Маринетт была в полной растерянности и чувствовала себя разбито и подавленно.

Она смутно помнила, как вернулась домой, захватив на обратном пути оставленный на чердаке рюкзак, а на крыше — по-прежнему содрогающийся от низких частот музыки магнитофон, и даже не удосужилась переодеться; как медленно плелась по мощёным улицам, будто во сне, спотыкаясь почти на каждом шагу, растрёпанная, взлохмаченная, с потёкшей косметикой, наряженная в отвратительную комбинацию облегающего би-стрейч топа, длинной, до щиколоток, юбки цвета пыльной розы, чёрных лосин и стоптанных кед. И не видела перед собой практически ничего.

Ничего, кроме намертво отпечатавшихся в памяти двух фальшивых изумрудов кошачьих глаз. Красиво огранённых, но от этого не ставших драгоценными, осколков битого бутылочного стекла.

Девушку донимали мысли, а не зашла ли она слишком далеко в навязчивом желании отомстить, так что перестала видеть истину за надуманным, не соответствующим действительности, образом негодяя-Нуара, и каким же на самом деле был этот странный двуликий парень: авантюристом, искателем приключений, за счёт Леди Баг удостоившимся звания героя — незаслуженно, дерзко и ничуть не справедливо — или же за противоречивым и непредсказуемым поведением он таил нечто большее? Мог ли Кот оказаться и отважным борцом с акумами, и преступником одновременно? Но даже если так, то какие секреты умалчивал его ржавый от сигарет голос? И почему он так старательно избегал журналистов, когда мог опровергнуть грязные слухи о себе или подтвердить их и навести в прессе ещё больше шума забавы ради?

Маринетт, впервые допустив мысль о том, что ошиблась в своих суждениях относительно бывшего героя, уже не могла так просто от неё избавиться. И продолжала механически переставлять ноги, не обращая внимания на реакцию немногочисленных прохожих на её эксцентричный внешний вид, и поправлять то и дело сползающую с плеча лямку рюкзака.

К счастью, чудаков в Париже хватало, а потому девушка отделалась лишь несколькими изумлёнными взглядами в свою сторону, парой — насмешливых, и не более того.

Она никогда не была жестокой по природе своей, и её разум тотчас с готовностью ухватился за предоставленную возможность избежать нетипичной модели поведения и теперь старательно пытался вернуть Маринетт обратно, подальше от обиды, злости и грёз о мести. Но по другую сторону импровизированной баррикады ей печально улыбался Адриан, махала рукой Бриджит, а в Интернете кричащими пиксельными пятнами мелькали заголовки статей об очередном разрушенном билборде, и девушка была готова взвыть от неопределённости, вцепиться в волосы и просто рухнуть на тротуар в легкомысленной надежде, что правильное решение найдётся само собой, без её участия.

В квартиру она прокралась незамеченной, но весь остаток ночи не сомкнула глаз. А наутро родители огорошили Маринетт неожиданной и ошеломляющей новостью: они на неделю закрывают пекарню и всей семьёй отправляются в Италию в гости к Джине Дюпэн. И текущий день будет целиком посвящён сборам, а время вылета назначено на завтра.

— Отговорки не принимаются, — с обезоруживающей улыбкой заявил Том, и девушке ничего не оставалось, кроме как потерянно кивнуть и вернуться в свою комнату.

Экзамены были успешно сданы, практика пройдена, и ей не за что было уцепиться, чтобы остаться в городе. Маринетт не разделяла всеобщего энтузиазма, но и не корила близких за то, что держали её в неведении и преподнесли поездку как сюрприз: родители всерьёз надеялись, что смена обстановки, тёплое море и прогретый солнцем песок помогут их дочери избавиться от затаённой тоски.

И в любой другой период её жизни девушка бы приободрилась от возможности увидеться с неунывающей бабушкой и заразиться, хотя бы на неделю, её стойким оптимизмом, но именно сейчас путешествие было в тягость.

