Иллария сидит на тонких перилах балкона, покачивая свисающей в пустоту ногой и удерживая равновесие при помощи темно-коричневых крыльев. Ей с детства говорили, что это может быть опасно, что это не сочетается с образом той юной леди, которой ей нужно быть, но Иллария лишь послушно кивала и делала все по-своему, стараясь остаться незамеченной. Вот и сейчас со стороны спальни висит простенькое заклинание, предупреждающее, если кто-то подойдет близко к балкону. 

Иллария задумчиво смотрит на золотисто-рыжий узор на левом предплечье и гадает, когда ей удастся выбраться в город. Возможно, дня через четыре или пять, если очень повезет и большая часть гостей к этому времени разъедется. Но скорее дней так через десять. Иллария хмурит брови: ей хочется хоть ненадолго вырваться из этой пред бальной суеты и пообщаться с Сэлтой без титулов и лишней мороки. Но пока еще слишком рискованно, ее могут заметить. Слишком много народа собралось в замке и его окрестностях. Иллария вздыхает и утыкается лбом в согнутую коленку. Иногда собственный титул лишь тяготит и все усложняет, но Иллария прекрасно понимает, что не смогла бы бросить все и отказаться от него. Она привыкла к роскоши и комфорту, а около трех лет путешествий лишь сильнее напомнили о ценности надежного и уютного дома. Похоже, придется все же привыкать к местным правилам и надеяться, что рано или поздно Сэлта сможет здесь показаться без опаски навлечь на себя ненужные расспросы. 

Иллария вновь смотрит на узор. Она ведь еще в первый вечер после возвращения обещала матери, что придумает, как можно изменить эту ситуацию, но все приходящие в голову варианты кажутся либо глупыми, либо невыполнимыми. Иллария никогда не считала себя умелой в составлении каких-либо планов, предпочитая действовать по ситуации или подсказкам других. Но сейчас ей одновременно хочется и самостоятельно придумать такой план, в котором мать не найдет недостатков, и чтобы кто-то составил этот план за нее и лишь сказал, что надо делать. Поэтому в последнюю пару дней Иллария избегает встреч и разговоров с матерью, особенно наедине, а та, кажется, и вовсе этого не замечает. 

Шум крыльев, раздавшийся неожиданно близко и громко, заставляет Илларию вздрогнуть и потерять равновесие. Заваливаясь на бок, туда, где до земли десятки метров, она лихорадочно машет руками и крыльями, пытаясь выровняться. Безуспешно. Уже в падении она чувствует, как кто-то ее ловит. Открыв оказавшиеся вдруг зажмуренными глаза, Иллария видит напуганное лицо младшего брата, осторожно переносящего ее на твердый балкон.

— Тео, ты меня напугал, — переведя дыхание, тихо произносит Иллария, вставая на каменный пол и стараясь держаться ближе к стенам.

— Сама не лучше, — хмыкает Маттео. — Сколько раз тебе говорили не сидеть подобным образом? 

— Много, я давно считать перестала, — слабо улыбается она, нервно поправляя растрепавшуюся прическу. 

— Что это там у тебя? — живо интересуется Маттео.

— Ничего, — заметив, куда направлен его взгляд, Иллария спешит спрятать левую руку за спину.  Не успевает. Брат перехватывает ее запястье и с интересом всматривается в золотисто-рыжий узор. — Не важно. Не говори никому, что ты видел, ладно? — тихо, едва различимо просит она, все же вырывая руку. До чего же глупо. Не стоило вообще снимать иллюзию с узора.

— Ладно, — неожиданно серьезно соглашается брат. Иллария поднимает взгляд и замечает в его глаза обеспокоенность, — но с тебя рассказ, как так вышло и почему я не в курсе, — в знакомом веселом тоне продолжает Маттео.

— Как-нибудь в другой раз, — уклончиво отвечает Иллария, садясь в кресло. — Но это тоже должно будет остаться между нами. 

— Хорошо. Все, что ты расскажешь мне о своей личной жизни, останется между нами. Ahau. Родители, полагаю, тоже не в курсе?

— Матушка знает в очень общих чертах, отцу расскажу когда-нибудь потом, — с легкой теплотой в голосе говорит Иллария. — И спасибо, но, думаю, ты не просто поболтать сюда прилетел. 

— Вообще-то именно за этим. Никак заснуть не могу, — Маттео пожимает плечами и садится в соседнее кресло. 

— Волнуешься перед завтрашним балом?

— Угу. Вообще не представляю, чего от него ждать, и к чему готовиться. И вроде бы все танцы, этикет давно уже выучены, но все равно боюсь, что что-то сделаю не так, где-то ошибусь и, возможно, даже серьезно. 

— Помню, я думала примерно так же, — тепло улыбается Иллария. — И вроде бы даже вполне успешно справилась, по крайней мере обратного мне никто не сказал.  А раз уж вышло у меня, — она вспоминает, как множество раз сбегала с занятий по этикету, казавшихся слишком скучными, и как мать каждый раз спокойно и терпеливо объясняла, почему это важно, но надолго этих объяснений никогда не хватало, — то ты не можешь не справиться, да и я буду неподалеку, подскажу, если что. Главное завтра вечером не позволь волнению спутать все мысли. А до тех пор волнуйся, сколько хочешь, думаю, вряд ли найдется кто-то, кто не волновался из-за первого бала. 

— Мне кажется, матушка не волновалась, — хмыкает Маттео, — не представляю даже, что вообще могло бы ее взволновать.

— Может, ты и прав, а может, — Иллария вспоминает улыбку, которую подарила ей мать после их разговора в день возвращения. Улыбку, на которую за мгновение до этого не было и намека, — она просто прекрасно умеет это скрывать.