Феликс сплевывает зубную пасту, споласкивает рот, вытирая его полотенцем, и бежит на первый этаж. У основания лестницы он чуть замедляется, ступает совсем тихо и, когда наконец оказывается на кухне, с разгона запрыгивает на спину Чана. Конечности сразу же намертво фиксируются на пошатнувшемся теле, на лице появляется триумфальная улыбка. Феликс довольно жмурится, слепо тычется губами где-то в районе шеи, уха и щеки, пока Чан бурчит и пытается собрать разлетевшиеся по всей раковине осколки тарелки, которую он мыл. Сдается очень скоро, но без ответа проказу не оставляет — ледяная от воды рука пробирается под легкую ткань спальных брюк и смыкается на теплой коже ноги. Феликс неожиданно вскрикивает, но с места не двигается. Лишь кусается, но это приятно.

— Почему ты меня не разбудил? — Феликс укладывает подбородок на плечо и скашивает взгляд на духовку, в которой что-то готовится.

— Для чего? Мы здесь отдыхаем. Спи столько, сколько требуется, — Чан прижимается щекой к Феликсу и легко раскачивается из стороны в сторону. Тот прикрывает глаза, отдаваясь моменту, греется о родное тепло, сосредотачивается на чужом дыхании, которое заряжает спокойствием. Феликс почти засыпает, но резко размыкает веки и встряхивает головой.

— Вот именно, — хмурит брови, сползает с Чана и протискивается между ним и столешницей. — Мы здесь отдыхаем. Прекрати вставать раньше, чтобы приготовить нам завтрак.

— Я здесь делаю тебя счастливым, солнце, — он нежно улыбается и целует Феликса в аккуратный нос.

— Ты везде и всегда делаешь меня счастливым, — переменившись, со всей серьезностью шепчет Феликс, тянется к его щеке и нежно оглаживает пальцами. — Каждую секунду моей жизни, — проводит по губам и мягко накрывает их своими.

Чан крепче обвивает стройное тело и, разморенный нежным теплом, прикрывает глаза, отдаваясь ласковым прикосновениям парня. Чан — горячая печка на протяжении всех сезонов года; Феликс тает в его объятиях. Жадный до физического контакта, он наслаждается каждой секундой проведенной рядом с любимым.

— Давай, — осторожно выдыхает в порозовевшие пухлые губы, — постоим так еще немного.

— Таймер сработает через десять минут, — по-доброму усмехается Чан и устраивает голову на плече Феликса. В свои двадцать два он продолжает расти и теперь немного обгоняет Чана. — Есть пожелания для сегодняшнего дня?

— Зайти в кондитерскую на соседней улице, — медленно тянет Феликс, зевая. — На витрине были такие красивые рождественские кексы, они обязаны быть вкусными. Ах, и не забыть бы отправить сообщение Хёку, иначе опять будет дуться, думая, что я забыл про него.

Чан посмеивается, гладя спину Феликса.

— Я начинаю думать о том, что нам стоило взять его с собой.

— Да ни за что! — Феликс отстраняется, с шоком глядя на Чана, который срывается на смех из-за его реакции. — Это еще хуже — мемы с тем самым другом претворились бы в реальность, и Хёк по этой причине все так же дулся бы, только уже рядом и более грозно. Так что разумнее оставить его где-нибудь там и отсылать по сообщению.

— Фу какой, — Чан нарочито неприязненно морщится и несильно отталкивает Феликса от себя. — Дай мне его номер, нам надо созвониться.

— Будете перемывать мне кости?

— Что? Не-ет. Всего лишь извинюсь перед ним за то, что увез тебя из города. И за участь того самого друга. Хоть и потенциальную.

Феликс фыркает и, преодолев несильное сопротивление, вновь приникает к Чану.

— По правде говоря, его здесь нет только потому, что это ты. Просто он слишком суетливый и немного больше обычного заинтересован тем, как мы проводим отдых вместе.

— Тогда я могу выдохнуть с облегчением и принять его доверие с гордостью.

— Но я бы умер от неловкости, окажись он здесь с нами, — чуть погодя признается Феликс. Пожалуй, за то недолгое время, что они находятся в этом домике, который Чан специально снял для их «каникул», произошло достаточно… ну, знаете, всякого. Преимущественно непригодного для чужого созерцания.

Утренние ласки приходится ненадолго прервать, отвлекаясь на сработавший таймер. Из-за стеклянной дверцы духовки тянется смесь приятных ароматов, раззадоривающих голодные желудки. Чан, теряясь в больших разноцветных прихватках, потихоньку вытаскивает дурманящее блюдо, над которым он старался все утро. Феликс, чтобы не мешаться, возвращается к раковине и, натянув резиновую перчатку, убирает последствия его шалости.

— Надо нам домой такие тарелки купить. Они красивые, легкие и, как мы выяснили, раскалываются на довольно крупные кусочки, убирать их не так трудно, — посмеивается Феликс, выкидывая последний осколок. Закончив со своей работой, он оборачивается на аппетитный запах и застывает на месте от умилительной картины, представшей перед ним. Чан, тихонько пыхтя, стоит на носочках и тянется изо всех сил к верхней полке, опираясь одной рукой на столешницу. — Чанни, тебе помочь? — Чан молча кивает в ответ. — Лопаточку?

— Лопаточку.

И самому приходится немного напрячься, доставая прибор.

— Нет, и на кого вообще рассчитана эта кухня, — бурчит Чан, забирая лопатку.

Приятные хлопоты по кухне уводят мысли в другое русло и все несерьезные обиды уходят на задний план, позволяя насладиться праздничным утром. Наконец, оказавшись за столом, Феликс делает пару красивых фотографий завтрака для инстаграма. Тот самый друг вскоре проснется и обязательно покричит в личные сообщения, говоря как Феликсу повезло.

