для чего. Джереми пытался заставить их всех смириться друг с другом, проводя поздние ужины вместе, но Жан чувствовал, что это никогда не сработает так, как тому бы хотелось. 

Приходя в один из таких дней к Джереми, Жан был расслаблен, потому что сумел провести около часа в мире духов, и он даже послал Лайле с Альварес улыбку, заставившую одну недовольно нахмуриться, а вторую — закатить глаза. Джереми был более усталым в тот день, они начали обсуждать наступление в день затмения, что требовало однозначно много мыслительных процессов от короля, который не желал своему народу много ненужных смертей в этом сражении. Так что Жан остановился на том, что помог ему раздеться и начал разминать спину, сам наслаждаясь видом чужих мышц и широких плечей. Волосы Джереми, немного влажные после купальни, потемневшего медового оттенка, слегка вьющиеся, закрывали его лицо, пока Жан монотонно разминал мышцы. 

— Иногда так хочется сбежать от всех этих обязанностей. Кажется, словно это не для меня, — пробормотал Джереми в подушку, когда Жан занялся его правым плечом. 

— Если бы вы получали удовольствие, посылая людей на смерть, тогда королевству стоило бы волноваться, ваше Величество, — легко нашёл, что ответить, Жан. Потому что так и было. Если бы Джереми был рад раскладу войны, с энтузиазмом принимал в ней участие, это было бы настолько же губительно, насколько и амбиции Ичиро. 

Джереми в ответ промычал, особенно когда Жан смял его мышцы на перекате шеи, вызвав ухмылку. 

— Когда я уже наконец смогу услышать, как ты зовёшь меня по имени? — задал свой типичный вопрос Джереми. 

И хоть ранее отговорка Жана заключалась в том, что они не были друзьями, то с того момента ситуация во многом поменялась. Они проводили чуть ли не каждую ночь вместе. И всё больше это были ночи, когда они лишь засыпали рядом вместо чего-то активного. На тот момент Жан мог лишь ухмыльнуться, потому что это даже стало чем-то забавным и личным между ними — его отказ называть Джереми по имени. Безусловно, всё ещё уважение и никакого несоблюдения субординации, но в таких интимных моментах, где были только они вдвоём, уважительное «ваше величество» ощущалось всё равно по-другому, заставляя Жана спустя долгое время испытывать столь тёплые чувства к человеку. 

— Может, когда-нибудь и настанет такой момент, — слабо улыбался он, пока впустил одну ладонь в чужие волосы, давя ногтями и вызывая у Джереми стон. — Но не сегодня. 

Тот вновь промычал, специально ёрзая под Жаном, не удосужившимся снять с себя спальные штаны. Вот такой он был всегда — желающий любви, словно бы в окружении стольких людей ему не хватало такого примитивного внимания. Жан не был способен полюбить человека так, как это представлялось в глазах романтиков, но он мог заботиться, если это было его собственным желанием. Единственная проблема была, что забота о Джереми начала занимать слишком много места в его жизни, и хоть она точно не могла посоревноваться с его главной заботой — миром духов — он безусловно стал вторым. 

Жан начал покрывать его спину поцелуями, оставляя более влажные и затяжные на плечах и задней части шеи, заставляя Джереми едва ли не дрожать, бесстыдно потираясь о его бёдра. Удивительно, как мало опыта ранее было у человека, перед которым, казалось, было столько возможностей. Раньше Джереми довольствовался быстрым опытом, ощущая неловкость от того, что он делал, но Жан не принадлежал его народу и был готов познакомить Джереми с любым видом удовольствий, если бы тот только захотел, при этом не ведя себя чересчур откровенно. 

Жан на самом деле был «фаворитом» короля и его вовсе это не смущало, потому что он знал, что им не пользовались. Обоюдное согласие, никаких обязательств, хорошее настроение и то самое тёплое чувство из-за их близости, не всегда физической. 

Да, было безусловно приятно, когда Джереми следовал его советам и с энтузиазмом делал так, чтобы Жану было хорошо, когда целовал его грудь, брал пальцы в рот, отдавал всего себя в оральных ласках, несмотря на общую усталость, и — Жан не будет стеснятся — мог приносить не меньше удовольствия своим членом, несмотря на то, что ранее проникающий секс он никогда не практиковал. Джереми был великодушен даже в этом, и если бы Жан был более эгоистичен, тот бы и дальше продолжал оставлять лишь быстрые оргазмы себе, в то время как во всю заботился о партнёре. Но даже несмотря на свою обыкновенную нелюбовь к людям, Жан не мог так обойтись с Джереми. В этот момент физическое влечение было не самым главным.

Он сполз с чужих бёдер, переключив массаж на более нижние части тела, заставляя того шумнее дышать в подушку. И Джереми почти что успел сказать, что на сегодня у него нет сил на что-то большее для Жана, Жан прервал его, сказав, что позаботится обо всём сам. И именно это и было непривычно. Обычно он заботился о партнёрах лишь из чувства самоуважения, потому что не собирался опускаться до уровня мудаков, пользующихся чужим телом, однако в Джереми снова же было нечто такое, что по-настоящему вызывало желание заботиться о нём. 