Маринетт жизненно важно было остаться в Париже: после происшествия с полицейскими Кот Нуар наверняка будет её ждать, и следующая ночь была бы идеальной возможностью наконец-то поговорить с ним начистоту, не таясь и не скрываясь и, быть может, даже не наряжаясь в нечто, делающее её похожей на затасканную куртизанку.

Но чем дольше девушка думала о встрече с бывшим героем, тем тревожнее становилось на душе. Она совсем запуталась, и без него ей было не разобраться, что к чему; и хотя в сердце Маринетт всё ещё было достаточно места для обиды и горечи, первые хрупкие ростки чего-то иного — нежного, трепетного, оскорбительно понимающего — уже пустили в нём свои корни и заколосились ломкими стеблями.

Ёрзая от нетерпения и не особенно обращая внимание на то, что именно она клала в чемодан, девушка раз за разом воскрешала в памяти лицо бывшего героя; вспоминала его глаза, замыленные, покрасневшие и абсолютно нечитаемые, в ночь смерти Адриана — несмотря на собственные застящие слёзы, этот расфокусированный взгляд, являющийся ей в кошмарных снах, Маринетт удалось рассмотреть в деталях и с тех пор никак не получалось забыть — и тут же видела перед собой будто бы другие: тёмные, тусклые, кажущиеся почти чёрными от недостатка освещения, окроплённые влажными бликами, словно далёкие галактики — осколками падающих звёзд, глаза вчерашнего Кота Нуара. Героя-вандала-грабителя-защитника, что смотрел на неё с приязнью, участием и чем-то неясным, необъяснимым и голодным; с чем-то, проникающим под кожу и волнительным до дрожи, дать имя чему у девушки язык не поворачивался, а при одной только мысли об этом тяжёлом взгляде вдоль позвоночника скользила колкая волна озноба.

«Остановись! Хватит». — Она наверняка всё это выдумала. Сочинила, нафантазировала, лишь бы отсрочить тяжёлый разговор и выгородить парня перед её же совестью.

«Ледиблог», достаточно солидный новостной портал, не мог ошибаться и лгать, и желание Нуара защитить незнакомую ему девушку не отменяло того факта, что он был и оставался преступником, отъявленным сорвиголовой и человеком с прогнившей душой.

Маринетт следовало беречь себя и быть осторожнее, приручая одичавшего городского кота и собираясь с ним на встречу один на один.

Она предполагала, что грядущей ночи для их беседы может и не хватить, ведь неизвестно, как всё обернётся и насколько бывший герой окажется разговорчивым или, быть может, даже опасным, да и риск не успеть вернуться домой незамеченной до отлёта был слишком велик. А девушке не стоило так подставляться. Но она всё же хотела попробовать, хотя бы сделать новый шаг к заветной цели и узнать правду, для начала о Бриджит, а уже после, в зависимости от услышанного — об Адриане и о ней самой, поэтому помимо чемодана и дорожной сумки заготовила и свой привычный рюкзак. Вот только, увлечённая всеобщей суетой, суматохой и помощью отцу в уборке кухни Маринетт забыла поставить будильник.

И на запланированную встречу с Нуаром до обидного просто проспала.

А дальше — утомительный перелёт, сердечная встреча с Джиной и калейдоскопом мельтешащие прогулки по шумным районам Неаполя, освежающий бриз на побережье в Позиллипо и тонкая неопределённая улыбка на губах Маринетт, запечатлённая на старенький фотоаппарат Тома. Улыбка, случайная, но многозначительная, пойманная в тот момент, когда мадам Дюпэн рассказывала внучке об этом удивительном месте и значении его названия.*

Родители девушки наслаждались отдыхом ни в чём себе не отказывая: рестораны, магазины, достопримечательности и приятное праздное времяпрепровождение, сдобренное острыми шутками Джины и почти детским восторгом Тома. И Маринетт всюду послушно следовала за ними, с удовольствием знакомясь с новыми местами и особенностями здешней моды, архитектуры и кухни, но мысленно то и дело возвращалась в раскалённый удушливым зноем Париж. К одному особенному его обитателю, еженощно одиноко блуждающему по крышам в поисках уцелевших щитов, рекламирующих продукцию компании Gabriel.

