Какое-то время они молчат. Убывает вино в кувшине, тает воск. Теплый запах мёда будто делает воздух теплее, и посреди замершего хаоса сгустком ненужного уюта вбирает в себя рябь живого огня.

Рыцарь больше не спрашивает об эльфийке. Если бы она была мертва раньше, чем рассказала что-нибудь полезное, Плут не стал бы приходить таким образом. И в противном случае — умалчивать о результатах всё еще не в привычке убийцы.

А помимо этого, что можно обсудить в полуживом городе, где еще не исчезли призраки павших?

Плут не прочь оказаться в хорошей таверне или хотя бы в забитом кабаке к югу отсюда, как бывало раньше. Рыцарь же — в своем замке или хотя бы за пределами этой крепостной стены. Объединяет их только нежелание здесь оставаться. В нелепом кабинете совершенно нет возможности удобно расположиться для какой-нибудь пустой беседы. Рассчитан он только для дела и превосходства сидящего за столом. Злополучная софа слишком далеко, чтобы сохранить хоть какую-то доверительную атмосферу. Поэтому Ларвис остается на ногах.

Вино оказывается хорошим. Можно только догадываться, где Плут сумел его найти и как смог донести сюда.

Эльф качнулся, намереваясь опуститься на стол, но также неровно себя остановил и по инерции движения прошел к полке, прибитой в паре шагов от рабочего места. Рыцарь молча сдвигает бумаги и чернильницу на самый край стола. На полке стоит маленький железный оттиск сердца в окружении мечей и правее фигурка какой-то коронованной особы. Странный выбор для украшения такого нелепого места — решает Плут. Впрочем, это скорее всего были дорогие подарки в знак благосклонных решений — предположение кажется ему истинным.

— Я помню таверну у Кривого Искоса, — он выпаливает это раньше, чем успевает подумать, как продолжить мысль и понять, к чему вообще это вспомнил.

— «Можжевелова шишка», — отзывается рыцарь. Название всплывает внезапно, словно бы чужое, случайно им подсмотренное.

— Было весело. Вино было ужасным, но эль оказался хорош. Как и закуска. Давно так не пили, — он чуть поднимает кубок, указывая на него. На губах мелькнула лукавая улыбка.

— Да, давно. В замок как раз должны были доставить несколько бочек вместе с другими товарами.

— С элем? — с оживленной надеждой спрашивает Плут.

Рыцарь чуть медлит, что-то прикидывая.

— Нет. Эль задерживается. Будет только вино.

Разговор снова угас. Оба вспоминают таверну в богами забытом месте, но не смеют хоть что-нибудь озвучить о тех днях. Потому что рыцарь — пытается вспомнить хоть что-то, Ларвис — надеется хоть что-то из тех дней пережить вновь, выхватить из памяти так ярко и достоверно. Каждый запомнившийся момент связан с именами, которые произносить сейчас не хочется. С именами, которые произносить как прежде уже нельзя. Плут приходит к выводу, что озвучить свою мысль о таверне было отвратной идеей. Воодушевление, которое и так было не крепче песчаного замка из-за упертой эльфийки, теперь стремительно исчезает. «Да, пожалуй, как там уже не будет», — мелькает мысль. Перед глазами встают недавние картины в подземелье. Ларвис отпивает вина.

— Оказывается, я не такой кровожадный, как мне казалось раньше. Эта принцесса успела меня утомить.

— Она дочь Белого короля? — сдержанно выражает удивление рыцарь. Такого он не предполагал.

— Да.

— Быть может, желание мщения твое избирательнее и строже, чем слепая жажда расправы над всем древесным родом?

Ларвис пожимает плечами:

— Может быть, глядя на нее, я все больше ненавижу самого короля.

— Он вырастил еще большее чудовище, чем сам?

— Хуже. Он вырастил ягненка. — Ларвис молчит, о чем-то раздумывая. Свартмунд видит в этом сожаление о содеянном, но ничего не говорит. — Здесь скучно, — пресекая прошлую тему, он говорит о комнате, ее пресном убранстве, но будто хочет сказать вовсе не об этом. Замолкает, поджав губы, перекатывается с носков на пятки и вновь замирает. Махом допивает бокал и ставит на свободное место рядом с оттиском. Серебро всегда приятно на ощупь, но рука не тянется к нему даже для оценки веса. — Можно вопрос?

— Можно.

— Эта отчужденность. От собственного войска. Она из-за статуса или из презрения? Любой король и князь рады разделить с воинами победу, побыть в одном зале, — он переводит взгляд с оттиска на рыцаря.

