«Стрекоза» не «Альбатрос», её скорость гораздо ниже, а Благовещенск рядом только на карте. Прошло не меньше часа, прежде чем Алексей увидел пригород. Благовещенск был больше Амурска и старше. Город-пост на самой границе с цинами, он первый принимал на себя удар. Горели пригороды, затапливались сёла, но благодаря государевой защите город всегда выстаивал.

— Всю жизнь под прицелом… — вздохнул Алексей.

— Так граница же, привычны, — пожал плечами Викентич. — Тут даже у извозчика пистолет за голенищем, а любой поп с помощью молитвы и божьей помощи кадилом, как кистенем, супостата уложит.

В Благовещенске Викентичу раньше бывать не доводилось, и где здесь приличная ресторация или трактир он не знал. Но, следуя простой логике, опустил авиетку на малую высоту и повёл к центру. Нужная вывеска нашлась минут через пятнадцать. Ресторан постоялого двора «Гурикова» явно пользовался популярностью. Несмотря на то, что вечер только начался, перед входом стояло не меньше десятка экипажей, а из окон лился яркий даровой свет. Глядя через стекло на снующий с подносами люд, Алексей понял, что голоден.

— Пойдёте со мной, Леонид Викентьевич?

— Только пить не просите. Мне вас, Ваше Сиятельство, ещё назад везти.

— Тогда просто поужинаете.

Настроение у Алексея было отвратительное. За время полёта он так и не успокоился, наоборот, накрутил себя ещё больше, и в данный момент его разрывали два противоречивых чувства: жалость к себе и отвращение. А ещё страх того, что Мишу завтра убьют, а он останется жить с этим под осуждающими взглядами чиновников и презрительным Голицына. Останется ли тогда в его сердце хоть немного тепла, чтобы спасать, а не губить, чтобы его дар не превратился в проклятие, как это было с другими Горевестниками?

Стоило им только занять столик в углу, как перед ними немедленно появился молодой человек в белоснежной сорочке и длинном фартуке, с перекинутым через локоть полотенцем.

— Что господа желают? Есть осетры разварные и лососина, жаркое с дичью, омар свежий, цыплёнок да поросёнок жареный…

— Закажите что-нибудь сами, Леонид Викентьевич, — попросил Алексей, прикрывая глаза.

— Штоф водки, закуски да кувшин морса прямо сейчас, а после стерлядь и лососину. Дальше видно будет.

Веленое «прямо сейчас» было исполнено почти дословно. Не прошло и минуты, как на стол было водружено блюдо маленьких бутербродов с паштетом и икрой, сельдь с луком и зеленью, тонко нарезанный шпик и чёрный хлебец. Викентич тут же плеснул Алексею в рюмку и посоветовал:

— Залпом, а потом закусить.

Через час Алексей вынужден был признать, что водка не помогала. Нет, он чувствовал, что нетрезв, но поганое чувство, разъедающее его изнутри, никуда не делось. К тому же, его самокопанию изрядно мешала шумная компания казаков, что завалилась в заведение сразу после них, причём уже в изрядном подпитии. Но если поначалу они вели себя вполне адекватно, то сейчас явно набирал оборот скандал. Алексею было всё равно, что не поделили лихие усачи в папахах с таможенными чинами, но вот становиться невольным участником чужой драки совершенно не хотелось.

— Не стреляйте в пианиста, он играет, как умеет, — хмыкнул он.

— Это вы сейчас о чём, Ваше Сиятельство?

— Объявление такое было в одном трактире, — пояснил Алексей. — Вот и этот бедолага явно пытается своей игрой заглушить ругань, да только не всегда в ноты попадает. Даже не знаю, что из этих двух вещей меня раздражает больше.

— Вы, Ваше Сиятельство, главное не стреляйте, — усмехнулся Викентич. — Казаки-то, конечно, драку устроят, к тому всё и идёт. Може посуду побьют или кому из половых кружкой в голову прилетит, но оружие доставать не будут. Оружие — против врагов, а против своих только кулаки, иначе сразу на гауптвахту да под трибунал.

Тем временем страсти накалились до предела, и вот уже двое вскочили на ноги, хватая друг друга за грудки.

— Достали! — прошипел Алексей и тоже встал.

— Ваше Сиятельство…

— Сидите тут! — велел Алексей, бросая салфетку на стул.

Вот только под тревожным взглядом Викентича он направился не к дерущейся компании, а к пианисту.

— Гимн знаешь? — спросил Алексей и, дождавшись неуверенного кивка, велел: — Так играй!

— Боже, Царя храни!

Сильный, державный,

Царствуй на славу, на славу нам!

Гимн Российской империи он выучил наизусть, ещё когда носил рындову форму. Длинный, тягучий, больше похожий на молитву, чем на торжественную песнь, он как раз был под стать настроению. Алексей невольно отметил, как буквально на первых строках на него обернулись все посетители и тут же начали подниматься на ноги.

— Гордых смирителю,

Славных хранителю,

Всех утешителю — все ниспошли!

Замерли половые, опустив головы, так и не донеся заказы до столов. Но никто и не думал их окликать или торопить. Приборы были отложены, а разговоры стихли.

— Воинство бранное,

Славой избранное,

Боже, храни! Боже, храни!

Воинам-мстителям,

Чести спасителям,

Миротворителям долгие дни!

В ресторане наступила гробовая тишина. Казаки, что минуту назад готовы были устроить побоище, сейчас стояли навытяжку плечом к плечу с таможенными, не смея не то что продолжить драку, даже словом переброситься.

— Перводержавную

Русь православную,

Боже, храни! Боже, храни!

