Черные шпили нового храма устремляются вверх, точно пытаясь разорвать пелену облаков, объявших небо в густеющих сумерках. Прохладный ветер дует в лицо, оставляет ощущение своего холодного и свежего касания; он предвещает холодную ночь.

Плут снимает капюшон и вслушивается в пространство. Здесь, на выступе башни, его не видно ни с земли, если не знать, куда смотреть, ни с постов караульных. Далеко вдоль восстановленной крепостной стены движутся редкие огоньки факелов. За нею стелется бесконечный горизонт, едва различимый человеческому глазу в зыбкой дымке. И сколько хватает взора, нет поблизости других городов и деревень. Плут уверен, что новые войска идут за ними следом, чтобы закрепить победу, и однажды расширить ее границы, пошатнуть долгое затишье, которое словно спящий дракон хранит над землями тревожное предчувствие. Народы всегда гибли в борьбе — Плут это знает как никто. И несправедливость войны убийце — предвестник раздолья. Так бывает всегда, когда королевства надевают траур, зализывают раны и распускают ненужных защитников. Знает он, однако, и иное, когда разгорится это пламя, рокот его будет пронесён в сказаниях и балладах сквозь сотни и сотни веков, если останется хоть кто-то, способный говорить и слушать.

Остывает камень, и легкий туман встаёт в низинах; Плуту хотелось бы убедить себя, что в воздухе чувствуется близящийся дождь, но ничего изморенные сумерки не обещают, кроме короткой передышки. Впрочем, даже в этот дождь ему всё равно верится больше, чем в грядущий рассвет.

Храм прекрасен. Только вдуматься, что его возвели за считанные дни — это покажется ложью. Но маги умеют удивлять. Плут представляет, как звучал голос рыцаря, приказывающего построить здание в кратчайшие сроки, Вернону, сдерживающую попытки его переубедить. Да, пожалуй даже с сотней магов построить подобное — чудо. И это чудо было сотворено благодаря неясной убийце спешке.

У входа колонны отражают свет голубого пламени, это же сияние сочится сквозь узкие окна. Словно в центре города вспыхнул странный фонарь или светильник с блуждающим огоньком.

Под властью света подобного не повторялось долгие века. В своих путешествиях Плуту приходилось видеть поросшие мхом руины, занесенные снегами осколки — в них узнавалось невероятное мастерство, не уступающее храмам Истэна. Там же, где в недавние времена подобная тьма могла подняться во весь свой рост, скрытая среди непроходимых троп, ему посчастливилось не оказываться. И потому при случае он видел лишь маленькие капища, осторожные, укромные уголки в самых опасных закоулках великих городов, там, куда не сунутся ни светлые ордена, ни стражники, ни какие-либо еще истанийцы и им подобные. То, что было робкой тенью, сейчас вновь обретает плоть, поднимая ранее склоненную голову.

В голубом сиянии врат появляется рыцарь, он неспешно спускается по широким ступеням и направляется к зданию городского совета. Плут прикидывает, что отсюда удобно целиться из лука. Пробраться в сам город и на это место сложно, но позиция идеальна и стоит такого риска. Он поднимает руки, натягивая воображаемый лук. Нет, пожалуй, арбалет будет мощнее, — думает он, но локоть не опускает, чтобы сымитировать другое оружие. Представляет, как стрела заходит за воротник брони или в псовый глаз. На это действие толкает какое-то странное любопытство — ни то желание узнать свои собственные ощущения от примерки подобной роли, ни то интерес, заметит ли рыцарь, что оказался на прицеле несуществующей стрелы. От подобной игры неприятное чувство зарождается в теле под маской любопытства.

Когда же рыцарь замедляет шаг и поворачивает голову в сторону Плута, последний замирает. Пальцы дрогнули, будто не выдержав невидимого натяжения, а по спине расползается колючий холод, сковывая мышцы, впиваясь тонкими иглами в кожу.

Ропщет ветер, темнеет небо. Эльф полуночи ясно ощущает на себе ледяной взгляд; дрожь частого сердцебиения в напряжённой грудине завладевает телом.