Девушка сравнивала его с призраком, неупокоенной душой, которая не найдёт себе пристанища, пока не изничтожит их все. И если целью Кота Нуара были билборды и открыто улыбающиеся с них лица Габриэля Агреста и его супруги — оригинальный пиар-ход, понёсший за собой столь непредвиденные для фирмы последствия, — то целью Маринетт — он сам.

Возможно, она заставила его поломать голову, и теперь парень искал не только потенциальные объекты для уничтожения. Могло ли быть так, что он тревожился, не обнаружив на привычных местах свою знакомую незнакомку? Или уже выбросил эксцентричную девушку из головы и думать о ней забыл?

Маринетт надеялась, что их странная связь «наблюдатель — танцовщица» не нарушилась, и по возвращении в родной город ей удастся без труда наверстать упущенное и подобраться к Коту так же близко, как она могла бы, не покинь границ Парижа и Франции так внезапно.

Будучи в Италии, в перерывах между прогулками и в любую иную свободную минуту девушка не ленилась поднимать архивные записи «Ледиблога» и досконально изучать всё, что было связано с бывшим героем в чёрной маске. Очевидно, раньше он слыл отъявленным шутником и ходячим каламбуром, смелым, отважным, но подчас безрассудным. И единственным преступлением, которое Нуар совершил за период своей геройской деятельности, была кража сердец сотен, а то и тысяч юных парижанок.

Сам же он, похоже, был беззаветно и безответно влюблён в свою напарницу.

«И однажды она просто исчезла вместе с тобой, — хмурила брови Маринетт, вновь и вновь возвращаясь к этой ничего не значащей информации, которая по каким-то причинам не давала ей покоя, — а обратно почему-то уже не вернулась. Но не ты».

Кот Нуар появился только спустя десять месяцев после битвы с последней акумой, именно в тот день — худшего совпадения и придумать было невозможно, — когда Адриан истекал кровью на руках у безутешной возлюбленной. И выглядел он отвратительно и так непохоже на прежнего себя, что впору было задуматься, а не сменило ли кольцо Неудачи своего владельца. Но девушка рассмотрела достаточно фотографий, чтобы понять, что ошибки быть не могло: Нуар был и оставался прежним. По крайней мере, внешне. И СМИ твердили о том же, поэтому эту версию пришлось отмести сразу же.

Маринетт не сомневалась, что во время финального сражения героев со злом случилось нечто серьёзное и очень важное. Ведь билборды с рекламой коллекций Габриэля Агреста были единственным, на что поднималась рука, объятая магией Катаклизма. И именно его особняк оказался полем боя; там же была побеждена акума и там же погибла Бриджит.

Так в чём же крылось основание для такой неприязни бывшего героя к знаменитому модельеру?

Ответа на этот вопрос девушка не находила.

Краски сгущало осознание неприятного факта, что изначально ничто не предвещало беды: заражённая мотыльком женщина не была сильнее прочих прежних противников Чудесного дуэта, и никто не мог предположить, что именно вместе с ней Бражник решится выйти из логова и сразиться с героями.

Маринетт недоверчиво хмурилась и покусывала ногти, перескакивая с одной статьи на другую, но нигде не обнаруживала неопровержимых доказательств громким заявлениям об участии главного злодея Парижа в той самой битве. Ни фотографий, подтверждающих его появление и непосредственное вмешательство в ход сражения, ни видеозаписей, ничего.

Казалось, кто-то из акул пера наугад предложил версию, удобную и всех устраивающую, и она была подхвачена остальными и негласно принята как единственно верная. Акумы прекратили отравлять горожан тёмной магией — и это было главным, о чём беспокоились власти, — значит, Бражник оказался повержен, и больше не имело смысла ворошить это опустевшее осиное гнездо.

И именно на его последней марионетке, Злописательнице, всё и закончилось.