За разговорами ни о чем незаметно пролетает целый час. Феликс готовит горячий шоколад на двоих, пока Чан стаскивает все пледы, что у них есть, в гостиную и раскладывает их перед камином. Просто молча сидеть в объятиях друг друга, пить что-нибудь теплое и жечь фруктовые дрова, дающие невероятный запах, наблюдать за пламенем и слушать слабый треск стало, пожалуй, самым любимым занятием. В повседневной жизни, полной тягот от решений, которые необходимо принимать каждый день, обязательств и дел, необходимость в тишине и простом присутствии близкого человека словно забывается. Меркнет на фоне рутины. Это остро ощущается в подобные моменты, которые, по правде говоря, не менее важны, чем, кажется, крылья для птицы. Возможно, но весьма трагично. Феликс кидает взгляд за окно, где все до горизонта застелено белым-белым снегом и осознает весь масштаб упущения — без всего, что у него есть в эту секунду, он не живет. Без ладони Чана на его плече, трепетно прижимающей к себе, без внутреннего обволакивающего чувства счастья и спокойствия, которые он сейчас испытывает, без ямочки на щеке любимого человека, появляющейся при очередной, но такой особенной улыбке. Этого всегда не хватает. Поэтому Феликс по-особому наслаждается и впитывает в себя эту атмосферу как меламиновая губка.

— Солнце, — зовет его Чан куда-то в макушку. Феликс мычит и жмется ближе. — Сходим в одно место?

— С тобой хоть на край света, — счастливо шепчет, тычась маленьким носом в крепкую грудь. — Какая часть острова в этот раз тебя привлекла?

— На самом деле, нам придется вернуться в центр, это место недалеко от Queen's Tower, — отвечает Чан, пропуская светлые локоны сквозь пальцы. — Реконструкцию района закончили месяца четыре назад и поблизости открыли нечто по-настоящему особенное.

— Ох, я слышал, там сегодня будет салют. В этом году они выбрали несколько точек. Мы застанем его?

— С нашей вылазкой мы справимся до его начала, так что да, мы можем его посмотреть, но, скорее всего, нам даже придется немного подождать.

— Ничего страшного, заодно и район посмотрим. А если станет холодно, пойдем куда-нибудь на чашечку чая. — бодро щебечет Феликс в ответ, крутясь и устраиваясь удобнее, откидывает плед, из-за которого теперь немного жарко. — А ты, — сдувает мешающую прядь с глаз, — не брал свой фотоаппарат сюда?

— Я хотел сделать несколько семейных фотографий в этом доме, — отвечает Чан, не сдерживая улыбки, — поэтому он здесь. Я подумал, что мы могли бы…

Окутанный этой теплой атмосферой, Феликс намертво прилипает к теплому полу с мягкими пледами. Треск поленьев сливается с самым родным голосом и забирается в самое сердце, которое в очередной раз пропускает удар из-за одной только мысли о том, как Чан сказал, что хочет сделать с ним семейное фото.

Не найдя сил удержать весь поток эмоций, Феликс валит Чана на пол и хаотично покрывает его лицо поцелуями. Щеки, нос, лоб, веки, смеющиеся губы. Феликс запечатлевает каждый миллиметр кожи и, кажется, немного сходит с ума от того, сколько всего внутри творится.

Чан охотно подставляется, принимает любовь Феликса без остатка, улыбается счастливо в раскрасневшиеся губы и где-то на периферии сознания просит все силы этого мира о том, чтобы оттянули конец этого момента как можно дольше. Желательно — поставили на повтор. И так до бесконечности.

Ближе к вечеру они отлипают друг от друга, переодеваются и выдвигаются в центр. Самая главная часть острова встречает их… рождеством. Оно всюду: в стоптанном на тротуарах снеге, украшенных витринах магазинов и небольших кофеен, в разноцветных огнях развешанных всюду гирлянд, в игрушках на пушистых елках и самих людях. Они словно все дружелюбнее обычного и счастливее в преддверии праздника.

Несмотря на вечернее время, на улице, залитой яркими пятнами света, все еще много прохожих. Некоторые счастливчики уже спешат домой, закрывшись пораньше. Мужчина в смешной красной шапке со снежинками тащит ель, макушкой царапая плотный снег. Скорее всего оторвал красавицу почти задаром у торговцев желающих побыстрее вернуться домой. Впереди медленно прогуливается женщина с длинной таксой в красно-зеленом комбинезоне, что забавно перебирает короткими лапками, пытаясь не отставать от хозяйки и не заглядываться на всякие интересности на тротуаре. Счастливые звонкие дети догоняют друг друга, кидаясь снежками, которые время от времени прилетают кому-то из взрослых. Один из них ярко отпечатывается на чановом рукаве. Девочка с крошечными эльфами-резинками на ее длинных косичках спешно извиняется чем-то вроде «Проститеизвинитесчастливогорождества» и в момент растворяется, нагоняя убежавших вперед друзей. Чан отряхивается, сверкая своими красивыми ямочками. Приведя себя в порядок, вновь переплетает с Феликсом пальцы и радостно сообщает, что они почти пришли, осталось только дорогу перейти.

Феликс немного тушуется, когда Чан подводит его к дверям комплекса, который вблизи поражает своими размерами и футуристической красотой. Три пересекающихся тридцатиметровых сферических купола расчерчены стальными пятиугольными панелями в причудливом рисунке. Под стеклами сияет множество завораживающих огней. Сиюминутно создается впечатление, словно с полки взяли снежные шары, увеличили и воткнули в центре острова. В реальность и практичность этого «игрушечного» здания практически невозможно поверить.

Чан с забавляющейся улыбкой утягивает притормозившего Феликса вовнутрь.

— Мы поднимемся? — не веря спрашивает Феликс, когда Чан ведет его к лифту. Он осматривается, поражаясь количеству и разношерстности растений. Сказочно. Слишком.

— Угу, на четвертый этаж. Оттуда вид лучше.

Феликс едва удерживает в себе писк, удивляясь своей впечатлительности, когда стеклянный лифт протягивает их по шахте, окруженной живой стеной. Если немного пофантазировать, то можно вообразить, что они в игре, где джунгли атаковали города и проросли в зданиях.