Вопросы в голове множатся, и подступающий холод ночи перестает ощущаться. Рыцарь опускает взгляд и продолжает свой путь, пока не скрывается за выступом крыши.

В кабинете горит пара свечей. Плут стоит перед столом рыцаря. Звериная морда безмятежна. Где-то в пространстве трёх шагов между собеседниками замерла новая недосказанность, которую они умело и единодушно игнорируют.

— Я узнал пророчество, — начинает Плут. — Белоокие действительно угасают. Но в городе были не все. Мечник — бастард из человеческого рода дэ Васкаль, lum`adre была уверена, что вершить пророчество должен он. Сам же мальчик не вписался в планы богатого родителя и ушел завоевывать себе славу, чтобы доказать честью право на место в графской семье. Остальные не представляют по-отдельности ничего интересного. Тот варвар — действительно дикарь из звериного рода прибрежных племен. Известно только, что маг, Маллис, очень умен, претендуя со временем занять не последнее место в истории. Он один из семнадцати последних учеников того почившего мага, бывшего при Грозной битве... — эльф немного задумался, вспоминая имя, — Йеко. Маллис покинул остальных учеников, чтобы непосредственно принимать участие в борьбе. Но нельзя исключать, что он солгал. Так просто покинуть Башню нельзя. Возможно, в этом маге и был залог их успеха. О Йеко ходит много историй. Больше она ничего не сказала, присоединилась к ним самой последней.

Взгляд рыцаря скользит правее, Плут предполагает, что Свартмунд задумался. Ведь не может такое не вызвать совершенно никаких эмоций? Рыцарю нужно время, чтобы решить, как на общее положение дел влияет люманаэдрийская принцесса.

— Расскажи о пророчестве.

— И когда преданный и предавший своею кровью возьмет меч, закаленный трижды, но не единовременно, тогда дрогнет тьма, воспрявшая над Черным Зверем, и белое око, зрящее в синий пламень, разрубит оковы тьмы.

— Какая глупость, — подумав, роняет рыцарь, но больше злит его то, что эльфийка впуталась совершенно напрасно, доставляя проблемы своим присутствием. — Ни имен, ни деталей, но эти слова заставили их отчаянно сражаться.

«Да, если ее отпустить, она снова вернётся. Будет сильнее и опытнее. И даже, если ее оставить в плену, то едва ли кто-нибудь поверит, что это правда, а помимо этого всегда есть риск побега и божественной воли», — размышляет темный рыцарь. Сейчас, когда пророчество стало известно, оно кажется не самой сложной дилеммой.

Первое смущение обращается задумчивостью. Рыцарь берет тонкое лезвие для писем, оно засверкало в его пальцах. Наступила тишина, в которой Плут оглядывается, но снова не находит удобного кресла или хотя бы стула.

— Одна деталь описана очень точно: псоглавый воин темного бога, — высказывается Плут, тоже задумавшийся о том, что без побежденной команды древние слова звучат как набор нелепых образов. — Возможно, погрешности перевода.

— Теперь это не так важно. У меня есть враг, который считает смыслом своей жизни победу надо мной. Имеет поддержку. Более того, считает победу возможной. Впрочем, они были не готовы.

— Быть может, битвы будет три? Как минимум, они предали свою напарницу, не попытавшись отбить. Чем не предательство из пророчества?

— Ее бросил маг, — Рыцарь поморщился, — Потому что струсил. А ты говоришь, что дело в бастарде. Хотя… нужно избавиться от последнего белоокого. От каждого. Они захотели играть в судьбу, значит, нам предстоит сделать ход, а не ждать, когда они подберутся к нашим воротам. Завтра, как придут войска Стального, мы отбываем обратно. Там и приму решение. В конце концов, это битва, которая уже начата.