«Но закончилось… как?» — Неоднозначная реакция Кота при упоминании офицером того самого происшествия тревожила девушку. В какой-то момент она даже хотела позвонить Алье и расспросить её поподробнее о событиях трёхлетней давности; выудить из цепкой памяти непредвзятой журналистки крупицы информации, которые, возможно, могли бы пролить свет на эту явно нечистую историю, но, опасаясь лишних вопросов, Маринетт скрепя сердце передумала.

У неё ещё оставался её основной вариант — Кот Нуар.

Бриджит всегда очень хорошо отзывалась о нём, и девушка только тихо посмеивалась, никогда не задумываясь над тем, откуда же в голосе сестры столько теплоты при упоминании героя. Теперь же её глодали сомнения.

Может быть, Бриджит с Нуаром что-то связывало? И её смерть каким-то образом повлияла на него? Но ведь сердце парня было отдано Леди Баг, не так ли?

«Неизвестной девушке с волшебным талисманом, которая пропала. Исчезла. Которой просто… не стало?» — И тогда этот хитросплетённый клубок домыслов начал постепенно сводить Маринетт с ума.

Но что ещё сводило её с ума, кружило голову гораздо сильнее и нещаднее ничем не подкреплённых теорий и гипотез, так это медленное осознание и принятие нового неприятного вывода, что её всё больше стала заботить причина, из-за которой бывший герой ступил на скользкий путь безнравственности, а не её прежнее желание отомстить.

Казалось, накопленная со временем ярость постепенно растаяла, выдохлась, то ли истратив срок своей годности, то ли рассыпавшись под натиском так некстати проснувшихся воспоминаний, которые прежде глушили всё та же всеобъемлющая печаль и стремление найти виноватых во что бы то ни стало: много позже девушка узнала, что рана Адриана была слишком глубокой и серьёзной, чтобы вмешательство Нуара могло помочь ему выжить, и, как бы сильно ни хотела Маринетт спасти его, молодой человек был обречён с самого начала; а в случае с остановкой сердца отсчёт и вовсе шёл на секунды, и в пылу боя герои навряд ли сумели бы заметить неладное вовремя и оказать первую помощь Бриджит Дюпэн-Чен. В La Java же девушка беспечно напилась в одиночестве, прекрасно зная, что подобные ситуации в ночных заведениях — не редкость, и кого она могла винить, кроме самой себя? Она должна была отказаться от прогулки с незнакомцем и настоять на своём, но не сделала этого. А на месте Кота запросто мог оказаться любой другой парень, и тогда не факт, что Маринетт не оказалась бы в довесок ограбленной, а то и вовсе избитой или даже — убитой.

И что ей было делать, полгода живя эфемерной целью, в одночасье потерявшей вдруг всякий смысл, девушка отныне не знала.

Она надеялась оказаться вдали от бывшего героя и хоть немного привести мысли и чувства в порядок, но стало только хуже. И в Париж Маринетт вернулась ещё больше измученной и по-прежнему полной неопределённости.

Она не выходила на крыши с неделю после поездки, не зная, как вести себя с Нуаром, что делать и с чего лучше начать разговор. Девушка запуталась и не понимала, чему и кому могла верить, а потому перестала доверять даже самой себе. Она ставила под сомнение абсолютно всё, с опасливой настороженностью относясь к новым заголовкам в Интернете, к Коту Нуару, смазанной тенью неизменно мелькающему над городом, и к собственным догадкам, а однажды просто поймала себя на мысли, что если ещё хотя бы день проведёт в раздумьях, то окончательно сойдёт с ума.

И тогда, дождавшись наступления сумерек и закинув за плечи рюкзак, а под руку взяв увесистый магнитофон, Маринетт направилась по привычному маршруту: по узким улицам двадцать первого округа, минуя набережную, к неприметному жилому массиву и одному определённому многоэтажному зданию со сломанным кодовым замком третьего подъезда, наверх, в чердачные помещения. Навстречу ночи, пропахшей известью и разогретой черепицей; навстречу смрадному дыханию Парижа, облаком выхлопных газов, промышленных отходов и пыли прячущего его жителей от поднебесной синевы и изъеденного патиной лунного диска; в добровольный плен ритмов тяжёлого рока и жадного взгляда молчаливого наблюдателя с ларцом тайн за душой.