Джереми едва не охнул, когда Жан лёг рядом, на бок, обняв его за талию, пока губы покрывали поцелуями плечо и шею. Рука с ласок груди переключилась ниже, вызвав ухмылку из-за чужого стона, когда пальцы обернулись вокруг члена. И было нечто мрачно притягательное в том, чтобы быть тем самым человеком, вызывающим у короля такую реакцию и желания. И даже в таком состоянии, Джереми успел накрыть его руку своей, напоминая о желании Жана, которое сам он игнорировал. 

— Всегда такой внимательный, — пробурчал Жан за его ухом, прикусив мочку, и убрал всё же руку, чтобы стянуть до колен штаны. 

Масло, которым он пользовался для массажа, вновь пошло вход, когда он добавил его на чужие бёдра, и вернул руку на прежнее место. Он не собирался делать ничего более серьёзного, когда Джереми был в таком ленивом состоянии, особенно когда раньше они не менялись местами, так что одновременно с тем, как рука вновь накрыла чужой член, собственным Жан толкнулся между чужих бёдер, заставив Джереми тут же сжать их со стоном. Ощущения были невероятные и восхитительные, заставив толкаться уже грубее, когда Джереми так очаровательно откинулся на его спину полностью, доверив себя, вызывая слишком много эмоций по этому поводу. Так отчаянно доверять своё тело, при этом не зная Жана достаточно, чтобы доверять полностью. Даже больно от этого осознания, но одновременно с этим невероятно тепло. 

Джереми кончил ему в ладонь, сжав ноги невероятно сильно, заставив Жана последовать за ним, жарко выдохнув ему в затылок и пачкая чужие бёдра. И обычно Джереми был тем, кто помогал прибраться, вытирая всё лишнее, но на этот раз этим занялся Жан. Смочил в тазе с водой полотенце и прошёлся по чужим бёдрам, не забыв и про живот Джереми, пока тот почти что дремал в этой неге наслаждения. Он пришёл в себя, когда Жан вернулся в постель, и тут же обвил конечности вокруг него, заставляя внутри Жана что-то сжаться. 

Насколько Джереми был ответственным со своей ролью, настолько же он нуждался и в том, чтобы его воспринимали не только как короля. Жан лишь по какой-то случайности стал тем человеком, которому было отчасти всё равно на то, что он правитель столь большого королевства. Не это было главным в Джереми Ноксе, а его искренняя отдача всему, к чему он прикасался. Следовало бы догадаться, что раз он зацепился за Жана, и тот согласился на столь интимные отношения, то Джереми не оставит его прошлое в покое. Захочет узнать всё, что Жан только будет готов рассказать. 

И Жан почему-то считал, что для него ничего не изменится, если он расскажет пару историй. 

Например, о том, что даже спустя год после исчезновения Натаниэля, он всё ещё думал о своём друге, даже если презирал его за то, что он сбежал. Своими комментариями Джереми заставил признать, что это была самая настоящая детская тёплая любовь, которая бы могла перерасти во что-то другое, когда они бы стали старше. И это было правдой, потому что Жан помнил, как сильно его поразило, когда он понял, где находится Аватар. Тогда он ещё не знал, что это неожиданно оставшийся в живых Натаниэль, но догадывался. И это разозлило, когда на Северном полюсе он получил подтверждение своим теориям. Натаниэль был жив и здоров, и из-за него чуть не пошатнулись оба их мира, когда он всадил нож в Рико, а тот воспользовался им для того, чтобы убить Туи. Натаниэль был сущим беспорядком, и Жану было необходимо избавиться от угрозы в виде настолько нестабильного Аватара. Несмотря на остатки детских тёплых чувств.

Был ли он тем, кто рассказал Ичиро, насколько опасен Натаниэль, которого могли наставить на неправильный путь? — безусловно. Однако из-за своих планов на него, Жан слишком поздно осознал, что у Ичиро всё это время были собственные амбиции в сторону Аватара, отличающиеся от его. 

Услышав это, Джереми легко смеялся, говоря, что так и представлял Жана, дующегося на то, что его обманули в собственной игре. Он, конечно, извинился, когда Жан его ущипнул, по-детски и подло, но это не умалило того, что Джереми… спустя весь этот рассказ всё равно считал все действия Жана правильными. С учётом, что Натаниэль ему нужен был, чтобы остановить хаос, который могли породить люди с духами снова. Нет, Джереми не мог понять всю глубину чувств Жана к этой теме, но стоит отдать ему должное за старания. Он принимал то, что это безумно важно для Жана, даже находил это притягательным — что у него имелась настолько важная цель, что-то, что он был готов защищать всем своим существом.

— Вы просто ослеплены всеми этими эмоциями от секса, ваше Величество, — тыкнул его Жан в лоб, когда Джереми в один из вечеров, закончившийся как обычно оргазмом, начал с улыбкой трепаться о том, как сильно он восхищался Жаном. Его смелостью, желанием идти до конца, несмотря на то, что он был один в этом поле, не имея поддержки из других знающих о мире духов. Его упёртостью касательно собственного обучения магии и всего остального, что он знал. Его умом и непредвзятостью. И ещё много чем, заставляя Жана испытывать смешанные эмоции, которые выражались в слегка потеплевшем лице. 