— Позволь я завяжу тебе глаза, — Чан достает шелковую ленту, Феликс не противится, разворачивается спиной и терпеливо дожидается, когда он закончит. Любопытство моментально разжигается. Феликс в ожидании поджимает губы и вкладывает ладонь в руку Чана, доверительно следуя за ним. Чан тихо на ухо указывает ему дорогу, щекочет дыханием кожу, хихикает, извиняясь, когда случайно зацепляет своей подошвой подошву на его ботинке, и осторожно усаживает в кресло, надавливая на плечи.

Лишенный зрения, Феликс острее воспринимает звучание окружающего его мира. Шелест сочной листвы приятно объединяется с далеким шумом воды, срывающейся с высоты. Ему до сих пор с трудом верится в существование такого совершенно волшебного места где-то посреди стеклянных небоскребов и вечной вереницы громких автомобилей. Он слышит тонкие голоса птиц, дорисованные его воображением, и с легкостью принимает все происходящее как терапию, где дышится так легко и свободно.

Короткий миг, проведенный во тьме, прекращается с легко соскользнувшей вниз лентой. Забавные картинки в его голове скромно теснятся, позволяя заполнить голову видом, открывшимся перед ним. Нечто прекрасное, словно вышедшее со страниц детских книг, выбивает весь воздух из легких. Бордово-красные «брызги моря» пушатся на сложном переплетении изящных ветвей, усыпанных темно-зелеными листьями. Нарядный гигант раскинул лапы во все стороны, упираясь в решетчатую ограду. Обилие маленьких цветов сверкает под светом маленьких ламп, подсвечивающих со всех сторон.

— Просто невероятно… — тихо выдыхает Феликс, все еще не веря в реальность происходящего. Он подходит к ограждению, чтобы рассмотреть дерево поближе. — Как они могли притащить сюда похутукаву?

— Нашли питомник, договорились о поставке, перевезли, под строжайшим контролем ботаников высадили и выходили, но, подозреваю, вопрос был риторическим, — Чан подходит со спины и получает легкий тычок под ребра.

— Умник, — бурчит Феликс. Чан обнимает его и тормошит, а после устраивает подбородок на плече, наблюдая за бархатистыми цветами.

— Я был несколько удивлен, когда узнал, что оно здесь есть. Сразу подумал о тебе и о том, что мы должны прийти сюда на рождество и посмотреть цветение, — Феликс переплетает их пальцы, прислушиваясь к спокойному голосу Чана.

— Почему ты подумал обо мне?

Чан не торопится с ответом, молчит задумчиво, блуждая по переулкам своих мыслей. Феликс чуть поворачивает голову и невесомо касается губами его скулы, задерживаясь так на несколько секунд.

— Я всегда думаю о тебе. Не могу не. Мне хочется поделиться всем, что я знаю и вижу, с тобой. Даже если это просто красивый камушек, который повстречался мне на пути, или, например, недавно прочитанная интересная книга, — он как-то криво усмехается и поправляет чужую блондинистую челку.

Феликс незамедлительно обвивает руками его шею.

— Я это ценю. И разделю с тобой все, что ты посчитаешь нужным мне показать.

Чан крепче стискивает Феликса и утыкается носом в его щеку, шепча на грани слышимости: «Спасибо»

— Весной, — заговаривает Чан. — Давай вернемся сюда весной и посадим свою похутукаву?

— Мы действительно можем сделать это?

— Мы все можем, солнце. Правда ради этого мне весь год пришлось вести себя хорошо, но теперь я смогу выпросить у Санты такой подарок для нас, — шутит Чан, звонко чмокая Феликса в щеку.

— О чем ты вообще? — смеется в ответ. — Просто… это же такое место, — серьезно продолжает Феликс.

— Все в порядке, я смог связаться с хорошими людьми, заботящимися обо всем в этом маленьком мире, и они сказали, что мы правда можем сделать это. А еще они сказали, что маленькое деревце впервые зацветает примерно через три года, поэтому, что бы ни происходило, пообещай увидеть его первые цветы со мной.

— С первых и до последних цветов похутукавы я буду с тобой. Обещаю.

В рождественскую ночь они закрепляют обещание на мизинцах.

⛄⛄⛄

Глубокий вдох, новый неуверенный шаг на застывшей поверхности, испещренной белесыми полосами от лезвий коньков, и очередная провальная встреча с ней. Хенджин падает на колено, моментально отозвавшееся тупой болью, и всей душой клянет затею прийти на каток и наконец исполнить детскую мечту научиться кататься на коньках. Он раздраженно оттягивает клетчатый шарф, намокший от дыхания и неприятно липнущий к коже лица, и пытается встать, тут же получая от злосчастного льда под ногами по второй коленке. Хенджин шипит, психует, пока не замечает перед собой руку, протянутую кем-то.

— Возможно, мне показалось, но, кажется, у тебя проблемы? — улыбается этот кто-то. Хенджин позволяет поднять себя на ноги и как-то странно рассматривает парня напротив. Секунда, и на губах появляется ухмылка.

— Господин Со, не думал, что Вы посещаете подобные места, — играючи, тянет Хенджин.

— Всем нужен отдых, — жмет плечами Чанбин. — И врачам в том числе. Прокатимся?

Хенджин берется за предложенный ему локоть и с некоторой опаской, все еще не доверяя накатанной поверхности под ногами, медленно катится за Чанбином.

Вечером двадцать четвертого прочный лед Вайтаки собирает удивительно много жителей острова. В проводимой рядом ярмарке ли дело или, может, в общей атмосфере с ее редкими пушистыми снежинками, что аккуратно сыпятся, сверкая в свете уличных фонарей и цветных огоньков. Причина не важна, важно только тепло, разливающееся в сердце. Быть частью этого волшебного настроения веселее, чем одиноко сидеть дома за марафоном рождественских фильмов. Конечно, дома тепло, сухо, сытно (если поднапрячься) и тоже есть все праздничные атрибуты вроде ароматной ёлки, гирлянд и прочего, но ведь ощущения совершенно не те. Все тело пробивает мелкой дрожью от холода, и даже в этом есть какое-то особенное очарование. Намертво вцепившись в крепкую руку, Хенджин старается держать ноги прямо и думать о чем-то приятном, лишь бы отвлечься от мелких переживаний из-за своих, не особо удачных попыток научиться.

