Чем сильнее Алексей влезал в дела города, тем чаще им пришлось бывать на различного рода приёмах. Деловые визиты и званые ужины стали чуть ли не ежедневным явлением, а всех достаточно влиятельных лиц Алексей теперь знал в лицо. Наверное, именно поэтому сразу обратил внимание на статного лейтенанта в форме Дальневосточного военно-морского флота Российской империи.

— Надо же, а я считал, что вы, граф, намного старше, — чуть склонил голову Воробьёв после того, как их представили друг другу.

— Отчего же? — с ленивым интересом спросил Алексей.

— Ваши идеи. Они больше под стать старому маразматику, чем молодому человеку.

От такого неожиданного и неприкрытого хамства Алексей даже потерял дар речи. Оказывается, он уже и забыл, что в мире встречаются не только воспитанные люди, но и вот такие грубияны. На ум тут же пришли гопники, желающие облегчить карманы случайных жертв на кошелёк и сигареты. Вот только беда: ни в том, ни в этом мире Алексей просто не знал, что с такими делать. Не умел он давать отпор ни словесно, ни физически, а поэтому просто растерялся.

— Я, граф, давно уже хотел на вас посмотреть. Вы прямо местная знаменитость, как экспонат паноптикума, — продолжил Воробьёв.

— А я посмотрю вы, милостивый государь, тоже жаждете славы? Эпитафия вас устроит? — вдруг вклинился в разговор Оболенский.

— Оставьте, Михаил Александрович, человек явно не в себе, — отмер наконец Алексей. — А убогих обижать не принято.

— Это вы, граф, сейчас офицера российского флота «убогим» назвали?! — вскинулся Воробьёв. — Я вызываю вас на дуэль!

— С душевнобольными не связываюсь, — равнодушно ответил Алексей, сбрасывая с плеча руку Воробьёва.

— Да вы мало того, что болван, так ещё и трус, граф?

— А я смотрю, лейтенант, вы себе никак не найдёте хорошего доктора? Или лечить вашу голову никто не берётся?

— Это вашу трусость надо лечить, граф. Такие как вы — позор Российского дворянства!

Ответить на этот выпад Алексей не успел, потому что ровно через секунду Воробьёв полетел на пол от того, что ему в скулу впечатался кулак Оболенского.

— Миша! — попробовал вмешаться Алексей, но Воробьёв его опередил.

Рывком поднявшись на ноги, Воробьёв сорвал с руки перчатку и швырнул её Михаилу.

— Завтра в девять утра, старый парк возле фонтана! — сквозь зубы процедил он и, демонстративно развернувшись на каблуках, поспешил прочь.

— Ты что наделал, Миша! Зачем?! — прошипел Алексей рассерженной змеёй, выходя вместе с Оболенским на крыльцо.

— Затем. Неужели ты не видишь, что Воробьёв специально тебя цеплял, и не остановился бы, пока не добился своего, или окончательно не испортил твою репутацию, похоронив всё, что ты начал. А тебе с ним стреляться нельзя, я действительно не хочу, чтобы он убил тебя.

— А ты считаешь, что если убьют тебя, то мне от этого будет легче?

— У меня, Лёша, есть опыт, в отличие от тебя. Не такой большой, как у Голицына, но достаточный. Пойми, есть слова, которые нельзя прощать, и ситуации, когда свою честь надо отстаивать любой ценой!

— Миша, ты идиот! — разозлился Алексей. — Неужели нельзя было подождать, пока я решил бы это дело через суд?

— Нельзя, — покачал головой появившийся Голицын. — Таким действием ты бы уничтожил свой род окончательно. Дворянин, который за защитой чести обращается к мещанам?.. Поверь, после такого тебя ни в один дом на порог не пустили бы, а князь Оболенский, скорее всего, разорвал бы помолвку. Так что Миша всё правильно сделал.

— Вы ненормальные, оба! Психованные самоубийцы, помешанные на этой вашей чести!

— Зато у вас, Алексей Константинович, она куда-то запропастилась. Как гордость и чувство собственного достоинства, — прошипел Голицын.

Алексей замер, глядя то на одного, то на другого. Голицын играл желваками, а в его взгляде появилось то ли осуждение, то ли разочарование. Михаил же вид имел виноватый, но решительный. Отступать от своего решения он был не намерен. На Алексея вдруг нахлынула обида. Настоящая, совсем не такая, как от слов Воробьёва. Его оскорбления действительно не зацепили Алексея. Он отнёсся к ним как к лаю шавки в подворотне. Ведь никто же не будет в такой ситуации останавливаться и пытаться заткнуть пса. Зато от слов Голицына и Оболенского стало больно, словно его предали сейчас. Внутри всё задрожало от негодования и горечи.

— Значит, по-вашему, я должен бить морду любому, кто косо посмотрит в мою сторону? Это вы, Дмитрий Александрович, называете гордостью? Или мне стреляться с каждым, кто не согласен с моим мнением? Ведь он так задевает мою честь?

