— Mi’arent, mi’arent, hallae Ai’men scéal . Werve reiagliht.

— Ag’s сéar dé Ai’fe tieneiel-air werv’a’mih? — вздохнул голос.

— Mian leh werv’Faoil-Dubh. A’mih morhal.

— Hmm-hmm… Ai’fe cúnae tuarastal’domh, lein. Fios’domh a’mh’scaoil!¹

Черные Вороны появились незадолго до Первого Восстания, словно его предвестники. Они прятались в тенях городов, неуловимые, словно ночной воздух, оставляя за собой только дыхание смерти. Как среди lum'adren, так и среди maeri's — тех, кто был предателем, из-за кого дети Ламмах страдали более, чем уготовили им враги. Их боялись, о них шептались с благоговейным ужасом в глазах и замиранием дыхания. Их ждали. Их пытались убить. За любую информацию были готовы щедро платить золотом, свободой, властью. Черные Вороны — не осталось в мире живых ни одного имени, ни одного прозвища, ни сколько их было. Как они пришли единой стаей, так и ушли под кров богини, оставив только плоды дел своих и славу их. Надежду.

— Как мы могли забыть имена своих героев?

— Мы их и не знали. Имя — оно бы принесло гибель всем, кто был имени этому близок. Черные Вороны были такими же эльфами, как и мы с тобой. И хотя бы одно дорогое сердце, но у каждого из них было. У каждого есть причина сражаться.

    — Пусть Луан ждет нас за городом. Он ведь справится один?

    — Да, я учила его, — ответ сопровождается спешным кивком.

    Руки принимают широкую повязку, светло-серые глаза смотрят с немым вопросом. Плотная ткань темно-синего цвета мнется в сильных пальцах.

— В этих краях эльфийские уши слишком приметны. Сойдешь за валькара из прибрежных краев. Глазки у тебя, что надо, — голос теплеет, подбадривает, и белесый взгляд Ларвиса оживает задорным весельем. Но темные брови Келы в ответ на это хмурятся, выражают тревогу.

— Твои глаза с человеческими не спутать. Ты словно-

— За меня беспокоиться не стоит, — ладони ложатся на чужие плечи. — Ты сделала самое важное, Ceala. Главное, теперь его не упустить. Второго шанса у нас уже не будет.

    Мир никогда не был идеальным. Червоточины появлялись в сердцах всякого: дворф ли это, фейри или эльф. Главная проблема в том, что одни могли ее исцелить, другим приходилось ее вырезать. Против воли. Так случилось и в тот раз, когда воронова стая наметила себе новую цель — торговца из maeri's, он владел нескольким кораблями и не брезговал контрабандой, хорошо от этого получал и щедро платил своим покровителям. Но там, куда входят мешки с редкими травами, ценными шкурами и прочим добром, вполне можно спрятать и живой груз. Речная дорога для тех, кто хотел сбросить тяжелые оковы и выбраться на волю. Близкие отдавали все ради этого побега — цена переправы объяснялась риском и алчностью тех, кто находится по другую сторону этой клетки. И беглецы едва дышали в тесных схронах корабля, не высовываясь оттуда и на миг, боялись испортить, поплатиться за свою слабость. Вот только по другую сторону этого пути их встречала не свобода. Торговец получал плату дважды — от своей жертвы и тех, кто платил за нее на другом берегу, норийцев, главных работорговцев юга.

И Вороны шли, зная, что из дома его в ту ночь никто не выйдет живым кроме них.

— Откуда они все это узнавали?

— У них были хорошие друзья.

    Ларвис мягким, но сильным движением приобнимает эльфийку за талию и склоняет голову к ее лицу, твердо уводя в сторону с широкой улицы — в проулок. Это выглядит естественной забавой влюбленной парочки и не привлекает взглядов. Кела останавливается только тогда, когда они проходят очередной поворот. Прикрывает рот ладонями, будто не слыша ленивой городской жизни вокруг — куда менее яркой, чем в других местах. Люди не обращают внимания, бегают маленькие дети, ссорятся соседи.

— Это были люмадрэ? Что они здесь делают? — серый взгляд подергивается рябью страха. Словно Щит Ламмах под тонкой паутиной облаков — омраченный. Ларвис осматривается, закуток каменных стен прошит несколькими арками, ведущими на прежний путь.

— Да. Они. Не видела раньше?

— Тогда было иначе. А сейчас…

— И сейчас ничего не изменилось, — он кладет руку на ее плечо. Ларвис и сам не ожидал их увидеть, но Кела нужна ему спокойной и меткой, если уж будет нужда в ее помощи. — Reihlök incepitor.² И мы совсем близко. Скорее всего, они пришли к Эрле. Ищут место.