Отбитые многочисленными падениями колени Хенджина все равно немного трясутся, заставляя его беспорядочно хвататься за плотную ткань, сминая, и случайно тянуть на себя. Это кажется таким неловким и внезапно добавляет румянца на замерзшие щеки. Хенджин не привык быть перед кем-либо таким.

— Думаю, вам следует избавиться от такого балласта как я, — виновато произносит Хенджин, в очередной раз тормозя их. — Отдых не должен сопровождаться такими внезапными неудобствами.

— Разве? Ты доставляешь мне неудобства? — останавливается Чанбин, разворачиваясь к нему и смотря снизу вверх. Не то чтобы у них была колоссальная разница, но мужчине все равно приходится задирать голову. Одним мгновением Хенджина это забавляет, но потом ему приходится судорожно соображать, куда увести взгляд от всколыхнувшейся внутри неловкости.

— А это не так?

— Я первый задал вопрос, — беззлобно усмехается Чанбин.

— Мне показалось, что да, — Хенджин незамысловато потирает покрасневший от холода нос и цепляется взглядом за проезжающих мимо них людей.

— Это не так, — уверенно отвечает Чанбин и берет Хенджина за руку, осторожно катя его к берегу. Вместе они сходят на снег, забавно проваливаясь в него лезвиями коньков и оставляя глубокие впадины. Внезапно, Хенджина это веселит, пока они топают до лавочек в «перевалочку» как пингвины, и он записывает этот момент в список самых приятных вещей за этот вечер. Однако в нем незамедлительно следует пополнение, когда Чанбин со смехом ловит его, немного поскользнувшегося и потерявшего равновесие, а потом, усадив, помогает расшнуровать коньки. Совсем как маленькому ребенку. Но отчего-то это нравится больше положенного.

Туго завязанные шнурки путаются, затягиваются сильнее прежнего. Чанбин начинает беситься, тихо бурчит, пуская короткие белые клубы пара. Подергав в разные стороны и прошептав очередную порцию проклятий, наконец распутывает.

— Готово, — ярко улыбается Чанбин, довольный проделанной работой. — А где…

— Черт, — легкая паника накатывает на Хенджина. О самом важном-то и забыл пока наслаждался внезапной компанией, — я оставил рюкзак с обувью на скамейке, где-то ближе к мосту, — Хенджин быстро подбирает с трудом развязанные шнурки, также в них путается, пытаясь замерзшими пальцами вновь завязать.

— Подожди, подожди, — Чанбин хватает озябшие руки. — Как он выглядит?

— Черный и на собачке маленький брелок с белым сердечком.

— Хорошо. И, — Чанбин снимает свои теплые перчатки и протягивает подрагивающему Хенджину, — грейся пока ждешь, Золушка. Я быстро.

Глядя в спину удаляющемуся компаньону, Хенджин прячет руки в согретой чужим теплом шерстяной подкладке и в очередной раз растягивает губы в улыбке. Пожалуй, таких дней, где от каждой мелочи тянет улыбаться, в его жизни было не так много как хотелось бы.

Телефон беспечно оставлен все в том же рюкзаке, поэтому Хенджин наблюдает за людьми, пришедшими сегодня покататься. Не сейчас, так потом он обязательно исполнит свою мечту и научится кататься. А еще, обещает себе избавиться от своей легкомысленности как минимум для того, чтобы не попадать в подобные ситуации. Прямо с того момента, когда вернется Чанбин. Конечно, в центре спокойно и переживать за оставленные вещи особо не стоит, но всегда бывают исключения. И, раз уж он решает, что это последние минуты полюбившегося легкомыслия, надо использовать их с умом.

В паре метров от скамейки застывает Чанбин с найденным рюкзаком, не решаясь на очередной скрипучий шаг. Хенджин, беззаботно ловящий белые хлопья языком, приковывает намертво. Пропитанный легкостью и непосредственным весельем. До ниточки продрогший, но искрящийся теплом, которое мягко осязается всем телом, и даже расстояние между ними ему не помеха. Чанбин благоговеет такому Хенджину и со скребущей тоской в груди мечтает, чтобы так было как можно чаще. С улыбкой на слегка обветренных губах и искусанными холодом щеками.

— Надеюсь, ты не успел соскучиться, — Чанбин дожидается, пока Хенджин закончит с поеданием снега, подумав, что тому могло бы быть неловко, застань он его, и возвращается к нему. — И окончательно замерзнуть, — добавляет, вновь оказываясь у ног парня, дабы переобуть его.

— Успел, — под нос говорит Хенджин и словно весь сжимается в размерах.

— Замерзнуть? — Чанбин обеспокоенно хмурится и ладонью сжимает ступню, находя ее прохладной.

— Соскучиться.

Чанбин застывает, мгновением думая, стоит ли доверять собственному слуху, который по каким-то причинам воспроизводит в голове тайно желанные слова, но потом отбрасывает всякие сомнения, когда видит Хенджина, жмущего к себе рюкзак так, будто он избавит его от смущения.

— Тогда мне стоит извиниться?

Хенджин переводит на Чанбина заинтересованный взгляд с поволокой робости и спрашивает:

— Как?

Чанбин отпускает смешок, заканчивая с обувью.

— Один праздничный ужин в рождественскую ночь, — он выпрямляется и протягивает Хенджину раскрытую ладонь.

Вечером двадцать четвертого прочный лед Вайтаки собирает удивительно много жителей острова. В проводимой рядом ярмарке ли дело или, может, в общей атмосфере с ее редкими пушистыми снежинками, что аккуратно сыпятся, сверкая в свете уличных фонарей и цветных огоньков. Причина не важна, важно только тепло, разливающееся в сердце, и одна уже согревшаяся рука, доверительно вложенная в крепкую ладонь.

⛄⛄⛄

Ютясь на мягком диванчике, Чонин вновь тяжело вздыхает, пытаясь аккуратно распутать длинную гирлянду; в первой, под весом других украшений, передавилось несколько лампочек, во второй надломился один из проводов, лишив их красных огоньков и теперь все надежды на третью, где крошечные однотонные лампочки уж слишком мудрено переплетены между собой. После нового года сворачивать гирлянду будет он, потому что такие пытки на следующий год Чонин не переживет.