Плут терпеливо ожидает продолжения, но рыцарь вновь погружается в мысли, откинувшись на спинку стула. Ларвис рассматривает плотную кофту, которую обычно не видно под мощным нагрудником. Тонкая вышивка красива, блестит темно-синим шелком даже в теплом свете свечи. Рукава аккуратно сминаются под наручами. Рыцарь снял только самое тяжёлое, чтобы не возиться с деталями и иметь возможность сидеть за столом. Впрочем, даже так он выглядит очень внушительно из-за своего роста. Статный и сильный.

— Могу я спросить, что ожидает эльфийку? — подступается Плут, почти физически ощущая, как прерывает какую-то мысль рыцаря. Ларвису не нравится ни собственное выражение лица, ни собственный голос, которым он задает этот вопрос.

Взгляд у Свартмунда тяжелый и холодный, пристально изучающий бледное лицо убийцы. Почему-то обычно способный смотреть в эту бездну мощи, Ларвис теперь теряется, не желающий выдавать свои мысли. Да и слишком уставший, чтобы их прятать.

«Нравится ему? Вызвала в нем жалость?» — мелькнуло предположение у рыцаря, в следующий миг оно показалось неуместным. Едва ли маэрит способен на подобное. Но о вкусах и пристрастиях эльфа он едва ли что-то знает, иного же объясняя зажатой скованности, с которой Плут сверлит его стол, он просто не находит. Зачем так спрашивать, как не с надеждой спасти? И если так, сможет ли сам остаться беспристрастным? Свартмунд знает, что чем глубже в это вникнет, тем дальше от истины окажется. Времени нет, и очень кстати. Вопрос задан, пора вынести свой вердикт.

— Я как раз думал об этом, — медленно отвечает он, перекладывая стопку листов. — Мне нет от неё пользы. Белый Король не станет торговаться.

Плут несколько мгновений молчит, осмысливая логику этого решения.

— Но ведь она принцесса. Сильный целитель, дар можно использовать. Обратить ее во что-нибудь. В очередную тень, слугу, нежить. Запечатать. Бросить в подвалы замка. Что-нибудь?

Рыцарь снова смутился, не понимая этого упрашивающего или негодующего напора.

— Таких всегда приходят спасать, Ларвис. Я не буду создавать себе очередного палача. Убей ее, а если не можешь — поручи другому, как соберёшься.

Эльф хмурится, озадаченный последними словами. Но не задумывается над их подтекстом слишком долго.

— Если она просто умрет, то возродится в Древе! Ничего не вспомнит, будет в вечном блаженстве, словно вся эта жизнь не существовала. И даже последний слуга в их мерзком королевстве не узнает, как бесславно и позорно сдохла их прекрасная наследница. А самое главное, Белый король не поведет и бровью, — с каким-то отчаянием пытается донести эльф. — Я ничего не просил до этого момента. Но теперь прошу. Я хочу, чтобы он никогда больше не смог ее увидеть. Чтобы они оплакивали ее так, как никого до этого момента.

Нож замер. Опустился на стол. Повисло молчание. Тихо потрескивают свечи. Плут дышит глубоко, открытый взгляд его мрачнеет, словно яркое пламя становится багровыми углями; он чуть опускает голову, делает шаг назад, сжимая кулаки — слишком поздно задумывается о том, что и как сказал. Запоздало понимает, что возвращение души Альны в древо оставит Белое королевство в статичном спокойствии. Подобное происшествие отвратит люманаэдрийских эльфов от новой помощи людям и не сподвигнет на полноценный поход. Это хороший ход, чтобы снова сохранить зыбкое равновесие. Избавиться от сильной фигуры и не повлечь приход иных.

Рыцарь поднимается со своего места. Смотрит сверху вниз на смирно стоящего эльфа, всем своим видом показывающего, что признает свою резкость.

Удушливая жажда мести заставляет опасения умолкнуть под гнетом слепой веры Ларвиса в то, что рыцарь рассудит иначе, дарует желанное. Найдёт решение. Почему-то смутно предполагая, что ни этот, ни какой-нибудь другой порыв не будут жестоко пресечены.

— Я буду ждать вас в храме, — тихо роняет рыцарь и обходит Плута, покидая кабинет. Тот растерянно оглядывается и спешно выходит следом, не чувствуя под ногами твердость камня.