Викентича Алексей решил не трогать. Работает человек, службу несёт, так чего мешать? Он, конечно, мог бы нанять себе другого пилота и летать с ним, оставив капитана Елизарова не у дел, только ни к чему хорошему это бы не привело. Просто отозвали бы Государи его в столицу, а Алексею прислали бы другого человека, но уже открыто и сразу в погонах. И отказаться от такого «подарка» он бы не смог, как не может избежать общества Голицына.

Вот только с Викентичем они уже сжились, да и пилот он первоклассный — водит всё, что ездит, летает и даже плавает. А вот каким будет новый человек — ещё вопрос. А в том, что будет — Алексей не сомневался. И с Мишей отношения, вроде, наладились. Поначалу Оболенский вечерами расспрашивал его о "другом мире", но вскоре потерял интерес, поняв, что тот не сильно отличается от мира этого. А вот с Голицыным всё было не так радужно. Дмитрий Александрович категорически отказывался возвращаться к нормальному общению.

— Вы, Дмитрий Александрович, не спешили бы смотреть на меня так осуждающе, — вздохнул Алексей, когда вечером они все втроём собрались в бильярдной. — Да, я многого не знаю, но и не скрываю своей некомпетентности. Я всегда готов выслушать пояснения и советы, равно как и принять их. Вы, вот, в тонкостях этикета — как рыба в воде, но это в России. А как только окажетесь в другой стране, то никто не даст гарантии, что не попадёте в неловкое положение из-за недостаточного знания традиций.

— Честь — она везде одна! — заявил Голицын.

— Да только отстаивают её по разному. Есть страны, где вас могут арестовать только за ношение оружия, а за обладание даром — так и вовсе сжечь, как ведьмака.

Алексей доподлинно не знал, существуют в этом мире такие места или нет. Он всего лишь мысленно перенёс Голицына в свой родной мир. Тот, видимо, тоже не был уверен, что обладание стихией везде считается Божьим Даром, а не проклятием лукавого, поэтому задумался. А уже перед самым сном позвонил Сергей Максимович.

— Установили мы причину взрыва, Ваше Сиятельство, — доложил тот.

— И что это?

— Разгильдяйство, халатность и лень. Сама печь взорвалась от того, что разово разрушились три температурных генератора. Обычно они по одному из строя выходят поэтому их проверять обязаны регулярно. А тут человек поленился и пропустил момент. И плавильщики, видя погрешность на выходе решили — так сойдёт и даже не предупредили заступившую смену. Вот результат и вышел. Прилетели бы вы на завод, Ваше Сиятельство. Надо дело в суд подавать.

— А с печью что? — спросил Алексей.

— Не нашли пока. Литвиновы, которые прошлую доменку делали, теперь с нами вообще дел иметь не хотят, даже без Павла. Алтуфьевы сейчас новый строят и заказы не берут, а Демидов цену поднял почти вдвое и по срокам гарантии не даёт. Из крупнейших это все. Сейчас кого помельче ищем, да только где гарантия, что сделают как надо?

— Ясно… Завтра буду. Соберите мне всех рабочих, отдельно виновников, а так же семьи тех, кто пострадал.

За прошедшие три недели территория завода мало изменилась. Разве что пострадавший цех разобрали да строительство нового начали. Не на том же месте, дальше. Рабочие начали стягиваться к заводоуправлению, а Алексей вновь смотрел на них через окно директорского кабинета.

Прошедший разговор с Сергеем Максимовичем оставил после себя неприятный осадок. И дело было не только в виновных. Переданный управляющим отчёт за последний месяц наглядно показал, что его траты больше, чем Алексей рассчитывал. Туда легли ещё возвращённые авансы, потому что только половина металла шла на государевы заводы, а так же стоимость руды из которой так ничего и не вышло, а платить всё равно надо. Плюс стройка, домна, жалование и обязательный минимум резерва для нового запуска вот и получалось…

— Сколько мы протянем?

— Не больше трёх месяцев, а потом придётся закладывать завод.

Сергей Максимович ответил ровно и спокойно, но Алексей всё равно почувствовал себя отвратительным управленцем. Потому что умудриться разорить род за какой-то неполный год — это ещё надо постараться. И это ещё при условии, что он не проигрывал в карты баснословных сумм и не устраивал расточительных приёмов.

— Ничего закладывать не будем, я найду доменную печь и деньги тоже, — решительно заявил он. — И постараюсь в самое ближайшее время. Народ собрался, идёмте.