К нему, Коту Нуару. К человеку, к которому вели все извилистые пути, мощёные камнем, пролитыми слезами и печальными воспоминаниями.

Девушка не знала, явится ли он на зов её музыки, а потому волновалась, как в свою самую первую вылазку. Она хотела взглянуть ему в глаза ещё раз, пристально и вдумчиво, оценивающе, и уже тогда принять окончательное решение. При ней был нож-бабочка, а в довесок к нему шёл целый ворох хаотичных, таких же, как и её телодвижения, нестройных мыслей.

И пусть тоска по Адриану со временем так и не оставила её сердце, опорожнив его до дна и вытеснив собою все прочие чувства, но Маринетт научилась жить с ней. Приспособилась, нашла обходные тропы и лазейки, и теперь ощущала, как стоит на пороге чего-то важного. Нового и непривычного.

И боялась. Отчаянно боялась перемен.

Девушка переживала, сумеет ли вынести правду, какой бы та ни была, или же унизительно расплачется прямо на глазах у Кота Нуара. Она хотела и не хотела одновременно отыскать в словах бывшего героя подтверждение тому, что он был и остаётся виновником всех её бед. Это бы в разы всё упростило, усмирило её совесть и воздало должное намерению отомстить. Но перекладывать ответственность и вину на плечи одного человека и цепляться за надуманную ненависть к нему было неправильным — Маринетт наконец-то это поняла.

Не парень в магическом костюме ударил ножом Адриана, её дорогого Адриана, и лишил его жизни, а саму девушку — надежды, но он прошёл мимо, даже не среагировав на слёзную просьбу о помощи. Исчез на целых два года, чтобы затем появиться вновь и повторно посмеяться над ней, жестоко и цинично напомнив о несправедливости жизни и бедах, что прочили встречи с чёрным котом.

«Только что-то не похоже, чтобы хоть кому-нибудь из нас было смешно, верно? — болезненно улыбнулась самой себе Маринетт и, повинуясь тяжёлой, но зажигательной музыке, широко расставила ноги, дразняще изогнулась в пояснице и отклонилась назад; и рывком — порывисто, эмоционально — вскинула руки, едва не сбив с макушки кепку. — Некоторые вещи всё же не меняются: например, твоё отвратительное чувство юмора. И… хватит об этом».

Увлечённая танцем, противоречивыми внутренними монологами и волнением, с каждой минутой овладевающим ею всё сильнее, девушка покусывала губу и запрокидывала голову к равнодушной глади небосвода, выискивая в сложном шифре звёзд тайные подсказки и предзнаменования.

Эта ночь должна была принести с собой нечто неведомое, способное бесповоротно изменить её жизнь, и чем-то да завершиться. Но лучше бы она не заканчивалась и вовсе.

Привстав на цыпочки и стремительно развернувшись вокруг своей оси, Маринетт неожиданно натолкнулась взглядом на неподвижный силуэт на краю крыши и едва не потеряла равновесие из-за внезапно возникшей слабости в коленях. Знакомые очертания, чуть ссутуленная осанка и два треугольных искусственных уха — Нуар не изменил привычкам и отложенную встречу с безымянной танцовщицей не пропустил.

Он стоял перед ней, взбудораженный и напряжённый, с поджатыми губами и взбаламученным чернеющим осадком на дне глаз, и явно думал о чём-то своём. Отступать девушке было уже некуда, да и незачем: позади неё — пропасть в девять этажей, а впереди — бывший герой, преступник, наполовину приручённый зверь, способный как на смертельный укус, так и на преданную самоотверженную защиту.

И при мысли о последней её сердце встрепенулось, отозвалось отголоском слабой затухающей боли и продолжило биться как прежде; но всё же несколько чаще.