Царство ей стройное,

В силе спокойное!

Все ж недостойное прочь отжени!

Последние строфы затихли в обеденном зале и посетители, наконец, отмерли. То там, то здесь слышалось тихое «Боже храни», народ осенял себя крестным знамением и возвращался за столы. А Алексей подошел к смутьянам.

— Господа, если вам так неймётся почесать кулаки, то извольте на улицу, дабы другим своими разборками не мешать!

— Артист! — вдруг услышал Алексей и невольно вздрогнул.

Это прозвище он не слышал уже очень давно. А может, показалось? Не прозвище вовсе, а просто кто-то своё мнение высказал?

— Артист! — чья-то рука схватила Алексея за плечо, заставляя повернуться. — Точно, ты! Я же твой голос ни с кем не спутаю!

Этого бойца Алексей узнал сразу. Просто не мог не узнать того, кому обязан жизнью Василий, и кому самолично даровал прощение Рода.

— Дезертир!

— Пошли к нам за стол! — уверенно потянул его за собой казак.

Алексея он представил просто:

— Артист это, запевалой был у атамана Краснова.

Если кто и обратил внимание на графскую печать на пальце, то промолчал. Потому что Алексея сейчас не как дворянина представили, а как казака — по прозвищу. А значит, никаких других вопросов не будет.

— А ты здесь что делаешь? Неужто от батьки ушел?

— Всё хорошо на Дону, да только не моя земля та, — признался Дезертир. — Я ж отсюда, из тайги родом. Как из Петрограду на Дон вернулись, так я запросился у батьки домой. Старики у меня здесь, живые ещё. Столько лет меня предателем считали. Вот и решил в ноги им поклониться да правду рассказать, раз уж прощение получил. Отпустил меня батько, да не с пустыми руками. Здешнему атаману Лескову письмо самолично писанное дал на тот случай, если на службу вернуться захочу. А куда ж мне ещё идти, раз я больше ничего не умею? Вот так я во Второй Приамурской сотне и оказался…

— Теперь Дезертиру, главное, в Амурск не соваться, чтобы на глаза хозяину того поместья не попасться, — фыркнул нетрезвый урядник.

— Нечего ему бояться. Дезертир не только в Амурск спокойно приезжать может, но и в само имение. Гостем будет, — усмехнулся Алексей и, видя явное недопонимание, пояснил: — Позвольте по-другому представлюсь. Граф Алексей Константинович Шувалов, глава рода и хозяин того самого поместья.

Вид десятка изумлённо-вытянутых лиц Алексея изрядно повеселил. Но в подробности он вдаваться не стал. Захочет Дезертир — сам расскажет: что и как вышло. Вместо этого он спросил другое:

— А чего вы с таможней не поделили-то?

— Да эти гады контрабандный «Ханшин» скупают. Война — войной, а торговля — торговлей. Днём цинайские нехристи посты обстреливают, а ночью на лодках контрабанду тащат. Это полбеды, но и наши днём стреляют, а по ночам тех же цинов в упор не видят! Да только три лодки с «Ханшином» причалят, а четвёртая с разбойниками, что уйдёт в тайгу, а через неделю деревню какую ограбит и подожжет. И обратно также ночью вместе с контрабандистами к себе отчалит.

С казаками Алексей просидел больше часа. Ели, пили, вспоминали прошлое и поминали тех, кто навсегда остался в петроградской земле, так и не сумев вернуться.

— Слушай, Артист, спой ещё, а? Таких песен, как у тебя, я больше нигде не слышал.

— Гитара есть?

Гитару нашли быстро. Алексей удобней устроился на стуле и тронул струны, наугад, надеясь, что слова придут сами.

— Я скачу, но я скачу иначе

По камням, по лужам, по росе.

Бег мой назван иноходью, значит —

По-другому, то есть — не как все…

Он прикрыл глаза и полностью отдался песне.

— Мой наездник у трибун в цене, —

Крупный мастер верховой езды.

Ох, как я бы бегал в табуне,

Но не под седлом и без узды.

Вот только вместо лошадей Алексей, вдруг, увидел себя. Это он иноходец: с иными взглядами, с иным подходом и воспитанием.

— Что со мной, что делаю, как смею —

Потакаю своему врагу!

Я собою просто не владею,

Я прийти не первым не могу!

Что же делать остается мне?

Вышвырнуть жокея моего

И скакать, как будто в табуне,

Под седлом, в узде, но без него! *

Пальцы сорвались со струн, и гитара жалобно звякнула. Алексей потянулся за рюмкой и смахнул со стола чью-то тарелку.

— Мне, пожалуй, что хватит, — вздохнул он, пытаясь смотреть одним глазом, чтобы не двоилось. — Эй, разносчик! Счёт за два стола!

— Артист, зачем? — возмутился Дезертир.

— Вы на жаловании, а с меня не убудет. Сидите дальше, как будто только пришли, — ответил он, оплачивая счёт.

— Може тебя куда проводить, Артист? Ты же на ногах не стоишь, ещё разденут в какой подворотне.

— Меня есть кому проводить, — ответил Алексей и кивнул Викентичу, так и сидящему за их первым столом.

Пилот уверенно перехватил Алексея под руку и не только. Алексею показалось, что воздух вокруг него сгустился до состояния жёсткого корсета, заставляющего идти прямо, не позволяя шататься и не давая упасть. Он мог и вовсе подогнуть ноги и так и остаться стоять, опираясь на невидимую стену.

— Идёмте, Ваше Сиятельство. До авиетки недалеко, а там спать ляжете.