Ларвис уходит в ночь — без лишних глаз, бесшумно. Оставляя приютившим его единственное, что может: свое имя на случай, если придут темные, и предостережение о последних событиях, если придут светлые. Поскольку и кошель Эрла присвоил себе.

Дорожка виляет в высокой траве ленивым ужом. В какой-то момент она разбивается надвое, словно мысль, всегда множащаяся из единого своего начала. Ларвис останавливается, вспоминает о роднике, благословенном Ламмах. В его состоянии несколько минут ничего не изменят, а если он упустит эту возможность, то будет сожалеть слишком долго. Осторожно ступая по склону, он вслушивается в шелест трав: сквозь них уже можно уловить свежее журчание воды. Не то, чтобы он хотел пить, скорее оказаться рядом, прикоснуться к чему-то родному и святому. Но когда взгляд выхватывает серебристый блеск воды, ее шелковые перекаты на камнях, нежный блеск на маленьких порожиках, идущих все ниже и ниже, жажда одолевает мгновенно. До какой-то изнывающей агонии. Ларвис внимательно выбирает, куда ступить, чтобы шаткий булыжник, вымытый дождями и снегом, не обернулся причиной долгого падения. В прозрачном течении можно разглядеть гладкие камни, сточенные временем. Заливаются трекотом сверчки, редко откликаются ночные птицы, дополняя говор родника. Ларвис один в целом мире, и сквозь дымку облаков на него смотрит Ламмах в отражении небесного серпа.

— Rea’vellen le'Lammah, — произносит Ларвис приветствие, и опускается на колени. Тело отзывается болью, но сейчас он готов это снести с особым терпением. Перелом протяжно ноет, зачерпнуть двумя руками не получится. Поэтому Ларвис склоняется к роднику, упираясь здоровой ладонью в каменистое дно. Вода крупными каплями, словно льдистый жемчуг, стекает за ворот, приносит морозную свежесть. Острый серп выглядывает из-за кучевых облаков с первозданным любопытством. Эльф полуночи пьет снова и снова, находя воду невероятно сладкой и живой. Прикрывая глаза, растворяясь в этом моменте. Ему кажется, что он совсем в других краях, там, где никогда не приходилось бывать прежде, но там, где быть имеет кровное право. Ларвис вспоминает о целебных источниках и ему очень хотелось бы, чтобы этот оказался таким же сильным.

Он все еще упирается рукой в каменистое дно, и холод обнимает ладонь, которому нет нужды противиться. Ламмах — богиня текучих вод, спасительница для путников, покровительница охотников и их добычи. Впервые за долгое время Плут чувствует опору так явно. И что-то крошится в его душе, словно рушится последняя стена, возведённая давным-давно и может быть, не совсем им. Глухо шуршат мелкие камешки. У самой грани берега вода касается наколенников.

— Как я могу просить у тебя силы исцелить мои раны, когда эта сила нужна тебе самой? Благослови меня, le'Lammah, пройти этот путь. Я должен выполнить приказ того, кто обещал вернуть твое Сияние. Ты видишь больше, тебе открыто то, что неведомо другим. И даже паладин Риашара ходит под твоим взором. Я не знаю, правда ли Иерхолд способен это сотворить, но в его слова я поверил раньше, чем смог их принять. Такой дурак. Не знаю, почему. Потому ли, что знал его светлым или потому, что хочется ему верить? Можно ли верить хоть кому-нибудь, когда предает самый близкий? — Ларвис умолкает. Камешки впиваются в ладони. — Укажи мне путь, le’maahe. Мне слишком больно, чтобы я осмелился рискнуть сам.

Серп отчётливо отразился в дрожащей глади, будто жиденькие волны и перекаты не в силах исказить образ. Видимые камни вдруг потеряли свою плотность, и Ларвис, едва успевая испугаться, проваливается в воду так, будто дна не существует вовсе.

Разум пульсирует страхом на грани ужаса. Глаза под водой открываются легко, но видят только безбрежную синеву, в которую откуда-то сверху льется серебристый свет. Ларвис оглядывается, всматривается до невозможности, но нет ни дна, ни предела. Ни тепла, ни холода.