— Лёш, не передёргивай здравый смысл, — скрестил руки на груди Михаил. — Твоё письмо отцу тоже было далеко от понятия «вежливость», но ведь никто к тебе претензий не имел. Потому что это оплошность, а не осознанное оскорбление. Но когда тебя демонстративно поливают грязью, причём делают это публично и с циничной ухмылкой — надо отвечать. Ты Давыдову пренебрежение не простил, так почему ты спускаешь Воробьёву прямые оскорбления?

«Действительно, почему?» — задал Алексей себе вопрос и свой собственный ответ его обескуражил. Потому что он вдруг понял, что боится. Боится получить ранение или даже умереть. Что готов на любую насмешку, лишь бы не рисковать жизнью. Это понимание отрезвило его, будто ушат ледяной воды. Воробьёв был прав — он трус.

Глубоко вдохнув, Алексей молча направился к авиетке. Он слышал, как Михаил его окликнул, но лишь добавил шага. Голицын с Оболенским двинулись следом, но Алексей не собирался их ждать. Нырнув в салон он захлопнул дверь и приказал.

— Поднимайте машину.

Викентич недоумённо посмотрел на приближающихся господ, но Алексей повторил.

— Поднимайте машину, немедленно!

Пилот спорить не стал, и через секунду «Стрекоза» взлетела под недоумённые взгляды Голицына и Оболенского.

— Куда летим, Ваше Сиятельство? — через пять минут молчания спросил пилот.

— Куда угодно, только не домой. Я сейчас никого не хочу видеть.

Без лишних вопросов Викентич повёл авиетку прочь от города, а Алексей уперся локтями в колени, закрыв ладонями лицо. Вызов Голицына он проигнорировал, как и Михаила. А через секунду и вовсе вынул из уха эфирник, чтобы не мешал.

— Ваше Сиятельство, что ответить господину Оболенскому? — вдруг спросил Викентич.

— Ничего, не отвечайте на вызовы, — глухо сказал Алексей.

Викентич вёл машину молча, зато Алексей почувствовал острое желание выговориться.

— Господи, да откуда у людей столько желания убивать друг друга?

— Это риторический вопрос, Ваше Сиятельство, или вы хотите услышать ответ?

— Не знаю, просто хочу понять, зачем идут воевать и как им не страшно каждый день ходить под смертью, зная, что тебя могут убить в любой момент?

— Страшно, Ваше Сиятельство, всем страшно. Нет такого человека, кто бы не боялся смерти. А воевать идут за Отечество, за царя, за свою землю. У каждого человека есть что-то, за что не жалко жизни.

«У каждого…» — мысленно повторил Алексей. А у меня? Шувалов попытался представить себе то, за что он согласился бы умереть. За Россию? Увы, хоть он и любил свою страну, но добровольно, без принуждения умирать был не согласен. С Государями всё то же самое. Защищать — да, но закрыть собой — наверное, нет. Неужели он совсем безнадёжен?

— Что-то случилось, Ваше Сиятельство? — рискнул задать вопрос Викентич.

— Миша ввязался в дуэль, из-за меня, — через долгую минуту признался Алексей. — И теперь я чувствую себя… Даже объяснить не могу.

— Оскорбились, что полез поперёк батьки? — предположил Викентич.

Алексей только зубами клацнул. Об этом он вообще не думал. Что фактически Оболенский заступился за него, как за девицу.

— Ненавижу себя, — тихо простонал Алексей.

И сейчас он был совершенно искренен. Общество, в котором он вырос — это общество страдальцев. Тех, кто возвёл жалость к себе в культ. Ведь стоит только рассказать всем, как тебе плохо — и ты тут же получаешь внимание, сочувствие, а порой и деньги. Общество, в котором любят бедных и несчастных, ведь им так плохо, им надо помочь. Он — это поколение, которое считает, что им все должны. Должны защитить, должны обеспечить, а вот сами они ничего не должны!

Поэтому и так мало в нём гордости. Ведь она мешает жаловаться, потому что по-настоящему гордый человек не станет вываливать на окружающих свои проблемы. Он стиснет зубы и будет их решать сам. Как Миша… Ведь он даже не сказал ему о своём решении самому вызвать Воробьёва. Просто принял решение и выполнил.

— Ненавижу… — снова повторил Алексей.

— Выпить вам надо, Ваше Сиятельство. Точнее набраться как следует. В таком состоянии с человека слетает всё воспитание и проявляется истинная сущность. Кто-то становится агрессивным, кого-то тянет на приключения, а кого-то на философские мысли. Глядишь, и вы найдёте для себя истину.

— In vino veritas? — грустно усмехнулся Алексей.

— Да, истина в вине. Только не надо забывать, что у этого выражения есть продолжение — in aqua sanitas.

— Здоровье в воде…

— Так что, летим в поместье?

— Нет, не хочу никого видеть. И в Амурск не хочу. Я там в последнее время стал слишком известен. Какой есть город поблизости?

— Мы сейчас в сторону Благовещенска летим.

— Вот туда и давай!