Кела очень старается верить этим словам, унять беспокойное сердце. Она идет следом, и в голове только уверенный голос Ларвиса, мысли об охоте, порождающие мурашки. О, если бы ей довелось родиться раньше, чтобы, как он, ощущать этот привкус на языке, эти чувства, когда пускаешься в погоню. Когда живёшь этими принципами, говоришь о них. Имеешь на это право. Прожить бы то, что она услышала из блеклых пересказов, всякий раз представляя себя на месте героев, словно примеряя с чужого плеча то, что всегда казалось красивой тенью былого. Гонять зверя ради пропитания совсем не то, что упиваться благой охотой на родных землях.

    «Если с ним будет кто-то еще, оставляй на меня. Первым выстрелом постарайся убить Эрлу», — вспоминает она слова, сказанные в доме друга Плута. Сейчас ей Эрла кажется противником менее грозным. Стоит только прикрыть глаза, как вспоминаются мечи на поясе под распахнувшихся плащами. Высокие фигуры, идущие так, будто этот город уже принадлежит им. Легкая поступь, плавные движения. «Если бы маэриты действительно были сильнее, люмадрен никогда не смогли бы победить» — мелькает мысль в ее голове. Улицы сменяют друг друга, и вечер сгущается, зажигает первые звёзды. Дорога пролегает прочь от безбедных домиков, в которых даже свет, сочащийся из маленьких окон, источает бесхитростную радость жизни. «Никто не изменяет своим привычкам», — сказал им ранее безухий эльф, прозванный бойцовским псом. Всего его шрамы вынесены из битв Второго Восстания, — «И Лисий Хвост, даже продавшийся белкам, остается вором. А для вора есть только одно место в этом городе, где можно организовать подобную встречу без лишних свидетелей. Обязательно будет там, чтобы никто не заметил его с люмадрен».

    Под пологом ночи города всегда меняются: сжимаются, холодеют, выворачиваясь своей изнанкой, которую узреть может не каждый. Шагов по грязной дороге не слышно. По эту сторону стен не выходит ни одного окна. Глухое место, в котором лучше не задерживаться дольше, чем на пару минут. Взгляд Ларвиса едва метит в спины, чтобы не спугнуть. Они снова вышли на них крайне удачно: сверни чуть раньше, и оказались бы впереди люманаэдрийцев. Темно-зеленые дорожные плащи с капюшонами не скрывают эльфийских ушей древесного рода. Лисий Хвост подходит к этим трем фигурам, слишком узнаваемый для Ларвиса. Сухой с заказчиками, осторожный. Плут может почти услышать его тон, слова. Эрла им не верит, хотя рука готова вцепиться в мешок с наградой. И тогда тугой кожаный кошель подбрасывают в воздух — грубый, недоверительный и презрительный жест. Меч, с обернутой в тряпку рукоятью оказывается у люманаэдрийцев. Глухо звякает металл в пальцах.

    Первая стрела входит ровно в затылок зеленого капюшона. Не успев опомниться, лицом в грязь падают еще двое уже в движении. Эрла, не раздумывая, срывается с места еще до того, как последний эльф упирается лицом в землю.

— Кела! — рычит Ларвис, — Меч!

    Он пускается в погоню, едва успевая заметить, как вор пронырливо скользнул в узкий переход, взбираясь по деревянным покосым постройкам. В такой темени кто другой и не разобрал бы. Под ногами сменяются крыши, мелькают пропасти, скользят покатые козырьки. На пределе силы приходится адаптироваться, менять направление. Когда гонишься за таким же эльфом — времени продохнуть не бывает. В грудине становится жарко, но гул крови только помогает выбросить из головы все лишнее, отдаться погоне целиком. Искать решение. Схватить, схватить. Нож из дворфийской стали вгрызается, сквозь сапог, в икру беглеца.

    Эрла кубарем катится по широкой плоской крыше, роняя добычу. Звёздной россыпью блекло сверкает золото. Ларвис дает себе передышку, не спуская наполненного злостью взгляда с наставника. Лисий Хвост не сдается. Скрипя зубами, он с трудом вытаскивает клинок из ноги. Рука дрогнула, нож сверкнул багровым, откинутый с глухим рыком в сторону. Глубокая рана сочится кровью, сбежать наёмник уже точно не сможет.