— Может, сейчас так и есть, но это позволяет мне говорить всё, что давно вертится в голове, — продолжил блаженно улыбаться Джереми, чьи руки были откинуты на подушки, утопая в мягкости перин, а сладко медовые локоны разбросаны вокруг головы ярким ореолом. Сам он едва ли был прикрыт ниже пояса атласным золотистым покрывалом, притягивая взгляд Жана к его сильным бёдрам, которые как он знал, смотрелись ещё более притягательно в напряжённом состоянии. Его грудная клетка всё ещё хаотично вздымалась после оргазма, пока Жан повёл плечами, отчего халат немного соскользнул с одного, притягивая взгляд короля. — Ты невероятный. Извини, что приходится слушать мои глупые влюблённые бредни, но я не хочу держать это в себе. Ты заслуживаешь знать.

Взгляд Жана тут же стал растерянным, когда он услышал эту часть. Он редко позволял себе настолько впадать в ступор от чужих слов, но Джереми подловил его слишком неожиданно. И тут же поднялся с подушек, поддавшись в сторону сидящего на краю Жана.

— Ты мне ничего не должен. Это лишь мои чувства. Я просто хочу, чтобы ты знал, — говорил Джереми с такой тихой искренностью, что Жану было почти больно. 

— Это пройдёт.

В его голосе, кажется, не прозвучало достаточно твёрдости, потому что Джереми словно не поверил. Повёл уголком губ в сторону и дёрнул плечом, откинув назад волнистые пряди, которые спускались по шее. 

— Просто позволь мне испытывать это сейчас, Жан. 

И Жан позволил, осознавая, что было слишком поздно, чтобы отступать. Поздно для него самого, потому что прекратить их фривольные отношения было возможно, но он не хотел. В кои-то веки позволив себе настолько расслабляться в присутствии человека, который начинал вызывать зависимость спустя долгое-долгое время. Жан не думал, что с ним может это произойти. 

Последний и единственный человек, который говорил ему о любви, предал его в конце концов. И как-то так получилось, что и эту историю Жан тоже поведал Джереми в один из их вечеров после монотонных и вызывающих головные боли дел. 

Иногда Жану казалось, что всё, кем он являлся сейчас, была заслуга Кейли, а точнее — её смерть. А ещё точнее — как именно она умерла. Эта женщина заставила его поверить, что он нужен, что он любим, что он, несмотря на то, что являлся самым слабым из её детей, только один из которых был родным, был достоин её внимания. Кевин любил свою мать, но куда чаще смотрел в сторону отца, боясь его неодобрения, даже если было понятно, что Тэцуджи всё равно считал его недостаточно хорошим в чём угодно. У Жана была своя роль в этой семье, и маленький он смирился с ней. Пока Кевин и Рико учились магии огня с Тэцуджи, он вместе с Кейли читал книги, которые обычно старший Морияма не одабривал. Когда Тэцуджи был строг с ним, оскорблял, угрожал, Кейли, если была рядом, всегда вставала на его защиту. Спустя годы Жан начал смотреть на это по-другому, видя вместо её искренней любви скорее не такие уж и частые проявления заботы о слабых. Она всегда считала его слабым, всегда говорила, что не стоит ему даже пытаться противостоять таким как Тэцуджи. Она была рада, когда Жан подружился с Натаниэлем, говоря, чтобы он держался этого мальчика, который хоть и был младше него, но мог защитить его; ведь сам Жан, по её мнению, не мог о себе позаботиться. Она могла любить его, конечно, но она никогда не верила в него. Но верила в своего настоящего сына. 

Сына, который пугливо стоял в стороне, когда солдаты пришли в их дом, чтобы арестовать Кейли. И который начал плакать и умолять Тэцуджи и их не делать этого вместо того, чтобы противостоять. Только Жан выступил вперёд, после чего начался настоящий хаос. Его рука и плечо были покрыты огнём — единственный шрам, который Тэцуджи не позволил целительницам исправить в качестве напоминания о последствиях непослушания. Кейли остановила всё это собственной магией, крича Жану отступить, чтобы он позаботился о Кевине. О Кевине, который продолжал рыдать в объятиях напуганного Рико, в то время как Жан был единственным, чья кожа была предана огню. О, дорогая милая Кейли.

Жан должен был ощутить предательство ещё раньше — в ту самую ночь, когда заметил, как она кралась в коридорах, чтобы сбежать, как потом оказалось, чтобы помочь другому ребёнку. И как это забавно получилось, что она даже не думала о Жане. Считала, что Натаниэль должен был стать тем, кто мог бы защитить Жана с его посредственной магией, но при этом помогла ему вместе с его матерью сбежать. Считала, что Кевина ждало великое будущее, если он обучится магии должным образом, что не могло не отдалить его от неё, но при этом всё равно велела именно Жану присмотреть за Кевином. Удивительная женщина. Жан возненавидел её в тот же самый момент, когда она уделила его ожогам внимания не больше, чем слезам её настоящего сыночка. 

