Михаил Оболенский стоял у окна и смотрел на цветущий сад. Здесь, под тепловым куполом, уже зеленела листва, а яблони и груши, пусть заросшие и неухоженные, покрылись цветом. Прошедшие сутки дались ему тяжело. Начиная со скандала с Шуваловым и его бегства и заканчивая заменой на дуэли. Не понимал он Алексея. Хотел бы понять, но не получалось.
— Неужели со Звездой всегда так трудно? — в пустоту спросил он.
И сам же себе ответил: «Да». Все Разумники, кого он знал, так или иначе, страдали от такой встречи. Пожалуй, самыми счастливыми были те, кто никогда не сталкивался с ней или с ним. Казалось бы, будь Звезда барышней — всё было бы проще. Лишь добейся свадьбы и она в твоих руках. Но по факту выходило не так.
Да, замужние дамы официально должны были подчиняться мужу, да вот только Звёзды очень быстро понимали, что могут требовать всё, что угодно. По долгу службы Оболенскому приходилось видеть дворян, боевых офицеров, которые превращались в тряпку, стоило только их дражайшей половине топнуть ножкой. Тех, кто готов был на всё: растратить состояние, уйти из рода, закрывать глаза на измены лишь бы Звезда была довольна.
Но даже их можно было назвать счастливчиками против второй категории — тех, чья Звезда была замужем за другим. Таких дамы держали, как карманных собачек: не подпуская к себе, но и не отпуская поводок. Они вынуждены были страдать каждую минуту, зная, что их Звезда принадлежит другому, не имея возможность забыться. Рано или поздно это заканчивалось смертью. Либо Разумник раз за разом вызывал супруга своей Звезды на дуэль, пока не убивал соперника или не погибал сам, либо просто стрелялись от безысходности.
С до́рогами было проще и сложнее одновременно. Мужчины не позволяли себе двоякости — не давала честь. Либо сразу отказывали, обрекая Разумников на существование вместо жизни, либо соглашались… В первом случае для Михаила показателен был опыт собственного дяди князя Воронцова и Сергея Максимовича Шувалова. Ведь оба знали, оба чувствовали свою Звезду. И вроде бы: что мешало счастью? Оказалось — неравенство положения. Олег Николаевич просто не пошел против семьи, а Сергей Максимович, будучи старше на четверть века — реально оценил своё положение и не дал даже намёка на надежду. В итоге оба страдали почти двадцать лет.
А если до́роги соглашались, то получалось то, что сейчас имел Михаил — вечную необходимость уступать. Это с кем-то другим он мог настоять, заставить, в конце концов, но не с Алексеем. Одна только мысль о том, чтобы хлопнуть дверью и уйти, как он сделал это с отчим домом, вызывала внутреннюю дрожь. Но ещё страшнее было превратиться в ту самую тряпку, готовую на всё, лишь бы угодить Звезде. Оболенский сам не понимал, что это: гордость или эгоизм?
Звук открываемой двери заставил его вздрогнуть, а шаги по комнате — напрячься. Но, даже зная, кто сейчас за спиной, он всё равно упрямо продолжал смотреть на весенний сад.
— Миш, ты всё ещё злишься на меня? — тихо спросил Алексей.
— Скажите честно, Алексей Константинович, вы считаете всех нас вашими слугами?
— Ты опять по имени-отчеству… — вздохнул Алексей. — Ну что я должен сделать, чтобы ты меня простил?
— За что? — ехидно спросил Оболенский.
— За то, что бросил вас с Димой на улице.
— И всё? — отвернулся от окна Михаил и взглянул на Шувалова. — А как быть с тем, что мы сутки не знали где ты? Хоть бы на вызов ответил! А то, что ты своей заменой на дуэли фактически вытер об меня ноги? У Воробьёва ты спросил согласия на замену, а у меня? А то, что ты Голицына едва на эшафот не отправил? Или забыл уже кто и зачем его к тебе приставил?! Ты понимаешь, что если бы тебя убили, то мне проще застрелиться было бы, чем жить? А Голицын на каторгу бы пошёл, потому что второго предупреждения Государи бы делать не стали?!
От такого напора Алексей попятился назад.
— Я не знал, что надо было ещё тебя спросить, — признался он. — И что с Голицыным так серьёзно...
— Господи, да ты даже об этом узнать поленился, — поцедил Оболенский. — Чего тогда влез?
— Действительно, чего я полез?! — вдруг повысил голос Алексей. — Может потому, что испугался за тебя? А вы с Голицыным, вместо того, чтобы попытаться понять, принялись тыкать меня в лужу, как нашкодившего котёнка? Скажи, Миша, я так сильно вам мешаю? Вам надоело торчать в Амурске, и вы хотите в Петроград? Давай, скажи! Я отменю помолвку и попрошу Государей прислать мне другого Эфирника, пусть даже из рынд. А вы вернётесь к своей нормальной жизни с театрами, салонами и ресторанами!
— Что за чушь? Какая вообще связь между Петроградом, дуэлью?