Сынмин, устроившись на полу перед елкой, умиленно смотрит на младшего брата, который иногда продолжает кидать на него хмурый взгляд, пока возится с лампочками. Разбирая коробки с разноцветными шарами, фигурками и бантами, Сынмин в очередной раз мысленно извиняется перед Чонином, хоть и знает, что тот вообще-то не злится и ворчит так, для вида. На это рождество он хотел сделать что-нибудь по-настоящему особенное для самого дорогого человека в его жизни, но как это часто бывает, все сложилось совсем иначе, именно по этой причине им приходится в спешке наряжать елку в рождественский вечер.

Тонкая белая нить скользит в очередной посеребренный колпачок блестящего стеклянного домика и Сынмин почти роняет его от резкого звука входящего сообщения.

Нини

18:03

«Я одержал победу в этом сражении. Давай быстренько намотаем и я помогу тебе с остальными игрушками»

Вместе они разбираются с низом елки и недолго спорят, кто полезет на табуретку, чтобы доукрасить. Выигрывает Чонин, который, грозно насупившись, не оставляет брату выбора. Сынмин придерживает его аккуратно за талию, чтобы тот ни в коем случае не упал, терпеливо дожидается, пока он закончит, и перебирается пальцами к ребрам, немного щекоча и снимая брыкающегося мальчишку со стула.

Нини

18:21

«Тебе пять, что ли?»

Высылает, как только отбивается от нападок брата.

Сынмин улыбается, тапает по сэнсорной панели и показывает брату.

«В душе — всегда»

Чонин закатывает глаза, но не удерживается и тут же расплывается в улыбке.

Нини

18:23

«Пора браться за ужин. За мной»

Приходит очередное сообщение. Чонин разворачивается и деловито шлепает босыми ногами по полу на кухню. Сынмин вздыхает — готовка для него сущий ад. На кухне он ориентируется как… никак. Все эта замудренная техника, непонятно как работающая, столовые приборы, которые, оказывается, еще и имеют каждый свое предназначение, продукты, сочетающиеся не по собственному желанию, а по определенным правилам. Там свои законы, и Сынмину они непостижимы. Чонин от него далеко, к слову, не ушел. А посему Сынмину не совсем понятна причина, по которой он распустил поваров, заявив, что готовить праздничный ужин будут они сами.

Все опасения рассеиваются, стоит только Сынмину с головой погрузиться в фантастическую атмосферу совместной готовки, созданную братом. Чонин, проводя дни в их большом доме в окружении слуг и почти не видя Сынмина из-за загруженных рабочих дней, не терял времени зря и активно готовился к этому вечеру, немного надоедая поварам своим присутствием на кухне. Начиная с середины декабря он по нескольку раз на дню наведывался в обитель чудесных ароматов и волшебных действий, превращающих скучные продукты в аппетитные блюда. Случайно отвлекал от работы своими вопросами и старался как можно точнее запомнить все, что ему записывали в полосатый блокнот. Маленькие неловкие эксперименты на кухне по вечерам, когда все уйдут, пошли на пользу и теперь-то Чонин сможет вложить всю душу в ужин, чтобы как следует отблагодарить брата за тяжелую работу и его безмерную любовь, которую тот так открыто выражает. Это многого стоит.

Сынмин, отрываясь от нарезки хрустящих сочных овощей, с нескрываемым восторгом наблюдает за воодушевленным Чонином, кружащим по кухне; он внимательно проверяет температуру в духовке и, возвращаясь к мясу, сыпет дурманящие специи, смешно чихает из-за черного перца и испуганно оглядывает заготовку, боясь, что перестарался с количеством, но нет, все в порядке.

Тепло от горячей духовки уютно обволакивает тело, а горячий имбирный чай во время ожидания согревает изнутри. Сливки с торта, начатого раньше основного блюда, пачкают носы. Теперь они взрослые и могут себе позволить такие шалости, не боясь быть отчитанными родителями. Волна сообщений между укусами торта, забитая смешными историями, накопившимися за год, сопровождается кучей фотографий, которые потом забьют всю память телефона. Селфи на фоне пышного куста роз в их саду, чуть смазанное видео, где Чонин и дворовый пес не могут поделить палку, фото из парка аттракционов, куда Чонин ходил с Джисоном, первый снег и еще пол сотни чудесных воспоминаний. 365 дней пронеслись со скоростью света. С каждым годом, кажется, все быстрее.

Все еще измазанный сливками, Чонин протягивает телефон с очередным сообщением.

«Стой, не стирай все это безобразие, сделаем фотку, иначе мне никто не поверит, что и ты можешь быть милашкой»

Сынмин притягивает к себе Чонина, обнимая, и подмигивает камере. Первый, второй, третий снимок. Чонин не останавливается, увлекаясь процессом. Командует старшим, на себе показывает разные выражения лица, чтобы тот повторил. Даже не догадывается, насколько потешно выглядит со стороны. И очаровательно. Сынмин после смотрит на сделанные фотографии и не может выбраться из-под огромного кома счастья, который скатался за весь вечер до невероятных размеров и придавил сверху неподъемным весом. Но даже так, утащить его на своей спине — пустяк, потому что внутри словно второй источник сил открывается. Счастье буквально окрыляет.

Ближе к одиннадцати они накрывают стол: расстилают кремового цвета скатерть с ручной вышивкой, расставляют фужеры на высокой ножке. Один не доходит до пункта назначения, отправившись на встречу с полом. Сынмин, ответственный за их расстановку, Чонину об этом не сообщает. И пусть потом при уборке он одного не досчитается и будет кидать очень многословные взгляды в его сторону, это все еще будет потом.

Чуть погодя на праздничном столе оказываются ароматные блюда — результат их трудов; за столом — они сами, наряженные в парные свитера с оленями. Чонин лично выбирал. Сынмин не мог отказаться, увидев, каким энтузиазмом сияли его глаза, когда он предложил их надеть.

«Я тоже буду», — Чонин едва ли не тычет Сынмину в лицо телефоном, когда он наливает себе шампанское.

