Чужое имя редко когда способно одним своим звучанием устрашить всех и каждого. Так и знание, что половина стражей в городе, носящих свою особую униформу, является частью армии Свартмунда, в подворотне не всегда оказывается решающим фактором. Одна против четверых. Обычно было бы не страшно, но нынче преимущества не на ее стороне: беглец совершенно неудачно завалился в кусты слишком близко от шайки. Его либо успеют ранить, либо попробуют им же прикрыться. Хмель только догоняет, но греет кровь, обязательно поведет удар, смажет реакцию. И видят боги, Рейгис почти раскаивается в своем решении очутиться здесь. Но темнота для нее не такая густая, как для человеческого глаза. И она видит, как будто бы оправляя рубаху, головорез достает нож. Ее рука лежит на гарде меча. О, они это видят. И боятся. Но будь они умнее, боялись бы другой руки — потому как в подобном месте лучше орудовать кинжалом, нежели мечом. Все решает даже не заявление о том, что она стражница, и не резкий говор восточных владений, за которым, как правило, узнают среди стражников хороших бойцов. Она уверена, что для бандитов оказывается самым веским простое, но сказанное как можно тише, почти испуганно: «вампир».

Впервые за долгое время она снова благодарна своей крови. Четверо озираются, но уходят. И Рейгис так стоит, вслушиваясь и всматриваясь, немного дольше, чем нужно. Чтобы не ударили со спины, чтобы не подкараулили в какой-нибудь рисковой попытке отбить свою цель. Ветер ластится к лицу, прохладный, но приторный от цветущего шиповника. Он вязнет на языке цветочным сиропом. Стражница почти забывает о том, кого только что спасла. Тихо. Стрекочут кузнечики, перекликиваются ночные птицы. Но чужое сердце бьется заполошно. И чужое дыхание дрожит оглушительно для ее слуха. Она оборачивается, проходит ближе, приминая высокую траву.

И носком сапога пинает подошву чужой обуви. Явно стоптанной в пути, но добротной. Человек дрогнул, издал испуганный вздох, но и только. Раздражение снова подкатывает к горлу.

— Вставай, а то уйду. Слышишь? — и все же в голос недовольство еще не пробивается. Хорошая ночь, льющаяся странным покоем в самую грудину. И серо-голубой плащ, словно мышиная шкурка в таком мраке, начинает двигаться. Рейгис видит перепуганное бледное лицо с черным росчерком на щеке, бледные пальцы под широкими рукавами.

— Они идти?

И ей требуется немного времени, чтобы осознать: бедняга едва умеет говорить на местном языке. «Не местный, например», — вспоминается мысль, и в груди расцветает твердое ощущение, что все она сделала верно. Рейгис кивает, тянет губы в улыбке и протягивает ладонь, стараясь выглядеть дружелюбно. Мальчишка, а она решила, что это молоденький парень, протягивает сразу две руки. Стражница едва уловимо хмурится: запястья связаны. От резкого — ей всегда недостает мягкости —движения капюшон падает на плечи. И теперь можно разглядеть в неверном свете Серпа вытянутое лицо под спутавшимися светлыми волосами, круглые, блеклые глаза, удивительно ясные в мертвенном свете ночи. И эти глаза смотрят сверху вниз испуганно, точно у кролика. Будь другое место и иное настроение, эту непохожесть на вампиров она нашла бы по-своему притягательной.

«Такой длинный и такой слабый!» — вместо этого про себя вздыхает стражница почти миролюбимво, но не отпускает чужие руки, ловко вынимая короткий кинжал. Даже что-то успокаивающее говорит, когда клинок заходит под веревку. Но стоило надавить на путы лезвием и потянуть на себя, как бледные руки дрогнули, а сад оглушил крик.

— Да чтоб тебя! Проклятый мальчишка! Я тебя развязать-

Рейгис не понимает сбивчивых слов, зато ощущает теплую кровь на пальцах и сразу замирает. Сладкий воздух оттеняется металлической влагой. Мерзкие мурашки бегут по спине. Ошибиться? Поранить? Да она почти трезвая! И тянет руки к себе несмотря на все возражения и плаксивые просьбы. Веревка, странно сверкнувшая белым сиянием, оказывается совершенно цела. В отличие от мягкой кожи, которая с ней соприкасается. Прямо вкруг зияют довольно глубокие раны. Не так страшны были бы они на ее собственных руках. Но этот бестолковый тщедушный мальчишка! Скован волшебными узами… И не потому ли, что сам он маг?

— Парень, кто ты? Откуда? Почему на тебе такой сильный артефакт?