«Это Ламмах» — приходит в голову мысль своя или чужая, и Ларвис совершенно оказывается в ней уверен. Страх отступает. Вместо него приходит желание плыть вверх — его ли — но так эльф и поступает. Не совсем зная, где окажется, он ясно представляет только сияющий серп, который встретит его, как только получится оказаться на поверхности.

Выныривая на поверхность, Ларвис не сразу понимает, что происходит. Злые волны пытаются снова накрыть с головой, утянуть в пучину. Нет никакого света, только страшный мрак и проливной дождь. Это сбивает с толку, путает, словно кошмар внутри безмятежного сна. Везение ли, но река, в которой он оказался, не самая широкая из тех, какие приходилось встречать, да и течение у берега явно слабее, поэтому у эльфа получается выбраться. Как знать, что было бы, угоди он в самую ее середину. Осознание холода еще не успевает подобраться посреди этой бури. Вот только и сам берег становится понятием относительным. Ларвис ясно различает в мутной воде прибрежную траву, даже белесые цветы. Жадно хватает воздух вместе с каплями дождя. Сознание остаётся ясным.

«Разлив?»

Плут оглядывается, надеясь найти какие-нибудь огни поселения, чтобы укрыться от стихии. Сквозь кустарники, раздираемые ветром, на несколько мгновений мерещится пятнышко огонька. Вода прибывает. Убийца не хочет думать о том, что в такую непогоду это была лишь игра его воображения, поэтому он решительно продирается сквозь кусты. Мокрая осока цепляет сапоги, ветер выбивает тепло. Но пока получается сохранять такой темп, а мышцы горят от борьбы с речным течением, тело противостоит холоду.

Вокруг деревни оказывается один невысокий забор. Ни караульных, ни горящих окон. Видимо, свет, на который Ларвис шел, успели погасить, если тот вообще был.

«Самоубийцы. Живут в глуши, без защиты. Еще и рядом с такой рекой».

Первое желание — найти такой дом, куда бы точно пустили погреться: не очень бедный, но и не зажиточный. Лучше, конечно, наткнуться на старосту, всё ему объяснить. Он бы поднял своих увальней поднимать народ, и все бы спаслись, а ему, конечно, честь, хвала и, желательно, горячий завтрак. Сколько пришлось отойти от берега, а сапоги не нашли и клочка земли, где бы воды не было по щиколотку. Эльф огляделся. Пустое место. Ни деревьев толком, ни холмов. Чем и живут эти люди, так земледелием. Хоть какой-то нормальный лес куда дальше, теряется во мраке. Ларвиса угораздило оказаться в самой низине, с теми, кто к утру утонет или в худшем случае лишится посевов и крова. Поэтому вторым желанием стало донести эту весть до спящих наиболее ясным способом — через площадь к колоколу, если тот еще не утратил своего языка. С местными будет проще найти верное место для спасения.

Сапоги чавкают в грязи, вязнут, словно в болоте, но это все равно, что капля в море, когда вокруг лиховодит стихия. На площади, которая наверняка служит главным центром во время скромных ярмарок и деревенских празднеств главным местом, он видит высокий столб и нечто на нем повисшее. Ливень застилает глаза, забивается в нос. Впрочем, выйти из тени дома и рассмотреть не успевает, замечая движение. Прильнув к деревянной стене, Ларвис наблюдает. У вынырнувшего из-за домов силуэта угадываются длинные уши, скорее маэрийские, нежели люманаэдрийские. Тоненькая фигурка мечется от того, что висит, к тому, что немного выше — цепи или веревке. Ларвис шагает как можно тише, держа руку на гарде. И вот он различает бездыханное тело, прикованное за руку к столбу. Эльф то пытается вскрыть замок, то проверить состояние пленника. Вероятно, даже что-то ободряюще приговаривая, но рокот падающих капель заглушит даже крик о помощи.

— Re’fal! — окликает его Ларвис на достаточном расстоянии. Эльф молниеносно оборачивается, с коротким ножом наготове. Изо всех сил прикрывает собой пленника. Сейчас Плут понимает, что, скорее всего, последнего избили камнями или отходили плетью за кражу или драку — иного ждать обычно не приходится. Особенно в такой-то глуши. Ларвис примирительно поднимает руки, коротко касается груди на уровне сердца, и снова показавая ладонь. Вода стекает по лицу, льется за шиворот сквозь одежду.