И когда Тэцуджи увидел это по его глазам, он понял, что это будет уроком для Жана — не надеяться на то, что он когда-нибудь будет по-настоящему нужен кому-то кроме своих способностей. Жан усвоил. Он любил Кейли, скучал по ней, хотел бы называть её своей матерью, но тем не менее, когда Тэцуджи зашёл за ним одним вечером и велел собираться, чтобы навестить её, Жан испытывал нежелание. Любил и ненавидел одновременно. Он не спрашивал, почему ни Кевин, ни Рико не присоединились к ним в тот вечер. И эту часть Жан не поведал даже Джереми; вовсе не из-за его сочувствующего взгляда, и не из-за того, что это бы могло изменить отношение Джереми к нему, нет. Но это всё же была граница. 

Джереми мог знать о чём угодно, но не о том, как Тэцуджи привёл его к камере, в которой содержали Кейли, велев в ему остаться за дверью, входя сам; не о том, как Тэцуджи давал Кейли последний шанс признаться, куда делась супруга Веснински с её сыном Аватаром, о чём Жан узнал впервые; не о том, что он пригрозил убийством её «выродка-бастарда»; и не о том, что Кейли начала умолять «только не Кевина, не трогай моего мальчика, кого угодно, но не Кевина», и когда Тэцуджи упомянул его, Жана, она продолжала истерично повторять «только не Кевина», но при этом так ничего и не говорила о том, какую роль сыграла в побеге Аватара и его матери. Последней каплей стало, когда Тэцуджи нарочито громко всё же сказал, что Кевина убивать открыто нет смысла, он ещё может стать под его контролем его наследником, так уж и быть, но вот Жан, которого она растила «слюнтяем», точно заслуживает смерти — две смерти за две «спасённые тобой» жизни; и Кейли, прежде чем молния заставила замолкнуть её навсегда, поблагодарила его. 

Тэцуджи вышел из камеры, где больше не раздавалось мольбы и рыданий, застав замершего Жана, велев ему смотреть на труп, суммируя всё, что произошло. Это должно было стать уроком, потому что он не намеревался убивать Жана, лишь показать ему отношение той, кого он так яростно пытался защитить. И стало. Не совсем таким, на какой рассчитывал Тэцуджи, но Жан понял в тот вечер, что может рассчитывать только на себя. 

И все следующие годы, пока он не нашёл Хэ Ньяо — пока Хэ Ньяо не нашёл его — Жан просто двигался молча и слепо, желая исчезнуть из этого мира. Он хотел, чтобы Кейли стала первой и последней, кого он любил и кого ненавидел. 

Услышав сокращённую версию произошедшего, Джереми не мог отпустить его от себя, не заверяя, что он — тот самый, кто может исправить отношение Жана к людям, но при этом держа ладонь на его лице, внимательно слушая, а после говоря, как бы он хотел, чтобы они познакомились намного раньше, потому что по какой-то причине всё это заставляло Джереми злиться из-за подобного отношения к нему. Ненужное и глупое чувство, но Жан не стал озвучивать эту мысль, за которую что-то глубинное и жадное цеплялось своими маленькими лапками, не желая так просто отпускать. Джереми даже не знал всей истории, но этого хватало, чтобы с нежностью прикасаться к рукаву ожога на левой стороне и смотреть так, словно это правда для него что-то значило. 

Этот город мог быть сколько угодно неприятным и отвратительным для Жана, но были люди, которые делали его сноснее.

По какой-то странной случайности Джереми был таким не единственным, кто заставлял Жана мириться с этим. Если ночи он проводил в покоях короля, то дни, если они не были заняты военной подготовкой, Жан проводил с Рене — девушкой, которая потеряла всё, как она считала. 

Они пересекались один раз, в той жизни, где Рейнольдсы наняли её в качестве прислуги-охранницы для своей дочери, не доверяя охрану Элисон представителям мужского пола. Жану никогда не были интересны светские приёмы, но иногда Ичиро удавалась затянуть его, отрывая от книг и медитаций. Это был тот самый бал, где Рейнольдсы переговаривались в стороне с Тэцуджи, очевидно, уже заключив сделку о браке, о которой юная Элисон ещё не подозревала. Рене же, наблюдавшая за её роднёй, очевидно, всё поняла. Жан тогда невозмутимо бросил, как не повезло Элисон с тем, что Тэцуджи отдал её не за своего отпрыска, как изначально Рейнольдсы планировали (о чём с ним посплетничал Ичиро), а предложил им Рико, о чём они даже и не мечтали. И девочка, которая никогда не должна была даже смотреть в глаза тех, кто был намного выше неё в статусе, бросила на Жана такой грозный взгляд, что сразу зацепила этим его. И он  даже не удивился, когда через пару дней по дворцу расползлись слухи об исчезновении юной Рейнольдс, в чём обвинили её служанку. А всё оказалось намного куда проще, чем представляло светское общество, которое и помыслить не могло, что Элисон сама захочет сбежать. 

И вот спустя несколько лет они снова встретились, и на этот раз во взгляде Рене не было угрозы и тьмы. В конце концов Жан мог её понять, но уж точно не жалеть. 

