он не знает, сколько это продолжается. ноги тонут в снегу. под соснами темно как в аду.

грязно рыжее пятно мелькает изредка между стволами, старается держаться слева — кэйа матерится — в слепой зоне, но он слышит тихое рычание, не угроза ещё.

его дразнят.

играют.

кэйа сжимает рукоять меча, стискивает зубы, знает, что если сойдёт с тропы — не выживет, а слева только насмешливо воют.

впереди вдруг вспышка света, кэйа ускоряет шаг, на бег бы перейти, да снег вязкий, глубокий.

рыжее пятно замирает, в груди истерично скребëтся тревога, но альберих упрямо игнорирует. он устал, смертельно устал от этих салочек от сосны до сосны.

поляна — идеальный круг, раскрашенный в известковый лунный свет — ловушка.

он застывает посреди и ждёт, тяжело дышит и ждёт. шаги мягкие волчьи ласковым шелестом по снегу всё ближе и ближе.

кэйа считает удары сердца. один на мгновение ожидания. на семнадцатом оборачивается резко, почти отчаянно, успевает остриём только ухо ранить почти невесомо.

чувствует когти, впивающиеся в плечи, слышит треск одежды. чувствует тающий под спиной снег, слышит довольное рычание, словно из жерла вулкана в последний день помпеи.

глаз открывать стыдно. вот так умереть от лап животного стыдно. смотреть в звериную смерть не хочется.

но бездействие затягивается.

он дышит загнанно и врезается взглядом в красный волчий. не моргает.

луна прячется в рваном облаке — ей тоже, наверное, стыдно.

кэйа вдруг усмехается, а по разуму, как по глазам темнотой, бьёт осознание. не бывает у волков таких глаз рубиново-алых, сверкающих, с жёлтым углём в середине на месте зрачка. он выдыхает.

— оборотень.

волчья морда вытягивается удивлëнно, тут же превращаясь в оскал. у кэйи в глазу ясная надежда. только бы успеть.

он терпеливо ждёт, пока облако сползëт с луны. знать, почему оборотень только держит, убить не пытается, не вгрызается зубами в глотку, хочется, но это подождёт.

пусть стоит так дальше, пусть всё остаётся по-прежнему, — скороговоркой молитвенно в голове у кэйи проносится.

луна бьёт по волчьим глазам, альберих был готов. спихнуть лапы — одну хотя бы — получается обе. сдëрнуть рваную накидку, набросить на волчью спину.

успевает.

секунду он смотрит в кусачие алые глаза, замирает, не дышит. не мог же ошибиться? юноша перед ним вырастает внезапно. рыжий и с руками по кисти в крови кэйиной.

— ты портишь мне всю игру, — выплëвывает хрипло оборотень, криво скалится. проклят, догадывается кэйа.

— не можешь убивать? — встать он даже не пытается, промерзшее насквозь тело только мешать будет.

— раз уж ты так умён, для тебя исключение сделаю, — он обнажает клинки, кэйа только кивает с улыбкой. так умирать не стыдно, на это он согласен. это будет, во всяком случае, честно.

оборотень замирает вдруг в нелепом полудвижении, смотрит вопросительно на неуместную улыбку. зло прижимает лезвие к горлу, нависает сверху и почти рычит.

— бежал всю ночь без остановки, чтобы сейчас вот так просто? не сражаясь? сдаться? — и кэйа смеётся.

это правда до смешного трогательно. он обхватывает клинок рукой поверх кровавой шершавой ладони оборотня.

— умереть от волчьих зубов унизительно, поэтому и бежал, — поясняет он коротко. оборотень фыркает, выпрямляется, прячет клинки и протягивает ему руку. кэйа удивлён.

— тут рядом есть домик охотничий. охотников я убил. идти сможешь?

кэйа делает несколько шагов на пробу, кивает.

— только медленно.

оборотень морщится.

— медленно не устраивает. забирай свою тряпку и садись на спину.

кэйе становится совсем весело, но он не подаёт виду, слушается, только просит остановиться у сосны на краю поляны. в толстых корнях слабо мерцает его глаз бога, слетевший от волчьего удара.

они застревают в компании друг друга на три дня, от скуки знакомятся ближе, играя по ночам в две лжи одна правда. днём оборотень охотится, а кэйа перешивает одежду, вернее сшивает новую из того, что осталось после волчьих когтей.

— угадал, обожаю рыбачить. теперь твоя очередь.

— один — я брюнет, два — ты не смог бы убить меня тогда, три — я использую двуручный меч.

они теснятся на тëплой печке, до смешного неловко пытаясь меньше касаться друг друга. чайлд смотрит на него хмуро.

— ты не можешь трижды говорить ложь, это бессмысленно, — кэйа улыбается загадочно и сверкает глазом

— второе единственный вариант, но ты не можешь знать наверняка, — оборотень задумчиво хмыкает, смотрит с вызовом, но кэйа уже обещал ему бой после того, как тело вернётся в норму.

— могу. у тебя клинки из чего сделаны? — альберих привстаëт на локте, заглядывая в голубые глаза.

— из воды, ты же видел.

— ну вот, а меня можно только серебром, — кэйа с улыбкой смотрит на то, как светлеет веснушчатое лицо, понимая.

— вампир? — кэйа кивает, несмотря на риск лишения руки треплет оборотня по голове.

— умница, — чайлд почти рычит, но сопротивляться этому не может, это они уже выяснили.

— а ты докажи. тебе на слово нельзя верить.

альберих смеётся, смотрит хищно и тянется к чужой шее. его отталкивают с громким криком и мгновенно прижимают клинок к горлу.

— ты мне тут так не шути, — кэйа поднимает руки и жмёт плечами.

— как скажешь. могу клыки показать, — чайлд соглашается.

их лица слишком близко, пока цепкие голубые глаза изучают длинные клыки, кэйа не дышит.

— верю. но я думал, вас не осталось. вампиры же только в кхаэнри'ах жили, — кэйа кивает.

— так и есть, я не совсем чистокровный, если позволишь такую фигуру речи, вампир, даже не знаю, какие способности мне остались, а какие нет.

чайлд вдруг подрывается.

— а голос? голосом очаровывать умеешь?

— может и так, — на лице оборотня вырисовывается облегчение

— а я всё думал, почему не смог тогда откусить тебе голову, теперь понимаю, — он усмехается.

— жалеешь, что не откусил? — улыбка у альбериха лукавая, но ответ явно нужен искренний.

поэтому чайлд задумывается, прислушивается к нутру и человеческому, и волчьему, а потом качает головой.

— нет, не жалею. но если завтра ты мне проиграешь, то могу передумать.

они смеются легко под весёлый треск дров.