Когда Саша плакал, приходил Андрей и бил его, чтобы тот запомнил, что плачем ничего не решить, но Саша плакал только сильнее. Саша не боялся ударов, наоборот, это давало ему более весомую причину плакать, чем смутные опасения и давящие эмоции, и в какой-то момент он научился получать какое-то извращённое удовольствие от ощущения боли во всём теле, от ударов и синяков. Больное тело не слушалось Сашу, чувствовало не то, что чувствовал его мозг или даже сердце, поэтому вечная боль была лишним напоминанием, что тело — другое и чужое, инструмент, с которым каждый сросся с детства и не может представить свою жизнь без него, но инструмент Саши был сломан, и Саше только оставалось запирать себя в заржавевшей клетке и смотреть через прутья на остальных, кто своей клетки не замечал. Андрей, который так гордился своим телом, вложив в него невероятное количество времени, боксируя грушу и младшего брата, в некотором роде и был построенной Сашей машиной, которая била бы его, когда тому было плохо. Саша плакал, Андрей бил, желая заткнуть плач родного человека, Саша плакал сильнее. Было бы красиво сказать, что слезы и кровь стекали, смешиваясь друг с другом, но Андрей очень редко доходил до крови, а если доходил, тут же останавливался.

До крови доходил Майкл, но когда его бил Майкл, Саша не плакал. Хотя плач из-за боли он считал более весомой причиной, чем плач из-за эмоций, на самом деле от боли ему плакать совсем не хотелось. Поэтому он улыбался, когда Майкл доставал нож или зажигалку, но это только злило — или радовало — Майкла ещё сильнее. Он знал, за что Майкл его бьёт, за то же, за что бьют самых тихих мальчиков класса: Саша не был умным, не был сильным, никогда не давал сдачи, ничего яркого в нём не было. Так кого ещё бить из класса, если не его? Андрей с лёгкостью даст сдачи, и не прибегая к своим силам, Стеф случайно прострелит руку и потом ещё целый день будет гадать, как это произошло, Вит под удар не попадал, входя в список лучших друзей, а девочек бить по понятиям Майкла было как-то нехорошо (Стеф входила в список Старост, а потому девочкой автоматически быть переставала). К тому же, кто из девочек — две подруги или дражайшая, непревзойденная и конечно же невероятно хрупкая Ан? Нет, конечно, бить оставалось только младшего, который не даст сдачи, который даже не имеет дара. Саша не имел дара, Саша был пустым. Но Саша не слишком расстраивался на этот счёт, ведь однажды он получит дар. Каждый ученик Лицея проходил Открытие и обращал на себя милость Столицы, это было лишь делом времени. Плохо только то, что времени прошло много. Если большинство учеников получили дар лет в девять, то Саша ждал уже четырнадцать лет. Может, даже Столица знает, насколько его тело сломано? Но нет, конечно же нет. Столица любит каждого из своих детей, и каждый из учеников был достоин её любви, пусть и холодной, безучастной, но всё же абсолютной и равноправной. Саша знал, что каждый, кто живёт в этом мире, достоин быть ребёнком Столицы и достоин быть любимым ею, а значит, каждый ребёнок Столицы одинаково хороший. Поэтому Саша не держал зла на братьев и сестëр, продолжал улыбаться, когда по шее текли слезы или кровь, потому что каждый ребёнок Столицы достоин любви и понимания. Но и Саша не был хуже других — с чего вдруг ему быть хуже? — и поэтому обязательно должен однажды получить свой дар. Он подождёт. Он готов ждать, пока мать-Столица не посмотрит на него, не улыбнётся нежно и весело, и не протянет свои руки, возвышая его к себе, возвышая его к Ядру. Саша готов стать Ядром-Столицей, любящим каждого из своих детей без упрёка и условий, Саша готов ждать.