    И вот, Черные Вороны шли — дом у торговца был большой, полнился прислугой и гостями люманаэдрийской крови. Они вошли бесшумно, словно сама смерть. Проникая сквозь окна с чистейшим стеклом, проходя сквозь сами стены. Так яд отравляет тело — оглушает, парализует и пожирает жизнь без единого крика своей жертвы. Бесчестная кровь лилась, навсегда въедаясь в дорогие ковры и ткани, которые были добыты чужими страданиями и агонией. Клинки были верны воинам, как и всегда. Что могут городские белки против тех, кто живёт битвами? Ничего.

    Эрла поднимется так резво, как может. Вынимает свой клинок, направляя на врага — неспешно, в своей привычке, словно хищник, точно уверенный в том, что жертва загнана в угол. Тревога в животе беглеца бьет хвостом, и от ощущения загнанности едва подташнивает, как очень, очень давно не бывало с Эрлой. Но внешне он только скалится этим повадкам преследователя. Лисий Хвост еще слишком жив, чтобы можно было пировать над ним! Приходилось выбираться и не из таких передряг. Тем более, что перед ним человек, пусть и достаточно проворный, чтоб догнать маэрита рвущегося изо всех сил. Противник тоже оголяет сталь. Слишком знакомую. По спине пробегает холодок.

— Fada ní fhaca, a mi'arent.³

    Эрла едва заметно замирает, но не дает удивлению стать слишком явным. Взгляд его бегает по фигуре. Мальчишка умудрился сменить одежду за это время, а старый вор списал первое ощущение сходства на случайность: мало ли статных полукровок и породистых людей занимаются грязными делами. Теперь же он вглядывается в лицо, не совсем веря, что Ларвис действительно мог выжить — это едва ли было возможно. Только нелепая случайность, чья-то помощь. Эрлалис Лисий Хвост давно не верит богам. Странное чувство сожаления от недоделанного, испорченного дела и болезненной радости от того же, сжимает ребра, вгрызается в плечи страхом. Он не стал убийцей того, кого предал, но сотворил страшного врага самому себе — кровного. Преследователь снимает капюшон. Голова замотана тканью, поэтому уши не видно. Но это и не нужно, в свете Лука Ламмах отчетливо видно знакомые черты. И белесые глаза — такие прекрасные по меркам маэритов — смотрят с еще большей ненавистью, чем в тот день. Сияющие этим холодным гневом изнутри.

Волчонок вырос, окреп и скалится, пряча свои свежие раны.

«Раны», — думает Эрла — «Конечно, он не мог так быстро отправиться. Ни одно зелье не излечит его так быстро. Ни один целитель не залатает на проклятом и царапины».

    И эта мысль придает уверенности. Он старается ступать так, будто собственной слабости нет вовсе. Скрыть боль, чтобы обманут Ларвиса. Кровь сочится на камень крыши, оставляет жирный черный след. И белесый взгляд на это смотрит не скрывая жестокого внимания.

— А L’arveaeis? И правда ты? Рад видеть, мой мальчик. Как там, в гостях у Ламмах? Жива? — вместо хоть какого-то подобия примирения выходит только подначивать, и о своих словах вор почти сожалеет.

— Живее, чем будешь ты, — скалится маэрит.

    Лезвие остро сверкнуло, делая круг. Плут наступает, не собираясь больше медлить, расстояние становится меньше. Эрла же точно помнит, что сломал воспитаннику рабочую руку, а значит, это сейчас самое слабое место. Они сближаются стремительно и легко, сдержать напор ударов сейчас не трудно, ведь руки Эрлу слушаются верно.. Вместо прыжка перекат, вместо ловкого хода простой блок — нога не такая уж помеха. Улучая момент, он под опасным углом бьёт в место перелома. Вкладывает всю силу, делает свою самую крупную ставку. Но Ларвис лишь терпит удар, метя коленом в живот. Эрла не успевает отодвинуться достаточно быстро. Непонимание вспыхивает болью. И он отступает назад, хватая воздух.

— А ты… оправился. В чем секрет?

