Ночью в камере их никто не беспокоил, а вот с утра снова вызвали в кабинет начальника жандармских управлений. Только в этот раз всех троих. Господин статский советник всё так же сидел за своим столом, но при этом выглядел куда более уставшим и осунувшимся, чем вчера вечером.

— Ваша Светлость Дмитрий Александрович, — обратился он к Голицыну. — Дальше задерживать вас и господина Оболенского у меня нет оснований. Если у вас есть претензии к действиям, предпринятым моими подчинёнными, то можете подать на меня жалобу. Куда — думаю найдёте.

— Вы не упомянули меня, господин статский советник, — произнёс Алексей.

— А вас, Ваше Сиятельство Алексей Константинович, я отпустить не могу, — решительно ответил Кошкин.

— Ну это не надолго, — хмыкнул Голицын, поднимаясь со стула. — Две минуты разговора с Петроградом, и у жандармских управлений будет новый начальник. Господин будущий бывший статский советник отправится объясняться с прокурором, а мы с вами, Алексей Константинович, — завтракать в ресторан.

— Дмитрий Александрович, не беспокойте молодых супругов, вы и так вчера их подняли в шесть утра. Дайте людям выспаться.

— Знаешь, Алексей, а я полностью согласен с Голицыным, — заявил Михаил.

— А я — нет. Особенно по вопросу смены руководства. Жандармы, которые делают свою работу, не должны бояться делать её хорошо, даже если сталкиваются с кем-то высокопоставленным. Кстати, по этой же причине я против, чтобы подавали жалобу.

— Предлагаешь спустить с рук то, что нас продержали ночь в камере, как преступников? — прищурился Оболенский.

— А ты хочешь, чтобы жандармы отпускали подозреваемых только потому, что у тех высокий чин? Миша, неужели ты не понимаешь, что если сейчас господина Кошкина снимут с должности, то следующим начальником жандармерии будет подхалим, помнящий о судьбе предшественника и боящийся лишний раз тронуть кого-то из чиновников. И что это будет за правосудие, когда следователи станут бросать дела, а то и вовсе назначать виновных по жребию, едва нитки только потянутся наверх?

— Господа, я не мешаю вам обсуждать меня в третьем лице? — ехидно поинтересовался статский советник.

— Пока — нет! — отрезал Голицын.

— Я всё ещё начальник жандармских управлений, Ваше Светлость, — прищурился Кошкин.

— Тут ключевое слово «всё ещё», — отмахнулся Голицын.

— Господа, я настоятельно попрошу вас прекратить пикировки, — вздохнул Алексей. — Дмитрий Александрович извольте не оскорблять человека при исполнении. А вы, господин статский советник, поймите, что Голицын не шутит и даже не преувеличивает.

— Знаю, — хмыкнул Никита Гаврилович. — Бургомистр Амурска слетел с должности за меньшее.

— За большее, — ответил Алексей. — Он три дня пальцем об палец не ударил, чтобы хоть как-то ликвидировать последствия коммунальной катастрофы. Вижу, вы потрудились узнать обо мне больше, господин Кошкин? Заставили людей работать ночью?

— Нет, Ваше Сиятельство, — покачал головой статский советник. — А если вы имеете в виду вечерний разговор, то смею вас уверить: ничто так не заставляет человека быть откровенным, как перевранные факты. Слыша о себе откровенную ложь, человек невольно стремится доказать собеседнику его неправоту. И при этом очень часто рассказывает больше, чем планировал. Тут главное уметь слушать.

— Так значит, вчера всё-таки допрос был? — рассмеялся Алексей. — И многое узнали?

— Свои выводы я оставлю при себе.

— Но, если вы всё знаете, тогда к чему наше задержание?

— Только ваше, Алексей Константинович. Господа могут быть свободны.

— Господин Кошкин, я очень хочу вас понять, но не могу. Вы себе враг?

— Я — начальник жандармских управлений. И дело Вольского под моим прямым надзором. Да будет вам известно, что за последний год от его бомб погибло больше ста человек и около тысячи получили жуткие увечья. Особенно страшным был взрыв на речном вокзале прошедшим летом, аккурат во время Петроградской смуты. Так что свой приговор Вольский заслужил полностью. Но есть ещё последняя бомба, и все, абсолютно все улики указывают на то, что заказчик вы, Ваше Сиятельство. Вольского допросили при участии Разумника. Так вот, поделюсь с вами кое-чем: бомбу ему заказала эмансипированная девица, назвавшая себя вашим представителем. Заплатила половину суммы и дала фотографию герба для ключа активации. И вот, когда бомба готова — в магазине Вольских появляетесь вы. Совпадение? Ваше слово против улик… Так вот, пока я всё ещё начальник жандармских управлений — я вас не отпущу. Хотите завтракать в ресторане — снимайте меня с должности. Пусть кто-то другой берёт этот грех на душу. А я хочу честно смотреть в глаза своему приставу, у которого на речном вокзале погиб сын и покалечился внук.

— Вот как… Уже похоронили свою карьеру, но продолжаете упорствовать? Зачем? Неужто и правда верите, что это я?

— Следствие ещё идёт, — ответил Кошкин.

— Настолько принципиальны, господин статский советник? Как вы вообще дослужились до такого чина?

— Тяжело, но, похоже, благодаря тому, что раньше не приходилось задерживать благородных.