Сынмин забирает из его рук гаджет и набирает ответ.

«Нини, ты рискуешь испортить свою репутацию хорошего мальчика в глазах Санты прямо перед сочельником и упустить свой подарок»

Чонин смиряет его тяжелым взглядом.

«Не переживай, мне будет достаточно твоего подарка»

«Но я и есть твой Санта»

Сынмин смеется, уклоняясь от летящего в его сторону кулака, подрывается из-за стола и убегает от младшего на другой конец гостиной.

«И что бы ты делал, если бы я до сих пор в него верил, а?»

«Ты бы не расстроился»

Чонин молча разворачивается, возвращается к столу, берет бутылку и сам себе наливает шампанское, делая первый глоток.

«Гадость» выплевывает он сразу же. Сынмин прижимает его к своей содрогающейся от смеха груди, чтобы утешить. Во всяком случае, Чонин попытался.

В их гостиной полумрак, создаваемый мягким желтым свечением от гирлянд, приятные запахи рождества и уютная тишина. Они не спеша наслаждаются едой, которая приправлена их совместно замечательно проведенным временем, из-за чего она ощущается вкуснее. Никаких слов, лишь теплые взгляды, украдкой брошенные друг на друга, и присутствие.

Сынмин воистину чувствует себя самым счастливым человеком на планете, когда они перебираются на диванчик, чтобы посмотреть фильм, и Чонин, не дождавшись чуть более тридцати минут до наступления рождества, засыпает на его груди, тихо посапывая.

— Спи сладко, Нини, Санта придержит твой подарок до утра, — шепчет Сынмин и оставляет поцелуй на макушке брата.

⛄⛄⛄

Кривые еловые веточки, усыпанные маленькими шишками, переплетаются с тонкой змеёй, прямо как на шее Минхо, образуют аккуратный чернильный венок на полях лишнего экземпляра очередного договора. Темные штрихи становятся все реже, Джисон жмет сильнее, пытаясь выжать максимум из ручки, которую уже замучил своими «шедеврами». Громкое тиканье настенных часов, слабый желтый свет и ожидание давят на виски и никакая арт-терапия не спасает, но Джисон не сдается. Где-то глубоко внутри мечтается загадать желание, попросить Санту одарить его суперспособностью вроде телепортации и тогда определенной части проблем можно было бы избежать. Оказаться бы сейчас дома, в своей родной уютной квартире и, как все нормальные люди, встречать рождество с близкими или хотя бы вытянуть уставшие ноги на диване, откинуть тяжелую голову на подушу и смотреть праздничную программу по телевизору. Или просить не для себя, а для Минхо, нервно расхаживающего взад-вперед, сосредоточившегося на собеседнике на другом конце провода. Вот для этого человека, что теперь одной рукой мнет шнур стационарного телефона, другой — активно делает пометки на клочке еще одного лишнего экземпляра и жутко горбится, стараясь удержать трубку.

«Дорогой Санта, подсыпь ему в рождественский бокал сто грамм совести, большего не прошу», — думает Джисон, прорисовывая гибкий змеиный хвост, который, как он думает, должен заканчиваться где-то на ключице Минхо.

«Разве что еще банального человеческого сострадания, если не сложно», — добавляет с обреченным вздохом, когда Минхо, повесив трубку, достает из ящика стола две толстенные папки с документацией, покрытой не то, что слоем пыли — грязи. Кабинет не их, черт его знает, когда сюда последний раз ступала нога человека. Заброшено, зябко и неуютно. Словом, определенно не то место, где нормальный человек возжелал бы провести праздничный вечер и ночь.

Но что такое эта ваша нормальность, когда речь идет о Минхо?

— Это сведет меня с ума, — Джисон возводит глаза к потресканному потолку, на котором находит пыльные переплетения паутины, и брезгливо отсаживается в сторону, а потом и вовсе поднимается с продавленного диванчика. — Что ты вообще пытаешься там найти? — нависает над Минхо, одной рукой облокачиваясь о кресло, а вторую устраивая на свободном краю стола. Однако стоит ему бросить взгляд на бумаги, как Минхо резко захлопывает папку и поворачивается к нему лицом.

— Не знаю.

— То есть? — Джисон на пару секунд подвисает, не зная, как реагировать. — Ты же не просто так…

— Я ищу, а что — посмотрим, как найду, — невозмутимо пожимает плечами.

Джисон недолго пытается переварить его слова.

— Я понял, — кивает он. — Мне не надо об этом знать?

— Возможно.

— Тогда я могу наконец уехать отсюда, раз ты занимаешься тем, в чем я не могу тебе помочь?

— Нет.

— Почему? — терпеливо спрашивает Джисон, вложив в голос все те частицы спокойствия, что он наскоблил в себе.

— Джисони, мне без тебя так скучно, знаешь?

И тишина.

— Пожалуйста, скажи, что это шутка.

— Да нет, я серьезен как никогда, — быстро моргает Минхо. — Сам же видишь как здесь… — он неопределенно машет рукой.

Джисон начинает закипать. Он в очередной раз напоминает себе, что сегодня праздник, день совершенно неподходящий для резкого негативного всплеска эмоций, но держаться становится все сложнее.

— За какие такие заслуги мне все это, — опустив устало голову, Джисон тихо скулит, не обращая внимания на Минхо, который все еще смотрит на него, хлопая своими длинными ресницами.

Стоило бы хоть на секунду проскочить глупой мысли о том, что Минхо тоже не рад здесь находиться и также устал, даже вон ядом почти не плюется и вообще какой-то «плюшевый» по сравнению с его обычным состоянием. Но подобные мысли в голову не приходят и Джисон впускает зарождающуюся злость. Лишь бы Минхо не подкинул дровишек.

— Джисони, — нарушает тишину Минхо, — совсем замерз, даже губы вон синеть начали, — неужели это беспокойство скользит в его голосе? — А у меня руки совсем заледенели. Тут на первом этаже есть автомат с кофе… — а вот и дровишки пожаловали.