Их общение завязалось случайно ещё с момента, когда Эрик рассказывал о том, как его семья столько лет занималась вывозом людей с территории Королевства Огня, а Рене подтвердила. Жан тогда обратил на неё внимание, как и на неживой, пустой взгляд, понимая, что за этим стояло. Хотя он точно не ожидал пересечься с этой девушкой снова. Затем они пересеклись на одном из дворцовых балконов. Жан всего лишь следовал за Хэ Ньяо, найдя его сидевшим на руке Рене, что было более, чем удивительным — дух не приближался к людям, что могло означать только одно — что-то было в Рене, что привлекло духа. Была ли эта сила её утраты, потеря смысла, либо сама она — неизвестно, но разговор за разговором, и они пришли к тому, что Рене была бы не прочь поучиться тому, что помогало лично Жану. 

Она не была магом воздуха, но для того, чтобы обрести связь с миром духов, это было неважно, вопреки тому, во что многие верили (и что было во благо, учитывая, что если бы Ичиро понял, что всё это время мог бы тренироваться в медитациях сам, то сейчас Жану пришлось бы куда сложнее). Это заняло какое-то время, но Рене не сдавалась, потому что даже такие обыкновенные медитации действительно приносили ей покой.

Они не были друзьями, они не обсуждали ничего личного, но как в любом человеке имелся тот самый порок продолжения себя, который воплощался в рождении детей даже в невыносимых условиях, так и Жан не был его лишён. Его отличие заключалось в том, чтобы обучить тому, что он умеет, человека, который сам будет тянуться к этому. Он уже понял, что Нил — потерянный случай, потому что его заботили другие люди, и он бы не стал жертвовать временем с ними, чтобы изучать с Жаном мир духов; а это было не тем, к чему человека можно было принудить. Так что желание Рене подходило больше. 

Она не была критична, она была терпелива, она была потеряна и нуждалась в помощи, даже если не говорила это, и Жан видел в ней подобие себя в более юном возрасте. 

Хэ Ньяо тоже полюбилась Рене, у которой почёсывание его под клювом всегда вызывало тень улыбки, и Жан прекрасно мог это понять. Когда они впервые наконец смогли оказаться вместе в мире духов, тогда Рене улыбнулась по-настоящему широко. Это было именно то, что принесло Жану облегчение — знать, что его усилия были не напрасны. Даже если его не совсем интересовала сама Рене, ему приносило удовольствие рассказывать ей то, что другие люди не смогли бы понять, слишком обременённые своими связями в их мире. А Рене могла, она слушала, вникала, и даже немного словно оттаяла, но Жан не позволял себе приближаться более необходимого, как это случилось с Джереми, и она уважала его границы. 

Рене была хорошим человеком, и возможно, когда они оба умрут, они встретятся здесь снова, потому что люди, установившие такую крепкую связь с миром духов, не исчезали в никуда, их собственный дух переносился в мир духов. Чаще всего люди забывали о том, кем они были, но те, кто обрёл связь, могли помнить. Рене иногда рассуждала о том, что обязательно попытается найти Элисон там, когда умрёт, и Жан даже не препятствовал этим мечтам. В конце концов, не ему было отнимать у Рене надежду, учитывая что духов очень и очень много. Может быть, Рене и справится. И может быть до конца своего существования Жан будет развлекать себя тем, что будет бродить с ней, устраивая чаепития с мирными духами, чтобы найти того, кем когда-то была Элисон. А может быть даже и сам попытается узнать в духах кого-то. Например, Джереми. 

Несмотря на все их недопонимания, разные ценности, Жан всё же не мог отменить того, что уже привязался к Джереми Ноксу.

Поэтому когда произошло наступление во время затмения, и Жан впервые настолько серьёзно испугался, поняв, что Нил потерял свои способности, что могло поставить под удар все его планы, а всё, что волновало Джереми — сраные дирижабли Хэтфордов… Жан не мог не злиться на него. И вдобавок на себя за то, что другой человек был ему одновременно дорог и противен в том, чтобы защитить тех, кто был виноват во всём этом бардаке — людей. 

Они серьёзно поссорились, когда Джереми завёл разговор о том, что раз уж Ичиро хотел использовать духов в своих целях, Жан, который «смог приручить» одного из них, может быть куда более желателен для этих духов, которые были с ним знакомы. И это выбешивало, потому что во-первых, Жан никогда не втирался в доверие к духам, они сами выбирали его, включая Хэ Ньяо, решившего сопровождать его в чужом для него мире. Во-вторых, Джереми намекал на то, что Жану следует воспользоваться силой духов, похожих на Хэ Ньяо, чтобы использовать их против дирижаблей. Этого Жан вынести не смог. Потому что он считал, что Джереми стал тем, кто несмотря на всё, понял его приоритеты. Оказалось, что нет, и это было больно. Больно, а не отвратительно, потому что Жан привязался к нему, позволил себе эту слабость и вот во что она вылилась. 

Засыпать было трудно, мигрени вернулись, а Рене едва ли могла помочь с этим, потому что дело было во внутреннем спокойствии, коего у Жана не было, потому что грёбаные силы Аватара пропали, никто, включая его, не знал, что делать, а человек, который был Жану дорог, посмел предположить, что Жан втянет в эту войну тех, кого поклялся защищать, кто не был обязан людям ничем. 

