Широкая пасть ворот словно прорисовалась на стене, и столь же неожиданно распахнулась, и в лицо ударило застоявшейся сыростью.

Повело. Ударило по сознанию чем-то тяжёлым, почти убийственным. Тем, от чего ноги подкосились и перед распахнутыми глазами бешено замелькали они…

Коридоры.

Блядски серые. Длинные. Абсолютно одинаковые на вид и все воняющие разложением, отходами и плесенью.

Первый этаж, на котором они сейчас находились, был непривычно пустынным. Ни криков, ни еле слышных хриплых всхлипов из-за тяжёлых металлических дверей. Ни даже бестелесных шорохов, которые, словно касания призрачных ладоней, каждый раз проходились мурашками по коже, заставляя невольно вздрагивать. Ещё сильнее забиваясь в угол, ожидая страшного, худшего.

Барти знал и эти комнаты тоже. Тогда, когда он ещё только попал сюда, не было нынешних порядков, которые можно было без преувеличения назвать щадящими. Зато в порядке вещей было стать игрушкой в руках тварей-мстителей, которые, имея право и возможность, отыгрывались на них всех. Тогда ведь действовало лишь одно правило — не убивать. Ему одному почти всегда и следовали.

А сейчас здесь вдоль стен вырастали тёмные молчаливые фигуры и исподлобья следили за всем происходящим. Крауч чувствовал, как пульсирует вокруг них эта густая, насыщенная магия, что бывает лишь в одном случае — если человек с ног до головы увешан артефактами. Да, риски и вправду возросли. Попади он нынешний или просто ослабевший в послевоенные времена — никто бы не выжил. Однако сейчас всё переменилось. И, о, да, к счастью, практически в их пользу.

Случайный взгляд — и в сознание бьёт картинка: распахнутым зевом, исчерченная тёмными ржавыми линиями прутьев, зияет камера. А за ней комнатка два на два.

Глядя в темноту, в эти непроницаемо-чёрные пасти камер, Барти видел отблески глаз.

Он будто наяву чувствовал чужие прикосновения к лицу, вкус металла на губах, слышал треск собственных костей, распарываемой жгучей магией кожи. Перед глазами всё плавилось, слеплялось в единую бесформенную массу.

Развеивая ужасающее видение, на плече осталось почти что отрезвляющее касание. И Барти слабо кивнул, выдыхая сквозь сжатые зубы.

Громко скрипнула отпертая стариком дверь, и эхо этого скрипа застонало у него в голове. Барти, едва скрывая спешку, зашёл в кабинет, напоследок бросая взгляд на своих людей.

Помещение будто полностью пропахло плесенью и дешёвыми ароматизаторами. Эта какофония запахов заставляла морщиться, почти с приятием вспоминая стерильную нейтральность комнат для допроса и льдистую сырость океана.

Это место было самым нелепым, что только могло быть посреди этого воплотившегося в жизнь Тартара.

Оно будто бы было скоплением аляповатой, поддельной роскоши и отсутствия вкуса. Такое пёстрое, нескладное, выдающее всю бедность и мерзостность находящейся тут личности.

Барти, едва сдерживая так и рвущуюся наружу язвительность, прикусил язык, беглым взглядом пробегаясь по полкам с артефактами — единственным, что представляло здесь хоть какую-то ценность. Получены они были явно как «подарки» за помощь в освобождении каких-нибудь малозначительных ублюдков.

Под тяжестью тела мягко просело кресло, негромким скрипом разбавляя повисшую на мгновение тишину.

Диаз, словно отметив подозрительное молчание собеседника, откашлялся, привлекая к себе внимание, и натянул на губы доверительную улыбку.

— Мистер Крауч, вы знаете, а я ведь прекрасно понимаю ваши переживания, — как какую-то тайну, что следовало скрывать от простого люда, проговорил старик. — Всем нам известна трагедия, произошедшая с вашей семьёй, и, само собой, лишь от этого вам должно быть болезненно обдумывать текущую ситуацию. Однако и вы, и я прекрасно понимаем — подписание вами согласия на отмену моратория перед приговором в корне изменит устаревшую систему, сработает на благо народа, — несмотря на мнимое сочувствие в голосе, взгляд мелких блёклых глаз так и оставался безучастным. А нервное, совсем уж дёрганое движение пальцев, перебирающих бумаги на столе, и вовсе выдавало старого идиота с головой.