    Но Ларвис молчит, он допускать прежних ошибок не будет. Лишь поджимает губы, потому что догадывался, но… наделся, что Эрла не станет вот так сразу бить в слабое место. Какая-то жалкая надежда в нем все еще не хотела умирать. И он кидается с той же безжалостностью, с какой давно ли, на него шел наставник. Сталь оставляет засечки на броне, режет ремни и треплет одежду — вор все еще слишком ловкий, чтоб дать себя зацепить до крови. Лязгает металл. Вывернувшись, Ларвис уходит за спину наставнику. В неловком движении без сожалений бьёт ногой в раненную икру. И накидывается снова в горячном запале, едва тот оступается. Бой становится дракой. Ларвис целит в голову, о наколенник влажно хрустит нос. Глухой удар тела о камень и задохнувшийся стон. Сапог давит чужой кулак, вынуждая отпустить рукоять клинка. Вор вскрикивает, но руку не разжимает. Вертится, не готовый сдаться. Из-за пояса свободной рукой вынимает нож, чтобы избавиться от ноги, вжавшей руку в камень крыши. Тогда дворфийская сталь безжалостно рубит по пальцам, едва ощущая сопротивление костей. Брызгает кровь. Эрла скулит, прижимая поврежденную руку к себе. Ларвис отпинывает нож, и за обрубленными пальцами тянутся тонкие багряные следы. Сапог проворачивается на месте, хрустят суставы здоровой кисти, стирается кожа.

— Ну же, будь благоразумнее, Ear’feall⁴, — вкрадчиво, но всё же заполошным от боя голосом советует Ларвис. И Эрла сдается. Поднимает кровавую конечность в защитном жесте. Давление на кисть едва слабнет, чужой клинок замирает у самого глаза. И вор не дыша отпускает рукоять своего оружия. Тот сразу с характерным звуком отпинывается в сторону.

— L’arveaeis, L’arveaeis. Стой. Ты победил. Видишь, — Эрла поднимет обе ладони, но клинок только плавно скользит к горлу. Грудь вора тяжело вздымается. Раны болят, жалят, мешают думать и слушать. Он утирает нос, шмыгает, но дышать все равно тяжело.

 — Да. Ты проиграл. Ты сам дал мне это право, помнишь?

— Помню. И, если честно, жалею: ты опасный противник. — он немного молчит. — Что, действительно убьешь? Ты ведь вернул меч. Кто-то помог, м? Не вижу при тебе лука. Можешь забирать. У меня уже есть за него награда.

Лезвие ранит окровавленный подбородок.

— Скажи мне, a feal’nuom⁵, хоть слово правды.

Тот, кого он звал наставником, выглядит не лучше любого другого загнанного в угол наёмника: сверкает взгляд, все еще цепкий и жадный до жизни и побега, и вся его поза, говорящая о поражении, готова в любой момент обратиться новым рывком. Наёмники более жадны до жизни, чем многие другие.

— Ты хочешь историю, малец? — и Лисий Хвост улыбается, почти как тогда, в прошлом. Это жжет раскаленным железом, но Ларвис сильнее. Теперь сильнее. — Дай-ка подумать. Хм-м, я любил тебя. По-своему. Твои родители знали, что я не останусь сражаться. Я пришел к ним за помощью, когда убегая от патрулей белок попал на поле прошедшей битвы и смог уйти незамеченным, добраться до своих. Это было ужасное зрелище. Я был напуган. Да, я не сражался с lum'adren там. Я беглец и вор. Но я сказал им: войско пало, бегите со мной. Это конец. Конец. Вы погибните. Мы уже проиграли. Было страшно представить, чтобы сделали с любимцами Ламмах в плену, с их близкими… В общем, потом и представлять было не нужно. И они переглянулись, помню это как сейчас. Они отдали мне тебя. Сказали, что помогут уйти тихо, если позабочусь о тебе. И я поклялся. Они мне не были семьей. Всего лишь друзьями, которые терпели мои недомолвки и сомнительные дела. Но они желали защитить свое наследие: и тебя, и землю. И я помог. Сделал самый благородный поступок в своей жизни. Объяснил тебе этот мир, вложил в руки нож, чтобы мир не сожрал тебя первее. — он немного умолк, сглатывая кровь и будто собираясь с мыслями. — А теперь я решил помочь себе. Устроить теплое местечко на ближайшие пятьсот лет. Вот только белки теперь знают, что их принцессу убил маэрит. И туда уже точно соваться теперь не стоит. Это был не я, — спешит он оправдаться, пока Ларвис не озлобился больше прежнего, — Спрашивай с себя, тебе виднее, кому подобное известно. 

Знаешь, не думал, что ты выберешь привязь у бессмертных. Я учил тебя другому. Учил выбирать осторожно: заказы и заказчиков, гильдии. Твоя жизнь дольше, чем кажется. Ты слишком привык к dreoilen⁶ и слишком молод, чтобы осознать долготу собственной жизни. 

— Не тебе гавкать о долготе моей жизни.