— Мы с вами в патовой ситуации, господин Кошкин. Я могу толкнуть эту лавину, но не хочу. А вот узнать, какая тварь меня подставляет — очень хочется. Давайте сотрудничать, Никита Гаврилович. Объясните мне, зачем вам мой арест — и, глядишь, я останусь в камере добровольно, а вы получите мою поддержку, в том числе и в Петрограде, если нужно.

— Не имею права разглашать тайну следствия. Тем более, подозреваемому, — покачал головой статский советник.

— Видит бог, господин Кошкин, я не хотел, — вздохнул Алексей. — Но и сидеть здесь без вины тоже не желаю. Миш, завтракайте без меня. Дима, подожди до полудня, чтобы не поднимать с постели. Только попроси лишь о замене начальника жандармских управлений. Не надо разжалования господина Кошкина. Пусть его отправят на пенсию досрочно по выслуге лет и со всеми привилегиями.

Дождавшись ухода Голицына и Оболенского, Алексей взглянул на невозмутимого статского советника.

— Простите меня, Никита Гаврилович. Такие чиновники, как вы, не должны уходить. Таких надо беречь и всячески поддерживать. Я чувствую себя подлецом. Я сам лично ломаю то, что хотел видеть: честную, неподкупную жандармерию, стоящую на страже закона и невиновных. Чтобы боялись преступники, а простые люди доверяли и уважали. Ещё раз простите меня, если сможете…

— Тимофей! Проводи Их Сиятельство обратно в камеру! — оставив слова Алексея без ответа, велел Кошкин.

***

— Да что же это такое! Хоть и правда столицу переноси на восток, чтобы на рассвете не поднимали! — прошипел Георгий, вставая с кровати.

— Шувалов?.. — поинтересовался Алексей. — И какими землями он нас на этот раз одарил?

— Под арестом он во Владивостоке. Местный начальник жандармских управлений отказывается его отпускать, и Голицын просит его сменить.

— А что, у нас жандармы имеют право держать дворян в тюрьме? — удивился Алексей.

— Там особый случай. Шувалова обвиняют в подготовке теракта, а после летней смуты по таким подозрениям да, арестовать могут любого и держать до окончания следствия. Была такая поправка, я сам её готовил, а батюшка подписывал. Если бы речь шла не о Шувалове — я бы тому начальнику ещё и орден за такое выписал. Принципиальный, заявил Голицыну, что не отпустит Шувалова пока на посту. Так что действительно придётся в отставку.

Распорядившись подать ранний завтрак в покои, Георгий обратил внимание на толстый отчёт, который вчера на ночь читал Алексей.

— Что там по Аляске? Дочитал?

— Дочитал… — вздохнул Алексей. — Канцелярия сейчас ищет договор, подписанный Александром II, а здесь — краткий обзор политической ситуации. Если принять за факт, что Америка всё-таки Аляску вернёт, то причина может быть только одна: они устали воевать на два фронта и поиздержались. Вожди Теутиуакана упорно распространяют своё влияние на север, отвоёвывая все новые земли, а алеуты регулярно нападают на канадскую границу, из-за чего Америка уже полвека находится в состоянии перманентной войны с Канадой. Ведь официально народы Аляски — американские подданные.

— А теперь, благодаря Шувалову, эти проблемы станут нашими, — хмыкнул Георгий. — Может, оставить его в тюрьме?

— Чтобы он нам ещё и Гренландию подкинул? — усмехнулся Алексей.

Политическому раскладу в Америке Георгий посвятил первую половину дня. Перечитав кучу докладов от Министерства иностранных дел, он взялся за сам договор о продаже. Два экземпляра были написаны на английском и на французском. Благо, английский Георгий знал в совершенстве, благодаря юности, проведённой с отцом в Британии. Внимательно вчитываясь в каждое слово, в каждое определение, он искал подвох. Искал, но не находил. Всё-таки договор составляли и проверяли политики двух стран, а вот…

Возникшую паузу вдруг нарушило появление личного секретаря Георгия Михайловича.

— Государь, Тимофей Наумович нижайше просит Вас принять его. Очень сильно взволнован.

— Пригласи, — велел Георгий, убирая в стол договор по Аляске.

— Государь-батюшка, не гневайтесь! Вот вам крест, не ведаю, как так вышло!

— Не части, Тимофей Наумович. Что-то по ревизии?

— Комплект пропал, красных бриллиантов. Тот, что на венчание Алексею Николаевичу заказан был, а тот пройдоха Болин только к Рождеству доделал. Но камешки я нашел. Отзываются они по клейму. Два где-то на Дальнем Востоке, точнее только на месте скажу. А один здесь, в Петрограде, хоть сейчас брать можно.

— Вот и берите, — кивнул Георгий. — Разумовский! Десяток рынд и сопровождение Измайловского полка Тимофею Наумовичу. Обеспечить беспрепятственный доступ в любой дом государевым именем!

— Будет исполнено! — щёлкнул каблуками адъютант и кивнул Тимофею Наумовичу на выход.

— Ну вот, душа моя, а ты волновался, что она не поддастся соблазну, — улыбнулся Георгий, глядя на супруга.

— А то, что ты сейчас Шувалова подставил с ещё двумя камнями?

— Так мы потом вспомним, что дарили комплект. Потом, после того, как грянет скандал с Давыдовой.