Микаримиа никогда не видела Златую Гвардию вблизи, лишь мельком блестели их золотые нагрудники под расшитыми золотыми нитями хаори. Среди всех подразделений аматеранской армии они были лучшими из лучших. Меч, копьё и щит на страже Златого Дома и всего Дайхона.

Если бы всё сложилось иначе, Акира бы уже вступил в Златую Гвардию.

Если бы.

Но от Акиры остался лишь непомнящий себя белый призрак, навсегда запертый в заснеженных предгорьях Великаньих Кулаков. От Златого Дома осталась она одна – не то всё ещё всего лишь Златая Дочь, не то уже Златая Матерь. Микаримие даже не хотелось примерять на себя этот титул.

А от Златой Гвардии остался Голдфаер – если, конечно, после расставания со службой его ещё можно было к ней отнести. Он даже отдал Микаримие его чудом сохранившееся гвардейское хаори, успевшее истончиться за более чем две сотни лет. И если каждый в Златой Гвардии сражался так же свирепо, как он, то она действительно была достойна звания лучшего подразделения в аматеранской армии.

Но чем дальше, тем больше Микаримиа задавалась вопросом, насколько эта свирепость была уместна во время их тренировок.

– Локти выше! Меч должен закрывать тебя, а не болтаться где-то сбоку.

Микаримиа попросила Голдфаера научить её сражаться, но она никак не ожидала, что стайх, который всегда относился к ней учтиво и практически трепетно, начнёт тренировки сразу с битв и на её возражения ответит лишь «Практика – наш самый лучший учитель».

Удар затупленного меча пришёлся по кисти, и Микаримиа выронила свой. Пусть она, зная любовь Голдфаера к атакам по рукам и пальцам, бинтовала их перед тренировками, это всё равно было больно. До слёз больно.

Голдфаер отошёл от неё, давая возможность передохнуть.

– Поднимай меч, и продолжим, – скомандовал он.

– У меня руки болят, – тихо ответила Микаримиа, потирая кисть.

– В реальном бою твоему противнику будет всё равно, что и где у тебя болит.

Но это был не реальный бой.

Шмыгнув носом, Микаримиа подняла меч. Толстая коса, в которую она заплела свои длинные бело-золотые волосы, чтобы не мешали во время тренировки, неприятно тянула голову. Ноги ныли и подкашивались колени. Чувствовалось, как на плече, спине, боках, кистях, пальцах, бедрах набухали свежие синяки – пополнение уже и так внушительной коллекции.

Глубоко вдохнув, Микаримиа в который раз ринулась на Голдфаера. Удар, блок, удар – и её меч снова выбили у неё из рук.

– Поднимай меч, – снова скомандовал Голдфаер, привычно отходя от неё чуть подальше.

Не успел он встать на изготовку, как ему пришлось блокировать удар в голову. Мечи встретились и зазвенели прямо у его лица. Это было нарушением правил тренировок. И Микаримиа это знала.

– Миа…

– Теперь и отныне для тебя – Златая Дочь Микаримиа, – холодно сказала она. – Ты решил, что ко мне, к моим чувствам и словам, можно относиться так же наплевательски, как ты относишься ко всем остальным. Больше я такого не потерплю.

Она увела меч в сторону, разрывая блок, и, кинув его в сторону, ушла из тренировочного зала.

Голдфаер так и остался стоять с поднятым мечом, и лишь чуть погодя опустил его. В голове застыла картина того, как в момент, когда Микаримиа нанесла свой последний удар, она вся светилась, как звёзды на ночном небе.

Он нашёл её днём позже. Микаримиа стояла на холме, недалеко от места, где начинался лес, и смотрела куда-то вниз. На этот раз её волосы, торчащие из капюшона подбитой мехом курточки, были заплетены во множество косичек. Традиционная для стайхов прическа.

– Микаримиа, – окликнул он.

Она обернулась. Нахмурилась. Всё ещё злилась на него.

Подчиняясь порыву своих чувств, он упал перед ней на одно колено. И даже так стайх оставался выше неё, маленькой златой аматерки.

– Прошу, прости меня, – начал он, склоняя перед ней голову. – Я вел себя недостойно для стайха. Я вел себя недостойно для златого гвардейца. Я вел себя недостойно для того, кто поклялся защищать тебя.

Он поднял голову, заглядывая в её прозрачные глаза. Микаримиа долго молчала, смотрела на него. Словно бы оценивала.

– Хорошо, – наконец ответила она. – Прощаю. Но… это не значит, что я перестала злиться на тебя.

– Значит, мы вернёмся к тренировкам? – спросил Голдфаер, поднимаясь на ноги.

– Да, але не с тобоjу, – словно бы из ниоткуда вдруг появилась Ванда. Всё это время она лежала в высокой траве и слышала весь их разговор.

Наверняка видела, как он стоял на одном колене. Это зрелище не предназначалось ни для кого, кроме Микаримии.

Поднявшись на ноги, расхлябанным шагом стайха подошла к Голдфаеру и, словно они какие-то давние приятели, приобняла его за одно плечо.

– Микаримиа избрала своjим новым учитељем мене, – гордо сообщила она.

Голдфаер почувствовал, как к горлу подступил комок злости. Но, сохраняя спокойное лицо, он лишь спросил, обращаясь к Микаримие:

– Ты уверена?

– Не стоит сомневаться в моих решениях, – ответила она и, показывая, что на этом разговор закончен, направилась к лесу.

Когда она удалилась настолько, чтобы точно их не слышать, Голдфаер сказал, обращаясь к Ванде:

– И чему така балбеса, ако ты, може её научити?

Та лишь с хитрецой улыбнулась.

– Уж в сеj дэлу лучше тебе буду.

Не выпуская его из полуобъятий, которые уже превратились скорее в удушающий захват, Ванда приблизилась ещё ближе, щекоча своими дредами его щёку и практически дыша ему в ухо.

– Ты воjин, солдат. И из неё солдата и воjина сдєлати усиловал. Але сеj не дља неё. Вуж увєри мне, jа виджу многое. –  Ванда постучала пальцем по виску.

Действительно, её жуткие глаза охотника, словно вывернутые наизнанку – черные снаружи и белые на месте зрачка с фиолетовой радужкой посередине – и правда видели гораздо большее, чем глаза всех остальных. Видели, как в своё время говорила бабушка Ванды, суть вещей.

– Её сознаниjе – клубок скорби и противоречиj, люмос нестабилны, то гори јаснєјши денных звєзд, то гасне, что не разгледєти. Ей трєба постигнути себе, разбрати, кто она и чего хоче, прєжде чем меч в рукы брати. А ты её зашчитник, вєрны пёс. Вот и оставати вєрным псом, охрањај её.

Голдфаер оттолкнул наглую стайху от себя.

– Я не желају слушати нравоучения от той, что мнє в дочеры годити се.

– Може, сеj и к лучшему, учитываja, как ты к своjеj собственоj дочерє относиш се. А ешче у тебе колєнка в травє, – ответила Ванда и, показав ему язык, пошла за Микаримией, нагнав её в три шага.