От близости Кота и осознания, что он всё-таки пришёл, несмотря на долгое время их «разлуки», Маринетт сделалось не по себе. Она не ведала, какое у него сложилось мнение относительно неё и чем он жил всё то время, что девушки не было в стране, а потому заранее нервничала, не представляя, какой реакции ей стоит ожидать. Парень мог быть зол, огорчён, недоволен или, напротив, рад снова увидеть её. По его лицу сказать наверняка было невозможно, а Маринетт опасалась выдать своей осведомлённости, а потому не задержалась на нём взглядом дольше нескольких секунд и продолжила танцевать как ни в чём не бывало.

Нуар не торопился, как обычно, не решаясь или не желая сделать хоть что-то, но жадно смотрел на неё; и его глаза, подёрнутые влажной маслянистой плёнкой, неотрывно следили за отточенными движениями и, казалось, оставляли на разгорячённой девичьей коже сальные пятна — везде и всюду, насколько хватало его дерзости и наглости, и собственные алеющие щёки подсказывали Маринетт, что нехватки в последних бывший герой явно не испытывал — а грудь тяжело вздымалась, ничуть не скрывая состояния своего обладателя. Он был взвинчен, взведён и даже несколько возбуждён.

И о чём бы ни думал Кот, с неутолимым голодом изучая столь необыкновенную находку, девушка не могла больше ждать: каждая секунда промедления стоила ей доли смелости довести начатое до конца. Она повела плечом и как бы невзначай сделала шаг вперёд, затем ещё один, и не смогла сдержать нервозного вздоха, когда парень вздёрнул подбородок и подался навстречу к ней; протянул руку и замер, как будто на этом жесте и закончились все его силы и иссякли остатки энергии. Словно стойкий оловянный солдатик, давно позабытая, кем-то сломанная игрушка, он смотрелся странно и неуместно рядом с вычурно одетой уличной танцовщицей, картонной куклой, марионеткой, ведомой палитрой собственных эмоций. И, казалось, ждал, когда их обоих поглотит неистовое пламя.

И никакой чёрт из табакерки не помешал бы Нуару сгореть заживо вместе с ней — Маринетт отчётливо видела мрачную решимость в его пепельно-зелёных глазах. И не могла усомниться в её искренности.

С трудом поборов внутреннюю дрожь, безотчётно охватившую её, девушка остановилась, сорвала с головы кепку и швырнула себе под ноги, с отстранённым удовольствием и трепетом наблюдая, как Кот проследил за ней взглядом; медленно распустила волосы, выуживая вплетённую в них ленту, и завязала себе глаза. И кокетливое подмигивание за мгновение до того, как зрительный контакт оказался прерван полосой плотного атласа, было немым вызовом бывшему герою: последний, почти панический проблеск азарта в человеке, поставившим на кон всё.

Происходящее казалось Маринетт пугающим реалистичным сном, ярким миражом, и Нуар, чьего дыхания она не слышала из-за громкой музыки, но ощущала на собственной коже переменчивым веянием тепла и наступающим вслед за ним холодом, ей, должно быть, привиделся.

Она устала гадать и строить теории. Устала от недосказанностей и нескончаемой вереницы вопросов без ответов. У девушки был превосходный шанс проверить парня и убедиться в обоснованности её подозрений; глупый и обескураживающе абсурдный, всего один — на вторую попытку рассчитывать не приходилось — но единственно надёжный.

«Чего ты хочешь? — протянув руку и бегло скользнув пальцами по мужской ладони, некогда объятой Катаклизмом, мысленно спросила Маринетт и звонко рассмеялась от пьянящего не хуже глотка дорогого алкоголя сумасбродства. — Последний шанс, Кот: уходи, ломай и дальше свои билборды и наслаждайся жизнью или…»

Быстрого движения, не позволяющего одуматься и пойти на попятный — короткого шага назад, — оказалось достаточно, чтобы твердь под ногами исчезла, а в ушах пронзительно засвистел ветер. Девять этажей — не так уж много, но девушка успела сосчитать три бесконечно долгих удара сердца прежде, чем всё закончилось. Падение прервалось не тяжёлым ударом об асфальт, но грубой встряской: Нуар сделал выбор, не желая оставаться в стороне, и поймал её. И Маринетт, рефлекторно вцепившись в его плечи, вдруг нервно, вкладывая всю свою неумелую фальшь в попытку игривости и очарования, улыбнулась.