Больше, чем кого-то еще, Рейгис, пожалуй, ненавидит магов. И ничего не меняется — без жесткого приказа сверху помогать желание совсем сходит на нет. Но сопляк давится слезами, осторожно тянет руки под плащ, к мелькнувшей сумке. Ляпает одежду черными пятнами. И Рейгис старается не думать о крови. Просто ее так учили — не лезть в чужую жизнь, если у несчастливца потекла кровь и можно обонять много больше, чем будет прилично.

В руках оказывается письмо. Стражнице хватает одного только имени на нем, чтобы все решилось прямо сейчас. Жадная мысль сковала все остальные, даже отвращение к потенциальному магу. Привести путника к самой госпоже Верноне и дать ей запомнить свое лицо. Выслужиться. Оставить в обязательстве кого-то, кто Верноне нужен. Это ведь не просто гонец? Нет, точно не гонец. Она рискнула, поступила верно и боги благоволили ей! Рейгис едва осознанно тянется к кармашку, уже собираясь со всей мягкостью, на какую способна, потянуть паренька за собой. Блекло мелькают мысли о том, как бы обработать раны, как поскорее добраться до замка…

И сердце падает. В темную, сырую, холодную пропасть.

— Стой здесь! — рявкает она, срываясь к окну. Мальчишка только и остается перепуганно стоять, едва успевая прижать к себе письмо. Блеклые глаза смотрят в спину убегающей девушки.

Нет, нет, нет, нет. Нет! Не может такого быть! Медальон мерещится там и тут, но нигде не оказывается. Она разъяренным зверем взмывает на чердак, оглядывается, вглядывается в темноту, зыбкую, серую, нечеловеческую. И багровые глаза замирают, когда сталкиваются с черной расщелиной. Рейгис сглатывает ком, и едва ли может двинуться. Вдох, выдох. Стучит бешеное сердце, кричит в перепонках. Ни слез, ни стенаний. Только горькая пустота, когда носки сапог замирают у самой бездны. Тянет влагой и холодом. Память изменяет, не хочет вернуть заветные моменты. Сомнения еще терзают ее несколько мгновений.

И что-то в грудине надсадно хрустит, ломается. Рейгис не помнит, как оказывается снова в цветущем диком саду. Зато из-под этой толщи оглушающей растерянности ее резко вытягивает вид виноватого затравленного лица. И сквозь пепел разгорается злоба. Треклятый мальчишка.

Но бросить его здесь, эту причину своих несчастий, значит точно лишить себя хотя бы шанса. Нужен ли он сейчас, этот шанс? Нужно ли ей вообще хоть что-то? Ладонь греется от близости клинка. Убить, сожрать от злости и уйти не оглядываясь.

— Вы… потеряли? — робко блеет едва различимые звуки мальчишка.

Молчи, молчи, молчи! Ради всех богов, ты, недоразумение! Молчи ради себя, иначе останешься в этих цветущих кустах. Рейгис зачем-то кивает, может быть, чтобы сохранить призрак дружелюбия. Чтобы парень не упорствовал. Впервой ли глотать гложущее пламя, чтобы чего-то добиться? И тянет за рукав в обход того места, куда ушла погоня. Нужно вернуться к своим, найти кого-нибудь на посту, доложить, взять лошадь и сразу, не медля отправиться в замок Безымянного.

Мышиный плащ заляпан багровым. Черные капли стекают по пальцам, которые явно не держали ничего тяжелее пера и книги. И это почти отвратительно. Кони рядом фыркают, ожидая дороги. Рейгис смотрит на то, как капли разбиваются о твердую, утоптанную землю. Ей все равно. Все равно ведь? «И ехать так всю дорогу?» — мелькает мысль. Ей все еще не жаль, это всего лишь помеха, которая может закончиться слишком плачевно.

Стражникам не полагается ни зелий, ни снадобий. И даже чистой тряпки у вампира не водится.

— Есть, чем замотать? Повязать? Остановить кровь?

И блеклые глаза жалобно на нее смотрят. Она тяжело вздыхает и тянется к чужой сумке. Отрывает от попавшейся рубахи кусок ткани и сколько может, перевязывает раны. Вместо кровавых капель на рукава плаща падают крупные слезы. Молча, тихо. Рейгис не утешает, и жалости это в ней не будит, но за эту тишину сквозь глухое раздражение она почти благодарна.

— Как зовут? Имя?

— Хаскель, — уже блея не так сильно, откликается мальчишка.

— Хорошо, Хаскель. Ездить умеешь? — и показывает в сторону лошадей. Косматая голова поворачивается вслед за жестом, разглядывает животину и кивает, словно болванчик.

До замка путь не близкий, но останавливаться желания нет, поэтому Рейгис подгоняет коня, поглядывает на Хаскельги, как тот управляется в седле. Делает вывод, что очень даже неплохо, и не боясь держит темп. Городские ворота остаются за спиной, и путников принимает в свои объятия ночь.