Рыцарь смотрит в ответ. Его бледное лицо не отражает удивления вопросу или недовольства. Белые волосы убраны в высокий хвост, и сейчас отливают бледным золотом. Неизменное ледяное сияние. Лишь странная кротость в этом выражении лица, искажённом темным богом, напоминает о прошлом сильнее обычного. Есть что-то в том, как густые черные брови придают рыцарю статную серьезность, как правильные черты лица в неверном свете свечей напоминают о снежных скалах далеких, далеких земель. Тех, где Ларвис никогда не бывал, но почему-то знает, что все из рода Свартмунда по-своему прекрасны в своей величественной строгости. Эти привычки, эти жесты и мимика, никакая тьма не вытравит из существа его суть. Она может прочертить только страшную пропасть. Пропасть, которую Плут ощущает вполне реальной. Быть может, имея возможность подмечать подобные вещи, эльф полуночи потому все ещё не покинул…

Капает воск. Статуэтка блестит розовым серебром. Плут высок и статен, правую сторону лица освещают свечи. И белесый глаз от этого приобретает медовый оттенок.

Его небрежность перетекает в лукавую манерность, чуть тяжелеющую от резковатой жёсткости в привычке стоять, двигаться — вот, что покоряет в нём быстрее имени и клинка. Раньше, чем он скажет первое слово, собеседник уже будет заворожен. Гремучая смесь трикстерской, лисьей ловкости с жесткостью убийцы. Рыцарь про себя подмечает, что отобранный у мечника клинок, висящий сейчас на поясе слева, Ларвису в самую пору. Есть в клинке почти эльфийское изящество. Взгляд задерживается. От кожаной брони нет шума, как от стальной. Она у наёмника всегда была рассчитана на скорость. Используй Ларвис этот клинок в бою, зрелище было бы интересным. Свартмунд не отказался бы на это посмотреть.

И всё же сквозь привычный и харизматичный образ проступает неуловимым ощущением ни то нечеловеческая тоска, ни то звериная загнанность, доведённая до загустевшей злобы. Быть может, на какие-то доли секунды это скрытое и неосознанное самим Плутом проявляется в тоне последних слов, в прищуре жестких глаз или случайном жесте.

— Ты знаешь ответ, — тихо отвечает рыцарь. Пальцы скользят по кубку. — К тому же, это для меня не победа. Вынужденная остановка.

Плут кивнул. Конечно, можно обмануть смертного в своих мотивах, но не богов, к которым приходишь за силой. Нельзя стать темным паладином ради коварного плана по уничтожению зла и тьмы. Но возможно ли преследовать бок о бок с темными тварями нечто иное, видя достижение своих целей через то же свержение Света, что и они? Как можно так кардинально отринуть то, чему верил долгие, долгие десятки лет? Как можно отринуть то, во что заставлял верить других? Ларвис не озвучит эти вопросы.

— Надеюсь, в другой раз выйдет более можжевелово, — Плут ведет плечом, будто отстраняясь от произошедшего разговора. — Теперь прошу меня простить. Вынужден откланяться.

Ларвис резко поворачивается к рыцарю, отвешивает низкий поклон, и с такой же широтой жеста разогибается обратно.

Тихо прикрывается дверь. Рыцарь наливает в кубок вина, едва не переливая за край. Свечи дрогнули и разом погасли.

Ни то злость, ни то азартную радость, но это необходимо на кого-то выплеснуть. Эта буря теснится в груди, распирает легкие и застревает в глотке. Эльф стремительно идёт по коридорам, пару раз вписывая кулак в попадающиеся выступы стен, пока кисть заметно не начинает ныть. На костяшках перчаток остается характерная пыль.

В огромном зале едва можно протолкнуться. Воздух душен и горяч, словно захмелевший от обилия еды и выпивки. Плут в одном единственном порыве движется к ближайшему длинному столу между пьяными телами, то дерущимися, то танцующими. Здесь еще кипит здравое празднество.

Ловко перешагивая сраженных хмелем, он оказывается со спины между двумя мощными воинами и кладет руки им на плечи.

— Найдется чарка выпить за победу?! — голос звучит с задором и громко, чтобы смысл точно дошел в нужном настрое.

Ему отвечают дружно, уступают место и подносят кубок. Оборотень подтащил к их троице поднос с почти нетронутым поросенком, чтобы выпивка не свалила слишком рано. Метнулся вверх кубок, голос Плута грянул в невнятном кличе и слился со множеством других голосов.