Хадли тяжело и гулко дышит. кожа горит под чужими касаниями, пылает под хладной сталью иглы. она хватается за простыню и головой вертит. единственное, что так не любила в жизни Реми — чёртовы уколы.
все ее руки были изранены маленькими точками, синяками и уродливыми шрамамм из-за лечения.
иногда Хадли смотрит на собственные кисти по несколько минут, думает над тем, как ещё совсем недавно их не было; как она лечила таких же больных. все не должно было обернуться так. слишком быстро. слишком мало времени ей дали.
девушка сжимает и разжимает ладони, прижимает их к своей груди и тяжело вздыхает. взгляд ее блуждает по точеной фигуре, неспешно собирающей весь мусор в пакет.
они никогда особо не разговаривали, молча улыбались друг-другу и всего-то. хотя как улыбались... Хадли хмурила брови, пыталась что-то бурчать себе под нос, а потом болезненно кашляла и заваливались на другой бок, чтобы не смотреть в эти светящиеся глаза. слишком красивая.
Эллисон Кэмерон — врач, которую приставили к ней, как сиделку. из-за этого Реми чувствует себя беспомощной. если ей трудно даже вспомнить, что она делала пять минут назад, то о чем может идти речь? она чертовски слаба.
руки ее, которые когда-то лечили людей, бьёт тремор, а иногда они и вовсе онемевшие, как палки. ноги бьют судороги, а язык словно отсох. Хадли — игрушка, способная думать, чувствовать.
блондинка приходит пять раз на дню. она кормит Реми, а потом рассказывает, как готовила эти до жути острые куриные крылышки. когда-то давно у темноволосой была неосторожность сказать, что совсем не умеет готовить. это даже забавно. взрослая и самодостаточная женщина с трудом может пожарить ту же картошку. теперь Эллисон делает ей только домашние блюда. это чертовски мило.
Кэмерон слишком милая.
помимо нее к брюнетке ходит ещё один врач. алчный начальник, который только и делает, что насмехается, ведь как это иронично — умирать от болезни, которая убила мать. Хаус ей не нравится, но она рада, что именно он занимается ее случаем. он хороший врач, несмотря на его ужасный характер.
— так, все ещё чувствуешь что-то? — цокает мужчина, палкой ударяя ногу Хадли. последняя шипит и гневно смотрит в голубые глаза. черт бы побрал Хауса и его методы. — мда... удивительно, что ещё держишься.
а потом он задает это бесчисленное количество вопросов. и ладно если бы по-делу, но он любит переходить на личное, сокровенное. это раздражает, поэтому в большинстве случаев Реми молится, чтобы поскорее пришла Кэмерон. только она, кажется, за всю память темноволосой, может дать отпор Хаусу. интересно, их что-то связывает?
от этой мысли в голову приходят разного рода мысли. но все они ее огорчают.
но пока это не важно, ведь сейчас Эллисон смотрит на нее такими яркими глазами, с такой широкой улыбкой, что внутри все сжимается от клокочущего чувства. Кэмерон, наверное, думает, что Хадли полная дура или сумасшедшая, потому что в такие моменты ей не хочется отрывать от нее взгляда.
— ты очень красивая, — с трудом шепчет брюнетка, находя на краю кровати ладонь спящей Кэмерон. даже дрожащими пальцами она ощущает нежность бледной кожи, ощущает аромат духов и от него голова идёт кругом, потому что был он... особенным. не таким как у прохожих: не пах слишком сладко, прям до тошноты; не был слишком терпким.
идеальным.
— правда так считаешь? — не менее тихо, одними губами, говорит сидящая Эллисон, вызывая волну дрожи по всему телу. Хадли замирает, медленно переводя взгляд на блондинку. она улыбается широко, чуть ли не смеётся, а Реми краснеет.
— это ни черта не смешно! — девушка старается сделать свой голос гневным, но из горла доносится лишь монотонный хрип.
— прости, пр... — улыбка спадает с лица мгновенно, как только врач замечает испуганный вид брюнетки. она точно не хотела ставить Тринадцатую в такое положение. ее прерывает телефонный звонок. блондинка поклясться может, что Реми слышит, как из трубки доносятся крики общего знакомого. — мне надо идти. извини. — говорит она и поспешно удаляется из помещения.
после этого Хадли не видела яркой улыбки, больше не чувствовала этого пьянещего аромата.
она сделала ошибку.
девушка не может вытерпеть новую сиделку. этого грубого и ужасного мужлана, который любит отпускать странные шуточки про паралич Тринадцатой. напоминает чем-то Хауса, но этот... он был намного хуже врача. синяки на руках стали больше, чем когда была Эллисон. это убивало ее. если бы не те слова, то все было бы хорошо и Кэмерон бы не ушла.
— ты чего такая хмурая? злишься? — в руках поблескивает игла. мужчина пальцами сбивает шприц, выпуская воздух.
Тринадцатая устала. при виде таблеток и игл ее тошнит. она не хочет больше терпеть эту боль в запястьях, чувствовать приторный запах больницы в собственном доме. она хочет чувствовать этот приятный запах духов и видеть яркие глазки врача. но получает щетинистого, мерзко пахнущего парня.
игла касается кожи. Хадли шипит, не желая более этого терпеть, дёргает рукой и переворачивается на бок, пряча руки под одеялом.
она готова слышать любые крики, угрозы, но не готова терпеть эту боль.
все катится к черту в тот момент, когда Тринадцатая перестает пить таблетки. судороги усиливаются, как и боли. даже лежать становится невыносимой пыткой. к черту это лечение.
Хаус считает, что это забастовка, и он прав.
— ты просто мазохистка, да? — мужчина отсыпает две синие таблетки и протягивает их брюнетке. — трудно найти причину такой резкой смене настроя. после ухода Кэ... — рука так и остаётся висеть в воздухе. голубые глаза смотрят, кажется, не в карие, а куда-то сквозь. о да, Тринадцатая знает это состояние Хауса, как свои пять пальцев. они смотрят друг на друга ещё какое-то время. Хадли готовится слушать насмешки, но получает молчание. в ее голове находится лишь образ блондинки и более ничего. она полностью опустошена. — встань на ноги, а потом я устрою вам встречу. — ладонь придвигается ближе, предлагая таблетки.
этот шантаж... брови хмурятся, но Реми верит. она принимает горькие таблетки, запивая их водой. Хаус любит врать, обманывать, но почему-то сейчас сердце подсказывало, что эти голубые глаза не лгут.
она принимает таблетки изо дня в день и надеется почувствовать чужие объятия на своих плечах.