И даже если Джереми пытался извиниться, объяснить, что не хотел его оскорбить, лишь занимался тем, чего от него требовал долг — найти способ защитить свой народ, Жан не хотел ему верить. Даже если на самом деле нуждался в том, чтобы всё вернулось на круги своя. Даже когда не переставал думать об их разговоре, где Джереми с улыбкой задал такой детский вопрос о его любимом цвете, когда Жан отнекивался в очередной раз, что не намерен называть его по имени, потому что они не знают друг друга настолько хорошо, и тот начал заваливать его глупыми вопросами. У Жана не было любимого цвета, но когда Джереми даже не позволил ему ответить и сказал, что сам угадает, а затем назвал жёлтый, уткнувшись в его ключицу, щекоча своими медовыми волосами его грудь, всё защемило от осознания, что ему и правда нравился жёлтый, его оттенки. Вроде как обыкновенный разговор, но при этом он осел тяжёлым грузом внутри. Может быть, виной то, что он стал последним таким лёгким и приятным перед чередой раздражительных намёков на использование духов в качестве защиты.  

И Жан ощущал себя отвратительно из-за того, что его мозг смел скучать по разговорам Джереми, по просто времени, проводимом с ним. 

Король, сцепив зубы, но позволял ему заниматься поисками решения аватарской проблемы, вероятно, понимая, что ему уж точно не следовало мешать Жану. Грёбаное его уважение к желанию Жана соблюдать дистанцию, даже если они оба страдали от этого. 

Когда в храме мудрецов ничего не удалось, но при этом Жан наконец получил серьёзную зацепку, что могло помочь Нилу вернуть его способности, он едва ли намеревался предупреждать короля о том, что планировал такое длительное путешествие на границу Королевства Огня. Потому что даже если Нокс бы отказал, Жан бы всё равно нашёл способ сбежать туда, если бы это означало вернуть дух Аватара. 

К счастью, спорить не пришлось, но когда он поставил Джереми перед фактом, что они лишь вернулись, чтобы пополнить запасы и взять Кевина с собой, тот попросил его задержаться на пару минут. Голос его был усталым, даже измождённым, а более яркие мешки под глазами демонстрировали то, что он едва ли справлялся со совсем, что взвалилось на его плечи особенно сейчас, когда за рекордное количество времени его людям нужно было соорудить хотя бы какое-то сопротивление воздушной армии Королевства Огня. Жан не хотел его жалеть, но жалел, и в этом были повинны собственные чувства привязанности, которые он не оборвал в нужный момент. 

— Мне не нужно ваше разрешение, чтобы исполнить свой долг, — холодно объявил Жан, когда Джереми попросил Лайлу и Альварес постоять за дверьми зала. 

— Я не… — Джереми тогда потёр лицо, словно уставший спорить. — Я знаю, что у меня не получится тебя остановить. Я бы мог приказать, но я… я не хочу терять твоё доверие Жан. Все эти недели после затмения — сущий кошмар. Я был неправ, попросив тебя о невозможном, мне жаль. Я просто… переоценил свою значимость, да?

И тогда он посмотрел на Жана с такой грустной и смиренной улыбкой, что стало почти совестно. Но Жан смог выдавить из себя: 

— Я вас предупреждал с самого начала, что для меня нет ничего важнее мира духов. И что меня не волнует, погрязнет ли мир людей в ещё большем хаосе, который они сами и устраивают, или нет.

— Знаю, знаю, — вздохнул Джереми, оперевшись сзади на стол. — Я понял, что ты имел в виду, слишком поздно. 

— Тогда, полагаю, мы оба разочарованы, — заключил Жан, при этом ощущая, как тоска сдавливала его горло своим тяжёлым весом. 

— Я разочарован, но не в тебе, — замотал головой Джереми, к чему Жан отнёсся скептично. — Мне следовало понять, насколько ты серьёзен, и я бы никогда не попросил тебя о подобном, если бы понял раньше. Я не буду настаивать на чём угодно между нами. Хочу лишь, чтобы ты знал это. Мне жаль, что я не понял тебя раньше. 

И ведь худшая часть заключалась в том, что даже сейчас, когда Джереми считал, что наконец его разгадал, это не было близко к истине. Точнее Жану казалось, что тот всё равно не осознавал серьёзность его намерений. 

— Всё равно когда-то этому бы настал конец, — признал Жан. — У вас свои обязанности, которые не интересуют меня, ваше величество, потому что в моих приоритетах люди никогда не будут на первом месте. Даже вы. 

Джереми поджал губы, но кивнул. 

— Я бы поступил лицемерно, если бы требовал от тебя другого, потому что в моих приоритетах всегда будет мой долг как короля и защитника своего народа, — потянул уголок губ в сторону он. — Но это всё равно причиняет боль. 

Наверное, именно это маленькое признание заставило Жана сдаться и опустить стены обиды и недоверия. Потому что он был не единственным, кто вляпался в эти… чувства. 

— Знаю. — И вот она — озвученная слабость, которая в невысказанном бы виде могла закончить всё здесь и сейчас, но Жан не смог. И Джереми встрепенулся от одного лишь слова, отталкиваясь от стола и подходя ближе. Пока не оказался так близко, как это обычно нравилось им обоим. 

— Это будет трудно, но просто дай мне ещё шанс. Пожалуйста. 

И это ещё один момент, когда следовало бы оттолкнуть Джереми, но Жан не мог найти в себе сил, цепляясь за минимальный шанс того, что Джереми по-настоящему понял его. Как никто другой. 

