Жавер проснулся рано утром, посвежевший, но несколько рассеянный. Лихорадка, наконец, по- настоящему спала. Он решил закончить эту комедию и встал, чтобы разобраться с последними вопросами, которые ему предстояло решить в этой жизни. Монахини поблизости видно не было.

Инспектор пощупал свою руку. Конечно, ему было больно, но это было даже хорошо. Да и к тому же, где-то в глубине душе он был доволен этой физической, реальной болью, к которой он привык больше, чем к душевной боли, что преследовала его с баррикад.

Ему понадобилось всего несколько мгновений, чтобы умыться, побриться и одеться. Его мундир и пальто были в безнадежном состоянии, но у него была другая пара. Гардероб Жавера не был большим и разнообразным. Но он чувствовал гордость и некую состоятельность, когда заказывал новый мундир и новое пальто. Он должен был работать, чтобы позволять себе такое... особенно теперь, после потери денег, подаренных кучеру.

Жавер стиснул зубы, сжал кулаки, ему хотелось ударить. Кого-нибудь. Что-нибудь.

Вскоре он увидел себя в зеркале. Фуражка частично скрывала повязку, повязанную вокруг лба, а пальцы крепко сжимали свинцовую трость. Инспектор Жавер вернулся.

Но была какая-то тень, омрачавшая серость его глаз. Уродливое пятно неразрешенного вопроса в кристальной чистоте четко расставленных приоритетов.

Он потянулся было в карман пальто, чтобы достать письмо о своей «отставке», но застыл в недоумении, не найдя письма. Похоже, что кто-то вытащил его!

Сердито сжимая свинцовую трость, Жавер, наконец, покинул здание.

Проходя мимо мадам Дюбуа, он поблагодарил ее за помощь и, как можно быстрее, удалился, чтобы та не успела начать надоедать ему своими советами о лечении.

Второй визит был к доктору Вернет. Его ввели в приемную, затем в кабинет врача. Последний подошел к нему и приветствовал его с радостью... и беспокойством:

– Вы уже встаете, возможно, это не самая лучшая из идей. Но вам удалось удержаться в постели так долго, это подвиг!

– Я пришел спросить, сколько я должен вам за помощь, которую вы мне оказали, доктор, а также поблагодарить вас.

– Все в порядке, инспектор, – ответил доктор, поднимая руки, чтобы успокоить своего собеседника. – Ваша забота уже оплачена.

– Оплачена? – Подозрительно переспросил Жавер.

– Господином де Монсури. Он потребовал счет и уже разобрался с ним. Если кому и должно вернуть деньги, то это ему. Но на вашем месте я бы этого не делал. Вы можете обидеть его. Он ясно объяснил мне, что это была компенсация за то, что вы сделали для его дочери. И за то, что сделал я сам.

– А монахиня?

– Одна из моих подруг. Сестра Евлалия из бенедиктинского монастыря. Очень грамотная. Она была счастлива служить благому делу.

– Благое дело?

Жавер не понимал, в его голове это факты складывались с трудом… и железная статуя была теперь сколота, и, пожалуй, более чувствительна. Перед его жестким лицом и нахмуренными бровями доктор почувствовал себя обязанным оправдать свои слова.

– Вы понимаете, инспектор, мы с вами давно знаем друг друга.

– Около десяти лет, – осторожно признал Жавер, все еще не понимая, к чему бы доктор напомнил об этом.

– Сколько раз вы приходили ко мне посреди ночи, чтобы я помог вам или пострадавшим?

Жавер хотел было посчитать, но не смог. Доктор воспользовался его замешательством. Медленно он стянул с него плащ, расстегнул мундир до шеи и, наконец, закатал рукав рубашки, открывая доступ к повязке, закрывающей рану на руке. Ничего серьезного. Ни покраснения, ни нагноения.

Потом он также осмотрел голову.

– Не знаю, – нехотя признал Жавер. – Десятки раз?

– Наверное, инспектор. Я и сам не знаю. Это не ловушка. Я просто хочу, чтобы вы понимали, что все эти ночи, проведенные рядом с вами, показали мне, что вы хороший человек. Вы мужественны, самоотверженны, преданы своему делу, честны...

– Честен? – Усмехнулся Жавер. – Знаете, что я сегодня буду делать, доктор? Я вернусь к теперь моей должности. Подделаю отчет, понимаете? Это ли то, чем занимаются честные люди?

Горечь, отравлявшая его, причиняла боль и доктору. Тот хотел добавить что-то, но Жавер не дал ему такой возможности. Он быстро оделся и поклонился, прежде чем спешно покинуть медицинский кабинет.

Жавер не знал, что с ним стряслось. Ему нужно было лучше себя обуздать, вернуть свою обычную невозмутимость. Он шел к префектуре, ничего не видя. На мгновение он остановился на мосту. На своем мосту! И посмотрел на реку. Послушная, Сена ждала его. Нужно было проявить немного терпения.

Зайдя в префектуру, он с презрением посмотрел на своих коллег, пришедших с новостями. Жавер предпочел запереться в своем кабинете, чтобы немедленно приступить к исполнению требуемого отчета. Пренебрегая рассказом о баррикаде, он вернулся к фактам после часа ночи, продолжая свой последний доклад, в котором перечислены некоторые соображения, насчет того, как улучшить службу, которые предназначались префекту.

Конечно, в его докладе не хватало Сены. Между ним и смертью было только одно дело.