«…докажи, что я в тебе ошибалась».

Он поддел когтем ослабший узел и снял повязку с её глаз, склонился к девушке и нежно, но с напором, так что захотела бы она отстраниться — не сумела, поцеловал её. И Маринетт впилась ногтями в своего спасителя ещё сильнее, наверняка причинив ему боль, растерянная и поражённая до глубины души, и за одно мгновение позабыла все заранее заготовленные фразы, что длительное время так старательно и вдумчиво сочиняла как раз для встречи лицом к лицу с ним, бывшим героем.

Встречи какой угодно, но не такой.

«Неужели? И это всё, что тебе нужно? — разочарованно подумала она, с неохотой размыкая губы и отвечая на поцелуй. — Всё только ради того, чтобы поразвлечься? Ты…»

Лучше бы он позволил ей разбиться.

Девушка разом почувствовала себя опустошённой и смертельно уставшей. Она сглупила, позволив самой себе попытаться отыскать в поступках Кота некий скрытый мотив, и снова просчиталась.

Никакой потайной подоплёки не было. Парень явно хотел её, оттого и защитил от полицейских — свою занимательную игрушку и соблазнительную бабочку-однодневку, — потому-то и не спешил показываться на глаза, скрываясь в тени и, видимо, вознамериваясь понять, согласится ли она уединиться с ним. Раньше Маринетт была твёрдо уверена, что секс — это единственное, что могло заинтересовать в ней Нуара, но нежелание последнего идти на контакт было столь очевидным, что девушка отставила эту мысль на задний план и постепенно перестала брать её во внимание, выискивая иные причины его действий там, где их изначально и не было. Напрасно.

Она ещё не была полностью — лишь отчасти — готова увидеть в Коте кого-то большего, чем заурядного эгоиста и сластолюбца, но принятие новой правды оказалось на удивление неприятным.

— Давай где-нибудь спрячемся ото всех, — прервав затянувшийся поцелуй, с лживым томлением в голосе прошептала Маринетт и дразняще пробежалась пальцами по руке парня, на мгновение, будто случайно, коснувшись кольца.

И тут же уткнулась лбом ему в шею и зажмурилась, только бы не видеть этих проницательных и до отвратительного ярко сияющих глаз; не знать, о чём он думает, и не замечать, как вмиг изменилось выражение его лица.

— Ты… уверена? — не своим голосом, севшим, едва различимым, уточнил Нуар и осторожно прижал к себе девушку крепче.

Маринетт медленно и с нежеланием приоткрыла глаза, начиная понемногу раздражаться: сначала он чуть ли не набрасывается на неё, а спустя минуту вдруг ни с того ни с сего пытается казаться благородным. Неподходящее время и место выбрал бывший герой, чтобы постараться выгородиться и спасти камнем идущую ко дну репутацию.

— Более чем, — резче, нежели следовало, прошипела девушка и, подавшись вперёд, пикантно прикусила его нижнюю губу. — Мы и так многое упустили, тебе не кажется?..

Её слова — спусковой механизм, последняя нетронутая печать, и Кот как будто их и дожидался: перехватив свободной рукой шест поудобнее и оперевшись на него, он взвился над крышами домов, унося свою притягательную погибель подальше от любопытных глаз поздних прохожих. И Маринетт, прижимаясь к его груди и вслушиваясь в глухой частый стук разгорячённого сердца напротив, позволила себе незаметно уронить скупую слезу и тотчас, боясь выпасть из образа легкомысленной дурочки, придала лицу восторженную заинтересованность.

В это мгновение она ненавидела свою кошмарную жизнь: испорченную, свернувшую в сторону от первоначального сценария с заветным «долго и счастливо» сказку, — сильнее, чем когда-либо.