— Вы сами знаете, что бесполезно, — попытался образумить Жан то ли его, то ли себя. Ладони Джереми мягко легли на его щёки, не давя, а так невесомо обнимая. 

— Не говори так, потому что считаешь, что в твоей жизни нет больше ничего, кроме мира духов. Он — твой приоритет, но ты всё ещё человек, Жан. Человек, которым я дорожу.

И как же заманчиво это звучало.

— И пусть это и звучит поспешно, но ты действительно сделал для меня так много, сам того не осознавая. Я хочу для тебя того же.

— Вы никогда не сможете изменить моё прошлое, которое сделало меня таким, какой я есть. 

— Я и не стремлюсь к этому, я хочу… я бы хотел думать о твоём будущем, где всему этому между нами будет место. Где ты будешь знать, что у тебя есть не только мир духов, потому что ты нужен и здесь. Я не прошу отказаться от него, я никогда так не сделаю, — мягко улыбнулся Джереми. — И я больше не затрону эту тему, потому что доверюсь тебе. Ты ведь знаешь как лучше и для тебя это важно. В виду своих обязательств я вряд ли когда-то смогу понять, что это поистине значит для тебя, но мне хватит знания о том, что это важно. 

Жан смотрел и смотрел в его глаза, пытаясь поймать на лжи или манипуляции, но не видел ничего из этого. О, как же он хотел поверить в эти слова, внутри него всё буквально дрожало, и он прикрыл глаза, опустив голову, упираясь лбом в чужой. 

— Мы никогда не поставим друг друга выше своих обязанностей, — тихо произнёс Жан, словно в первую очередь убеждал себя. — Я хочу, чтобы вы помнили об этом, что бы ни случилось. 

— Два человека не настолько важны, как миллионы жизней людей и духов, да? — выдохнул Джереми, цепляясь за него теперь, словно не мог поверить, что это всё взаправду. 

— Именно так, — согласился Жан, наконец позволив себе коснуться, и одновременно с этим осознавая, насколько же сильно он хотел этого всё время вдали. Не могло не пугать, но заставляло лишь сильнее держаться за Джереми. 

— Я скучал по тебе, — произнёс Джереми ещё тише, и не из-за того, что его смущала эта тоска, а из-за столь интимного характера этого признания. Словно совершенно никто не должен был услышать это, даже Хэ Ньяо, что всё это время ожидающе сидел на спинке одного из кресел. 

Жан бы ответил, но ему и правда нужно было идти. Необходимо отправиться в путь как можно быстрее, потому что тревога за будущее духа Аватара не давала ему покоя. 

— Путешествие займёт пару дней. И мне всё ещё не нужно ваше разрешение, — Жан запнулся, но продолжил, учитывая, что они прояснили всё: — Хотя я был бы благодарен, если бы ты не был против.

Джереми так резко выдохнул напротив него, цепляясь уже за шею руками крепче, заставляя распахнуть глаза, чтобы увидеть эту до боли знакомую улыбку. 

— Я не буду. Просто расскажи мне всё. 

И Жан рассказал, когда они наконец отцепились друг от друга. Рассказал о странном опыте с мудрецами, о том, что у Нила получилось выйти на контакт с предыдущим Аватаром, о том, что у них теперь есть зацепка, что может вернуть ему магию и связь с духом Аватара. Джереми напрягся лишь на моменте упоминания острова Воинов Солнца, что всё ещё являлся территорией Королевства Огня, но это было не подозрение, а искреннее беспокойство. Жан заверил его, что рядом территория Западного храма воздуха, в котором они могут укрыться, и Джереми настоял, чтобы они ночевали именно там, потому что неизвестно, что может их ждать пусть и на заброшенном, но острове народа огня. 

Хотя по итогу ночи не потребовалось, чтобы на них напали. Это произошло прямо днём, и Жан, очевидно, единственный настолько неудачно пострадавший, не мог подивиться этой иронии. Вперемешку с раздражением, ведь всё пошло не по плану с самого начала. 

Во-первых, он не думал, что Кевина будет настолько заботить его связь с Джереми. И хоть он презирал своего названного брата за множество вещей, он видел, как Кевин изменился. Как может измениться ещё, если у него будет больше поддержки. Жану было плевать, что будет с людьми как человечеством дальше, это факт, но за всё время общения с Джереми не мог не задуматься, чего некоторые могли добиться, имея столько возможностей. И раз уж у Кевина был потенциал, и раз уж Кейли, к которой Жан испытывал столько противоречивых эмоций, выбрала его, он был не прочь вмешаться в человеческие судьбы, если это не затронет его приоритеты. Несмотря на то, что Жан намеревался сделать так, чтобы больше ничто не угрожало миру духов, в конце концов всегда что-то может пойти не так, и если уж выбирать между Ичиро, Кевином или хаосом, Кевин был лучшим вариантом правителя королевства, где располагалось настолько святое и духовное место как портал. Если у Жана всё получится, будет уже неважно, кто будет править, но люди ведь такие хрупкие, а он — человек. 