Жавер был все так же ясен и лаконичен, как обычно. Его перо прочно хрустело по бумаге, в его руке оно вздрогнуло лишь на мгновение... когда ему пришлось оставить немного места пустым, чтобы вместо него заполнило начальство. Имена причастных и названия мест.

От этого Жавер почувствовал себя опустошенным, пульсирующая боль пронзила ему череп. Затем он встряхнулся, чтобы передать донесение своему шефу.

Закончить эту комедию!

Отказывался арестовать сбежавшего каторжника, был его сообщником в канализации, молчал о его адресе, фальсифицировал официальный отчет, лгал по упущению, принял взятку... Жавер схватился за голову, проклиная себя. Сена, Сена, Сена, это слово вертелось в его голове. Надо было от всего отказаться. От полиции, от Бога, от всего!

Потом инспектор снова встрепенулся. Он тяжело встал. Ему оставалось закончить начатую работу. Увидеться с начальником.

Последний приветствовал его, как обычно, довольно тепло, учитывая холодный и отстраненный характер инспектора. Но Жавер действительно был очень хорошим полицейским и, пожалуй, все отделение было счастливо, что он попал в их ряды.

Не говоря ни слова, Жавер протянул ему отчет и поклонился, чтобы уйти, но шеф жестом удержал его, приглашая ее сесть напротив:

– Подождите, Жавер! Я хочу узнать об этом от вас. Присаживайтесь!

Жаверу пришлось повиноваться. Он резко сел на краешек стула, лицом к комиссару. Последний внимательно просмотрел отчет, затем с широкой улыбкой положил его на стол.

– Отлично, Жавер, отлично! Префект и месье де Монсури будут довольны.

Инспектор кивнул, но его челюсти были с силой сжаты.

– Теперь поговорим немного обо всем этом.

– Не понимаю, господин комиссар.

– Через минуту вы поймете. Молодая женщина, которую вы спасли от гнусного нападения зовут Элен Пеге. Маленькая добрая жительница улицы Сен-Жак. Оттуда вы ее привезли. Это в двенадцатом округе. Это не отнимает ничего от вашего подвига!

– Что за женщина?

– Женщина для вашего рапорта, напишите ее имя и адрес.

– Хорошо, господин комиссар.

И Жавер вписал все, что его попросили, закрыв при этом лицо рукой.

Наконец, инспектор встал, думая, что разговор окончен. Ему нужен был воздух. И немного пройтись. Продолжить разговор с рекой. Но новый повелительный жест месье Мариньи заставил его сесть второй раз.

– Мы были приятно удивлены вашей гибкостью в этом злосчастном деле, Жавер. Мы все думали, что вы останетесь на своих позициях. Правда, об этом деле нехорошо говорить.

– Почему? – Осмелился спросить Жавер.

– Так, давайте посмотрим, как вы выполняете наши требования. – Комиссар нагло пропустил мимо ушей его вопрос. – Что случилось инспектор? Я заплачу дорого, чтобы получить ваш отчет о баррикадах. Настоящий письменный отчет, полный.

Он не сводил с Жавера глаз, но последний изо всех сил старался оставаться невозмутимым. Статуя из черного мрамора.

– Если только страх перед Тулоном не является вашей единственной слабостью. Что скажете?

Жаверу потребовалось много времени, чтобы разжать зубы и возразить хриплым голосом:

– Есть ли у меня выбор, месье?

– Еще одна мелочь, Жавер! Господин де Монсури просил меня лично поблагодарить вновь, от имени его дочери, но и сказать вам, чтобы вы не пытались найти ее снова.

Поскольку Жавер собирался ответить, Мариньи поднял руку, прерывая.

– Ваше досье положительно впечатлило его. Вы человек серьезный, расторопный, замечательно хорошо отмеченный... но вы упрямы. Хорошо обученная охотничья собака, не примите как оскорбление. Вы никогда не бросаете свою добычу. Никогда! Но мадмуазель де Монсури – не добыча.

– Нет, господин комиссар, она пострадавшая!

Немного помолчав, Мариньи негромко, но с особым ударением произнес:

– Подумайте о Тулоне, инспектор первого класса Жавер. Крепко подумайте. Эта мысль может вас спасти от самого себя!

Комиссар отпустил Жавера. Тот почтительно поклонился и покинул кабинет его начальника, спущенный обратно на свое место послушного подчиненного.

Вся эта ситуация показалась ему даже ироничной: в течение нескольких часов люди, превосходящие его в положении, делали ему комплименты на его работу, за которую ему же было стыдно... хотя эти слова он надеялся услышать все эти годы, честно исполняя долг.

Сегодня инспектор заслуживал только импичмента. Но что-то удерживало его от воплощения своего плана... На этот раз он смутно чувствовал, что не чей-то авторитет должен прогнать его, а что он должен был уйти сам. Определенно!

Авторитет ни в чем не виноват, это он все испортил, все испачкал. И, однако, Жавер не мог решиться на какие-то действия, что-то удерживало его. Синие глаза, такие большие от ужаса, преследовали его, не давали покоя и все еще удерживали его в этой жизни. На самом деле, месье Мариньи хорошо его описал. Жавер действительно был охотничьей собакой, и раньше никогда не отступал ни на шаг. Ни на шаг.

Жавер понимал, что это дело единственное, что удерживало его от «отставки». С облегчением осознав это, он решил как можно быстрее заняться этим делом. И закончить.