— Откуда я знаю, — устало пожал плечами Алексей. — Только вижу, что не нужен. Ты сейчас о своих обидах говоришь, а то, чего мне эта дуэль стоила — даже не знаешь. Я вырос там, где их не было, где за любое причинение вреда здоровью человека можно угодить за решетку. Где жизнь человека — ценность, а убийство, любое — тяжелейшее преступление. А в этом мире всё с ног на голову! Перед одним расшаркивайся, перед другим раздувайся, как павлин, третьего бей в морду только потому, что он не так посмотрел! Не могу я так быстро перестроиться и запомнить всё это!
— В каком это "этом мире"? — вдруг резко сбавил тон Оболенский.
Алексей замер, распахнув глаза, а Михаил, наоборот, прищурился.
— Лёш, давай-ка вот с этого места подробнее. Я ведь уже давно замечаю за тобой странные оговорки. Ты знаешь слишком много для молодого человека, едва дожившего до семнадцати и никогда не покидающего поместье. Но, одновременно, и слишком мало. Какие-то простые обыденные вещи вызывают у тебя искреннее недоумение, зато другие... Например, песни, которые ты поёшь и которых никто раньше не слышал. И идеи твои уж больно необычные.
— Однажды это должно было случиться… — тихо вздохнул Алексей.
Он прошелся по комнате и сел на кровать, упершись локтями в колени и зарывшись пальцами в волосы. В комнате на минуту наступила тишина. Михаил отлип от подоконника, подошел ближе и присел рядом.
— Знаешь, что самое смешное, Миш? Ведь моей вины нет в произошедшем. Я не думал, даже не стремился… — ответил Алексей, уставившись в темноту и стараясь не смотреть на Михаила. — Я действительно Алексей Константинович, но не Шувалов. И я прекрасно помню ту, другую жизнь. Мне было девятнадцать лет, я жил с мамой и бабушкой, учился в педагогическом институте и готовился стать учителем истории и географии. Вот только всё это было не в этом мире…
— А в каком ещё? — удивился Михаил.
— Наверное, в параллельном. Потому что там никаким Даром Божьим никто не владел. Да и история пошла по иному пути, хотя ключевые личности были те же самые. Знаешь, почему я поддержал Георгия? Потому что в том мире революция произошла, семью Романовых расстреляли, а в стране начался кровавый террор. Людей убивали ни за что. Поводом к расстрелу могло стать всё, что угодно: богатый дом, некрестьянское происхождение, даже полученное в гимназии образование. Россия потеряла всех своих дворян, которые были или убиты, или вынуждены бежать из страны. Не буду пересказывать подробно. Скажу только что страна победившего коммунизма продержалась почти семьдесят лет, прежде чем распасться на пятнадцать отдельных государств.
— Какой же там был год?..
— Всё тот же, 2021 по европейскому календарю. Миш, я не придумываю небылиц!
— Я знаю, — ответил Оболенский. — Я всё-таки Разумник. Ты хочешь сказать, что род Шуваловых ошибся в Подмене? Это невозможно. И это я тебе тоже говорю, как Разумник. Какая фамилия была в девичестве у твоей матери?
— Ладушкина, а про отца я не знаю. У нас о нём не принято было говорить.
— Вот теперь всё понятно! — хмыкнул Михаил. — Готов поспорить на что угодно, что твоего отца звали Константин Шувалов! Но сейчас ты здесь и дальше жить тебе тоже здесь. Лёш, надо менять привычки.
— Менять… — грустно усмехнулся Алексей. — Вот скажи, Миш, если бы ты вдруг попал… Не знаю, в прошлое, например. Открыл глаза, а ты уже не княжеский сын, а крепостной крестьянин. И за оскорбление должен не на дуэль вызывать, а в ноги кланяться и ещё благодарить барина, что тебе всего лишь оплеуху дали, а не плетей. Скажи, как быстро бы ты поменял привычки?
— Я бы предпочёл умереть, — признался Оболенский.
— А вот я сегодня «поклонился». Ради тебя. Но вместо понимания и поддержки услышал, что кланялся недостаточно низко и почтительно.
— Для тебя дуэль выглядит так? — Михаил и вдруг сполз с кровати, опускаясь рядом на колени, коснулся рукой щеки, проведя большим пальцем по затянувшейся ране на виске, и прошептал: — Лёш, прости меня. Пути Господни неисповедимы. Если Его длань отправила тебя сюда, то так тому и бывать. Но, всё же, не говори никому больше, на всякий случай, — попросил Оболенский и накрыл губы поцелуем.
Поцелуй вышел нервный, с привкусом горечи от взаимных обид, которые постепенно растворялись под напором ласки. Продолжение сейчас было бы не к месту, поэтому Михаил лишь упёрся лбом в плечо Алексея.
— Прости меня, — ещё раз повторил Оболенский.
— Миш, ты говори мне, где я делаю не так. Я никогда не хотел тебя обидеть, оскорбить или унизить. Но если так вышло — скажи как и я исправлю.
— Не надо, просто будь рядом.
Они замерли в объятиях друг друга, и каждый думал о своём. В душе Оболенского медленно умирал эгоизм, а Алексей в который раз удивлялся книжным попаданцам. Точнее тому, как тем удаётся так легко перенять чужие взгляды, обычаи и нормы поведения, что они не кажутся на фоне всех остальных «белыми воронами»?