Выйдя на крыльцо, Алексей остановился, обведя взглядом толпу, отдельно отмечая семьи погибших в траурном одеянии. Он слышал, как за его спиной остановились сопровождающие его люди, а дружинники поставили сбоку четверых, тех, кого Сергей Максимович посчитал виновными. В выводах управляющего он не сомневался. Хоть суда ещё и не было, но обмануть гранда-Разумника невозможно.

— Я так полагаю, всем интересно, зачем вас собрали здесь сегодня… — начал он. — Просто я хочу донести до каждого из вас простую мысль: халатно относясь к своей работе, к оборудованию, к обязанностям вы не мне делаете хуже. Работая на хозяина, вы считаете, что чужую собственность можно не беречь. И если вы прихватите со стройки домой мешок цемента — от барина не убудет, а вам нужнее. Вот только мало кто задумывается, что не у меня вы воруете, а у себя! Воруете своё здоровье и свою жизнь, потому что когда из-за слабого раствора рухнет стена — не мне упадут кирпичи на голову, а вам…

Удивительно, но сегодня Алексею не пришлось даже повышать голос, потому что толпа стояла молча. Никто не выкрикивал, не разговаривал и не пытался донести своё мнение.

— Из-за лени и безалаберности вот этих людей, — Алексей кивнул на четвёрку под охраной, — я потерял деньги, но всего лишь деньги. Я их верну, а кто вернёт семьям мужей, отцов и кормильцев? А знаете, что самое страшное? Что обвинить разгильдяев я могу только в порче родового имущества. Не в гибели людей, не в покалеченных судьбах и сломанных жизнях. Смерть ваших товарищей останется безнаказанной. А ведь на их месте мог быть любой из вас. Вот теперь задумайтесь и ответьте: кто пострадал сильнее: я или вы? Не мне ответьте, а себе. И вот им — вдовам и сиротам!

Алексей замолчал, пытаясь собраться с мыслями, а по толпе прокатился рокот.

— Я мог бы вас всех оставить на улице, но не стану этого делать. Как я говорил ранее, жалование будет выплачиваться всем, кто выходит на подсобные работы и стройку. Потому что часть вины за случившееся есть и на мне. Потому что быть дворянином — значит нести ответственность за всех людей, принятых под крыло рода. За всех работников, за их поступки и за их ошибки. А достойны ли вы этой ответственности — пусть решит ваша совесть! Сергей Максимович, выплатите работникам за прошлый месяц, но в первую очередь пострадавшим.

Закончив с речью, Алексей просто спустился вниз и направился к авиетке. Толпа разошлась в стороны, пропуская его и сопровождение. Он слышал перешептывания, но упорно смотрел только вперёд. На душе было мерзко и горько.

***

Денису Давыдову не оставалось ничего, как только думать. Отнялись руки, ноги, отказала речь, но голова работала. Первую неделю он мысленно костерил на все лады свою семью и особенно сына. Обещал себе разобраться с поганцем, как только встанет на ноги. Но время шло, а даровых лекарей не появлялось. Сын навещал его лишь для того, чтобы получить разрешение на очередные траты, а поскольку князь ничего возразить не мог, то его молчание признавалось согласием.

Потом князь начал молиться, вопрошая: за какие грехи ему это наказание? Не жизнь, не смерть, а полная беспомощность. Неспособность хоть как-то повлиять на происходящее, остановить, добиться справедливости. А вслед за молитвами начали приходить воспоминания. Многие. О том, где он поступал не по совести, где обманывал, подкупал, пользовался положением.

Вспомнил, как по его приказу шулера обобрали Волкова, вынудив того за копейки продать Давыдову нужные земли. Как покупались судебные решения, как одним росчерком пера была затоплена деревня, когда ему понадобилась плотина. И неважно было, что крестьянам дали всего три дня, чтобы освободить дома без всякой компенсации.

А вслед за молитвой пришло покаяние. Князь бы с радостью исповедался, да не было священника, а хоть бы и был, он всё равно не мог бы сказать и слова. Так что оставалось лишь уповать на Господа. А через месяц он уже просил о смерти, потому что жить так было невыносимо.

Приставленные к нему слуги, с попустительства, а может по наущению наследника, свою работу делали абы как. Кормили, не заботясь об удобстве, порой и вовсе забывая о нем. А пелёнки под ним могли не менять сутками, оставляя князя лежать на мокром.

«Что? Мокром?» — вдруг встрепенулся Давыдов, понимая, что ощущает дискомфорт и легкую боль от пролежней.