Кевин раздражал, но Жану следовало отдать ему должное — у Кевина наконец вырос позвоночник говорить вслух то, что он думал, не только когда дело касалось магии и умений. Это было хорошим знаком, хоть и раздражающим.

А затем Нил полез со своими душевными разговорами, что так сильно били ностальгией, заставляя Жана теряться в своих ощущениях. Ведь совсем недавно всё, о чём он думал, — мир духов. А теперь выходило так, что он рассматривал даже несколько человек, которые в разной степени, но были ему небезразличны. И которые по-своему заботились о нём, что было тоже непривычно. 

Ну и худшая часть всего этого путешествия — собственные просчёты, которые не открыли ему глаза на первую стихию Нила ранее, и привели к настолько тяжёлому сотрясению мозга. В таких случаях, кажется, нельзя много двигаться, но полёт в несколько дней с перерывами на отдых, не дали бы и шанса, чтобы ему стало намного лучше. 

Он всё ещё был потрясён тем, как просто, оказалось, было вернуть Нилу магию — однозначно одно из самых жутких и завораживающих зрелищ в его жизни, — но после шока от увиденного ему снова стало херово. 

Они справилась. Они вернули Нилу магию. Но Жану казалось, что он правда не доживёт до возвращения в проклятый город, потому что сотрясение шло бок о бок с мигренями из-за невозможности медитаций в таком состоянии. Казалось, что лучше умереть, и лишь Хэ Ньяо, что не отлетал от него за весь путь, держал его в сознании. 

Очередное снижение под палящим солнцем ощущалось как лихорадочный сон. На этот раз Кевин придерживал его на себе, пока всё шло кругом, грозясь оставить ему косоглазие из-за того, как неравномерно закатывались с болью глаза. Кевин что-то говорил, но Жан не мог сосредоточиться. 

Потом появилась тень, вдали ещё голоса, в конце концов — шум земляных плит, куда его переместили. И открыл он глаза в следующий раз, уже лёжа на чём-то невероятно приятном и мягком, по чём его тело соскучилось за эту неделю. И самое важное — никакой тряски, которую он успел возненавидеть за последние дни. Голова кружилась, но менее сильно, словно бы кто-то налил нечто остужающее в кипящий котёл. Облегчение ощущалось именно так, оставляя терпимый уровень боли. 

— Жан? — раздался тихий голос, который он сразу же узнал. 

Легче было слегка повернуть голову в сторону, чем сдвинуть глаза. Прямо рядом с его кроватью сидела Рене, чьи тёмные волосы были немного в беспорядке. 

— Ты постриглась, — невпопад заметил он, и это заставило её улыбнуться. Сейчас кончики её волос касались ушей, и остатки белой прядки, которую она выкрасила в память об Элисон, были всё так же не обновлены. Она перестала это делать с тех пор, как они начали её путь по восстановлению себя.

— Это мило, что ты заметил. Хочешь воды? 

О, Жан жаждал воды, осознав это только сейчас. И когда Рене дала ему попить, он понял, как сильно это было похоже на тот разговор с Джереми о любимом цвете. 

— Джереми, — вырвалось, когда стакан был отодвинут от губ.

— Король занят, но я могу передать слугам, что ты очнулся, если хочешь его видеть сейчас. 

Жан моргнул несколько раз, пытаясь понять, сможет ли он выдержать чужие эмоции в данный момент. И снова его человеческая сторона сдалась, на что Рене кивнула, встав с места, с улыбкой бросив взгляд наверх. Хэ Ньяо тут же спорхнул со спинки кровати прямо ему на живот, заставив Жана бездумно улыбаться, в чём явно были виноваты какие-то обезболивающие травы, потому что улыбку было сдержать трудно. И он едва не уснул, гладя Хэ Ньяо, сложившего свои тонкие лапы, чтобы усесться на одеяле как в гнезде, но затем дверь в покои резко раскрылась, заставив его взволнованно вздрогнуть. 

— Только не сильно волнуйте его, ваше Величество, — услышал он голос Рене. 

А затем рядом с кроватью оказалось встревоженное лицо Джереми, разодетого во все эти королевские ярко зелёно-золотые цвета, которыми он не очень любил щеголять в ночное (в их) время. 

— Как же ты напугал меня, — тут же схватил его за свободную руку Джереми своими обеими, поднося к губам и жмурясь. — Нужно было брать с тебя обещание вернуться в целости и сохранности. 

Слова было трудно подобрать, учитывая, что Жана ещё и клонило в сон, так что он продолжал глупо улыбаться. 

— Не жёлтый, — в конце концов произнёс он, когда Джереми продолжал прижимать его ладонь к своему лицу, периодически оставляя на ней мягкие поцелуи. 

— Что? 

— Любимый цвет, — пояснил Жан, чей взгляд был прикован к собранным в пучок волосам, а затем он сместил туда и ладонь, которую Джереми ранее держал, смотря на него растерянным взглядом. — Не совсем жёлтый. 

Пальцы сдёрнули заколку, не обращая внимания на её стук об пол, и светлые локоны упали на очаровательно встревоженное лицо. 

— Медовый. 

Потому что Жан всё же человек, и ему позволены человеческие слабости. Обязанности никуда не денутся, пока он позволит себе отвлечься на такие обыкновенные радости. Хотя бы недолго.