Барти прикрыл глаза, старался дышать глубже. Его выводило это всё: лживость, расчётливость каждого слова и действия, необходимость, будто идиоту, практически кивать на каждое слово и соглашаться с таким отвратительным бредом. Как он вообще посмел упомянуть его семью? Откуда взялась эта храбрость?

Легко всплывали перед глазами собственные воспоминания: зал суда, грубые, тяжёлые руки, тащущие его в центр, поражённые взгляды комиссии и несдерживаемые, живые слёзы.

Его прилюдно унизили. Оскорбили. Не пожелали выслушать, прервав все попытки оправдаться, все мольбы о помиловании. И это сделал точно такой же ублюдок, как этот старик, беспокоящийся лишь о своей безопасности, о своём положении. Тот же, чью роль он сейчас играл — его собственный отец.

О, этот человек, назвавший единственного ребёнка в честь себя самого, с восторгом бы поддержал идею убийства людей. Это не ново для Министерства — вырубать истину с корнем, радикально бороться с единственно правыми магами.

И система бы победила, не существуй тех, кто сомневался. Тех, кто решил поддержать, выкупить ценой своей крови дорогу для правды.

Барти видел таковой и свою мать, что одной «пощадой» спасла ему жизнь. Ему хотелось думать об этой женщине лишь хорошо. Он верил, даже знал, что взгляды переменились, что полностью осознал лживость всех народных сказок. И оттого он ещё больше убеждался в необходимости действовать, в обязательности истребления каждого неверного.

Дорога к правде выстилается кровью.

Так говорил Милорд. И он был согласен со своим господином до абсолюта. Ничто, кроме смерти неверных, не решит их проблем.

С усилием сглатывая вяжущее, забивающее лёгкие густой смолой чувство, Барти осклабился в ответ, позволяя своим истинным мыслям вырваться наружу. И с заметно большей лёгкостью смахивая вновь разгорающееся на самых кончиках пальцев желание убить, откладывая чужую смерть на будущее, ответил:

— Пришёл бы я сюда, не понимая важности действа? В наших реалиях недопустима текущая система. Мы не можем потворствовать бунтующим.

С каждым словом Крауча улыбка на губах старика менялась. Делалась куда более мерзкой, словно начинала гнить изнутри.

Барти легко мог представить, как чрезвычайно быстро и плавно на этих иссохшихся губах, блестящей от сала коже расползаются трупные пятна. Как чужое лицо исходит вздутыми, покрытыми тонкой гноящейся коркой волдырями.

Старик роптал в ответ, с ещё большим волнением перерывая бумаги, ища тот самый лист, на котором кривой министерской подписью должен исчертиться приговор.

Должен… но так и не свершится.

Убеждённость в каждом действии росла прямо пропорционально тиканью часов в голове, отмеряющих ровный секундный бой.

Сейчас, прямо в этот момент его люди уже должны были найти нужные камеры и расшатать защитные чары, чтобы попросту вырвать и заменить необходимых магов. Он ждал лишь сигнал — ментальный импульс — и был готов в любой миг устроить погром.

— И никогда более не повторятся ошибки прошлого! — вдруг воскликнул довольный до дрожи Диаз, в воодушевлении чуть ли не вскидывая к потолку найденную бумажку.

И в тот же момент что-то с тонким, оглушающе-громким в вакуумной тишине сознания мужчины звоном лопнуло.

Никогда не повторятся…

В невыразимом облегчении, в яркой, вспыхнувшей так же внезапно ярости, Крауч сжал кулаки под столом, подавляя желание рассмеяться, выпустить наружу каждую скрываемую эмоцию. Но пока что нужно было лишь дышать глубже, слабо улыбаться, прикрывать глаза. Ничего сложного. Он всегда справлялся. Справится и сейчас. Ведь Милорд доверил ему эту миссию.

— Во веки веков, — совсем не отражающим внутреннее состояние, почти что даже дружелюбным тоном ответил мужчина, прислушиваясь к собственным ощущениям, к ускорившему биение артефакту.

К нему пододвинули лист, судя по всему, ожидая, что он вот-вот достанет палочку, оставит магическую подпись и наконец-то даст полную власть над осуждёнными группе явных маньяков.

— Наконец-то, — сорвалось само собой, когда за первой вспышкой последовала вторая.