— Да катись ты к черту, — срывается Джисон. Непрошенная забота от того, кто, собственно, и есть причина всему происходящему — и плохому настроению, и стотонной усталости, и тем самым посиневшим губам — кажется очередной насмешкой. Совсем не к месту.

Он вылетает из кабинета, плюя на человека, которого оставляет позади, спускается по звенящей под его ногами металлической лестнице, выходит на улицу и усаживается в уже который час ждущий их майбах. Джисон игнорирует все вопросы Гилберта, дуется, буравит его обиженным взглядом, совершенно точно понимая, что не он адресат, но ничего с собой поделать не может. Внутри плещется холодящая, до горечи неприятная жижа.

Тихо играющее радио с рождественскими песнями и теплое сиденье с подогревом слегка сглаживают его заостренные эмоции. Он практически успокаивается, зависая в самую простецкую игру на телефоне, но Минхо не заставляет себя ждать и буквально через двадцать минут уже сидит рядом в машине.

Джисон вспыхивает от мысли, что для того, чтобы они покинули это богом забытое место, ему просто надо было хорошенько хлопнуть дверью и уйти. Однако ей на смену приходит другая — он едет домой.

Автомобиль тихо мчится по трассе, прорываясь сквозь крупные хлопья снега, сверкающие под случайными огнями частных домиков, высоких фонарей и фар, изредка обгоняющих автомобилей. Сидя на пассажирском сидении, Джисон позволяет себе отвлечься на зимние виды острова, места, где он ранее не бывал. В этом году так много людей украсили свои уютные дворики, поднимая настроение таким случайным зрителям, как Джисон. Когда-нибудь, в далеком будущем, было бы неплохо сделать что-то подобное. Купить бы симпатичный домик недалеко от города в тихом районе, самостоятельно заняться интерьером, подбирая все на свой вкус, завести пушистого друга, а под рождество таскаться по двору со стремянкой, цепляя желтые лампочки по краю крыши. Тогда можно и живую ель в саду посадить, украшать ее к праздникам. Отогревшись за мыслями о счастливом будущем, он расслабляется, закрыв глаза, почти проваливается в сон. Все еще слышит дыхание Минхо, но уже видит себя со стороны в свитере с нелепым медведем, пытающегося выбрать коврик в дом мечты.

Легкая вибрация, не дает совсем исчезнуть в другом мире. Джисон мягко улыбается, пробегая взглядом по нескольким строками сообщения, наполненного волнением.

«Подожди еще совсем немного», — отвечает он и убирает телефон в карман.

— Господин Ли, — обеспокоенно зовет Гилберт ушедшего в себя Минхо. Тот переводит на него вопросительный взгляд. — Прошу разрешения сделать остановку.

— В чем дело? — спрашивает Минхо. Джисон рядом весь подбирается, чувствуя неладное.

— На приборной панели «загорелась» подушка безопасности. Вероятно, произошел какой-то сбой в электронике, лучше не рисковать и не двигаться дальше самостоятельно.

Джисон смотрит в окно, оглядываясь и понимая, что они уже за пределами населенной местности. Только не это.

Минхо тяжело вздыхает и растирает лоб.

— Остановимся.

Машина, сбросившая скорость, плавно съезжает с дороги и прижимается к обочине. Гилберт выходит, чтобы созвониться с людьми из клана и договориться об эвакуации.

Джисон откидывается на сидении и раздраженно цокает.

— Отлично! Только поломки машины не хватало! Теперь этот вечер смело может претендовать на звание самого незабываемого. Надо мной словно сам Дьявол издевается!

— Джисон, — окликает его Минхо. Джисон отворачивается, складывая руки на груди. Игнорирует. К щеке прилипает взгляд. Он не видит, что за эмоции в нем таятся, но на коже чувствуются аккорды печали. Почему именно они — не понятно. Но что-то в душе на них откликается колкой виной, которую спустя минуту давящей тишины терпеть практически не предоставляется возможным. Когда Гилберт возвращается с более-менее утешительными вестями, Джисон не выдерживает, залезает в мини-бар, хватая первую попавшуюся бутылку — с вином, кажется — и покидает машину. Ждать подмогу еще как минимум час. Шестьдесят бесконечных минут, полных противоречивости, разрывающей одного маленького человека.

Возможно, он слишком пылит?.. Чужая голова — потемки, в которых кроется кладезь внезапных причин всему и вся.

Джисон сдувает соскользнувшую на лицо прядь, как и все роящиеся мысли, и вышагивает по белоснежному полотну в неизвестном направлении. Одетый не по погоде, зато в компании алкоголя. Снег под ногами хрустит, мочит кроссовки и холодит ноги.

— Ну и черт с тобой, — раздраженно кидает Минхо в спину уходящего. За этот невыносимо длинный день они успели изрядно потрепать друг другу нервы, надоело.

Час ожидания в теплом салоне авто Минхо кажется наиболее приятным, поэтому он возвращается на свое место. Минхо откидывает тяжелую голову назад, прикрывая уставшие глаза, пытаясь думать о чем-то хорошем. Он представляет как собирает все лишнее, беспокоящее в черный мешок, крепко его завязывает и выносит за пределы раскалывающейся черепной коробки. Было бы здорово, если бы все было так просто. Где-то за пределами оно множится и большей волной возвращается, накрывая с головой. Меняя положение тела, Минхо фантазирует как на бескрайнем черном полотне под его веками по одной, друг за другом, зажигаются ослепительные звезды, образуя причудливые узоры каких еще не бывало. Под черным небом он стоит на заснеженной поляне, увязнув в тяжелых сугробах. Мороз щиплет красные щеки и нос, изо рта маленькими клубами валит пар, взмывает в небо, превращаясь в звезды. Ледяной ветер кружит острые снежинки, больно царапающие скулы. Минхо испуганно касается кожи, размазывая кровь по пальцам. Хрупкие снежинки причиняют боль, окрашенные алым, они несутся вперед, складываются в худую фигуру, которая прячется в безразмерном шарфе и, теряя силы, все чаще падает.