Эрла спешно соглашается и просит прощения:

— Ты прав, прав. Но мы ведь о другом. Ты всегда был такой дурной и жадный до воли. Тебе такая жизнь казалась свободной — бери заказ, убивай, если считаешь нужным, не убивай, и не потому, что кто-то стоит над тобой ожидая добродетели. Принимать решения, делать выбор. И я подсказывал. Оберегал. Ты не можешь сказать, что я лгу. Но больше ты слушал эти сказки про героев восстаний. Хотел как они, хотел мстить за родителей, за всех. Много ли осталось тех, кто хочет геройствовать?

— Глазам порочным доблести не видно.

— А помнишь, пару раз нас потрепали белки, пока не вырвались из низин? И там, когда ты отстал и тебя схватили? Для тебя это было целое бедствие. Помню твои глаза, когда забрался к ним в лагерь. Будто я сам бог, пришедший тебя спасать. Что, больше никто так не смог напугать, как они? Конечно. Остальные напоминали самых первых. Так всегда. Нет более жестокого существа, чем lum`adren поймавший маэрита. Я не подстраивал это, но… — Эрла неопределенно повел плечом, стараясь не заглянуть в чужие глаза. — Впрочем, на этом истории заканчиваются. Было между нами доброе и злое. Я не хочу переходить тебе дорогу снова. И никогда не хотел. Ничего личного, малец. Так было нужно. И я выучил урок. И сожалею. Ты знаешь, я это знаю. Слышишь? Забирай меч. Оставь наёмнику его долю. Мне нет дела до ваших войн. Я останусь должен тебе две жизни. Твой заказчик ничего не узнает. Никто ничего не узнает.

Ларвис молчит, Эрла полуприкрыв глаза, терпит движение клинка на коже, стараясь дышать тише, сдаваясь своему воспитаннику, показывая, что нет у него больше ничего, кроме этой покорности, этого косноязычного раскаяния. Ларвис смотрит будто сквозь, тяжелая мысль вяжет в сложный узор услышанные слова. Клинок кажется тяжелее обычного. Так странно внезапно заполучить власть закончить эту историю. Ему приходилось отстаивать свою честь, убивать, чтобы не убили его, лгать и льстить. Но всегда была грань, после которой он знал — от Ларвиса Плута не останется ничего, кроме проклятого наемного убийцы без права на прощение.

— Я понимаю, Ear`liae. Понимаю, — звучит тихо, без издёвки или гнева, и острие едва заметно отодвигается. Серый взгляд Эрлы оживленно сверкнул. Лицо проясняется, готовое снова озариться кровавой улыбкой. Вор уже думает, что такого сказать, чтобы скрасить этот момент. Протянет ли Ларвис руку или оставит и уйдет? Эрла приподнимается на локте, отрывая голову от холодного камня. Иначе быть и не могло, Ларвис слишком привязывается, слишком надеется на лучшее, чтобы вот так убить близкого, хоть и предавшего. Терять страшно. Эрла знает. Видел. Взрастил сам. Юнца, которого он вырвал из рук люмадрен — собственноручно это допустив — и точно рассчитав, что после тот больше не отстанет и на шаг. Останется верен и благодарен. Тонкий расчет. А сколько взаимовыручки было после? Каждый оступается. Мальчишка не рискнет остаться совсем один. Ларвис прерывает молчание раньше вора:

— Morhal’noi seolann Ai’men, weh’tiarn’fhocail.⁷

Подобие улыбки трескается в замершем движении и плавится в ужас смерти, когда лезвие рассекает горло. Кровь заливает крышу. Ларвис срезает кошель, всего лишь зная, что им потребуется скорость и средства, чтобы убраться отсюда. А воровать, когда преследуешь, не слишком верное занятие. Он вытирает клинок привычным жестом — зажимая у сгиба локтя. И убирает в ножны. Забирает свой нож. На плату, полученную от люманаэдрийцев, маэрит даже не смотрит.

— И что же было на утро?

— О, на утро площадь гудела. К столбу был прибит мертвый торговец, и на шее его висела табличка «за всех, кого манил свободой в рабство». И словно ветер, слух о Черных Воронах вновь поднялся вместе с опадающей листвой.

— Я хочу быть как Черные Вороны. Может быть, кто-то из них еще жив?

— Ты же недавно хотел быть сорокой! Не знаю, малец. Думаю, если бы кто-то из них был жив, он бы следовал цели отряда до самого конца.

— Чтобы погибнуть в бою?

— Да. Иной гибели для reiagliht не бывает.

— А для наёмника? Для тебя?

— Хм. К таким как я, она приходит в разных масках. И я бы хотел за этой маской никогда ее не увидеть.