И вместо палочки под поражённым взглядом Диеза Крауч достал из кармана мантии тонкий, полупрозрачный кристалл артефакта. Цветное, на вид стеклянное, покрытие уже разошлось мельчайшими трещинами, из которых едва заметной рябью исходила чистейшая сила. Удивление переросло в немой шок, отражающийся в чужих глазах, и вслед так и не прозвучавшему вопросу Барти переломил хрупкий предмет, осыпая мелкое крошево на тёмную поверхность стола, выпуская поглощающую всё вокруг энергию наружу.

Послышался треск, что-то лопнуло, взорвалось на полках, помутнело оконное стекло, словно покрывшись копотью.

Барти прекрасно знал, что сейчас произойдёт. Чего-чего, а сюрпризов от Снейпа ожидать не стоило — поминутно расписанный ход событий ни разу не давал осечки и не подводил.

За окном потемнело, и серое небо в пару мгновений словно накрыло тяжёлым заслоном. Барти оскалился, прикрывая глаза и откидываясь назад. По кончикам пальцев, по рукам тягучими волнами заструился холод. Как от ветра, вот только окна всё ещё оставались плотно закрытыми.

Расслабиться, распахнуть все ментальные щиты. Дементорам не интересна спокойная добыча — он и есть охотник.

Скрип чужого кресла раздался почти сразу за хриплым вскриком, тут же угасшим под давлением тяжёлой, дикой магии, потонули и прочие шумы, бросая в омут шелеста и мягкого шипения волн.

Барти лишь снисходительно усмехнулся, глядя из-под полуприкрытых век на вытянутое лицо толстяка. Как тот грузно оседает в кресло, продолжая тяжело, надрывно дышать. Диаз пытался достать свою палочку жирными, трясущимися пальцами. Его подбородок дрожал, выдавая страх, а в глазах всего на миг промелькнуло узнавание. Понимание пришлю к нему слишком поздно и не спасло, не уберегло от надвигающейся катастрофы.

С тихим треском под невесомым давлением тонких костистых пальцев смертоносных тварей распахнулось окно. И лёд, будто резко сменивший весь кислород в воздухе на иглы, обжёг изнутри глотку.

Тело пронзило иррациональное желание бояться, инстинкт самосохранения кричал об опасности. Но приходилось терпеть, преодолевать соблазн и застывать, впиваясь пальцами в заиндевевшие вмиг железные ручки кресла.

Чёрные рваные пятна, больше похожие на смазанные тени, единой массой влились в помещение, будто заполняя его до предела своим существованием. Переполняя так, что вот-вот нечто незримое, но такое важное выльется за края несуществующего сосуда и окропит мироздание алыми каплями. Сольётся с ним воедино и станет катастрофой, плавящей вселенную в хаосе.

Бесформенными, колышущимися из стороны в сторону силуэтами где-то на периферии зрения возвышались фигуры тварей. К его собственному лицу, не в силах причинить вред, даже коснуться, прорисовалась будто из воздуха серая кисть с чернеющими огрызками острых когтей. Повеяло могильным холодом, в нос ударил приторно-сладкий запах разложения, что уже успел впитаться во всё окружающее пространство, разлиться горьким туманом.

Там, на фоне, совсем неважный сейчас, конвульсивно бился Диаз. Он задыхался, судорожно цепляясь постепенно слабеющими пальцами за шею, расцарапывая кожу. Его палочка, только что вынутая из кармана мантии, выпала, покатилась по бетонным плитам, разгоняя пресную тяжесть полной тишины. С тихим гулом, совсем бесполезный, пульсировал на груди кулон, что должен был позволять спокойно находиться рядом с дементорами.

Всего на миг, прикрыв уставшие глаза, Крауч поддался чарам твари, застывшей перед ним и сверлящей пустым взглядом, словно понимающей что-то.

К щекам, пробиваясь сквозь тьму перед зажмуренными глазами, окружавшую мужчину незримым щитом, тянулись ладони. Их мягкие, тёплые пальцы нежно касались кожи и вызывали лишь одно — отвращение.

Лица коснулись рваное дыхание и пропитавшийся тленом и отчаянием запах мака.

Она, умирая, цвела.

На коже липким, словно вяжущая смола, слоем оседала пропитавшаяся потом и кровью пыль. А из глаз текли слёзы, прорываясь сквозь плотно сомкнутые веки, сквозь череду ресниц, вычерчивая почти идеально прямые дорожки под глазами, тут же размазываемые по щекам чужими руками.