«Мне кажется, тебе стоит посмотреть на некоторые вещи под другим углом… В этот особенный день я хочу, чтобы ты был по-настоящему счастлив»

Конечно, Феликс знает что такое счастье. У него есть журналист, который с него пылинки сдувает, хоть Феликс не особо в этом нуждается. Наверное. Но отрицать изменения в Феликсе нет смысла, они очевидны.

Голос Феликса пару часов назад был особенным. Так звучат счастливые люди? Таким ему пожелали быть?

— Господин Ли, Господина Хана нет уже десять минут, на улице продолжает холодать. Позвольте отправиться за ним, — слабо на фоне звучит знакомый голос.

Фигура из алых снежинок продолжает отдаляться. Усиливающийся ветер бьет ей в спину, не давая подняться после очередного падения.

— Господин Ли.

Игнорируя ворох снежинок, Минхо пытается вырвать ноги из заледеневшего сугроба. Он беспомощно дергается, падает, но все вокруг остается прежним. Срывается на истошный крик и слезы от безысходности.

— Господин Ли, — повторяется громко вместе с нажимом чужой руки на плечо.

Минхо резко распахивает глаза. В груди в бешеном ритме заходится сердце, по виску стекает капля холодного пота. Снова обманулся и попался в ловушку своего разума.

Он хрустит шеей, суставами на пальцах, сбрасывая или наоборот, пытаясь спрятать напряжение, и открывает дверь, предупреждая Гилберта:

— Сейчас будем.

Мужчина провожает господина взглядом и слабо качает головой.

Минхо подсвечивает себе фонариком на телефоне дорогу, на которой снег затаил чужие следы, и следует им. Он ругает Джисона за то, что вынудил за ним идти, когда ему за шиворот скатывается снег с еловых веток, с которыми ему приходится бороться, чтобы пройти дальше. Пару раз ему «счастливится» провалиться в сугроб по колено и прошипеть все проклятья зиме за то, что существует. Но когда он наконец примечает вдали сиротливый силуэт, подрагивающий на ветру, весь негатив куда-то улетучивается. Его заменяет стягивающее легкие чувство одиночества и огорчения.

Джисон кажется таким беззащитным и хрупким, даже несмотря на то, что по комплекции с Минхо они практически одинаковые. Интересно, со стороны он выглядит так же?

Покинутым словно всем миром?

Минхо делает аккуратный шаг, за ним следует еще один. Даже не замечает, как оказывается рядом, а его пальто — на плечах Джисона, шмыгающего замерзшим носом.

— Что… — Джисон замирает в удивлении.

— Пойдем в тепло, — Минхо стряхивает снежинки с крашеных волос. — Я сяду на переднее и ты отдохнешь от… — медлит он, собирая мысли воедино, — меня. К кому бы ты так не рвался, тебя ждут здоровым.

— Дурак, — тихое ругательство слетает с губ Джисона. — Какой же я дурак, — срывается он в очередной раз. — Ты прав, так прав, Минхо. Я позволил себе расклеиться из-за дурацких перепалок с тобой, совершенно не думая каким вернусь домой. Что это со мной? — бормочет Джисон. — И ты, ты тоже дурак, слышишь? — выпитый алкоголь позволяет выложить все, что на уме, придавая смелости. — Решил поиграть в заботливого начальника? Некому будет таскаться по твоим нелепым поручениям? Почему это должен быть я?

— Джисон, давай оставим это все на другой день, когда мы оба будем готовы адекватно подойти к подобному разговору. Пожалуйста, просто позаботься о себе. Не ради работы и не потому, что мы с Сынмином будем беспокоиться о тебе, а ради себя.

— Ууу, — иронично тянет Джисон, размахивая руками и едва не теряя наброшенное на плечи пальто. Минхо вздыхает, на лету подхватывает его и натягивает обратно, кутая в уже прохладную ткань несопротивляющегося Джисона. — Как дипломатично. Хорошо, господин начальник, хорошо… — Он разворачивается и шатаясь идет в неизвестном направлении. Минхо за ним не спешит. Через пару метров Джисон останавливается у ограждения, на которое облокачивается всем весом, достает телефон, не реагирующий ни на какие манипуляции (сел), и безрадостно хмыкает, слепо убирая его в карман пальто. Почти опустевшая бутылка вновь приникает к губам и, отдав на этот раз все до остатка, встречается с пропастью, которой Джисон ее отдает, замахнувшись с не вымещенной злостью.

Минхо хмуро за ним наблюдает, подходит осторожно и останавливается рядышком со сникшим Джисоном.

Замерзшие и располосованные жизнью, они стоят на краю обрыва и наблюдают за заснеженными очертаниями острова, сверкающими мириадами рождественских огней. Тонкие ветви тянутся в черное небо, полное звезд, ярко взрываются, накрывая город яркими лепестками. Десятки пышных цветов распускаются рядом и где-то дальше. Ветер бьет по глазам, слезы выступают, смазывая все цвета. Красные, желтые, зеленые, голубые — все в одно. Такое безобразное и ничуть не сказочное. Как все-таки Санта жесток, раз на месте их душ в счастливое рождество зияет одна сплошная дыра.

Что ж, вероятно, они не попали в список хороших деток, а все то, что им досталось, — последствия пребывания в плохом.

Минхо протягивает заледеневшую ладонь, только сейчас замечая, как весь трясется, и притягивает к себе Джисона, укладывая его голову себе на плечо.

— Ты просил не трогать себя, — напоминает Джисон, вопреки своим словам обнимая чужую талию двумя руками. Минхо согласно мычит.

— Начнем с нового года. Пойдем в машину, ты заболеешь.

— Кажется, я не могу идти, — Джисон прикрывает уставшие глаза, перенося вес своего тела на Минхо.

— Я тебя не понесу.

Джисон недовольно отлепляется от него и не слушающимися ногами костыляет туда, откуда пришел. Во всяком случае надеясь на это — алкоголь может всякие шутки с разумом шутить.

— Эй, Джисони, — тихо зовет его Минхо.

Джисон останавливается и кидает на него взгляд через плечо.

— Что?

— С рождеством.

Джисон закусывает дрогнувшую губу и отворачивается от яркой, такой же дрожащей улыбки.

— С рождеством, Минхо, — шепчет.