— Маэрит? — мелодичный голос, отягщенный недоверием и громом бурт, все равно больше женский, нежели мужской.

— Нет, белка с маэритскими ушами!

— Не смешно! — шипит маэритка, не опуская клинок. Она оглядывается, опасаясь, что сквозь бурю их кто-нибудь услышит. Сразу сбегутся местные, и ей будет не отбиться ото всех сразу.

— Я мог бы помочь.

Она колеблется. У Ларвиса есть время, и есть совершенная убежденность, что эта несуразная разбойница не управится ни то что с ржавым замком, даже с веревкой в таком-то состоянии. Слишком взбудораженная, спешащая — виноватая. В таких случаях любовь оказывается смертельной.

— Откуда мне знать, что ты не местный?

— Я первый бы бросил камень, чтобы не потерять такое лакомое местечко среди этих деревенщин, — язвит он, не скрывая оскала и не понимая таких сомнений. В любом другом случае убийца бы согласился с ее осторожностью. Но здесь, когда посреди явно человеческой деревни встретилось три маэрита, когда один двое из них явно беззащитны, когда от воды скоро промокнет даже то, что промокнуть не может — это его раздражает. Как жить, если не можешь довериться своему чутью? Будь оно проклято, но ведь благодаря ему Ларвис отбил первый подлый удар Эрлы!

Что-то под тенью капюшона после этих слов все же меняется. Эльфийка медленно отступает в сторону плавным полукругом. Сражается она, — думает Ларвис — Видимо, куда лучше, чем думает.

— Замок заел! Не получается его вскрыть, — она разрывается между тем, чтобы помочь и тем, чтобы не спускать незнакомца с острия ножа.

— Это и не нужно, — Плут обнажает клинок из крепкой дворфийской стали, недолго выискивая уязвимое место, ощупывает цепь и кольцо у штыря, дотягиваясь без особого труда. И рубит по месту крепления цепи к столбу. Истертое железо, выеденное дождями и морозами, брызнуло осколками. Ларвис осторожно проходится по кромке лезвия, боясь нащупать зазубрину от удара, но обходится. Пленник обмякает в грязь и воду, заметно прибывшую за время их разговора. Эльфийка сразу подхватывает своего спутника, еще более тоненького и маленького, чем она сама. Ларвис с воровской привычкой огляделся, возвращая свое внимание к двум эльфам. На мать и сына не похожи, да и на любовников тянут едва ли, если только брат и сестра — куда более верное предположение. И оба, вероятно, до ужаса бестолковые. Ларвис недовольно поджал губы, оценивая свои дальнейшие перспективы.

— Слушай, милочка, есть ощущение, что сейчас это все уйдет под воду! — он теперь приближается без опаски, зная, что своему спасителю нож под ребра пихать не будет.

— Не может быть, — она поднимает тщедушного мальчишку, придерживает за стройный торс. Волосы скрыли его лицо, не разглядеть даже немного. — Эта река никогда не выходила из берегов.

— Да посмотри же под ноги! Посмотри! Нам нужно убираться отсюда! Знаешь дорогу?!

И она отвлекается от своей заботы, что-то прикидывает, глядя в сторону реки, кивает черный капюшон, облепивший голову. Эльфийка упорно пытается на руки поднять своего братца. Тот еще жив, но идти сам не сможет, да и едва ли держится в сознании, чтобы помочь ей. В одной истерзанной рубахе и когда-то явно хороших штанах. Ни сапог, ни оружия. На бледной коже блестят ни то мазки грязи, ни то раны. Плут мельком думает о том, что лучше бы парня избили, нежели иссекли кнутом, ведь восстановить потерянную кровь посреди огромного ничего у них не выйдет.

Ларвис неслышно цокнул, перенимая у нее мальчишку вопреки всяким возражениям — лучше ей идти впереди и показывать путь в этом кромешном мраке. Парнишка оказывается легким, и Плут этому безмерно рад, представляя, сколько еще сил придется отдать в борьбе с разъяренной стихией.

Колокол остается нем.