Не смотреть, не видеть — в этом нет смысла. Ни малейшего. Только глупость и наивность движут этим желанием, ничего больше.

Он не видел, но ощущал, как она улыбалась на последнем издыхании, когда гладила его, бледного, мёртвого уже — для неё, для всего мира, — по грязным волосам, по изрытой язвами коже. Лучилась искренним теплом, пока меняла свою душу на его. Пока спаивала ему, словно через силу, ожидая сопротивления, своими ледяными дрожащими пальцами зелье, проливая ядовитые капли на пол.

Он уходил от неё с пустым сознанием, с топким гулом вместо мыслей, не выдавив ни слова под конец, даже прощания, не посмотрев на неё, упавшую на колени и плачущую навзрыд. Он не осознавал ещё тогда, что произошло, что он наконец-то свободен. И Барти словно знал заранее — эта свобода продлится вечность. Этот уродливый мир не посмеет помешать ему.

И он шёл, растягивая улыбку на тонких губах.

Беспощадно разрубая тишину, с лёгким, звенящим гулом отдавались тяжёлые шаги.

Каждый из них — по камню железо. Калёное, острое. Столь же кровожадно рвущее плоть и душу.

И каждый шаг — был его собственным. Был отделяющей от спасения души тропой к бездне — эшафоту.

Стук шагов похож на биение часов.

Тик-так, тик-так, тик-так.

Тринадцать ударов.

Тяжело дыша, Барти выпрямился над раскинувшимся на полу бессознательным телом. Расслабленный в подобном состоянии, он, почти труп, был куда уродливее, чем обычно. Жалкий.

Он наставил на полутруп палочку и перед распахнутыми глазами увидел лишь пустоту — пустоту чернеющих глазниц Азкабана, зовущего к себе, смеющегося над ним.

Тяжело сглотнув, отгоняя морок, Барти брезгливо поморщился, отступая назад, более не обращая внимание на бьющегося в агонии смотрителя.

Это было теперь совсем не важно.

Всё должно выглядеть так, словно произошёл несчастный случай: смотритель недоглядел и не позаботился о защите, расслабившись и разомлев от собственной уверенности. Когда вскроется правда, его уже здесь не будет. И без того шаткое положение отца рухнет, окончательно разобьётся вдребезги. Это был маленький триумф, сладкая месть, которую Барти вынашивал с тех самых пор, когда узнал о задании.

Лучащаяся мелкими, колкими иголочками магии, по коридору пронеслась волна наэлектризованной силы. Все охранники, кроме двух его людей, замерших у двери практически каменеющими фигурами, лежали вытянувшейся шеренгой вдоль грязных стен.

Послышался сдавленный гул — шипели и смеялись заключённые. Их улюлюканье перекрыл всего один звук: тихий, хриплый, похожий на дыхание. Барти не позволил себе вздрогнуть, сдерживая желание обернуться.

Несколько человек из его команды резко кивнули, подсвечивая палочками вытянувшийся вдаль коридор. Пора было покидать это безжизненное место, пока не прибыл отряд Авроров в компании остальных министерских служб.

Сдержать оскал не получалось, и Барти, тихо посмеиваясь, вышел наружу.

Тонкие пальцы Смерти почти сжались на его горле, но промахнулись. В который раз.

Под подошвами туфель отвратительно шелестела мёртвая земля. Молчаливой тенью за ним шла его личная свита, не поднимая глаз, не выпуская из рук палочек.

Крауч чувствовал, как пульсируют мышцы под кожей, как трещат кости, разрывая окружавшие их ткани, как раны мгновенно затягиваются. Как разгорается, вытекая наружу, запертая до того энергия, отдаваясь неприятной, ноющей болью. Но вместе с этим и сладким осознанием — скоро он снова станет собой.

Наконец-то разум заполнила блаженная пустота. Цель выполнена. Долохов наконец-то с ними. Он мог отпустить контроль.

Тихо скрипнула лодка под тяжёлым весом садящихся в неё людей. Тронулась. Кожу обожгло ветром, и в лицо полетели мелкие заледеневшие капельки. Барти поднял глаза к небу и незаметным движением кисти окружил себя барьером.

Град. Почти в начале весны.

Мужчина выдохнул, поворачивая голову ко всё ещё невидимому телу рядом с собой.